"Самолет подбит над целью" - читать интересную книгу автора (Гофман Генрих Борисович)

СТРАНИЦА ИСТОРИИ

Это было восьмого января 1943 года. Матовый солнечный диск, прячась в морозной туманной дымке, уже приближался к горизонту. Над заснеженной равниной аэродрома у станицы Барабанщиков на бреющей высоте пронесся самолет-штурмовик и взмыл в небо.

На высоте около четырехсот метров самолет развернулся влево, из его брюха медленно выползло шасси. Описав в воздухе большой круг, штурмовик пошел на посадку. Оборвался надрывный гул мотора, послышались громкие выхлопы. Самолет, щупая колесами укатанный снег, несся над посадочной полосой.

Вот он вплотную притерся к земле и, повизгивая тормозами, покатился по разглаженной поверхности летного поля. В тот момент, когда он, казалось, должен был остановиться, вновь взревел мотор и самолет, вздымая клубящиеся снежные вихри, порулил к черным полотнищам, разложенным буквой «Т» на ослепительно белом снегу.

Недалеко от посадочных знаков штурмовик остановился. Затих рев мотора. Лопасти винта со свистом провернулись на два-три оборота и неподвижно стали. Из кабины неуклюже вылез летчик. Сняв на крыле парашют, он легко спрыгнул на землю и зашагал к группе людей, стоявших неподалеку, у входа в штабную землянку, и придирчиво наблюдавших оттуда за посадкой командира дивизии.

— Становись! — подал команду широкоплечий богатырь — командир полка майор Емельянов, не раз отличившийся смелыми и дерзкими ударами по врагу.

Летчики быстро построились в одну шеренгу.

— Смирно! — Майор пошел навстречу полковнику Рубанову. Остановившись в трех шагах от него и приложив руку к головному убору, он доложил:

— Товарищ полковник! Летный состав шестьсот двадцать второго штурмового авиационного полка построен по вашему приказанию.

— Здравствуйте, Емельянов. — Командир дивизии пожал руку майору и, повернувшись к строю, громко произнес:

— Здравствуйте, будущие гвардейцы!

В ответ дружное, четкое «Здравия желаем, товарищ полковник!» раскатилось в морозном воздухе.

— У народа, у армии, у всех нас одна думка: что в Сталинграде? Чем помочь Сталинграду? — обратился Рубанов к летчикам. — Шестая армия немцев схвачена за горло кольцом наших войск. Танки Манштейна рвались ей на выручку, но они разгромлены. Остатки их откатываются на запад под ударами наших частей. В этом есть и ваша заслуга.

Лейтенант Карлов, стоявший на правом фланге летчиков третьей эскадрильи, невольно приподнял руку и сквозь толщу мехового комбинезона нащупал на груди свою первую боевую награду — орден Красной Звезды.

— Но гитлеровское командование, — продолжал полковник, — бросило больше тысячи боевых и транспортных самолетов для снабжения и поддержки армии Паулюса. Военный совет Сталинградского фронта поставил перед авиацией задачу — уничтожать фашистские самолеты на земле и в воздухе. Вы должны нанести штурмовой удар по аэродрому Сальск. По имеющимся данным, там сосредоточено более трехсот транспортных самолетов. Этот аэродром — основная база, откуда враг снабжает по воздуху свои войска, окруженные под Сталинградом,

Летчики стояли молча. Кое-кто вытащил из-за спины планшет и внимательно разглядывал карту. Город Сальск находился более чем в ста километрах за красной чертой, обозначающей линию фронта.

— Удар необходимо нанести на рассвете, пока фашистские летчики не поднялись в воздух. Взлетать придется в темноте. Поэтому, — обратился Рубанов к командиру полка, — необходимо отобрать группу из наиболее опытных командиров, способных произвести взлет ночью при кострах.

Глаза майора Емельянова заискрились задором. Густые брови взлетели вверх.

— Разрешите мне лично вести группу, — попросил он командира дивизии.

— Нет. Основной состав полка остается в резерве командира корпуса. Будьте готовы поддержать наземные войска по вызову. Группу, я думаю, поведет командир первой эскадрильи капитан Бахтин.

Невысокий, худощавый, с подвижным живым лицом Бахтин вышел из строя.

— Справитесь? — спросил командир дивизии.

— Если не собьют — справлюсь, — ответил Бахтин.

— Надо, чтобы не сбили.

— Будет выполнено, товарищ полковник.

— Вот это другой разговор, — улыбнулся командир дивизии. — Решайте, Емельянов, кто пойдет с Бахтиным.

Емельянов окинул взглядом летчиков.

— Старший лейтенант Мордовцев! — вызвал он.

Геннадий Мордовцев посмотрел на полковника. В больших серых глазах застыл вопрос. И лишь когда командир дивизии в знак одобрения кивнул головой, старший лейтенант сделал три шага вперед и встал рядом с Бахтиным.

— Лейтенант Карлов!

Из строя вышел круглолицый улыбающийся летчик. Правый, будто прищуренный глаз Карлова был несколько меньше левого. Казалось, он улыбался лишь одной половиной лица.

— Сержант Долаберидзе!

Долаберидзе вразвалку последовал за Карловым.

Майор назвал еще три фамилии, и еще три летчика перешли из строя к группе Бахтина. Это были лейтенант Опалев, сержант Дубенко и сержант Дагаев.

— Вот, по-моему, все, — доложил Емельянов полковнику.

