"Примаков" - читать интересную книгу автора (Дубинский Илья Владимирович)

14. Под крылом ветряка

Летом 1921 года вызвали меня в Винницу. Стоял я тогда со своим 7-м, головным полком 2-й Черниговской дивизии червонного казачества в Литине. Три часа ходу на резвом коне – и тридцать километров остались позади. В штабе корпуса, утопавшем в зелени цветущих садов, я застал и своего начальника дивизии, кавалера двух боевых орденов (один из них за № 35) Дмитрия Шмидта, того самого, которому два года назад я привозил пакет в наши Вутенки.

Дружба Шмидта с Примаковым началась еще в нейтральной зоне – ничейной полосе, разделявшей Советскую Россию и оккупированную немцами Украину. Царский прапорщик военного времени, коммунист с трехлетним стажем, Шмидт появился в лесах Унечи в августе 1918 года после неудачного восстания. Он возглавлял часть повстанческих сил Полтавщины, а коммунист, бывший царский подполковник Крапивянский – повстанцев всей Черниговщины.

Потом комбриг Шмидт вместе с червонными казаками освобождал Харьков, Полтаву, Кременчуг, Подолию. Весной 1921 года, не закончив курса в академии, явился к нам. И привез с собой еще одного «дезертира учебы» – кавалера двух боевых орденов Ивана Константиновича Бубенца, в прошлом командира чапаевской конницы, любимца Фурманова, Фрунзе.

Офицер военного времени, гвардеец, он создал боевой отряд, развернувшийся позже в один из чапаевских полков.

…В кабинете у Примакова оба моих начальника объяснили мне цель вызова. Надо было в срочном порядке составить «Памятку для бойца». В районе, кишевшем петлюровскими бандами, иные наши товарищи становились жертвой своей беспечности. И не только рядовые. Нелепо, но геройски погиб командир 10-го полка Федор Святогор. Его боевой орден нацепил себе потом атаман Гальчевский…

Виталий Маркович положил предо мной стопку толстых книг в добротных переплетах. Труд Филлиса о выездке лошадей. «Обряд службы» полководца времен Екатерины II Румянцева – учителя великого Суворова. Книги по тактике конницы, по истории военного искусства.

– В академии посылать пока не можем – надо кончать с бандами, готовить части к переходу в казармы. А учиться мы должны все, – сказал тогда мой командир корпуса, – Вот и надо читать, набираться ума, да еще помнить о товарищах… – Примаков велел мне после прочтения первой книги направить ее с ординарцем командиру 8-го полка, а тот дальше, вплоть до командира 12-го полка 2-й дивизии Александра Горбатова. – Это вторая причина вызова, – сказал Виталий Маркович. – А есть еще и третья, – с какой-то загадочностью добавил он. – Поедем…

Выйдя из-за огромного дубового стола, Примаков направился к дверям. Вслед за ним пошли и мы – начальник штаба корпуса Семен Туровский, его заместитель Владимир Микулин, Шмидт, адъютанты комкора – Кузьмичев и Пилипенко. Сели на лошадей. Проехали не торопясь по тенистым улицам Садов, свернули на Вороновицкую дорогу.

Справа и слева от нее виднелись пестрые поля – куцые наделы хлеборобов.

Вдали показались незасеянные горбы Малых Хуторов, а на них темные силуэты ветряков, флегматично размахивавших своими огромными ажурными крыльями. Вожак кавалькады, раскурив на ходу трубку, перевел коня в резвую рысь, а вскоре – в манежный, а потом и в полевой галоп. Мы все вслед за Примаковым взлетели на крутые горбы.

Но что это? Наваждение или мираж? Примаков, не сворачивая, полетел на ветряки. Уже слышно ленивое поскрипывание высушенной солнцем и ветрами вращающейся их оснастки. Мальчик, боевой конь комкора, видать, приученный уже к этому номеру, шевельнув ушами, с ловкостью циркового акробата устремился в просвет между двумя вращающимися крыльями.

