"Порубежная война" - читать интересную книгу автора (Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич)Глава первая ДВОРЯНИН АРИСТОТЕЛЕВГод 1486 запомнился русской истории двумя событиями — одним незначительным, даже забавным, и записей о нем сохранилось множество, вторым значительным и печальным, но о нем, вопреки всякой логике, неизвестно решительно ничего. Первое — приезд в Москву странствующего рыцаря Николаса Поппеля, описанный подробно. Второе — смерть человека, построившего Успенский собор — чудо кремлевской архитектуры и поныне восхищающее миллионы людей; отчеканившего едва ли не первые золотые монеты Великого московского княжества; наконец создавшего, быть может, самые современные и самые скорострельные по тем временам пушки, которые так хорошо показали себя во время осады Новгорода и Твери, а особенно во время Великого Стояния на Угре. Некоторые даже утверждали, что не будь этих пушек — не было бы и самого стояния — перешли бы реку ордынцы… И вот в русской истории смерть такого человека — знаменитого архитектора и оружейника Аристотеля Фиорованти проходит настолько незамеченной, что о ней неизвестно ничего. Ну, просто, решительно ничего: ни в какой день, какого месяца, это случилось, ни, как и отчего он умер, ни где погребен, да и вообще об этом упоминается лишь мимоходом: «…где-то около года 1486 скончался…» И это все, что мы сегодня знаем о смерти Мастера… …Великая княгиня Софья Фоминична пригласила к себе Аристотеля Фиорованти и его сына Андреа, заранее назначив для себя этот день, и потому подготовилась к встрече основательно. Она надела одно из самых роскошных золототканых парчовых платьев, в которых появлялась обычно во время торжественных приемов, ее придворные девушки — или, как она любила называть их на европейский манер, фрейлины — Береника и Паола постарались и сделали своей госпоже необыкновенно красивую прическу, которая, впрочем, в местных условиях большого значения не имела, поскольку здесь принято было надевать на голову так называемый волосник, а затем поверх него головной убор (с непокрытой головой женщине неприлично появляться), но Софье доставлял удовольствие тот факт, что она сама знает, какая великолепная прическа спрятана под всем этим. — Береника, принеси мне шкатулку с перстнями для пожалований — последний я подарила Медведеву, храни его Господь, за то, что он таким чудесным образом появился под стеной и спас нашу бедную Оленку. Сейчас мне надо будет пожаловать Андреа, а мой палец пуст. — Она протянула руки: не считая больших, семь пальцев из восьми были украшены дорогими византийскими перстнями — подарками отца, матери, дяди-императора, тетки, но мизинец левой руки был свободен и на него Софья, подсмотрев еще в юности этот обычай у итальянских княгинь, надевала перстень, специально предназначенный для пожалования кому-либо — а такие случаи в жизни царственных особ возникают довольно часто — вспомнить только недавний случай с Медведевым — и как только один перстень был кому-то подарен, следовало немедленно надеть на палец другой, специально для этой цели предназначенный. Береника открыла перед Великой княгиней шкатулку, в которой находилось несколько десятков разнообразных перстней с драгоценными камнями, и Софья, порывшись в них, выбрала: — Пожалую Андреа вот этим, с ониксом, чтоб хранил его от зависти недругов в будущей нелегкой жизни. Полюбовавшись перстнем на пальце, она спросила: — Они уже здесь? — Да, государыня, — ответила Паола. — Как здоровье нашего дорогого Саввы? — озабоченно спросила Великая княгиня, как бы вдруг вспомнив. — Государыня, — ответила Береника, — вчера у него был жар, но сегодня уже лучше. После того как немецкого доктора Антона не стало, мы обратились к нашему придворному лекарю Джордано, и он изготовил какую-то микстуру. Сегодня Савве стало гораздо лучше. Я думаю, что завтра он вновь сможет смешить тебя, государыня, так же как и нас всех. Софья едва заметно улыбнулась своей загадочной улыбкой. — Жаль, он бы сейчас славно потешил моих дорогих гостей. Паола, поставь на стол вон тот кувшин с вином и серебряные кубки, а ты, Береника, принеси