"Примаков" - читать интересную книгу автора (Дубинский Илья Владимирович)

20. Крестник чекиста

В ту встречу мы с Примаковым вспомнили одного исключительно одаренного нашего питомца. Виталий Маркович достал томик стихов «Тополь на камне». Полистав его, он с чувством начал читать:

– Здорово! – сказал Виталий. – Как будто про всех нас, взращенных полями детей сказано… А вот и местный колорит: «Повынесем яблок из сада…» Слово «повынесем» москвич никогда не скажет…

Необычную судьбу одаренного и не в меру дерзкого автора тех примечательных стихов, к сожалению ныне почти позабытого, мы хорошо знали.

…Начнем рассказ по порядку. Иван Крылов, грозный особист одной из бригад червонного казачества, ненавидел контрреволюцию. Наши армейские чекисты знали свое дело. Пользовались всей премудростью разведчиков, чтобы расстроить каверзы врага. При случае ходили в бой вместе с сабельными сотнями. Таковым был и Крылов.

А бывало, в самую горячую пору наш особист забирался в глухие урочища, в пользовавшиеся дурной славой хутора. Спросит строгую хозяйку, можно ли зайти, можно ли присесть, можно ли закурить. А зайдя, присев и закурив, начинал прямо с дела, без хитроумных заходов:

– Мамаша! Я добре знаю – вашего сына зовут Антон, а я Иван. Ему двадцать три годка, и мне столько же. Я езжу на коне, и он не слезает с лошади. По нем болит сердце ваше, и по мне горюет душа моей матушки…

Тут наш чекист сойдет с места, приблизится к хозяйке, деликатно пощупает рукав ее кофточки.

– Вот этот ситчик, не сомневаюсь, ткали у нас в Москве, на Трехгорке. Вся моя родня там гнула горб и гнет. Раньше – на хозяина, ныне – для народа. Там и мои старики, и брат Петр, и Марина с Марией – сестры. Знаю, мало попадает вам того красного товара, так и моя матушка пишет – скудно у них с хлебушком. А почему? Потому что много хлеборобов не сеет, не жнет, а в лесных землянках самогонку хлещет. А взять меня – шатаюсь вот тут по лесным хуторам. Вместо того чтобы мне слать вам ситчику, а вашему Антону отгружать нам хлеб, мы тут шлем друг другу пули… Это же не дело. Пора взяться за ум, мамаша…

Тут хуторянка, растроганная логикой особиста, уже тащит из подполья крынки со сметаной, а Иван отодвигает все эти соблазны и строго говорит:

– Нет, мамаша, не дотронусь и до вашей воды. А вот ежели сюда, за этот стол, в субботу, как стемнеет, придет ваш Антон, то и самогонки с ним выдую полную сулею. Ну, конечно, при вашей подходящей закуске… Я буду без оружия, а ваш сын – как хочет.

Заметив в глазах женщины и тревогу и надежду, он успокаивал ее:

– Мамаша! Я бы мог десять раз сцапать вашего хлопца. Если не живого, то мертвого. Раз плюнуть! Но мне не сцапать его надо. Мне надо, чтобы он, прохвост, сам пришел в сельсовет с повинной. И ежели суждено ему быть прощенным, то пусть ходит за своим плугом не с оглядкой, а с высоко поднятой головой, как ходит честный воин. Ошибавшийся, но честный…

И что ж? Доверившись голосу материнского сердца, приходил – правда, не без опаски – Антон с хутора к Ивану с Пресни…

Гремя стаканами и обсасывая косточки молодого поросенка, оба жарко спорили до рассвета. Бывало, что чубатый Антон хватался за обрез, но тут же на его порывистое плечо ложилась мудрая рука матери, утиравшей слезы кончиком ситцевого платка, возможно, и вытканного родней Крылова. А когда заголосят третьи петухи, Иван встает и строго говорит своему разгоряченному собеседнику:

– Так вот, хлопче, пока была ночь, мы с тобой чокались стаканами, а с зарей чокаться будем нашим оружием, я – своим наганом, ты – своим обрезом. Помни: я для тебя чекист, а ты для меня – бандитская морда, петлюровский выскребок. И сюда, на ваш хутор, я приду или же тебя ловить, или же твоей матери поклониться. Иначе меня и не жди. Выбирай…

И что же? Крепко придерживаясь данного слова, наш особист снова приходил на те, пользовавшиеся дурной славой хутора, чтобы поклониться мудрым деревенским матерям. Приходил и пил там не только воду…

Совершил наш Иван «нарушение» и тогда, когда его сотрудник «Конотоп» влюбился в телефонистку сельсовета. Это было весной 1921 года под Липовцем. Настоящая фамилия влюбленного была другая. А прозвище дал ему Крылов за то, что и его самого мало кто называл по фамилии, а больше «Пресня».

Молодые полюбили друг друга. И какие в те грозные дни могли быть свадьбы? Ни загсов, ни дворцов бракосочетаний… А все же они, свадьбы, были… Вместо пения скрипок молодых благословлял звон острых сабель, кодекс революционной совести заменял клятвы у амвонов, вместо ароматного шампанского молодых пьянила крепость первых горячих поцелуев…

На свадебный ужин к молодым пришел не только Крылов. Он привел и своих сотрудников… За выпивку в те сугубо пуританские времена командир лишался места, а комиссар – и партийного билета. Чекист же, в зависимости от ранга пьянки, мог потерять и голову… Очень просто! Но не слишком-то могли разгуляться родные невесты. И все же нарушение…

Снаружи, наблюдая за подступами к школе, ходил надежный страж-страховка и от дурного глаза и от дурной пули. Скорее даже от пули… Время было такое!.. И вот в разгар веселья поступил сигнал: «Чего-то новый ездовой тачанки все крутится близ школы. Нет-нет и рванется к окну…»

Самый молодой и в то же время самый бдительный уполномоченный выпалил:

– А что? Говорил я, дело нечистое… Взяли мальца на свою голову! И еще этот «Кобзарь» за пазухой… Видел такого артиста! Присмотрелись – за пазухой вместе с «Кобзарем» камень. Маскировка…

Крылов вышел во двор. Спустя минуту ввел в дом подростка, на котором военная гимнастерка и синие штаны с лампасами висели мешком. Но в глазах его сверкали огоньки. И ни тени испуга на лице, что более всего разочаровало сверхбдительного. От протянутого бутерброда парнишка наотрез отказался. Тогда Крылов спросил, пронизывая его взглядом сквозь толстые стекла очков:

– Что, тезка, наскучило возле лошадей?

– Мне лошади не наскучили… Спасибо… Доверили мне худобу. А это я так… Вот хочу им прочитать стих. – Он широко улыбнулся невесте. – Значит, но случаю такого большого дела…

– Что, стих Тараса Шевченко? – ехидно спросил тот, кто всюду видел подвохи, и перевел взгляд на грудь паренька, гимнастерка которого оттопыривалась лежащим за ней «Кобзарем».

– Могу и Тараса Шевченко. А я хочу свое почитать, вот:

Голос паренька все крепчал и крепчал, а мать невесты – учительница – от изумления так и застыла с широко открытым ртом… И лишь потом, когда разошлись гости, она долго говорила с Крыловым о его юном ездовом.

Слух об украинской боевой голоте, которая своими острыми саблями крошит гадов направо и налево, долетел и до глухой, разоренной Деникиным Старобелыцины. Долетел вместе с задушевными народными думами о ее славном вожаке.

Стать червонным казаком сделалось неотступной мечтой подпаска Ивана Овчаренко. И упругий ветер хмельной мечты гнал его неудержимо из далекой Луганщины к Днепру через всю Украину. Надежным и верным парусом юному Ивану служил припрятанный за пазухой «Кобзарь».