Повинуясь своему, как мне тогда казалось, сумасбродному всаднику, конь, радостно фыркая, обскакал вокруг ветряка и остановился как вкопанный у бревна-правила. Примаков, шумно вздохнув, застыл в седле…

Пришел черед остальным. Конь Феди Пилипенко, почувствовав легкий удар по крупу, громко заржал и умчал своего всадника вниз, к ближайшим хатам Малых Хуторов.

Каково было мне, новичку? Увидев разбитую мою голову, меня бы не осудили. А вот если бы я спасовал…

Потом уж я вычитал в книгах, что подобным же образом учил своих офицеров мужеству и отваге знаменитый Зейдлиц – начальник кавалерии Фридриха Великого.

Неизвестно, в каком возрасте знаменитый Зейдлиц резвился со своими гауптманами[15] под крыльями ветряков. Самому старшему в кавалькаде Примакова, Владимиру Микулину, который был почти в полтора раза старше каждого из нас, стукнуло тогда тридцать один. На обратном пути в Винницу он, когда-то водивший и боевые самолеты, дружелюбно подтрунивал над своим бывшим комиссаром:

– Добро, что в той мукомольне четырехлопастный пропеллер… А есть и о шести лопастях…

В то время, когда мы все жадно стремились к науке, большой знаток конницы Микулин научил нас многому. Он же нам передавал опыт прошлого. Но не все из большого опыта великого Зейдлица было достойно подражания…

Прошло два года. Мы с Горбатовым только что на подступах к Изяславу провели учение на встречный бой. Но даже после изнурительной для людей и коней работы еще оставался порох… Вправо от проселка, в низине, бурля и петляя, неслась на запад многоводная Горынь. Из всего прочитанного в книгах, полученных мною в Виннице, в памяти возник опять тот же Зейдлиц. Подражая ему, поднял высоко руку. И если там, под Малыми Хуторами, вслед за Примаковым скакала сборная кавалькада, то здесь, под Изяславом, вслед за своим командиром шла на коротком галопе строевая единица. Кто бы осмелился свернуть?

А вот и крутой спуск к реке. Несколько пугливых всхрапов, и резвый Занзибар, сразу же потеряв под копытами дно, вытянул вперед голову, поплыл. Широким фронтом развернутых взводов, линия за линией, с визгом всадников и храпом лошадей полк врезался в быстрые потоки Горыни.

Мы и раньше занимались форсированием вплавь водных преград, но… к этому долго и тщательно готовились. Каждый знал, что ему делать. Каждый знал, что ничем не стесняемое животное само выплывет и вынесет на другой берег даже неумелого пловца. Лишь бы он вовремя соскочил с коня в сторону течения и не забыл ухватиться за гриву. Не надо было опасаться того, что неумелый всадник, испугавшись опасности, дернет повод и облегченная в воде лошадь легко опрокинется через голову, потянет на дно и седока. Но… если у командира смена сухого белья хранилась дома, то у бойцов она была с собой, в переметных кобурах седла. И если командир был тогда некурящим, то у бойцов махорка хранилась в карманах брюк…

Так что даже благополучно закончившийся эксперимент меньше радовал бойцов, нежели их командира. А Горынь все же была коварной рекой… Подмокшее белье и отсыревшая махорка – пустяки. Но можно было обойтись и без тех малых огорчений, без издержек роста, если бы мы подражали Зейдлицу не слепо, с закрытыми глазами, а с оглядкой…

Из принимавших ту несоленую купель хочется назвать начальника штаба полка, ныне генерала Андрея Ковтуна, сотника Петра Ратова, ныне генерала, – москвича, взводного командира, тогда свеженького выпускника кавалерийской школы, а татом отважного командира кавалерийской дивизии в Великую Отечественную войну, обосновавшегося на отдых в родном Орджоникидзе генерал-лейтенанта Леонида Сланова, его однокашника, тоже командира взвода нашего 7-го полка, Сергея Худякова, закончившего войну маршалом авиации, казака сабельной сотни Павла Вахния, ныне отставного майора, – киевлянина.