— Ну что ж, семь таких орлов не уступят двум десяткам фашистских асов. Семеркой и полетите, — решил командир дивизии. — Прикрывать вас будут девять истребителей Як-1 двести тридцать шестого истребительного полка. А сейчас отправляйтесь на командный пункт прокладывать маршрут полета. Остальных, Емельянов, можете распустить. На сегодня — отбой.

Семь летчиков, придерживая болтающиеся сзади планшеты с картами, пошли к командному пункту. Проходя в низкую дверь землянки, каждый пригибал голову, оберегая распластанные поверх шлемофонов летные очки.

Остальные летчики, обгоняя друг друга, побежали к стоявшему у штабной землянки автобусу. Под их унтами поскрипывал смерзшийся снег,

— Как настроение народа? — спросил командир дивизии у Емельянова, когда они остались вдвоем.

— Хорошо дерутся, товарищ полковник. Я вам еще не докладывал: сегодня звено капитана Доброхотова встретило большую группу транспортных «юнкерсов». Тех прикрывали «мессершмитты», да наши истребители связали «мессеров» боем. А мои ребята врезались в строй немцев, и каждый сбил по два-три самолета. Старший лейтенант Ольховенко лично четыре «юнкерса» сбил. А потом, раненный в руку, в спину и в голову, привел подбитый штурмовик на свой аэродром.

— Ну и орел! — восхищенно произнес Рубанов.

— Послушайте дальше! Шасси у самолета были перебиты, поэтому посадку Ольховенко произвел на «живот». Вылез окровавленный из кабины да как замахнется гранатой на подбегающих людей, кричит: «Не подходи, гады!» Думал, что на территории противника сел... Если бы не потерял сознание — швырнул бы, чего доброго, гранату в своих же механиков. Сейчас в госпитале лежит. Врач говорит — будет жить.

— Да... А откуда у него граната взялась?

— У нас многие берут в полет гранаты. А то еще и автомат прихватят — на всякий случай.

Рубанов тихо проговорил:

— Представьте его к награде.

— Слушаюсь!

Они направились к самолету командира дивизии, уточняя план предстоящей операции.

Солнце уже наполовину скрылось за обагренным горизонтом, когда штурмовик командира дивизии, стремительно набрав скорость, оторвался от земли и плавно убрал под себя шасси.

Емельянов вернулся на командный пункт. Летчики группы Бахтина, проложив маршрут, складывали карты.

— Все продумали? — обратился к ним командир полка. — Учтите, аэродром Сальск прикрывается трехслойным зенитным огнем, да и «мессеров» там достаточно.

— А мы сейчас к нашим зенитчикам пойдем. Выведаем, когда им труднее вести огонь по самолетам. Тогда ясно будет, как лучше построить заход на цель, — решил капитан Бахтин.

После ужина капитан Бахтин, лейтенант Карлов и сержант Долаберидзе вместе вышли из столовой. Вместе направились по темной улице станицы Барабанщиков в свои общежития. Неполный месяц тускло освещал домишки с наглухо занавешанными окнами. Дым из печных труб медленно струился вверх и, растекаясь где-то на высоте, туманил звездное небо. Крепкий мороз предвещал хорошую летную погоду.

Летчики шли молча. Они уже свернули на тропинку, которая вела к общежитию напрямик, через развалины домов и груды щебня, когда Карлов неожиданно спросил у Бахтина:

— Иван Павлович, вы летали сегодня над Сталинградом?

— Летал, — ответил Бахтин. — А что?

— Да вот идем мы сейчас по развалинам, и представился мне Сталинград. Я тоже вел сегодня эскадрилью над городом. А ведь от города одно название осталось. Здесь, в станице, хоть половина хат уцелела. А там? Горы битого кирпича, да кое-где одинокие стены... Огромная рана на земле... А я бывал в Сталинграде до войны...

— Знаешь, Георгий, — нескоро ответил Бахтин, — мне кажется, эти уцелевшие стены стоят на земле как памятники. Да, да, именно памятники величия, стойкости. Ведь сколько бомб и снарядов обрушил врат на город, а он выстоял... Кончится война, снова отстроят Сталинград. Но я бы такую полуразрушенную стену оставил в центре будущего города. Пусть напоминает она детям, как отстаивали мы свою землю. — Бахтин взглянул на Карлова. — Еще хочется мне, чтобы ни один фашист не удрал из Сталинграда, хочется заставить пленных гитлеровских солдат отстроить то, что они разрушили... И чем больше уничтожим мы завтра «юнкерсов», тем быстрее задохнется армия Паулюса.

— Эх и влупым завтра фашистским летчикам! — воскликнул Долаберидзе, подкручивая свои черные усики.

Он поскользнулся и тяжело навалился на Бахтина.

— Ну и медведь же ты, Долаберидзе, — еле удержавшись на ногах, сказал тот.

Вместе с Карловым они рассмеялись.

— Я тебя, как отца родного, люблю, а ты мэдведем называл, — надулся Долаберидзе.

— Да ты что? Никак обиделся? — удивился Бахтин. — Брось, я же тебя тоже люблю, — и он, встав на цыпочки, обнял своего обидчивого друга.

Они уже подошли к общежитию, где жил лейтенант Карлов. Бахтину и Долаберидзе нужно было идти дальше.

— Пойдем к нам, — пригласил Карлов товарищей. — Я вам на баяне поиграю.

— Нет, Георгий, надо отдохнуть перед вылетом, — отказался Бахтин.

— Да, жалко рано вставать нада, а то пошел бы. Хорошо, Георгий, играешь, — Долаберидзе восторженно хлопнул его по плечу. — Ну, пойдем, варабэй адиннадцать, — обратился он к Бахтину.

