"Заговоренный меч" - читать интересную книгу автора (Есенберлин Ильяс)IIДжучи родился от Борте-Фуджин из племени конурат и сам был женат на конуратках. От второй его жены Укихатун родился Батый. Джучи довольно крепко усвоил степную мудрость, которая гласит: «Пусть руки отпадут у того, кто не радеет за родственников». Казахские племена стали его опорой в дальнейшей политике, и окружали его обычно казахские султаны и батыры. Даже в песнях и сказаниях народа, где всегда подчеркивается жестокость и коварство других чингизидов, о Джучи говорится в ином тоне. Он суров, но справедлив и всегда готов выслушать мудрый совет. Особо поясняется, что умел он обуздывать свой гнев, а это уже не так мало для сына Чингисхана. Уже одно то, что Джучи не стремился к полному уничтожению казахских племен, делало его и в их глазах защитником и добрым родственником. Слишком свежи были в памяти иные примеры. И недаром сохранился в веках эпос «Аксак кулан — Джучи-хан», который поют до сих пор в степи. Конечно, пройдя через века, дурные поступки того или иного властителя выветриваются порой из народной памяти, но вот не ушел же из нее страшный образ Чингисхана, которым пугают детей в степи… Монгольские завоеватели, захватившие казахские земли, были немногочисленны. Один на сто приходилось их по отношению к исконным обитателям степи Дешт-и-Кипчак, и они быстро растворились в общей массе, как горсть соли, брошенная в реку. Не прошло и века, как монгольские султаны ничем уже не отличались от казахов. Только и осталось у них звание «тюре», дающее право на султанский и ханский титулы. В каждом казахском роде и племени были они, и самая жестокая грызня происходила всегда между ними за власть и влияние. Первый хан Золотой Орды — Батый — почти всю жизнь прожил в степи Дешт-и-Кипчак. Из рода кипчак была и самая любимая его жена — Жулдыз. Да и сыновья его уже носили имена на лад степи Дешт-и-Кипчак: Сартак, Тукухан, Аюхан, Улакчи. На главном пути к ставке великого хана кочевали казахские племена, нанося в первое время серьезный урон завоевателям, которым волей-неволей приходилось считаться с ними. Из политических расчетов золотоордынские ханы роднились со степняками. От брака чингизидки и джигита из рода мангыт родился небезызвестный Ногай, которого называли иналом, то есть полукровкой. Он не считался чингизидом (материнская кровь монголами не берется во внимание), не имел права занимать ханский престол, но в течение сорока лет диктовал свою волю золотоордынским ханам. После смерти Батыя Ногай продолжал командовать войсками Золотой Орды, хитроумно отбирая и сажая на престол золотоордынских ханов. Лишь когда ханом стал Тохтагул — пятый сын Мунке, кончилась власть Ногая. Воспользовавшись межродовыми распрями в степи Дешт-и-Кипчак, на которую опирался Ногай, молодой хан Тохтагул разбил его войско, и престарелый полководец с семнадцатью верными воинами бежал в башкирские земли. Из-за раздоров в Золотой Орде и потомки Ногая вместе с близкими им родами были вынуждены уйти в восточные пределы Казанского ханства. Этот край, принадлежавший некогда волжским болгарам, неоднократно громили Батый и его преемники. В конце концов туда пришли с войском кипчакские завоеватели и основали новое ханство. Вслед за ними начали перекочевывать туда близкие по языку и обычаям ногайлинцы, которые быстро смешивались с местным населением. Но, осев в Казани, они беспрестанно покушались на спокойствие в своих прежних владениях. Они стали подсылать в казахские роды своих людей, напоминая о связывающих их узах крови и предлагали отделиться от Абулхаира. Дошло до того, что некоторые батыры собирали джигитов и угоняли ханские табуны. После одного из таких набегов выведенный из себя хан Абулхаир направил к ним тридцатитысячный карательный отряд во главе с каракипчаком Колбанды-батыром, который разгромил аулы виновных, а заодно и их соседей, чтобы отвадить впредь от подобных дел. Одно появление Кобланды-батыра вселяло ужас в сердца людей. Был это человек неслыханного роста, с огромной головой, похожими на кувалды руками. В многочисленных песнях рассказывалось, что кости у него больше верблюжьих, а пальцы тверже рогов архара. На реке Тургай жили прадеды Кобланды-батыра, а сам он родился там, где сливаются реки Арысь и Бадам, у подножия горы Караспан. Совсем недавно возвратился Кобланды-батыр, разбросав по ветру пепел ногайлинских аулов. Весь скот угнал он у них, прихватив с собой заодно много красивых женщин и девушек. И сопротивления не встретил он, потому что неожиданным и дерзким был набег. Три дня пировали в ханской ставке по случаю этой победы, словно не мирные аулы, а по крайней мере город Стамбул взял приступом грозный батыр. Так уж принято было в степи. К концу праздника спросил хан Абулхаир о тех, кто особо отличился в этом походе, чтобы распределить по справедливости захваченную добычу, и прежде всего женщин. Кобланды-батыр начал перечислять отличившихся в походе батыров и джигитов, но вдруг замолчал. Неистово