…Как-то заглянул в тот же Изяслав наш командир корпуса. Тесно общаясь с комсомолом, шефом червонного казачества, мы по просьбе уездного комитета в тот день приняли участие в общем воскреснике. Разгружали шпалы на перегоне Изяслав – Шепетовка. Во главе бригад стояли комсомольцы-путевики. Нашим бригадиром был шустрый паренек по фамилии Сорока. Примаков работал вместе с нами. Накрапывал дождик, и на командире корпуса был довольно убогенький плащик.

Сорока вдруг собрал всех нас, чтобы вести к станции – полоть траву на путях. А Примаков сказал, что сначала надо кончить одну работу, а затем браться за другую. Бригадир, взглянув свысока на потертый дождевичок комкора, вскипел:

– Ты еще будешь меня учить…

А Примаков возразил ему спокойно, с мягкой улыбкой, которая у него появлялась всегда перед едким словом:

– Молодой человек, были у нас добрые рубаки Сороки – и рядовые, и взводные, и даже сотники. Их я учил ленинским словом. Но был еще в прошлом году на Подолии известный кат – атаман петлюровской банды Сорока. Я его учил острым казачьим клинком… Хочется думать, что вы из первых Сорок. Так что не будет большого промаха, если я кое-чему поучу и вас…

Обращение ЦК комсомола Украины к червонным казакам в связи с принятием шефства над корпусом червонного казачества. 1922 г.

И тут наш бригадир сразу узнал в том участнике воскресника командира корпуса червонных казаков. Стал извиняться, просить прощения. А Примаков ему в ответ:

– Есть много зловредных бактерий. Но самый страшный вирус – это вирус высокомерия…

…Тогда у Малых Хуторов, под Винницей, главенствовал Примаков, но все мы знали, кто был инициатором подобных сногсшибательных экзерсисов. Из всех первоклассных знатоков конного дела, должно быть, самый утонченный попал в наши ряды. Владимир Иосифович Микулин, пройдя в царской армии путь от корнета до подполковника, командовал бригадой под Перекопом и во время боев за Галицию летом 1920 года.

Вот тогда я очень хорошо изучил этого замечательного воина и человека. С командармом он мог свободно потолковать о тонкостях оперативного искусства; с командиром боевой сотни – о службе завесы и дальней разведки; с борейтором – об особенностях школы Филлиса; молодого сигналиста мог научить подавать все боевые сигналы, а молодого кузнеца – как подковать лошадь с хрупким копытом.

Когда на двадцатитрехлетнего Примакова легла тяжесть командования двенадцатью конными полками, в штаб корпуса взяли начальника 2-й дивизии червонного казачества Микулина. Дивизию от него принял Котовский, а от Котовского – Шмидт.

Гимназист Примаков, агроном Котовский, землекоп Шмидт, студент Туровский – прославленные вожаки украинской конницы – многому научились у царского подполковника Микулина. Учились у него и прочие комбриги, командиры полков – все эти бывшие учителя, студенты, слесари, шахтеры, с первых же дней существования червонного казачества зарядившие его селянскую толщу рабочим духом и пролетарским напором.

Когда сабли червонных казаков громили на полях Орловщины корниловские и марковские полки Деникина, Микулин был еще далек от украинской конницы. Но позже, влившись со своей Отдельной 13-й кавбригадой в червонное казачество, он очень много сделал для его боевого совершенствования и роста.

Но вот весной 1921 года появилась на винницком горизонте необычной красоты женщина. Вмиг вскружила головы всему гарнизону. И женатым и холостякам. Но голов было много, искусительница – одна. Тогда Микулин, одновременно в роли победителя и побежденного, вместе с искусительницей покинул ряды корпуса.

И вот уже в тридцатом году, в знойной Ялте, я встретил моих старых знакомых. Его, светлоглазого русского богатыря, и ее, красавицу с оливковым лицом и жгучими глазами креолки. После встречи с этими «земными богами» мне показалось, что все засияло вокруг – небо, море, улицы, дома, даже асфальт. Все словно было озарено тем огнем, который пылал в сердцах двух счастливцев.

