"Примаков" - читать интересную книгу автора (Дубинский Илья Владимирович)

1. Встреча в «Княжьем дворе»

Ровно сорок лет назад Виталий Примаков вернулся из Китая. Разыскал он меня в общежитии Академии имени Фрунзе на Волхонке, вблизи памятного многим москвичам Храма Христа-спасителя.

Надо прямо сказать – этот божий уголок привлекал к себе больше «идолопоклонников», нежели верующих. В любое время года, в любое время суток на скамейках просторной храмовой эспланады ворковали поклонники «идола» любви.

Думаю, поторопились со сносом этой, может, и не столь высокохудожественной, как весьма своеобразной монументальной приметы старой Москвы. Потом там вырыли плавательный бассейн.

По эспланаде, на которой высился несуществующий уже ныне храм, мы пошли к Примакову в гостиницу «Княжий двор». Это был очень респектабельный и очень тихий отель в одном из тихих переулков Волхонки, как раз напротив Музея изобразительных искусств. Просторные апартаменты бывшего «Княжьего двора» ныне заняты Министерством электроприборов.

В своем весьма скромном, но уютном номере Виталий Маркович усадил меня в кресло, протянул пачку тогдашней новинки – сигарет. Сам устроился на высоком подоконнике и, разжегши хорошо мне знакомую походную трубку, распахнул створки небольшого окна. Стал пускать дым на улицу. Распечатал я подаренную мне пачку лишь спустя полтора года… с досады. Это когда нас с Примаковым, собравшихся в дальний путь, неожиданно разлучили… Но об этом после.

С сияющим лицом, сверкающим взором, переполненный необычными впечатлениями, мой старший товарищ и высокочтимый боевой руководитель времен гражданской войны говорил о своих творческих планах. И тут же досадовал: не успел остыть от одного пекла, а в перспективе уже новое – очевидно, опять Азия.

Виталий снял полуботинки. Упершись спиной в один откос окна, а ногами в другой, он лукаво усмехнулся:

– А я увлекся…

Я повел плечом. Нашел чем меня удивить. Нашему Виталию – организатору и боевому вожаку украинской конницы – оказывали внимание не только кайзеровско-гетманские власти, назначившие летом 1918 года награду в миллион карбованцев за его голову… Скромного роста, но коренастый, с нежным, одухотворенным лицом мыслителя и каким-то особенным рисунком всегда неспокойных ноздрей, с теплым взглядом наблюдательных серо-зеленых глаз, он пользовался всеобщей симпатией. Кое-что значили и форма кавалериста, два боевых ордена Красного Знамени и значок депутата ЦИК СССР.

Примаков раскрыл карты. Оказывается, он увлекся Фэном – маршалом Фэн Юй-сяном, от которого недавно вернулся и приезда которого в Москву с нетерпением ждет. Ждет и хочет встретить его с почестями. К этому он готовит живущих в Москве своих соратников.

Если мы питаем слабость к человеку, то склонны, не замечая его минусов, преувеличивать его достоинства. Может, нечто подобное было и в данном случае. Но то, что сообщил Виталий Маркович, ломало все установившиеся представления.

Конечно, Фэн не принадлежал ни к коммунистам, ни к социалистам. Но и не был он милитаристом на содержании у Токио, Лондона, Нью-Йорка, каких насчитывала тогда во множестве Поднебесная империя.

– Прежде всего он демократ. – Мой собеседник многозначительно прищурил глаза. – Маршал Фэк разделяет многие принципы доктора Сунь Ят-сена. Считается с гоминьданом.

Ну, в какой-то мере считается и со мной. Хотя я и намного моложе его… Уважает нашу страну.

После небольшой паузы Примаков продолжал:

– Он, Фэн, возглавляет не обычные вооруженные силы, каких много в Поднебесной империи, а одну из Национальных армий. Притом самую старшую из них. От солдата до маршала там ненавидят вековых угнетателей страны – мировых акул, как мы их называем, а китайские борцы за правое дело зовут их канонерщиками, всю английскую, японскую, американскую военщину… И подогревает эту ненависть общая ситуация в стране, клокотание масс, активность революционных сил. Им служит примером наша Революция. Много значат и наши победы над своими и иноземными канонерщиками… Это факт!