В декабре 1920 года паренек появился в Тараще. Там стояла 2-я Черниговская дивизия. Изможденный, оборванный, он вызывал у одних жалость, у других подозрение. Крылов, поверив пареньку, сказал: «Будешь у нас ездовым!» А потом, когда требовалась тачанка, особист командовал: «Пусть лошадей подаст Приблудный…»

Лошадей Иван любил. И умел ходить за ними. Выезд содержал в полном порядке, хотя ему и было пятнадцать лет. В постоянных разъездах не расставался с «Кобзарем». Дожидаясь начальства у тачанки, все мусолил карандаш, что-то писал на обрывках бумаги. Потом читал своему тезке собственные стихи. А тезка не забывал наставлений учительницы.

Осенью 1921 года Крылов послал со своим письмом Ивана Овчаренко в Москву. Секретарь райкома партии Красной Пресни Григорий Беленький определил паренька в интернат для одаренных ребят. А из интерната, который находился в Серебряном бору, Иван попал в Высший литературно-художественный институт имени Брюсова. Валерий Яковлевич помог молодому червонному казаку стать настоящим поэтом. Стихи его появились в печати не под его настоящим именем, а под именем, которое ему экспромтом присвоил Крылов: «Приблудного».

В одном из стихов юный лирик обращался к Есенину:

Обложка книги стихов Ивана Приблудного

После той встречи с Примаковым, спустя два года, вышла еще одна книга поэта – «С добрым утром». И это была лебединая песня одаренного лирика, славного бойца украинской конницы.

Лексика бывшего ездового прорвалась все же в одном его стихе:

Приблудный вспоминает полный смертельной опасности путь червонных казаков:

Вот письмо, полученное мною от Сергея Бородина:

«Ивана Овчаренко я не только хорошо знал, но и подружил с ним. Большое воспитательное значение имела для него не столько студия Брюсова, сколько круг людей, в который вошел Приблудный. В этом кругу и сложились его отношения с Никитинскими субботниками…

Он писал много, хорошо читал стихи наизусть, свои, Есенина, Клюева, Блока. Читал нараспев, хриповатым, будто бы простуженные на ветрах гражданской войны голосом, запрокинув голову и слегка раскачиваясь, всей позой подражая Есенину… Позже Есенин привык к Ивану, и они часто вместе выступали.

В моей памяти он остался краснощеким, жизнерадостным парубком, любившим привлекать к себе внимание какой-либо экстравагантностью, любившим (в подражание Есенину) изредка покуролесить… Думаю, что этими бравадами он и задел кого-либо из тех, кто мог и захотел его погубить…»

Вспоминаются вещие слова Куприна: «Искусство все перетерпит и все победит». Сила может пресечь дорогу таланту, но не уязвить его. Это та самая сила, которая в беседе с Примаковым требовала Соловков для поэтов…

Наш великий гуманист Алексей Максимович Горький заботился о советских поэтах, и особенно о молодых, совсем по-иному. Приведем выдержку из письма Горького секретарю альманаха «Земля и фабрика» С. А. Обрадовичу:

Многие хорошо знают, что путь нашей молодой литературы был извилист и довольно тернист, особенно для юных, увлекающихся сердец. И мудрые правоведы вернули советскому народу настоящего поэта.

Делая только свои первые, еще робкие шаги и обращаясь к учительнице Варваре Васильевне Курячевой, Приблудный мечтал:

Сбылась мечта поэта. Через проникновенные строки луганской газеты, сказавшей доброе слово о рано умолкнувшем певце-земляке, Приблудный вернулся в свое село, где «каждый белый дом на все дома похож».

…Сбылась мечта и особиста-дзержинца. После червонного казачества он вернулся к «ситчику». На протяжении сорока лет обеспечивал советских воинов всем «вещпайком», начиная с портянок, вещевых мешков и кончая парашютами, генеральским драпом.

Ныне он живет в родных местах – на Пресненском валу. При встрече с друзьями тех грозных лет Иван Крылов очень тепло вспоминает своего крестника – червонного казака Ивана Приблудного, с его «хриповатым, будто бы простуженным на ветрах гражданской войны голосом». И ныне он его видит темно-русым кареглазым пареньком, в несколько мешковатой гимнастерке, с «Кобзарем» за пазухой… С «Кобзарем», не с камнем…