Друзья улыбнулись. «Воробей одиннадцать»— был позывной капитана. Во время полета в наушниках часто можно было слышать торопливую скороговорку: «Я воробей одиннадцать. Как меня слышите? Прием». И летчики в шутку прозвали так Бахтина.

Попрощавшись с друзьями, Карлов вошел в общежитие. Это была большая деревенская хата с низким потолком. Ярко горели три керосиновые лампы «летучая мышь». У стен тянулись дощатые нары, на которых бугрились аккуратно заправленные тюфяки. За длинным столом сидели несколько человек. Двое играли в шахматы; другие «забивали козла» и при этом с такой силой стучали костяшками, что на шахматной доске подскакивали фигуры; кто-то, пристроив маленькое зеркальце на самом краю стола, брился.

Увидев командира эскадрильи, летчики встали. Это были старые, давно воевавшие воздушные бойцы. Только двое «шахматистов» на днях прибыли в полк из летной школы и считались молодыми. Правда, всем им — и молодым, и старым — едва перевалило за двадцать. Поэтому двадцативосьмилетний Георгий Карлов резко выделялся среди летчиков, своей эскадрильи.

— Ну, топорики, что повскакивали? Садитесь! — разрешил Карлов. Он присел на нары и начал стягивать унты.

«Топорики» — это было излюбленное выражение командира эскадрильи. Перенял он его еще в летной школе от своего инструктора, который называл так курсантов за их неумение держаться в воздухе.

Окончив в 1939 году летную школу, Карлов сам стал инструктором в авиационном училище и тоже начал называть своих курсантов «топориками». Это слово вошло в привычку, но произносил его Карлов всегда в шутку, и никто не обижался.

Летчики сели.

— Сыграли бы что-нибудь, товарищ командир, — попросил сержант Семенюк, намыливая щеку.

— Можно и сыграть, — согласился Карлов.

Он снял с себя комбинезон, натянул унты, расправил под ремнем гимнастерку. Кто-то уже вытаскивал из-под нар баян.

— А петь будете? — спросил Карлов.

Не дожидаясь ответа, он уселся поудобнее, растянул мехи и, почти касаясь головой баяна, как бы прислушиваясь к протяжным звукам, заиграл.

Первым подхватил знакомую мелодию Анатолий Семенюк. Затем прибавился еще чей-то голос, и вот уже разноголосый хор громко пел:

Переборами заливался баян. Песня брала за душу.

— А теперь нашу, полковую, — предложил кто-то.

В быстром темпе заиграл командир эскадрильи, и грянула песня шестьсот двадцать второго полка, рожденная у берегов Волги:

И хотя баян смолк, все дружно, в один голос добавляют:

— А что, товарищи, будет наш полк гвардейским, вот увидите, будет, — категорическим тоном заявляет сержант Семенюк. Мыло на его лице уже высохло, и он вновь намыливает щеку.

— Ну, хватит играть, надо пистолет почистить, — сказал Карлов. Он вложил баян в футляр, но прежде чем закрыть крышку, долго смотрел на ее внутреннюю сторону. Там приклеена довоенная семейная фотография. Младший сын примостился у Карлова на коленях, дочка сидит на руках у матери, а старший сын, тоже Георгий, очень похожий на отца, стоит между родителями.

Карлов вспомнил тот солнечный майский день сорок первого года, когда всей семьей отправились они в фотоателье. Сколько было надежд, сколько счастья... Он пристально всматривался в милое лицо жены и мысленно спрашивал: «Как там ты одна, с тремя детьми, в эвакуации?»

Карлов неспроста хранил фотокарточку семьи рядом с баяном. Еще мальчишкой научился он играть на гармошке, а когда ему исполнилось четырнадцать лет, получил в подарок от отца этот баян. Через год отец умер. С тех пор Георгий повсюду возил баян с собой и хранил, как самую дорогую память.

Поглаживая футляр, Карлов вспомнил Симферополь, дом, в котором прошло его детство, И вдруг до боли сжал зубы: он представил себе развалины этого дома и фашистов, шагающих по родной улице...

Летчики ушли в столовую. Кроме Карлова, в общежитии остались только Семенюк и новичок Павлик Архипов: они уже поужинали.

Анатолий Семенюк, закончив бриться, подошел к Архипову, который укладывал в коробку шахматы.

— Ну что, чемпион, хотите получить мат за десять минут?

Архипов, как бы прикидывая, взглянул на товарища. Острый с горбинкой нос и прищуренные карие глаза Семенюка имели довольно хищный вид.

— Давайте попробуем, — согласился Архипов.

Оба стали расставлять фигуры на шахматной доске. Карлов вытащил из кобуры вороненый пистолет и начал его чистить.

Павлик Архипов объявил черным конем шах белому королю, когда вдруг от короля, словно срубленная шашкой, отлетела головка, а сам он свалился на пол. Одновременно раздался выстрел. На стене появилось маленькое отверстие от пули, по краям него осыпалась щебенка. В комнате запахло порохом.

Опрокинутая скамейка упала на пол. Летчики выскочили из-за стола. Карлов, согнувшись, зажал левую руку между колен, перехватив правой рукой запястье. На полу расползалась маленькая лужица крови.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — испуганно спросил Семенюк.

— Прострелил себе ладонь, к счастью, кость не задета, — выдавил Карлов и, пробуя шевелить пальцами, показал левую руку. Летчики увидели небольшую рану посредине кружочка обожженной кожи в мякоти между большим и указательным пальцами.

— Дайте-ка скорее жгут, — попросил Карлов.