Рассказчик на некоторое время остановился. В Храме Христа зазвонили к вечерне.

– Правда, не без колебаний, но Фэн выдал нам атамана Анненкова. Этого палача трудящихся я мог доверить лишь Зюке. Он и доставил атамана в Москву. В двухместном купе сибирского экспресса Миша провел с бешеным волком Семиречья почти полмесяца… Подвиг…

Да! Анненкова потом судили в Семиречье всенародно. Но, помню, Михаил Зюка, коммунист с 1912 года, царский узник, участник январского (1918 года) восстания в Киеве, а потом боевой начальник артиллерии червонного казачества, сдав Анненкова на Лубянке, ввалился к нам в общежитие с посиневшим лицом. Полез сразу на мою койку и проспал, ни разу не шевельнувшись, целые сутки. А потом уже рассказал о своей необычной миссии.

А кстати, наш Михаил, – продолжал Виталий, – оказался и прекрасным конником. В Тяньцзиньской операции он возглавлял советников при конном корпусе. По примеру наших зимних рейдов девятнадцатого года фэновская кавалерия, созданная и обученная усилиями Зюки, совершила тягчайший семидневный переход по зимнему бездорожью Жэхэ. Как тайфун, обрушилась она на мукденских милитаристов и вышибла их лихим ударом из Чэнде. А до этого китайская конница являлась, по сути, ездящей пехотой и не была способна к самостоятельным действиям. Удар фэновской конницы подготовил ситуацию для удара на Тяньцзинь. Но… не все, видать, генералы Национальной армии так уж ненавидели канонерщиков. И бывший советник японский майор Мацумура не дремал… Понадобилось две недели, чтобы выбить из Тяньцзиня мукденцев.

И то под сильным нажимом маршала, он от начала до конца одобрил мой плач Тяньцзиньской операции…

Биография этого человека довольно пестрая и романтичная… Даже для страны, где по непостижимым капризам судьбы вчерашний кули может стать мандарином, а заядлый хунхуз с пустынных сопок – генералом. Его отец, в прошлом кровельщик, стал армейским капитаном, а сын долго служил простым солдатом, писарем. Потом выдвинулся в ротные. За участие в восстании десятого года он попал в тюрьму на всю жизнь. А спустя год более широкое восстание раскрыло перед ним ворота нанкинской тюрьмы. Юань Шикай сделал его командиром полка своей гвардии…

О маршале Фэне Примаков говорил еще долго и очень тепло. С его именем связывал ближайшее будущее Китая. Китая нового и обновленного. А потом с тем же пылом начал восторгаться Эгоном Эрвином Кишем. Этот немецкий очеркист много путешествовал. Отчетами о его дальних странствиях тогда увлекались многие. Рассказал Виталий о знакомстве с драматургом Третьяковым, который в ту пору работал в Пекине и усиленно трудился над пьесой «Рычи, Китай» для театра Мейерхольда. Третьяков все нажимал на Виталия, стыдил его вовсю: почему тот, человек с такой необычной биографией, ничего не пишет. Потомки этого не поймут…

Тут Примаков соскочил с подоконника, расправил отекшие ноги, полез в свой незапертый иноземный чемодан. Достал с его дна пачку густо исписанных листков, поднес их к моим глазам, а сам не без внутреннего волнения, словно боясь чужого, недоброго уха, прошептал:

– Это мое. Осталось уже немного… Как говорят французы – вернисаж, финиссаж, полиссаж… Подшлифую – и в Ленинград, в издательство «Прибой». Там ждут. И пусть наших товарищей не удивит – не будет там моего имени. Будет другое. Так надо…

Кто из пишущих не испытал жгучей потребности прочесть написанное и еще не опубликованное близкому человеку? Этого хотелось и моему собеседнику. Но тут он обнаружил, что в рукописи чего-то не хватало. Виталий снова порылся в своих вещах. Нашел еще несколько листков и вместе с ними извлек со дна чемодана одну вещицу. Это была из плотной кожи монгольская, окованная свинцовыми пряжками, монетница. Протянул ее мне.