покрутил он кончики длинных, до ушей, черных усов. Глаза его, величиной с ладонь, переплетенные красными жилками, уставились на хана: — Всем батырам предлагаю сполна дать их долю, — сказал Кобланды-батыр. — И вдвойне доволен я молодым и смелым батыром Саяном. Сотню возглавлял он у меня и достоин награды. Но я попрошу для него, почтенный хан, смерти!.. Все замерли. Дядей Саяна по матери был знаменитый Акжол-бий. Огромного роста и чудовищной силы был этот певец и златоуст, сын Котан-жырау. Рядом с ханом сидел он по праву, и взоры людей были устремлены на него. Услышав слова Кобланды-батыра, он лишь побледнел, но не потерял самообладания. — За что? — хладнокровно спросил Акжол-бий? измерив взглядом с ног до головы Кобланды-батыра. — Закон великого Чингисхана нарушил он. Из-за жесрейки lt;Ж е с р е й к а — пленница поспорил он со славным Кара-батыром… Потомки Чингисхана во всем следовали его ясам. А в них была предречена смертная казнь воину, поспорившему с товарищем из-за трофеев. Одно из самых тяжелых обвинений это было, и молодого батыра ничто уже не могло спасти. — Чем ты это докажешь? — все также спокойно спросил Акжол-бий. — Кара-батыр рассказал тебе про это или был свидетелем их ссоры кто-то из посторонних? Кобланды-батыр действительно не присутствовал при этой ссоре. Один из ханских сторонников сообщил ему об этом, но слишком уж хотелось поверить в эту ложь батыру. Чего греха таить, в таких случаях у самых достойных брали верх интересы рода… — Кара-батыр погиб от меча Саяна при этой ссоре. И того, кто видел эту драку, зарубил своим мечом батыр Саян!.. — Может быть, сам Саян подтвердит свою вину? — задумчиво проговорил Акжол-бий. — Для того чтобы признать перед всеми свою вину, нужно быть настоящим батыром! — сурово сказал Кобланды-батыр. — Ты, достойный батыр, хочешь сказать, что славный племянник аргынов Саян превратился в бабу? — Только баба может скандалить с товарищем из-за какой-то ничтожной пленницы! Оба полководца смотрели друг на друга, готовые вцепиться друг другу в глотку и покатиться по земле в смертельной схватке. Однако тот и другой обладали выдержкой настоящих батыров и умели соблюдать приличия в присутствии самого хана. Они умолкли, повернувшись в сторону Абулхаира и слегка склонив головы. Хан Абулхаир прекрасно понимал какие чувства руководили Кобланды-батыром. Когда один человек всей душой желает очернить другого, все средства хороши. Гнев и жажда мести подскажут такое, до чего не додумается человек в другое время Тут уже не имеет значения, виноват юный батыр или нет… Хан испытующе оглядел свой совет и вздохнул. Очень уж изменился его состав. Когда Абулхаира подняли на белой кошме над степью Дешт-и-Кипчак, совсем другие люди окружали его. На том самом месте, где сидят сейчас почтенные бии из аргынов, сидели знатные люди из найманов. А слева, где теперь сидит кипчакская знать, располагались раньше батыры из племени уйсуней. Молодым и горячим был в те незабвенные времена и не озирался опасливо по сторонам, как делает это сейчас. На половодье похожа молодость и не признает никаких берегов. Два года спустя после вознесения на ханский трон встретился он на крутом берегу Тобола с другим претендентом Махмуд-ходжой. Гром стоял в степи, когда сошлись оба войска, и своей рукой снес он голову врага с плеч. Жену Махмуда-ходжи, непревзойденную красавицу Аганак-бике, взял он себе в жены. Никому из своих султанов и батыров не уступил эту четырнадцатую луну lt;По лунному календарю полнолуние наступает в четырнадцатый день месяца.. Как бездонное озеро в тихую погоду, были ее глаза, и белее снега светилось прекрасное лицо… Не суждено было насладиться ему ее ласками. Все время казалось, что холодная змея лежит в ее постели и вот-вот укусит. Все, очевидно, потому, что вместе с ее мужем приказал он прирезать и трехлетнего сына. А как было поступить иначе? Подрастал бы законный претендент, готовый мстить за отца. Ханский трон — такая вещь, что родного сына сбивает с пути истинного. Можно ли довериться чужому? Раскрытым лезвием бритвы у самого горла был бы он всю жизнь. Так и умерла в тоске прекрасная Аганак-бике, ни разу не выказав ему своего расположения. А потом узнал он, что смерть ее наступила от особой степной травы. Она пила ее настой непрерывно, чтобы не понести от него. Да разве щадил он когда-нибудь своих врагов! Он брал Хорезм, Самарканд, Бухару, Сыгнак, десятки других городов, и в каждом обильно удобрил землю человеческой кровью. По очереди пришлось громить непокорные казахские роды. Там, где проходил он, кровью полита и его родная степь. Теперь вынужден пугливо озираться по сторонам. Его правая рука в войске — тот, кого с почтением называют Акжол-бием. И за спиной его — вся мощь многочисленных и воинственных аргынов. А левая рука — это Кобланды-батыр, за спиной которого такие же многочисленные и мужественные кипчаки. Если покарать смертью этого ничтожного джигита Саяна, то возрадуются кипчаки, но посчитают себя жестоко обиженными