Архипов оторвал от наволочки длинную завязку. Семенюк выхватил ее и туго перетянул Карлову кисть руки. Кровотечение медленно прекращалось.

— Я сейчас... за доктором, — Павлик Архипов, на ходу натягивая чью-то меховую куртку, ринулся к двери.

— Ты куда? Стой! — резко остановил его Карлов. — Семенюк, заприте дверь, чтобы кто-нибудь не вошел.

— Я за доктором, — пояснил молодой летчик, думая, что его не поняли.

— Не нужно доктора. — Карлов достал из кармана индивидуальный пакет и протянул его Семенюку.

— На, перевяжи.

Семенюк, с расширенными глазами на побелевшем лице, вытащил бинт. Руки его дрожали.

— Товарищ командир! — вспомнил он. — Я уже наглотался этой дряни — стрептоциду. Все прошло, а два порошка еще осталось. Давайте присыпем.

— Давай, — сквозь стиснутые зубы произнес Карлов.

Семенюк густо посыпал рану. У Карлова на лбу выступили капельки пота. «Как это могло случиться? — силился понять он. — Я же вытащил обойму... Ах, да — один патрон был в стволе. Как я мог забыть, что загнал его туда утром перед вылетом?»

Семенюк с помощью Архипова перевязал раненую руку командира и туго затянул концы бинта.

«Хорошо еще пуля не задела никого из летчиков», — подумал Карлов. И вдруг вспомнил о предстоящем боевом вылете.

Спина покрылась холодным потом. Он зажмурился. Вместе с лиловыми кругами поплыло перед глазами суровое лицо командира полка. Потом возникли недоумевающие лица Бахтина, Мордовцева, Долаберидзе... Георгий открыл глаза. Перед ним стояли его летчики. Они испытующе смотрели на своего командира.

«Неужели не поверят, что я нечаянно поранил руку?» — спросил себя Георгий. И тут же возник ответ: «А я сам поверил бы любому из них, если б перед опасным боевым полетом тот прострелил себе руку? Я первый назвал бы это членовредительством. „Храбрость человека познается не по речам его, а по действиям“», — вспомнил Георгий чьи-то слова. Но не только ложный стыд, что товарищи могут счесть его трусом, угнетал командира эскадрильи. «Не в этом главное. А в чем же, в чем?.. Удар по вражескому аэродрому! Ведь всего семи летчикам из полка доверили взлетать в темноте. А теперь они полетят шестеркой, без меня... „Чем больше уничтожим мы завтра „юнкерсов“, тем быстрее задохнется армия Паулюса“. Кто это сказал? Кажется, Бахтин... Нет, я полечу. Я должен лететь. Рана пустяковая. Но командир полка не пустит на задание, если узнает, что я ранен... Надо скрыть. Во что бы то ни стало скрыть...»

— Орлы, верите, что случайно поранил я себе руку? — спросил Карлов, всматриваясь в лица летчиков.

— Верим, верим, — ответили Семенюк и Архипов.

— А могут найтись такие, которые не поверят. Но сейчас не о них разговор. Я должен, понимаете, должен лететь на задание. А для этого надо, чтобы никто, кроме вас, не знал о простреленной руке. Понятно?

Летчики молчали.

Карлов глухо сказал:

— Если любите меня, если уважаете своего командира, то молчите.

— Да как же вы полетите завтра? — в недоумении спросил Архипов.

— Возьмусь за ручку управления правой рукой. А левой и небольшая дырочка не помешает справиться с двумя тысячами лошадиных сил, — попытался шутить Карлов. — А теперь смойте кто-нибудь кровь с пола и отоприте дверь. Спокойной ночи. — Он осторожно разделся и, забравшись на нары, укрылся с головой одеялом.

У двери стояло ведро с питьевой водой. Архипов плеснул на пол и веником вытер пятно. Семенюк открыл форточку. Постепенно выветривался запах пороха, комната принимала прежний вид. Разговор не клеился. Карлов ворочался под одеялом.

Неожиданно раскрылась дверь, и в комнату вошел майор Голубев — заместитель командира полка по политчасти. На нем был кожаный коричневый реглан, туго перетянутый поясом; из-под нахлобученной на лоб шапки-ушанки смотрели внимательные глаза.

— Здравствуйте, товарищи! Чем занимаемся? — спросил он, садясь на скамейку.

— Да вот Архипов два мата кряду получил. Совсем не умеет играть в шахматы, — сказал Семенюк, выжимая из себя улыбку.

— А Карлов где?.. Спит, — сам ответил на свой вопрос Голубев, посмотрев на то место, где всегда спал комэска. — Правильно делает. Через несколько часов у него сложнейший вылет.

В сенях послышался топот, и в общежитие гурьбой ввалились вернувшиеся из столовой летчики. Увидев майора, они резко, на полуслове обрывали шуточные замечания. Молча присаживались на краешек нар, на табуреты и, стягивая с себя унты и комбинезоны, вопросительно поглядывали на Голубева.

— Ну что смолкли? — прервал неловкое молчание майор. — Я вот пришел сказать вам, что старший лейтенант Ольховенко за сегодняшний воздушный бой награжден орденом Отечественной войны I степени.

— Вот это правильно! А как он себя чувствует, товарищ майор? — спросил кто-то из летчиков.

— Пока еще неважно. Я был у него в госпитале. Но врачи говорят — будет летать.

— Молодец, Ольховенко, — вырвалось у Архипова.

— Он ведь охотник, — сказал Семенюк.

— Какой охотник? — не понял еще не воевавший Архипов.