мою любимую дыню. Когда все поручения были исполнены, Великая княгиня распорядилась: — Теперь оставьте меня одну. И через несколько минут пригласите первым Андреа. Путь кто-нибудь из вас посидит тем временем с Аристотелем. А его впустите ко мне лишь после того, как выйдет сын. Оставшись одна, Софья вздохнула и задумалась. Очень неприятное событие произошло в прошлом году перед самым походом Великого князя на Тверь. Заболел татарский царевич Каракуча, сын Касимовского служилого хана Даньяра, и пригласили к нему немецкого лекаря Антона — самого лучшего кремлевского медика. Но что-то пошло не так, Антон Каракучу лечил неудачно, и принц спустя неделю скончался. Иван Васильевич, похваставший перед своими служилыми татарскими князьями, что у него при дворе, дескать, лучшие специалисты Европы, почувствовал себя смертельно оскорбленным. Ну, где это слыхано, скажите, чтобы хороший лекарь не мог излечить совсем молодого человека?! Ну ладно бы старец какой — тут уж сам Господь решает, но чтоб юноша в расцвете сил… Сильно осерчав и решив, что немец Антон — лекарь совершенно никчемный, а также, желая загладить свою невольную вину перед родителями молодого человека, Иван Васильевич сделал широкий жест и отдал несчастного немца в полное распоряжение семьи покойного, согласно простому и справедливому принципу: жизнь за жизнь. Родители и родственники юноши, правоверные мусульмане, оказались, однако, людьми отнюдь не столь кровожадными, как думал о них Великий князь, и потребовали с немца всего лишь выкуп за жизнь Каракучи в сумме, которую иноземный лекарь хоть и с трудом, но мог выплатить. Узнав об этом, Иван Васильевич еще больше рассердился и, вызвав к себе Даньяра, прямо таки потребовал от него незамедлительной расправы над виновным. Даньяру ничего не оставалось делать, как подчиниться. Вечером того же дня ханские слуги отвели немецкого лекаря Антона под мост через Москву-реку и там перерезали ему горло. Этот ужасный случай произвел на всех иноземцев, находящихся на службе у Московского государя, крайне тяжелое впечатление. Но самым неожиданным образом отреагировал на него мастер Аристотель, которому к тому времени исполнилось 69 лет. На следующую ночь, несмотря на уговоры сына и друзей, Аристотель, прихватив изрядную сумму из заработанных денег, попытался тайно покинуть столицу. Разумеется, ничего из этого не вышло — его задержали на первой же заставе недалеко за воротами Кремля и под стражей препроводили обратно. Великий князь Иван Васильевич впал в ярость. Он велел отобрать все найденные при нем деньги (отправив их в свою личную казну), а самого его посадил под стражу в пустом доме, принадлежащем еще вчера зарезанному Антону, чтоб Аристотелю пострашнее было. Несчастный старик чуть не умер от разрыва сердца, и только вмешательство Софьи спасло его. — Дорогой, — нежно сказала Софья, обнимая супруга после пылких любовных утех, — я непрерывно восхищаюсь не только твоей мужской силой, но и мудростью… Я сейчас вдруг почему-то вспомнила, как прозорливо поступил ты с молодым князем Василием Верейским. Ты позволил ему бежать в Литву, и это было самым разумным решением. Только теперь со всей отчетливостью стала видна ясность и дальновидность твоего редкого ума. Без всякой войны и крови ты приобрел целое княжество. Наследник бежал за рубеж, и его отцу, старому князю ничего не оставалось, как отписать перед смертью все свое княжество тебе. Конечно, Аристотель Фиорованти вовсе не князь… — Уж не хочешь ли ты сказать, что я должен был позволить этому изменнику бежать?! Какая неблагодарность! Я столько для него сделал, я столько… Софья закрыла ему рот поцелуем. — Милый, — сказала она нежно, — разумеется, ты прав. Старик Аристотель поступил опрометчиво и необдуманно — он просто глупец. Но ты в своей мудрости никогда не допустишь, чтобы из-за этого нелепого случая мы лишились притока в Московию столь нужных нам сейчас иноземцев. Только что ты посылал Курицына к королю Матияшу и наказывал привезти новых пушкарей, строителей и, наконец, искателей руд, крайне необходимых нам — ведь в наших обширных землях повсюду прячутся огромные