аргыны. Кому же из них отдать предпочтение? А если простить джигита Саяна? Разве не примут люди такой поступок хана за признак слабости? Вся Абулхаирова Орда ждет ханского слова. Джаныбек и Керей тоже ждут и начнут действовать в зависимости от того, как будет решено это щекотливое дело… В который уже раз приходится Абулхаиру отирать пот со лба, потому что становится ему жарко от подобных размышлений. Ведь не потел никогда в таких случаях его великий предок. Одним движением бровей посылал он на смерть тысячи людей и больше не думал о них. Неужели настолько изменились времена, что даже одна жизнь получает какую-то цену? С каждым веком все труднее править людьми. К чему это все приведет?.. Пока витала тень Чингисхана над сыновьями и внуками, еще можно было по-настоящему чувствовать власть в своих руках. Взять того же Мунке, не пожалевшего всех своих близких и дальних родственников для собственного утверждения. Молчал он всегда — по одному выражению глаз хана казнили неугодных. Ему даже не нужно было отдавать приказания об этом… Поучительная легенда о погребении хана Мунке вспомнилась Абулхаиру… Две особенности по сравнению с другими народами имеет погребальный обычай у монголов. Первая из них та, что в глубокую могилу-склеп вместе с господином опускается его самый любимый и преданный раб. Его кладут под тело господина и живым засыпают землей. Через полдня его выкапывают. Рабу дают отдышаться, подкрепиться и снова зарывают. Так повторяется трижды, и если раб не задохнулся, то это означает, что он действительно был самый близкий человек покойному. Тогда его навсегда освобождают от рабства и дают все, чего бы он ни попросил, потому что, по убеждению монголов, он является преемником всех грехов своего господина. А сам господин, очищенный от ответственности за все содеянное на земле, отправляется в другой мир… Тело господина наконец погребается окончательно. Вместе с ним в могилу опускается котел, полный мяса, и большой кувшин с молоком, а также кладут великое множество золотых и серебряных украшений. Чем знатнее и богаче был человек, тем больше драгоценностей уходит с ним в могилу. Когда станет он оживать в потустороннем мире, то поджидающие этот момент злые духи будут отвлечены блеском драгоценных вещей и не тронут тело и душу… А вторая особенность монгольского погребального обряда состоит в том, что о месте захоронения знатного человека никто не должен иметь и отдаленного представления. Сразу же после похорон убивают всех, кто был свидетелем погребения, а затем по степи прогоняют табуны лошадей, которые затаптывают все следы, И делается это для защиты не столько от разбойников и грабителей могил, сколько от враждующих родственников. Кто не решался мстить при жизни, может отомстить после смерти. Такие случаи бывали не только среди монголов. Не раз последующие властители оскверняли могилы своих предшественников, вытаскивая из саркофагов, сжигая их тела. Больше всего на свете боялись такого кощунства монголы… И вот когда в 1259 году умер хан Мунке, по приказу его братьев Арык-Буги, Хубилая и Хулагу были истреблены, невзирая на родовитость и заслуги, десять тысяч человек, участвовавшие в похоронах. Слишком много людей желали мести усопшему, чтобы можно было оставить в живых хоть одного человека, знающего его могилу. К тому же, по монгольским верованиям, чем больше будет жертв при погребении, тем приятней покойному, особенно такому достойному, как великий хан Мунке. Погребальная церемония прошла куда более торжественно, чем даже у самого Чингисхана. А причиной было то, что, принеся в жертву десять тысяч человек, чингизиды хотели напугать не одних своих сородичей, но и все человечество. Они хотели показать, что ничего не стоит им и вовсе прекратить жизнь на земле, поскольку она в их полной власти… И вот теперь самый значительный потомок этих великих людей дрожит, как жалкий воробей, над одной ничтожной жизнью!.. Абулхаир плюнул с досады. Неужели настолько измельчало его поколение? Не то что весь мир, а какие-то султаны из завоеванной казахской степи заставляют законного хана оглядываться на них — навязывают ему свою волю! Невольно посмотрел хан Абулхаир в сторону правнуков Урус-хана, и совсем тошно сделалось ему. Неподвижно сидели впереди своих аргынов черноусый красавец Джаныбек и квадратный, похожий на гранитную скалу Керей. Как холодные отточенные кинжалы были их лица… Да, эти двое опасней всех остальных, вместе взятых. Они никогда не простят ему завоевания их родового гнезда — Сыгнака, столицы всей Белой Орды. Особенно ожесточились они, когда взял он себе в жены правнучку Хромого Тимура, дочь ученого Улугбека. В их глазах это измена степи. Дай им волю, немедленно откочевали бы они от его ставки, сделавшись самостоятельными ханами. Спят и во сне видят они этот миг, и худшие враги для них — оседлые бухарские и самаркандские беки!.. Только никогда не позволит он им осуществить свое желание. Нет им поддержки ни у кого, кроме сородичей. Не поддержит их молчаливая