— Обыкновенный, — улыбнулся Семенюк. — У нас в полку есть охотники. Это опытные штурмовики, которым точные объекты для ударов не определяются. Им только ставят задачу — охотиться в таком-то районе. Вылетают они в этот район и отыскивают наиболее ценные объекты противника — охотятся то есть. Ну... скажем, — Семенюк на мгновение задумался, — за воинскими эшелонами или там за легковыми машинами, в которых немецкие генералы могут ехать. Короче говоря, что сами выберут, то и атакуют. За это им почет. А к ужину после боевого полета вместо ста граммов двести дают.

— Брось врать-то, — отмахнулся Архипов.

— Да я не вру, честное слово, правду говорю. Ведь страшновато одному над вражеским тылом охотиться, «мессершмитты» встретиться могут, — рассмеялся Семенюк. — Недавно вот у меня случай был. Лечу... все вроде спокойно, вдруг «мессер» сзади: «Ты куда, горбатый, направился?» — «На охоту, говорю я робко. Тебя сбить хочу». — «А где же твое ружье», спрашивает. — «Да вон сзади тебя Як-1 несет».

Обернулся «мессер». Увидел красные звезды у истребителя, испугался, прибавил газу и выскочил впереди моего штурмовика. Как раз в прицел угодил. Разгладил я большим пальцем вместо усов верхнюю губу и говорю: «Сказано — сделано». Нажал на гашетку и сбил «мессера».

Раздался дружный хохот.

— А вы, Семенюк, и впрямь заправским охотником стали. «Мессершмитт» случайно не с пушистым ли хвостом был? — спросил, улыбаясь, майор Голубев.

Летчики опять засмеялись.

— Хвост-то не пушистый, а вот шевелюру лохматую у фашистского аса я видел.

— Это ты что же, под шлемофоном разглядел? — оживился Архипов, поймав, наконец, товарища на слове.

— Ладно уж, и пошутить не дадут, — прикинулся обиженным Семенюк.

— Ну, я пойду, — поднялся майор Голубев. — Нужно на аэродром к механикам наведаться, посмотреть, как самолеты готовят к вылету. Отдыхайте, — он попрощался с каждым и вышел, довольный хорошим настроением летчиков.

Было еще темно, когда семь летчиков группы капитана Бахтина выстроились на аэродроме у командного пункта. Командир полка давал последние указания перед вылетом.

— И запомните, — добавил он, — никаких разговоров по радио. Весь полет выполняйте молча. Ваш удар должен быть неожиданным для противника. Вопросы есть? — И, так как вопросов не было, он обратился к Бахтину:

— Ведущий, что вы скажете?

Капитан Бахтин вышел из строя и повернулся к летчикам.

— Ну что ж, друзья! Сделаем не меньше трех заходов на цель. Ударим так, чтоб небу жарко стало. В случае сильного огня зенитной артиллерии замыкающие боевой порядок старший лейтенант Мордовцев и лейтенант Карлов подавляют зенитные батареи.

— У меня все, товарищ командир, — доложил он Емельянову.

— Ну, коли все... Доктор!

Худенькая среднего роста женщина — капитан медицинской службы — подошла к летчикам.

— Больные есть? — спросила она.

Летчики молчали. Стоявший рядом со строем Павлик Архипов хотел было что-то сказать и уже сделал шаг по направлению к Емельянову, но Семенюк схватил его за руку. Архипов остановился и опустил голову.

На всех были кожаные меховые перчатки, поэтому командир полка не мог видеть перевязанную руку Карлова.

— По самолетам! — подал он команду.

Семенюк пошел проводить командира эскадрильи. Он помог ему забраться на крыло, помог надеть и пристегнуть парашют.

— Очень больно руку? — спросил он, когда Карлов уселся в кабине штурмовика.

— Нет, печет немного, — успокоил тот.

— Ну, счастливо, товарищ командир, — и Семенюк спрыгнул с крыла на землю.

В восточной части неба погасли звезды и проблески света чуть обозначили горизонт.

От командного пункта с шипением взвилась белая ракета. На фоне сверкающего снега возникли люди, самолеты, бензозаправщики. Но вот ракета, оставляя в воздухе искрящийся след, ударилась о землю, подпрыгнула и, разбросав сноп искр, погасла. В наступившей темноте послышалось громкое чихание запускаемых моторов. Аэродром наполнился неумолкающим ревом. Повизгивая тормозами, самолеты порулили на старт.

У самой земли поплыли белые, красные и зеленые светляки лампочек АНО. Взвилась вторая ракета — и сразу же тут и там вспыхнули красные языки небольших костров.

Пока самолеты подруливали к старту, из одиннадцати костров уже обозначилась длинная прямая линия. По этой линии летчики должны были выдерживать направление на взлете. Самолетов не было видно. Лишь синий огонь из выхлопных патрубков да лампочки АНО позволяли угадывать их силуэты.

Рев моторов усилился. Те, кто стоял у командного пункта, увидели, как сорвался с места первый самолет. Вот он отделился от земли и начал набирать высоту. За ним второй, третий, и вскоре аэродром затих. Лишь в воздухе слышался рокот моторов. Через несколько минут семь штурмовиков плотным строем прошли над командным пунктом. Словно по команде потухли лампочки АНО, и самолеты растаяли в темном небе.

Карлов отлично справился со взлетом и осторожно ребром ладони передвинул кран шасси на себя. Он тут же почувствовал два легких толчка и, посмотрев на приборы, увидел, как зажглись две красные лампочки — «шасси убраны». Все волнения кончены. Рана нисколько не мешала пилотировать самолет. Теперь Карлов думал только о предстоящей атаке.