Примаков, бросив взгляд на чемодан, сказал, что накупил подарков для всех, для матери, к которой он, возможно, поедет вместе с маршалом Фэном. Жаловался только на «чертового Ионьку», свою правую руку по червонному казачеству, который, назло царским жандармам, гонявшим его по тюрьмам и ссылкам, носит брюки только из жандармского сукна. И Виталий извлек на свет божий отрез дорогой синей ткани с едва заметным переливом нежной седины.

Пока шла гражданская война, попадались еще остатки былой роскоши… А теперь пришлось излазить пол-Пекина. Туровский же, заместитель командующего войсками Харьковского военного округа, и в 1936 году ухитрялся шить брюки из необыкновенного жандармского сукна…

Вот Виталий нашел нужное место в своих записках. Сел против меня в другое кресло и начал читать с чувством:

– «Демократизм Фэн Юй-сяна разрушал представления о китайском генерале, облеченном неограниченной властью (право на жизнь и на смерть). Китайский народ привык видеть своих генералов за тройной охраной, на большом расстоянии, и привык относиться к ним с чувством неприязни и страха… Маршал проводил в школе иногда целый день, а иногда вместе со студентами принимал министров, сановников. Непосредственная близость к маршалу создавала у слушателей чувство непосредственного участия в больших делах государства и заставляла гордиться своей ролью избранного войска».

Как создавалась та новая по духу Калганская офицерская школа? Под влиянием советников проникшись глубоким уважением к Красной Армии, китайский маршал заявил, что он строгим приказом введет у себя ряд новшеств. А Примаков, зная, что Фэн христианин, напомнил ему слова из священного писания: «Нельзя в старые мехи лить новое вино». Можно приказом ввести в рацион и хлеб вместо риса, но тот, кто привык к рису… Проводить с душой новые идеи могут лишь новые люди. Вот тогда и была создана Калганская школа…

И не только она. Прослышав, что для приезжающих в советские города селян имеются Дома крестьянина, Фэн повелел построить таковые и в подвластных ему городах.

Примакову, вожаку червонных казаков, довелось в гражданскую войну повидать многое, но его потрясла та деловитость и бесстрастность, а также систематичность, с которыми в Китае и даже на подконтрольной маршалу-демократу территории проводились казни. Человек на виду у народа опускался на колени, деловито клал голову на колоду, а палач не торопясь длинным мечом отсекал ее. Пытались и «гуманизировать»-процедуру: заменили мечи маузерами…

Там же, в «Княжьем дворе», знаменитый рейдист вспомнил об одном диспуте с Фэном. Как-то Виталий Маркович поведал маршалу высказывание одного большевистского оратора: «Для успеха на фронте и в тылу надо побольше ораторов и поменьше милиционеров». Фэну это очень понравилось. И, будучи весьма начитанным человеком, не захотел остаться в долгу. Он вспомнил изречение древнего философа, хвалившего того богдыхана, который допускает жестокость для блага народа, и осуждавшего того правителя, у которого жестокость признается благом народа.

– Конечно, – подчеркнул мой собеседник, – Фэн не плакал над трупами казненных, подобно Филиппу Второму испанскому, и не заказывал по ним молебнов, подобно Ивану Грозному, но притча об ораторах и милиционерах кое-что дала. Чаще и чаще стали выезжать студенты военной школы в войска, меньше бросались в глаза маузеристы…

А маршал, ссылаясь на одного богдыхана-философа из древнейшей династии Тан, с лукавой усмешкой на крупном лице сказал своему старшему советнику: «Да! Гиганты пользуются доводами, пигмеи – палкой…»

Будучи настоящим диалектиком, Виталий Маркович пытался трезво оценить те глубокие процессы, которые взбудоражили проспавшие века китайские массы. Вспомнил он Бернарда Шоу. Явились к нему друзья, назвали сорок томов, объяснявших причины падения Римской империи. А он им: «Я это выражу всего лишь четырьмя словами: Рим перерос своих владык!» Вот и Китай начал перерастать своих старых, тронутых глубокой эрозией повелителей. Ищет новых вождей. Завтра, нет сомнения, будут социалисты, коммунисты, а нынче – вот они, такие, как Фэн…

Тепло отзывается о китайском маршале-христианине и бывшая переводчица В. В. Вишнякова-Акимова в своей весьма интересной книге «Два года в восставшем Китае».[1] «Что-то в нем было привлекательное, и я поняла, почему Примаков так ему симпатизировал».