степная масса, потому что сильна еще ханская власть над ней. Вот и приходится им сидеть при ханской ставке и смотреть бессильным взглядом в его сторону!.. Но как угодить этой безликой степной массе? На чьей стороне сейчас ее симпатии — на стороне аргынов или кипчаков? В который раз приходится подсчитывать все сначала: силы, авторитет султанов, бесчисленные противоречия. Попробуй не посчитайся со словами Акжол-бия, и дружно встанут против тебя аргыны, найманы, конрады со всеми своими ответвлениями. Именно этого ждут с нетерпением Джаныбек и Керей. Они давно уже добились расположения этих родов и слывут защитниками их интересов. Стоит лишь чуть ошибиться — и уведут они в степь сотни аулов, словно пастухи стадо настигнутых оводами коров, возглавят многочисленные роды, и кто знает, как поведут себя в этом случае остальные… Но как отказать в просьбе кипчакскому батыру, тем более что ссылается он на незыблемый закон предков? Именно кипчаки сейчас опора ханства, и с их дубинами вынуждены считаться многие в степи. В любой момент могут быть занесены они над головами Джаныбека и Керея. Нужно лишь выбрать удобный момент… Да, поучителен и пример Ногая для хана Абулхаира. Когда полководец из степняков забирает слишком много власти, то хан быстро становится игрушкой в его руках. Как огня нужно бояться таких людей. Вот и приходится Абулхаиру остерегаться своих же султанов из аргынов с одной стороны и кипчаков — с другой. Кого из них поддержать? Можно, конечно, продолжать игру на разногласиях между ними, но вечно это продолжаться не может. Слишком далеко зашла распря… И все же ничего другого не остается. Известно, что нет на свете труднее задачи, чем разрешать межродовые распри у казахов. Зачем же их разрешать? Наоборот, придется углублять их. В этом спасение и выход из создавшегося положения. Нужно идти навстречу событиям, а не ждать, пока они захватят врасплох. Разве не благодаря такой политике сохраняют до сих пор чингизиды власть и влияние в степи? Что было бы, если бы в один прекрасный день нашелся человек, сумевший объединить все эти разрозненные казахские роды и направить их к единой цели? Что сможет противостоять этому мечу? Но меч этот обоюдоострый, и с величайшей осмотрительностью нужно обращаться с ним, чтобы самому не порезаться. Нет, пусть-ка лучше полежит пока в ножнах. И в дальнейшем будет он, хан Абулхаир, продолжать натравливать друг на друга степные роды и племена, только надо делать это с большим усердием и ловкостью. Опыта у него хватит, да и пожар горит давно. Остается лишь подбрасывать ветки посуше. Иначе рассуждал султан Джаныбек, давно мечтавший отделить от Абулхаировой Орды кочевые племена степи Дешт-и-Кипчак. Он прекрасно понимал, в каком трагическом положении находится хан Абулхаир. «Нет у его Орды былого величия… — думал он. — На юго-западе снова усиливается Хорасан, множится сопротивление его набегам народа Мавераннахра, и пока скрытно, но все настойчивее выказывают свои претензии тимуриды… Не лучше положение и на северо-западе. Все больше отмежевывается беспокойная Ногайская Орда. Растет могущество Казахского и Крымского ханств, где издавна ненавидят Абулхаира. Все чаще оглядываются в их сторону султаны-астарханиды… А внутри самой Орды? Неимоверно высокие налоги и всяческие повинности все больше вызывают недовольство среди рядовых кочевников. Все в степи готовы отделиться от Абулхаировой Орды. Сейчас самое время направить это вполне назревшее начало по желанному пути». Джаныбек был умным политиком и понимал, что когда желание импрама — массы совпадает с желанием вождя-честолюбца, то задуманное им легче сбывается. Перед глазами Джаныбека в последнее время все чаще возникала одна и та же недавно виденная картина. Он возвращался с охоты. И вдруг услышал женский плач, похожий на вой смертельно раненной волчицы. Джаныбек поскакал с нукерами, выскочил на холмик. Перед ним, в низине, лежал аул. Войны ее было, но казалось, что враг только что побывал здесь. Остовы юрт были переломаны, здесь и там валялось немудреное имущество кочевников. Оставшиеся в живых стояли около убитых и раненых. Слышались плач и причитания. Когда Джаныбек подскакал, навстречу ему вышел седобородый сгорбленный старик. — Что случилось, кария? — спросил султан, даже забыв поздороваться. — Когда этому будет конец?! — сурово сказал старик, глядя в глаза султану. — Мы лишь недавно перекочевали сюда с Едиля. Там не давали нам покоя ногайские бии, астарханские султаны, татарские и башкирские аламаны. Это было понятно. А здесь вдруг абулхаировские волки… Мы не хотели дать своих джигитов для его войска и не сумели вовремя уплатить тяжелые налоги. Вот хан и прислал своих лашкаров. Они разгромили наш аул. Они грабят и убивают нас, как чужие. Спаси нас, сын Барак-хана… — Как спасти? — Свое ханство нам нужно! — твердо сказал старик. — Зачем нам, кочевникам, повинности и налоги? Все это идет для содержания Абулхаировой Орды. И видишь, как они поступают с нами!.. Да, так было