В эфире была полная тишина. Потрескивание в наушниках шлемофона подтверждало работу включенных радиостанций.

Начало светать. Карлов увидел, как к их группе пристроились девять истребителей прикрытия. Теперь все вместе они неслись на запад на высоте каких-нибудь двадцати метров. Под самолетами быстро мелькали дороги, населенные пункты. Слева, возле группы танков, выросли черные грибы разрывов: танки двигались на запад и с ходу вели огонь. Заметались всплески артиллерийских залпов противника; через минуту линия фронта осталась позади. На самом же деле никакой «линии» не было. Враг на этом направлении отступал.

Крыло к крылу распластались над степью штурмовики Бахтина. «Маленькие» (так называли летчики истребителей) летели по бокам и сзади.

Большой друг Карлова, летчик-истребитель Сергей Жуковский, узнал по хвостовому номеру самолет Георгия и, обогнав его, выскочил вперед. В знак приветствия он качнул истребитель с крыла на крыло, выполнил горку и скрылся где-то вверху.

Карлов тоже узнал самолет Жуковского и представил себе безбровое лицо друга, изувеченное малиновыми рубцами ожогов.

Было уже совсем светло. На самолете Мордовцева воздушный стрелок Андрей Светлишнев по пояс высунулся из задней кабины. Штурмовики с кабиной для воздушного стрелка только начали появляться в то время, и в группе Бахтина один Мордовцев летел с воздушным стрелком.

Вскоре на горизонте показались дымы. Карлов посмотрел на часы — по времени это должен быть город Сальск. В полутора километрах западнее — аэродром противника. Быстро увеличивается в размерах элеватор у железнодорожной станции. Еще немного — и штурмовики, чуть не цепляясь за крыши домов, несутся над городом.

— В набор, — раздалась в наушниках команда ведущего. Вся группа резко взмыла на высоту пятисот-шестисот метров.

Впереди открылся аэродром, густо уставленный большими транспортными Ю-52 и бомбардировщиками Ю-88. Самолеты противника стояли четырьмя большими стадами. Казалось, стада эти паслись по углам аэродрома. В каждом насчитывалось 70-80 самолетов. На старте стояло четыре истребителя Ме-109, очевидно дежурное звено, да по свободному центру аэродрома разбегался взлетающий транспортный «юнкерс».

— Атака! — подал команду капитан Бахтин, и штурмовики один за другим устремились к земле.

Карлов направил свою машину в центр огромной стоянки. Распластанные, прижатые друг к другу крылья и фюзеляжи с большими черными крестами отчетливо вырисовывались на белом снегу. Карлов нажал на кнопку. Реактивные снаряды с шумом сорвались из-под крыльев штурмовика и, оставляя огненный след, понеслись в самую гущу транспортников. Там, на земле, уже рвались сброшенные кем-то бомбы. В небо поползли густые черные клубы дыма.

Карлов вновь набрал высоту и второй раз ринулся в атаку. Бомбы сброшены. Штурмовик тряхнуло. Устремляясь вверх, Георгий обернулся. Внизу буйствовал огонь. Разбрасывая в стороны клочья языкатого пламени, взрывались бензиновые баки «юнкерсов». На вздыбленных фюзеляжах, на крыльях корежилась ненавистная свастика. В центре аэродрома горел невзлетевший «юнкерс».

Удар был настолько неожиданным для противника, что лишь на третьем заходе в воздухе появились темно-серые шапки зенитных разрывов.

Внимание Карлова привлекли два фашистских истребителя. Оставляя за собой хвосты снежной пыли, они бежали по летному полю. Но сверху на них уже пикировал чей-то штурмовик. Две длинные сверкающие трассы снарядов ножом вошли в один из «мессершмиттов». Тот резко задрал хвост и, перевернувшись на спину, вспыхнул. Другой оторвался от земли. Не успев еще убрать шасси, он пристраивался сзади к штурмовику Мордовцева. Карлов видел, как прильнул к пулемету воздушный стрелок Андрей Светлишнев, видел, как тонкая красная нить пулеметной очереди впилась в истребитель противника. «Мессершмитт» вздрогнул и, все больше заваливаясь в крене, врезался в землю.

Карлов снова бросил свой самолет в атаку. В азарте боя он забыл о простреленной руке. Он снижался почти до самой земли и в упор расстреливал большие, неуклюжие самолеты. «Как можно больше, как можно больше уничтожить, — сверлила мысль. — Вот этот еще не горит». Он доворачивал штурмовик и вонзал в уцелевший «юнкерс» длинные очереди трассирующих пуль.

Между тем небо все больше наполнялось серыми разрывами зенитных снарядов. По ним легко определялся путь, пройденный каждым штурмовиком в предыдущей атаке. Георгию показалось, что в этом множестве разрывов он видит и те, которые как бы пунктиром обозначали направление его заходов на цель.

В следующий, четвертый заход Георгий обрушился на зенитную батарею. Он не видел результатов этой атаки. Вспышки разрывов метались по земле вокруг замолчавших орудий.

Он сделал «боевой разворот». Стрелка высотомера быстро побежала по кругу и, постепенно замедляя движение, остановилась у цифры восемьсот. Высота — восемьсот метров. «Последняя атака», — подумал Георгий и перешел в пикирование.

Зенитный снаряд, посланный, видимо, другой батареей, разорвался впереди штурмовика, оставив в воздухе небольшое дымное облачко. Мгновение — и Георгий пронзил его своим самолетом. В нос полез дурманящий запах пороха. «Кажется, проскочил», — пронеслось в сознании. Он с силой надавил на гашетку.