Но нет ничего вечного… Даже для земных богов. Спустя всего лишь семь лет недобрая судьба разлучила их как раз в то время, когда молодой член партии Микулин достиг того, о чем мечтал много лет, – возглавил в Новочеркасске Высшую кавалерийскую школу Красной Армии.

В 1956 году в Тарусе, где он несколько лет подряд проводил лето на берегу тихой Оки, мой учитель и товарищ по походам признался мне:

– Я очень уважал Виталия – человека и самородка-полководца. Как интеллектуала и полководца ставлю его выше всех наших кавалеристов. Включая и… сами понимаете! Но… помните мое отношение к женщинам?..

– Помню ваш афоризм, – ответил я. – «От двадцати до тридцати нравится каждая вторая, от тридцати до сорока – каждая десятая, от сорока до пятидесяти – каждая сотая. А там – лишь одна из тысячи. И то не со всякой… Но я их презирал, презираю и буду презирать вечно. Чего и вам желаю…»

– Все течет… – взгрустнул кавалерист. – Влип и я…

Обошлось без длинных объяснений. Тогда у меня вырвались лишь слова знаменитой песни: «Візьми мою люльку, віддай твою жінку…»

Но не только пули дают рикошет… Когда многое изменилось к лучшему, женщина с оливковым лицом и жгучими глазами креолки ушла к другому…

Вернемся к «Памятке». Она появилась на свет летом 1921 года. А тогда, во время нашей беседы, Примаков, мягко улыбаясь, сказал:

– Пока свежа память, надо рассказать о наших рейдах. Это я, пожалуй, сделаю лучше любого нашего командира полка. А вот «Памятку», скажу честно, любой командир-практик сделает лучше меня…

Не думаю, что «Памятка» представляла собой шедевр, но появившийся спустя год труд «Рейды червонных казаков» и сейчас поражает ясностью мысли, убедительностью доводов и дальновидностью юного автора.

Нет сомнения, в богатом опыте Примакова черпали силу и героические наши рейдисты Великой Отечественной войны. Вот выдержка из правдивой и волнующей книги «За нами Москва» генерал-полковника П. А. Белова: «Собираясь двигаться на Вязьму по тылам врага, я припомнил наиболее поучительные рейды последних десятилетий, чтобы найти в них опыт, который можно использовать в новых условиях… В годы гражданской войны хорошо действовала дивизия червонных казаков В. М. Примакова. Она совершала дерзкие рейды по вражеским тылам…»

Однажды в Москве, в Военном издательстве, в кабинете полковника Зотова застал я одного генерала армии. Увидев меня, он стал вовсю превозносить Примакова и боевые достоинства червонного казачества: «Это было настоящее рабочее войско, пролетарское. Я не раз говорил Семену Михайловичу: хоть мы и разбили осенью девятнадцатого белую конницу под Воронежем, а отборную белую гвардию под Орлом разгромил Примаков с его кавалеристами…»

Когда не по возрасту экспансивный товарищ вышел из кабинета, полковник Зотов сказал: «А ведь это генерал Лелюшенко!» Сознаюсь, очень приятно было услышать столь лестные слова из уст бывшего буденновца и прославленного полководца Великой Отечественной войны.

В этой главе вскользь упомянуто имя Котовского. Следует чуть подробнее остановиться на взаимоотношениях двух выдающихся командиров красной конницы.

Два крупнейших героя гражданской войны, два человека с яркой, но разной революционной биографией, два исполина – Примаков и Котовский. Первый раз их боевые пути близко соприкоснулись летом 1920 года. Дивизия Примакова, разгромив тылы 6-й белопольской армии в районе Проскурова, на шестой день рейда вновь установила контакт с войсками 14-й армии. И это была бригада Котовского, действовавшая на фланге 45-й якировской дивизии в районе Староконстантинова.