везде: и на китайской, и на джунгарской границах. Народ понимал уже необходимость создания своего, казахского ханства. Яблоко начинало созревать, и султан Джаныбек готов был действовать. По старой казахской поговорке: «Свали старую юрту, чтобы поставить новую». Абулхаиру нужны были родовые распри для удержания своенравных кочевых племен в своей Орде, ибо действовал он по принципу: разделяй и властвуй. Джаныбеку нужны были эти же распри для развала Абулхаировой Орды… Скрипнула в наступившей тишине дверь, и в ханскую юрту вошел красивый семилетний мальчик. Это был внук Абулхаира, сын недавно умершего Шах-Будаха. С гордо поднятой головой мальчик прошел прямо к трону. Он даже не посмотрел на многочисленных придворных: беков, султанов, эмиров в расшитых золотых одеждах. Уткнулся в колени хану своей стриженой, с оставленным на счастье клоком волос головой. — Оказывается, Тарланкок не очень-то послушный конь, — заговорил он, явно гордясь своими словами. — Все время хотел сбросить меня на землю, но ничего у него не вышло. Пройдет немного времени, и он во всем будет слушаться меня!.. — Ладно, дорогой мой мальчик, мы сейчас заняты важными делами, так что иди поиграй! — Абулхаир погладил внука по голове. — Подрастешь, и самому тебе придется гореть в этом адском огне. Иди же, пока тебе можно еще ни о чем не думать! — О каком адском огне говоришь ты, дедушка? — мальчик удивленно посмотрел по сторонам. — Когда я вырасту и стану ханом, то на земле прикажу сделать рай! Абулхаир добродушно улыбнулся, но тут же нахмурился, перехватив взгляд смотревшего на его внука семнадцатилетнего Бурундука — сына султана Керея. Столько холодной ненависти было в этом взгляде, что мороз продирал по коже. А причиной было то, что после второго ханского сына — Шах-Хайдара законным наследником мог стать этот маленький Мухаммед-Шейбани, сказавший глупые детские слова о будущем рае на земле. Не приходилось сомневаться, что после смерти Абулхаира именно на Шах-Хайдара и Муххамед-Шейбани будут направлены вражьи стрелы… Со страстной нежностью обнял вдруг хан своего любимого внука, словно защищая его от враждебных взглядов. Неужели эти волки могут поднять руку на невинного младенца? Кому успел он разбить шанрак, или набросить навечно тунлук lt;Ш а н р а к — основа купола юрты; т у н л у к — кошма, которой закрывают дымовое отверстие., что питают к нему такую злобу? Но тут невольно вспомнил Абулхаир, как сам поступил когда-то с малолетним сыном Махсуд-ходжи. Три годика было тогда мальчику, и тоже ничего плохого не мог он сделать могучему и полному сил хану Абулхаиру!.. Лишь один человек из сидящих догадался, почему хан Абулхаир стал вдруг так неистово обнимать своего маленького внука. И был это первый враг хана — султан Джаныбек. «Твои опасения справедливы, хан — подумал он. — В конце концов, этот ребенок — твой последний наследник, и с ним прекратится твой род. Как последний пучок сухой таволги будет он в твоем догорающем очаге… Что же, для семи лет он достаточно смышлен и обещает стать настоящим ханом. Но все в руках божьих, и мы лишь исполнители его предначертаний…» При всем своем природном уме и проницательности не смог знать султан Джаныбек, что именно благодаря этому мальчику еще долго будет гореть огонь в родовом очаге Абулхаира. — Иди, родной мой! — ласково повторил Абулхаир. — Если убежал от тебя строптивый Тарланкок, то разве мало лошадей в твоих табунах. Выбери себе любого… Абулхаир уже принял решение, оно пришло само собой. Ни в коем случае нельзя доводить сейчас дело до открытой междоусобицы. Худой мир лучше доброй ссоры. Если же произойдет это, то только в роли посредника следует выступить хану. Пусть аргыны и кипчаки сами приговаривают друг друга к смерти. Он возьмет на себя лишь роль палача. И чем больше срежет он голов под их обоюдную ответственность, тем лучше!.. — Разве со времени великого Майхи-бия из рода уйсуней не существует право народа самому решать вопрос о жизни или смерти свободных джигитов? — спросил он, обведя суровым взглядом свой совет. — Даже Чингисхан не нарушал этой традиции. Как же я, его потомок, посмею вмешиваться в это священное право моего народа? Пусть соберутся знатные и достойные люди из аргынов и кипчаков и пусть вынесут свой приговор батыру Саяну. Ваше решение будет приказом для меня! Все одобрительно кивнули головами, ибо ханская воля нерушима. — Да будет так, милостивый хан. Мы снова соберемся. …Целых три дня спорили бии и аксакалы аргынов и кипчаков. Веско и внушительно выступали златоусты той и другой стороны, лилось знаменитое степное краснословие, раздавались соловьиные трели мудрецов и провидцев, но единства не было. И тогда, как и следовало ожидать, начали показывать сначала из-под полы, а потом и открыто острые ножи друг другу. Сдерживало лишь то, что силы обоих лагерей при ханской ставке были примерно одинаковы, и старики советовали не начинать открытую резню. Закончилось все тем, что решили снова обратиться к хану, который не вмешивался