«Я воробей одиннадцать. Сбор! Сбор!» — послышался в эфире призывный голос капитана Бахтина.

Карлов осмотрелся и только теперь заметил, что солнце уже успело выползти из-за горизонта.

Скрываясь от вражеских зенитчиков в солнечных лучах, штурмовики собрались в боевой порядок и легли на обратный курс. В строю было только шесть самолетов.

Карлов летел замыкающим и хорошо видел белый номер на хвосте каждого штурмовика. Не было самолета сержанта Долаберидзе.

— Доложите, кто видел, где Долаберидзе? — взволнованно запросил Бахтин.

Ответа не последовало. Увлекшись атакой, маневрируя в море зенитного огня, никто не видел, как подбитый штурмовик сержанта Долаберидзе после третьего захода, теряя скорость, потащился на юг, в степь, подальше от вражеского аэродрома.

— Доложите, что произошло с Долаберидзе? — повторил Бахтин.

Неожиданно Карлов всем своим телом почувствовал, как мелкой дрожью залихорадило самолет. Быстрым взглядом окинул он все приборы. Стрелка давления масла стояла на нуле. Холодок пробежал по спине летчика.

Тряска усиливалась. Стрелка температуры воды ползла по красной черте к цифре сто сорок градусов. Было ясно, что пробит масляный радиатор или бак.

— Воробей одиннадцать! Я двадцать первый. У меня барахлит мотор, — доложил Карлов ведущему.

За привычным потрескиванием в наушниках чувствовалось затаенное дыхание летчиков.

— Двадцать первый, выходите вперед, — приказал Бахтин.

Георгий дал полностью от себя сектор газа, и его самолет обогнал товарищей. Через минуту он увидел, как плотно прижались к нему друзья, увидел за боковыми форточками кабин их тревожные лица. Крыльями своих штурмовиков они как бы пытались поддержать его подраненную машину. Мотор терял силы. По повисшим на малой скорости самолетам Карлов ощущал убывающую скорость своего штурмовика. Из выхлопных патрубков потянулся сизый дымок. «Вряд ли дотяну до линии фронта».

Что-то хрустнуло в двигателе, и лопасти винта неподвижно застыли. Карлов успел только выключить зажигание.

Не выпуская шасси, прямо перед собой, он приземлился на снежной равнине. Самолет сначала плавно пополз по снегу, затем от резкого торможения летчика по инерции швырнуло вперед, и он ударился головой о приборную доску.

Карлов быстро открыл фонарь, отстегнув лямки парашюта, выбрался из кабины. Крылья штурмовика почти на метр врезались в слой рыхлого снега. Сквозь гул в ушах Георгий услышал звук моторов. Он запрокинул голову. Пять штурмовиков на малой высоте описывали над ним круг. А выше, словно стрижи, носились истребители прикрытия. Вот у одного штурмовика вывалилось шасси. Карлов понял, что кто-то из друзей решил произвести посадку, чтобы вывезти его! Георгию стало страшно. Приземление на колесах в такой глубокий снег грозило неминуемой катастрофой. Он скрестил над головой поднятые руки, что на языке летчиков значило — запрещено, выключено.

Но капитан Бахтин сам уже видел, как зарылись в снег крылья подбитого самолета, и по радио запретил посадку. Штурмовики пролетели над Карловым, покачали крыльями, прощаясь с товарищем, и взяли курс на северо-восток. От самолета Мордовцева отделился какой-то предмет. Это воздушный стрелок Светлишнев сбросил Георгию автомат, который всегда брал в боевой полет — на всякий случай.

Георгий смотрел на удаляющуюся группу штурмовиков, как вдруг над его головой проревел истребитель и, резко устремившись ввысь, сделал «восходящую бочку». На высоте около тысячи метров он медленно перевалился на крыло и безвольно начал терять высоту. На какое-то мгновение Георгию показалось, что истребитель сейчас врежется в снег, но у самой земли летчик вывел его в горизонтальный полет. Георгий успел разглядеть номер. Сергей Жуковский!

Выполнив прощальный вираж, Сергей полетел догонять товарищей. Лейтенант Карлов остался один в пустынной белой Сальской степи.

Остальные летчики группы Бахтина без особых происшествий вернулись на свой аэродром.

Когда самолет ведущего зарулил на стоянку, к нему подъехал новенький «виллис». Бахтин спрыгнул с крыла на землю и доложил подошедшему командиру дивизии:

— Товарищ полковник! Задание выполнено. Сержанта Долаберидзе после третьего захода никто не видел. Очевидно, сбит над целью. Лейтенант Карлов на подбитом самолете произвел посадку в степи в двадцати километрах севернее города Сальск. — Бахтин достал из-за спины планшет. — Вот здесь, — показал он на карте. — Мордовцев хотел садиться за ним, но я запретил. Там очень глубокий снег. — И, как бы раздумывая вслух, Бахтин добавил: — Вот если бы самолет на лыжах послать.

Командир дивизии, отвернувшись, медленно сказал:

— Только позавчера Карлову орден вручил... А Долаберидзе сегодня вечером вручать собирались...

— Разрешите мне за Карловым полететь? — попросил у командира дивизии подбежавший Мордовцев. — По-2 на лыжах, я прекрасно сяду на снег и вывезу Карлова.

— Вас же собьют. Вы туда даже не долетите, — возразил Рубанов.

— На этой стрекозе не так-то просто меня сбить. Я на ней такие виражи закладываю, что ни один «мессер» не прицелится. Разрешите! — не сдавался Мордовцев.