Прошло четыре месяца. 21 ноября, в последний день двенадцатидневной войны, покончившей с петлюровской армией, Примаков посылает автора этих строк добивать в Волочиске остатки самостийников. Но по приказу свыше Волочиск – это объект действий бессарабцев. Котовский, ревниво следивший за быстрым возвышением начальника украинской конницы, закипел, найдя на подступах к Збручу наши боевые сотни. Закипел, но это кипение, неизвестно что оставив в душе героя, закончилось лишь коротким и бурным монологом. Григорий Иванович принял под свое крыло червонных казаков, как родных детей. Крошили самостийников вместе. Вместе брали их бронепоезд «Кармелюк». И комбриг даже послал Примакову хвалебную реляцию о его людях, хотя в том монологе не очень-то хвалил самого комкора, вторгшегося в чужой предел…

Примаков кончил войну во главе конного корпуса, состоявшего из двух дивизий (шесть бригад или же двенадцать конных полков). Котовский выше бригады не подымался. Но вот имя бунтаря-одиночки гремело на всю Россию задолго до революции, а имя Примакова народ узнал лишь после его героических рейдов, Сын Молдавии перебывал в ряде царских темниц, за дерзкие экспроприации помещиков ждал виселицы, совершал отчаянно-смелые побеги, сын Украины побывал лишь в сибирской ссылке за хранение оружия и за распространение подпольной литературы.

В то время, когда один из них лишь в начале 1920 года возглавил кавалерийскую единицу, другой уже в декабре 1917 года создал первую регулярную конную часть Красной Армии. Котовский только в 1920 году понял, что, лишь состоя в рядах ленинской партии, революционер может послужить народу во всю свою силу. Примаков это осознал пятью годами раньше.

И все же сумма свершений каждого делала их, в ту пору дважды краснознаменцев, равноценными в глазах широких народных масс.

Сразу же после окончания гражданской войны решили продвинуть Котовского. Пришла пора поставить его на дивизию. Не берусь судить о правильности шага, предпринятого для реализации этого, если не запоздалого, то, во всяком случае, вполне своевременного решения. Комбригу-бассарабцу дали 2-ю дивизию в корпусе Примакова, но с правом ввести в нее старую бригаду бессарабцев. Нет сомнения – в руках Григория Ивановича та дивизия стала бы одной из лучших в Красной Армии. Но…

Но не надо забывать, что новому начдиву было уже тридцать шесть лет. Старик по понятиям того времени! А командиру корпуса всего лишь двадцать четыре, да еще без полного месяца. И следует помнить, что новый начдив, хотя и получил повышение, считал свои заслуги тоже чего-то стоящими. И не забыта была еще волочиская акция комкора. С тех пор прошло не больше месяца. А может, и юный комкор, еще мальчиком слышавший об отваге бессарабца – грозе молдавских бояр и умевший ценить доблесть, чувствовал себя не очень-то ловко, отдавая приказы такому человеку, как Котовский, к тому же на много лет старше его…

Как раз в конце декабря 1920 года на территории Киевщины появился Махно со своими головорезами, и боевые задания Котовскому ставил в то время Примаков. Он же посылал Григория Ивановича со сводным отрядом преследовать черную конницу, у Канева кинувшуюся по льду Днепра на Полтавщину.

Как бы там ни было, а чувствовалось, что не все гладко обстоит в отношениях двух заслуженнейших героев гражданской войны. Мне показалось, что в мае 1921 года, как раз в те дни, когда меня послали с полка в старой дивизии на полк в новую, Котовский не без удовольствия сдавал дивизию Шмидту, чтобы со своей старой и славной бригадой отправиться на Тамбовщину против банд Антонова.

С блеском разгромив вместе с другими войсками антоновцев, Котовский возглавил на Украине 9-ю кавалерийскую дивизию – самостоятельное соединение, не входившее в корпус Примакова.

Прошло еще немного времени, и легендарный комбриг-бессарабец возглавил вновь созданный в Житомире 3-й конный корпус.

Крупные кавалерийские маневры осени 1923 года, проведенные на полях Винничины под руководством товарища Фрунзе, показали, что красная конница имеет двух не уступающих друг другу исполинов полководцев.