ни во что и вел себя так, словно его не интересовал исход дела. Опять собрался ханский совет. Выхода не находилось. Все прекрасно понимали, что если схватились два волкодава, то хозяину необходимо метнуть в кого-нибудь из них копье, чтобы решить спор. В противном случае он рискует лишиться обоих. Но в кого из двух дерущихся вонзится наугад брошенное копье? В такой свалке можно метить в одного, а попасть в другого… Холодные глаза хана Абулхаира смотрели куда-то вдаль. Ни в коем случае не мог он сейчас метнуть это копье в кипчаков. Хану-властелину предстояло вынести приговор простому казаху Саяну. Но разве не простолюдин из ветви барлас степного рода мангыт — знаменитый Тимур вывернул недавно чуть не весь мир наизнанку? При воспоминании одного его имени дрожь прошла по телу Абулхаира… Противоречия раздирали Золотую Орду. Сами копали под собой яму ее ханы, а в 1380 году Дмитрий Донской на поле Куликовом превратил эту яму в зияющую пропасть. Но не свалилась еще туда Золотая Орда, продолжала нападения на соседей. Хромой Тимур пробормотал над Золотой Ордой заупокойную молитву… Именно Тимур поддержал род джагатаев против других чингизидов — потомков Джучи. В 1392 году разрушил он основу Золотой Орды, а в 1395 году полчища Тимура вышли к ней уже со стороны Кавказа и вошли в Сарай — сказочную столицу, основанную некогда ханом Батыем в низовьях Едиля. Хан Тохтамыш бежал куда глаза глядят, и на этом кончилось могущество Золотой Орды… Какой-то ключ к истории нашел этот выходец из барласов Тимур. Может быть, потому и случилось это, что был он из храбрых степняков и знал, как управлять ими. О, импрам — степная масса — всегда была загадкой для правителей. Обуздав ее, как дикого коня, поскакал Железный Хромец к славе, и легли под ноги ему многие страны. Так что дело сейчас не в одной жизни, судьбу которой предстоит решить Абулхаиру. Речь идет о чем-то куда более важном. Сердце этой массы предстоит завоевать, и тогда — кто знает — не повторит ли он, хан Абулхаир, путь Тимура?.. На изменчивый весенний ветер похожа ханская политика и меняется соответственно обстоятельствам. Теплый огонек загорелся в ханских глазах. «А что, если решить этот вопрос просто по-человечески? — подумал Абулхаир. — Это должно понравиться простым людям. — Что там ни говори, а их доверие пытается завоевать всякий властитель. В конце концов от них зависит судьба ханства…» Тридцать лет уже правил огромной страной хан Абулхаир, и только теперь пришла к нему эта простая истина. Он решил прежде всего допросить самого преступника и составить собственное мнение о его вине. Вяло махнул он рукой, распуская совет… Взяв в руки серебряный колокольчик, хан слегка тряхнул им. Раздался тихий мелодичный звон, и сразу появился худой бледнолицый старик Оспан-ходжа, доверенное лицо хана. Он безмолвно приложил руки к груди и почтительно опустил голову, ожидая приказаний. — Пусть приведут ко мне заключенного! — Какого заключенного, мой повелитель-хан? В глазах Оспан-ходжи было недоумение. «В самом деле, кого из них?» — недобро усмехнулся про себя Абулхаир. Немало было брошено в зинданы людей за эти тридцать лет. Он забыл уже многих и не знает даже, живы ли там, под землей, некоторые из них, потому что лучше мертвому в могиле, чем живому. А зиндан — это могила, сырая и холодная. И вдобавок ко всему тяжелые ржавые цепи на руках и вокруг горла. Что же, он пока помнит имя этого джигита, о котором идет спор. Саяном зовут его, и, наверно, дороже всего на свете для него жизнь и свобода. А для хана эта жизнь равнозначна жизни комара, что поет сейчас над ухом. Саян… Где он слышал в последний раз это звучное имя?.. Да, да, так оно и было. О нем говорила Рабиа-султан-бегим. Именно этого молодого джигита просила она назначить аталыком — воспитателем и душеприказчиком его второго сына Суюнчика. Почему так умоляла она об этом?.. Он не выполнил тогда просьбу Рабиа-султан-бегим, сказав при этом, что, пока жив, не приходится беспокоиться о посторонних душеприказчиках для его сыновей. Но почему все же не пошел он тогда навстречу женщине? Неужели из-за сплетен, что дошли до него, сплетен, которыми испокон веков наполнены ханские дворцы? И все же, хоть уверен он в кристальной чистоте своей любимой жены, сплетня оставила какой-то след в душе. Каков же он, этот Саян? В походе пришлось мельком увидеть его, но издали, и мешал надетый на голову батыра железный шлем. Жена больше не повторяла своей просьбы, и он забыл про этого человека. Семь лет прошло с тех пор… Хан Абулхаир повернул голову к приближенному. — Пусть приведут того джигита, который послужил причиной ссоры между аргынами и кипчаками! — приказал он, почему-то не назвав имени батыра Саяна. — Слушаюсь, мой повелитель-хан! Не старость ли причиной, что все время возвращается он думами в прошлое? Вот и сейчас, пока вытащат из ямы и приведут к нему этого джигита с запоминающимся именем, снова проходит перед ним вся его блестящая и нелегкая жизнь… «Троном Саина», «Троном Джучи», «Троном