Мемуаристка хорошо говорит о начальнике Калганской группы инструкторов, подчеркивая, что он был одним из немногих советников, пополнивших нашу китаеведческую литературу. Она имела в виду «Записки волонтера»,[2] выдержки из которых читал их автор в гостинице «Княжий двор».

Кое-что находим мы в книге Вишняковой и о славном соратнике Примакова по черниговскому большевистскому подполью, червонному казачеству и Китаю. Она вспоминает, что из всех советников один Михаил Зюка вступал в рукопашные драки с белогвардейцами в Пекине и даже с английскими полицейскими посольского квартала. Завидев под вечер его слегка приземистую фигуру с кавалерийской походкой враскачку, они спешили покинуть пост и переждать грозу за углом.

Вот почему Примаков поручил именно Зюке – бывшему начальнику грозной артиллерии червонного казачества, доставить пойманного белогвардейского волка Анненкова из Калгана в Москву. Тому Зюке, который в бою, заметив малейшее волнение своих пушкарей, разувался и продолжал как ни в чем не бывало командовать: «Батар-р-рея, огонь!»

– Между прочим, наш старый политкаторжанин, – вспомнил тогда, в «Княжьем дворе», Виталий, – показал себя мастером и изысканной эпистолярики. В своей работе я привожу и доклад Зюки старшему советнику. В нем ярко обрисована и караванная верблюжья тропа через пустыню Жэхэ. Там есть и о сушеном мясе, которым питались китайские всадники, и о ждавших впереди на всех стоянках и привалах верблюдах с вьюками провианта для людей и с бобами для лошадей, о ночевках, которые проводились на двадцатиградусном морозе в чистом поле, где, чтоб лучше согреться, люди и кони лежали вповалку. И о стычках с хунхузами, которые потом присоединились к авангарду полковника Яна, бывшего хунхуза, чтобы вместе идти против мукденцев. Заканчивает он так свое послание: «Это письмо я пишу из богдыханских покоев, а за окном у меня цветут розы и журчит фонтан… Примите мой привет и не откажите прислать хорошего табака для моей трубки…» Ясно – наш неунывающий пушкарь всюду верен себе…

После Китая Михаил Осипович Зюка десять лет командовал стрелковыми дивизиями в Забайкалье, Ленинграде. До августа 1936 года он возглавлял 25-ю Чапаевскую дивизию.

Восстановлено доброе имя Михаила Зюки. И не так давно пришло письмо из Кривого Рога.

Наши киевские ветераны послали Валентину фотографию его отца.

Сунув на дно чемодана наброски будущей книги, Примаков снова разжег трубку, стал шагать взад и вперед по вытянутой в длину комнате.

– Вот, два года назад, – продолжал он, – после краткой учебы в академии послали меня в Петроград. Сделали начальником Высшей кавалерийской школы. Повез я как-то своих питомцев на линкор «Марат». Многое нас там поразило. А вот одного не могу забыть и поныне. Морских сигналов, да, да, прошу не улыбаться, сигналов. На боевых кораблях они есть – обычные, повседневные. То и дело призывают моряков к действию или же к покою. Но имеют они и необычный, особый сигнал – это колокол громкого боя. Своим всепотрясающим гулом он настраивает сердца на высший регистр отваги и самопожертвования. Пред тем набатным гласом умолкают все прочие голоса, забываются обычная суета, все мелочи жизни. Колокол громкого боя очищает простор для больших дел и для великих свершений…

Передохнув и перезарядив трубку новой порцией душистого табака, Примаков продолжал:

– И мы – команда большого корабля. Сквозь грозы и штормы он везет нас к далеким, неизведанным, благодатным берегам. На нем многое множество прекрасных людей. Без их усилий мы бы не сдвинулись с места. Но… есть и другие. Не такая уж большая когорта, а без них было бы вовсе худо. Особенно в грозовую, штормовую пору. Это они, люди колокола громкого боя, еще с седых времен общинного строя своим набатным гулом, своей титанической энергией и незаурядным умом, своей дальновидностью призывают людей к большим подвигам и великим свершениям. Вот в моих глазах и маршал Фэн… Пока без примесей в лигатуре и без трещин.