— Товарищ полковник! Он действительно на По-2, как акробат, летает. Может, рискнем, — поддержал летчика командир полка.

— Да знаете ли вы, что такое риск? — начал сердиться Рубанов. — Рискуют, когда хотя бы восемьдесят процентов успеха, а остальные двадцать под сомнением. А у вас получается наоборот. Это уже не риск, это головотяпство. — И несколько мягче он добавил: — Не могу же я жертвовать еще одним летчиком... Карлова не выручите и сами погибнете.

В последних словах командира дивизии не чувствовалось уверенности. Летчикам показалось, что Рубанов колеблется, что сейчас, взвесив все «за» и «против», он разрешит Мордовцеву полететь за Карловым.

И действительно, он резко повернулся к командиру полка:

— Емельянов, срочно готовьте По-2 и позвоните командиру корпуса. Спросите у него от моего имени разрешение на вылет Мордовцева.

Вокруг облегченно вздохнули.

Когда Емельянов уже бежал на КП, командир дивизии обратился к Бахтину:

— А как на Сальском аэродроме? Сколько «юнкерсов» уничтожили?

— По-моему, самолетов двадцать сожгли. Да еще с десяток повредили, — неуверенно прикинул Бахтин.

— Особенно считать-то некогда было! Пять заходов сделали. Там все горело, — наперебой заговорили летчики.

Дождавшись, пока все умолкли, Бахтин спокойно повторил:

— Двадцать-то наверняка уничтожили. А может быть немного больше.

Храбрые, скромные летчики, они не знали, что в эту минуту командующий немецкой транспортной авиацией, приданной восьмому авиационному корпусу, полковник Ферстер оцепенело сидел в своем кабинете. Ему только что доложили, что в результате удара русских штурмовиков на аэродроме Сальск уничтожено семьдесят два транспортных самолета и почти половина экипажей выбыла из строя. «Майн гот», — он ломал себе голову над тем, как доложить в Берлин, что снабжение по воздуху окруженной армии Паулюса еще более усложнилось.

Эту задачу поставил ему лично сам Геринг, и теперь Ферстер боялся гнева своего всемогущего шефа. Он проклинал советские штурмовики, проклинал огромную непонятную страну и этих русских, наносящих столь ощутимые удары тогда, когда по всем правилам ведения войны они должны были давно капитулировать.

А Рубанов благодарил своих летчиков.

— Поздравляю с успехом, — протянул он Бахтину руку. — Поезжайте в штаб авиационного корпуса. Там вас ждет командующий Сталинградским фронтом. Он прислал за вами свой «виллис».

Озадаченный капитан сел в машину, а летчики направились на командный пункт готовиться к следующему боевому вылету.

В штабе корпуса дежурный проводил Бахтина в кабинет, где над большим столом, покрытым развернутой картой, склонились два генерала, носивших одну и ту же фамилию. Это были командующий Сталинградским фронтом генерал-полковник Еременко и командир авиационного корпуса генерал-майор авиации, тоже Еременко.

Бахтин подробно рассказал командующему об успешных действиях группы. Генерал-полковник Еременко похвалил капитана и поздравил его с назначением на должность, командира штурмового авиационного полка той же дивизии.

Раздался телефонный звонок. Генерал-майор Еременко снял трубку. По разговору Бахтин понял, что звонит командир дивизии.

«Неужели не разрешили», — встревожился он и стал вникать в слова генерал-майора.

— Так я же говорил Емельянову, что на По-2 лететь незачем. У истребителей целое звено боевых самолетов оборудовано лыжами. Им и карты в руки. К тому же старший лейтенант Жуковский со своим ведомым сами попросились лететь за Карловым. Думаю, что уже вылетели. — Положив трубку, генерал рассмеялся. — Вот друзья. Чуть ли не все просятся за Карловым лететь.

Уверенный, что Георгия скоро привезут, Бахтин поехал на аэродром.

Возле командного пункта толпились летчики и техники. При малейшем, еле уловимом гуле самолетов все они поднимали головы и долго всматривались вдаль, пока кто-нибудь не произносил:

— Нет, не то.

Тогда вновь начинали говорить. Каждый строил догадки: кто будет садиться за Карловым — Жуковский или его ведомый, на какой аэродром они прилетят. Ежеминутно глядя на часы, люди напряженно прислушивались к доносившимся с неба звукам, понятным только им одним.

В землянке командного пункта, куда спустился Бахтин, тоже чувствовалось тревожное ожидание. Говорили почти шепотом. Командир полка сидел возле телефонного аппарата. Каждые три-четыре минуты он брал трубку и крутил ручку полевого телефона.

— Алло! Береза? Я Чайка. Соедините меня с оперативным дежурным Сокола.

В переполненной землянке становилось совсем тихо. Все неотрывно следили за выражением лица Емельянова.

— Дежурный? Как Жуковский?.. — Не вернулся еще, — разочарованно повторял Емельянов, кладя трубку на прежнее место.

— А... Бахтин. Иди сюда, — позвал он, заметив, наконец, капитана.

Вдруг резко затрезвонил телефонный звонок. Его ждали с нетерпением, и все же этот звонок был настолько неожиданным, что Бахтин вздрогнул.

Командир быстро взял трубку:

— Емельянов у телефона. Да, да, слушаю вас...

Все, кто был в землянке, пристально вглядывались в мрачнеющее лицо командира. В тишине глухо ударилась об стол телефонная трубка, которую опустил мимо аппарата Емельянов.

— Жуковский отыскал в степи обгоревший штурмовик Карлова, но возле никого не было, — сказал он.

Летчики молча начали выходить из землянки.