Батыя» — как только не называли то место, которое занял он в семнадцать лет. Тогда ханская ставка находилась при устье Иртыша в городе Чинга Тура-Тюмень, где плевок зимой замерзает, не долетая до земли. Оттуда начал он свои завоевания, одно за другим покоряя разрозненные казахские ханства. Все Приишимье прибрал он к рукам, берега Тобола и Нуры. Так и не остановленный никем, дошел он до горы Улытау, на вершине которой развевалось некогда знамя Джучи… В город Орда-Базар, бывший когда-то сборным пунктом войск Батыя перед походом на запад, перенес он потом свою ставку. Вся степь Дешт-и-Кипчак признала его, и на все четыре стороны посмотрел он: на восток, за Иртыш; на север, за Есиль; на запад, за Жаик и Едиль, и на юг, за Сырдарью. Ближе и богаче всего было Междуречье — Мавераннахр. Потомки Тимура никак не могли поделить там между собой оставленное дедом наследство, и он решил помочь им в этом нелегком деле. Слишком уж большую территорию подмял под себя когда-то Железный Хромец. Сыгнак, Сузак, Аркук, Аккурган и другие города отобрал хан у них, значительно уменьшив бремя их забот. Таким образом оказалось поделенной Срединная Азия между потомками джучида Шейбани и потомками Тимура. Ему, во всяком случае, досталась не худшая часть… Что же еще предстоит сделать и отпущенное судьбой время?.. Моголистан!.. Шесть месяцев пути в длину и ширину составляет эта богатая страна. От джунгаров на востоке до Ташкента и Туркестана на западе, от голубого моря Балхаша на севере до зеленых долин Кашгарии на юге… Кашгария, Семиречье, сказочный Турфан — есть ли земля богаче их! А правят ими ханы из рода Джагатая, и большинство их подданных — казахские роды. Нелишне помнить, что для аргынских биев и султанов из его ставки, для тех же Джаныбека с Кереем, Моголистан является опорой, тылом. Если потомки Урус-хана, Джаныбек и Керей, придут к решению создать самостоятельное казахское ханство и вздумают покинуть его лагерь, то они обязательно придут в Моголистан. Что же станут они делать, когда и Моголистан войдет в его великую державу? Да, это будет хороший и прочный намордник для глядящих в лес волков! Едва слышно скрипнула резная дверь, вошел бледный Оспан-ходжа, а следом два нукера с мечами наголо ввели арестованного джигита. — Мой повелитель-хан, ваше приказание выполнено! Абулхаир все еще смотрел куда-то вдаль. Медленно повернул он голову и вдруг побледнел как мертвец… Как две капли воды был похож его сын Суюнчик на стоящего перед ним человека! Те же густые черные брови, горбатый нос, миндалевидные глаза. И еще естественная, как у барса, мягкость движений. Лишь усов пока нет у сына его Суюнчика, а иначе можно было посчитать их родными братьями. Так вот почему так настойчиво просила его красавица жена Рабиа-султан-бегим сделать аталыком при маленьком Суюнчике этого молодца!.. Необоримая ярость овладела им. Все подозрения сразу пробудились, превратились в уверенность. Только слепой не понял бы тут, в чем дело! Он должен немедленно умереть, этот джигит. Сегодня! Сейчас! Тут же, перед ним!.. Рука Абулхаира сама потянулась к рукояти длинного хорасанского кинжала, подвешенного к поясу. Неслышно, без всяких усилий вынимался кинжал из ножен. По изменившемуся лицу хана Саян угадал свою судьбу. Взгляд его не отрывался от ханской руки, потянувшей кинжал из ножен. Прикусив губу, молодой батыр смотрел прямо в глаза Абулхаиру. И хан хмуро смотрел на него. Древний закон вспомнился ему. «Голову ты вправе отсечь, но должен выслушать перед этим, что произнесет язык осужденного!» Так завещали предки, а у кого еще учиться мудрости, как не у них? — Ты признаешь предъявленные тебе обвинения? Хан Абулхаир сам не узнал своего голоса. Какой-то слабый, дрожащий он был, и слова как будто выдавливались из горла. А джигит молчал, словно не к нему была обращена ханская речь. Снова гнев ударил в голову Абулхаира: — Ну говори же! Теперь хан кричал, и глаза его стали красными от прилившей крови. Джигит чуть наклонил голову: — Нет. Быть может, и повинен я в чем-либо, но только не в том, о чем говорит Кобланды-батыр. Я помню воинские заповеди и такого не совершал… Джигит говорил тихо, но с достоинством. Его голос привел в себя Абулхаира. «Быть может, и повинен в чем-либо…» Что же, хану Абулхаиру понятен весь яд, заключенный в этих словах. Оскорблено его мужское достоинство. И если прижечь язык этого наглеца каленым железом, то многое сможет рассказать он… — Неужели ты полагаешь, что каракипчак Кобланды-батыр запятнает себя ложью? Джигит опять посмотрел ему в глаза: — Тебе, мой повелитель-хан, должно быть известно больше, чем мне, почему каракипчак Кобланды-батыр поступает так… «Что бы это значило?..» Абулхаир пристально посмотрел на связанного джигита. Да, этот не их простаков. Он прекрасно знает, почему именно на него наклеветали враги. И конечно же всей степи давным-давно известно, что есть при ханской ставке джигит, на которого куда больше, чем на отца похож ханский сын Суюнчик. "Но каков