«Какой чудесный образ!» – подумал я. Ведь таким колоколом громкого и чистого боя представляется мне и сам он, герой моего повествования, – Виталий Маркович Примаков, старший сын учителя из села Шуманы на Черниговщине, царский узник, воспитанник и зять Михаила Коцюбинского.

Восхищаться-то Примаков восхищался Фэном, но… в своей книге «Записки волонтера» запишет: «…я и Эванс обменялись впечатлениями о маршале. Он нам показался человеком бесспорно выдающимся. Очевидно, судьба Национальной армии находится в надежных руках. Но он не социалист. Куда же эти руки повернут Национальную армию? На этот трудный вопрос мы не могли дать себе ответа».

И еще – невзирая на прекрасную оценку, данную китайскому военачальнику, автор «Записок волонтера», в душе которого победил голос разума, а не эмоций, в нескольких словах дал истинный портрет командующего Первой Национальной армией Китая: «Фэн Юй-сян так и не решился вступить в гоминьдан и поручить ему сформировать правительство. На его политике остался отпечаток неуверенности и реакционных колебаний».

О Гонте, Зализняке и других народных героях складывались песни уже после их смерти. О вожаке червонных казаков богатый фольклор появился еще при его жизни. Под аккомпанемент своих почерневших от времени бандур на базарных, майданах Украины слепые лирники пели: «Ой, Примак, душа голоти, лицар ти залізний, потрощив без Miри, щоту ворогів Вітчизни!» В изданные много лет назад фольклорные сборники вошли песни о Примакове и о его славных бойцах.

Недавно бригада ветеранов червонного казачества выезжала в древний город Любеч и дальше – в село Шуманы, на родину Примакова. Вслед за ветеранами на поросший бурьянами и лебедой пустырь, где когда-то стояла добротная усадьба Примаковых, явились школьники, труженики Шуманов. Закипела работа. Чтя светлую память своего выдающегося земляка, люди высадили на пустыре парк, а от него – аллею к сквозному тракту. Привели в порядок фамильные могилы.

Народ чтил и чтит Примакова как выдающегося своего воина и воеводу, как талантливого военачальника и легендарного героя, но мало знает его как литератора. А ведь пером сделано им немало.

Есть такая книга – «Этапы большого пути». Ей нет и пяти лет. Выпущена она Воениздатом в 1963 году. В ней о великих наших испытаниях и великой нашей победе в гражданской войне повествуют ее бессмертные герои и полководцы. Повествуют на свежую память и по свежим следам. Один раздел в той книге содержит рассказы Примакова.

Его очерк «Борьба за Советскую власть на Украине», состоящий из глав «Первый период гражданской войны», «Партизанская война», «Освобождение Украины», «Борьба за Правобережную Украину», впервые пришел к читателю через страницы сборника «Пять лет Красной Армии», изданного в Москве в 1923 году.

Статью «Путь неувядаемой славы», в которой автор пишет, что первой боевой школой червонного казачества был 1918 год – «Год гнева и мести», – опубликовала «Правда»

4 декабря 1934 года в связи с награждением червонного казачества высшей правительственной наградой – орденом Ленина.

Вошедшую в «Этапы большого пути» статью «Три рейда» дала по тому же поводу «Красная звезда» 20 ноября 1934 года.

Четвертая, изобилующая множеством литературных находок, работа Виталия Марковича «Червонцы» увидела свет в 1934 году на страницах альманаха «С Маяковским». Это новеллы, показывающие во всем его блеске повседневный героизм воинов примаковского конного корпуса: «Начальное обучение», «Симферопольцы», «Самусь», «Песня», «Варенье», «Таньки» и «Фокус».

Вслед за «Червонцами» идет очерк «Смертью героев» – о тех, кто отдал жизнь за дело рабочих и крестьян, за великое дело Ленина. Впервые он был опубликован в сборнике «Червонное казачество», изданном в Харькове, тогдашней столице Украины, в 1923 году.

И шестая работа Примакова из сборника «Этапы большого пути», под названием «Смелость города берет», печаталась в книге «Червонное казачество».

Все это о гражданской войне. Но Виталий Примаков рядом своих интереснейших книг рассказал нам также о том, что было и после гражданской войны.