Кобланды-батыр! Он знает, как обострились мои отношения с аргынскими султанами, и подсовывает этого джигита — вместо фитиля к готовым загореться дровам. Не случайно аргыны так упорно вступились за этого молодца. И как самодовольно улыбались Джаныбек с Кереем!.. Нет, нет, гнев подобен бешеной реке, смывающей все на пути. Чем сильнее бушует она, тем мельче потечет потом. Поспешное решение, да еще под влиянием гнева, первый враг повелителя". Абулхаир медленно отнял руку от кинжала: — Из какого ты рода-племени? — Мангыт, из рода барлас. Хан снова впился глазами в лицо молодого батыра. В глазах его вспыхнули какие-то непонятные для непосвященных огоньки… В конце концов и это не исключено. Ведь Рабиа-султан-бегим когда-то говорила ему, что маленький Суюнчик похож на ее родственников по матери. А все они — мангыты. И обычно у всех джигитов рода барлас густые кустистые брови. Неужели виноват этот джигит, что уродился с такими бровями, как у его сына? Разве сам он, хан Абулхаир, не похож лицом на оседлых узбеков — родственников по матери? А почему, впервые услышав об этом, не стал он проверять слухи? Что сказал ему тогда старый мудрый везир Сарыгып-Шиман из рода мангыт? «Супруга повелителя-хана Абулхаира, подобного морю радости и солнцу добродетели, сама по себе правнучка великого и незабвенного Тимура, а также дочь ученого Улугбека, и она должна быть вне всяких подозрений!» Потом старец помолчал и прибавил уже обычным тоном: «Так нужно для обеих сторон. Особенно сейчас, когда необходимо посадить вашего сына Шах-Хайдара, мой хан, на трон в Самарканде…» Что выиграет он сейчас, возобновив эти слухи? Разве улучшились с тех пор его отношения с потомками Хромого Тимура? И что скажут в степи, если повелит казнить этого джигита? Скажут, что, именно подозревая жену, казнил неповинного человека. Такое не прощает импрам. Людская молва чернит похуже сажи. Даже если побоятся сказать в глаза, то уж наверняка подумают. И песни станут петь об этом у каждого костра. На все века прославят и сделают посмешищем. Может ли быть ханом смешной человек?! Но как простить все этому джигиту, тем более что Кобланды-батыр ждет удовлетворения? Неужели просто промолчать, как будто ничего не понял? В таком случае глупцом станешь выглядеть в глазах людей. Или, того лучше, сочтут трусом, разрешающем лезть в свою супружескую постель любому конюху из черни!.. Нет, этот джигит умрет! Но так это случится, что и винить не в чем будет хана, и честь его будет спасена. К тому же бояться будут больше. И пусть говорят об этом шепотом хоть в каждом доме. Совсем другой будет этот шепот: робкий, пугливый, без тени насмешки. Такой шепот никогда не повредит правителю!.. И как ему раньше не пришло в голову это самое простое решение? Разве в первый раз пользуется он таким хорошим средством? Лицо посветлело у хана Абулхаира, и уже с теплым отеческим участием взглянул он на джигита. — Ладно, судьбу его решим тогда, когда пройдут поминки по султану Шах-Будаху, — сказал Абулхаир. — Зачем омрачать еще одним горем эти траурные дни? Увидите его, а там посмотрим, что с ним делать!.. Джигит, не сказав ни слова, повернулся к выходу, и нукеры вывели его. Но перед тем, как вышли они, хан громко и внятно сказал: — Смотрите только, чтобы ничего не случилось с ним. Головой отвечаете за его безопасность!.. И приближенный склонил голову: — Слушаюсь, мой повелитель-хан! Поминки по своему умершему первенцу Шах-Будаху Абулхаир назначил через три дня. По древнему степному обычаю, поминки ничем не напоминают о погребении. Они отмечаются большим тоем, на котором как бы живым присутствует усопший. При этом не положено горевать. Устраиваются конные игры и скачки, состязания борцов и певцов. Все самые знаменитые люди приглашены были и на этот раз. Только и разговоров было, что о предстоящем состязании известных всей степи певцов-сказителей: кипчака Казтуган-жырау с аргынским импровизатором Котан-жырау, отцом самого Акжол-бия. Язык из огненного кумача и зубы острее меча были у Казтуган-жырау, но сам он, как говорят казахи, ростом был меньше грача. Котан-жырау перевалило за девяносто, но голос его звучал, как и пятьдесят лет назад. Судьей состязания был приглашен великий Асан-Кайгы, столетний мудрец и прорицатель, слава которого осталась в веках. Потомком в шестом колене самого Майхи-бия, великого законодателя, был он, и как святого почитали его в степи еще при жизни… Раздумывая о предстоящих поминках, Абулхаир снова вызвал Оспан-ходжу, отдал ему несколько важных распоряжений и лишь к концу, как бы между делом, сказал: — А с этим джигитом мы разберемся на другой день после поминок, если… Оспан-ходжа весь напрягся. Ему был хорошо знаком этот тон. — …Если только этот джигит сам не наложит на себя руки. Часто бывает, что виновные заканчивают счеты с жизнью, боясь предстоящего суда. А у него гордый взгляд, и вряд ли захочется ему выставлять себя на позор… Едва шевельнулись губы Оспан-ходжи: — Да, это может случиться, мой повелитель-хан… |
||
|