богатства, а мы не умеем их найти!!! А теперь только представь, как эти приезжие люди посмотрят на нашу державу и что подумают о тебе, узнав, что известный и прославленный мастер, столько для нас сделавший, ограблен своим государем и сидит взаперти только за то, что вздумал выехать за московские ворота! Кто к нам поедет после этого?! — Послушай, Софья, тут ты конечно права, но между нами говоря, старик уже не на что не годен, он еле ноги передвигает, его последние пушки стреляют хуже, чем предыдущие, сын же явно не унаследовал никаких талантов отца, и не случайно был у него лишь подмастерьем, потому что сам по себе он ни на что не способен! — Ты хочешь сказать, — вкрадчиво прошептала Софья, — что они тебе больше не нужны? — Знаешь, если честно — то да. Сейчас приехали молодые ребята — фрязины[2], немчины, венгры — работа у них кипит. Вон, видишь, как Кремль строят — не по дням, а по часам растет…, А этот Аристотель, он, понимаешь… Да еще целых десять рублей в месяц! За что? — Дорогой, — Софья нежно погладила мужа по лицу, — положись на меня: я их сюда призвала, я же тебя от них избавлю. Не забивай себе голову пустяками. Послушай, миленький, ты сейчас идешь на Тверь, и, быть может, Аристотель с его пушками тебе еще разок пригодится. Выпусти его, верни часть денег, покажи всем, что ты по-настоящему великий в доброте своей государь, прости его, обласкай, возьми с собой в поход, а потом через годик, когда все забудется, я как-нибудь приглашу старика к себе в гости вместе с сыном, и больше ты о них никогда ничего не услышишь. — Ты что? Уж не собираешься ли ты … — Ну что ты, дорогой, как тебе могло прийти в голову такое?! — она нежно обняла мужа, — ни о чем не беспокойся… Просто время идет… Аристотель уже старый человек… А его сын… Если он не унаследовал способностей родителя — мы найдем ему другое применение… — Только не вздумай раздавать чужеземцам земли, которые я подарил тебе! Ты помнишь мое условие — только коренным московитам! — О чем ты говоришь, милый! Я вовсе не собираюсь… У меня даже в мыслях такого не было. Ты же знаешь, какая у тебя послушная жена — я никогда и ничем не нарушила ни одного твоего наказа! Меня воспитывали по-гречески! А по поводу обоих Фиорованти — я же сказала — забудь. Для тебя они больше не существуют!.. … В дверях показалась Паола и вопросительно посмотрела на госпожу. — Да-да, Паола, пусть Андреа войдет. Вошел молодой человек с продолговатым смуглым лицом и низко поклонился. — Здравствуй, Андреа. Я пригласила тебя, чтобы сообщить приятную, как мне кажется, весть, а твоего батюшку, чтобы он порадовался вместе с тобой. Легкий румянец покрыл щеки Андреа. — Благодарю государыня, — удивился он и снова поклонился, — чем я заслужил твою милость? — Давай-ка поговорим откровенно, мой юный друг… Когда я впервые увидела тебя в Риме, тебе было лет пять, и я запомнила твои необыкновенно печальные глаза. — Они были такими, должно быть потому, государыня, что как раз незадолго перед этим скончалась от болезни моя матушка. — Да, я знаю, бедный Родольфо остался вдовцом и, когда по моему приглашению вы прибыли в Москву, тебе было уже двенадцать. — Да государыня и столько же лет мы прожили здесь вместе с батюшкой. — За эти годы ты прекрасно освоил язык, и теперь разговариваешь как урожденный московит. Надеюсь, ты не забыл итальянского? — Нет, государыня, — улыбнулся Андреа, — я даже помню несколько характерных чисто болонских выражений, которым научил меня в детстве отец. Ты ведь знаешь, государыня, что он родом из Болоньи. — Конечно, Андреа, — тонко улыбнулась Софья, — я разузнала все о твоем отце, прежде чем рекомендовала своему супругу пригласить вас в Москву. Однако поговорим о тебе. Скажи мне честно, Андреа, так, как сказал бы ты своей покойной матушке, которую, как я знаю, ты очень любил — упокой Господь ее душу, — нравится ли тебе твое нынешнее ремесло? Готов ли ты продолжить дело своего отца с таким же блеском? Андреа помрачнел, опустил голову, вздохнул и ответил: — Государыня, я нахожусь на службе и, разумеется, сделаю все, что мне будет велено, так хорошо, как только смогу, однако, положа руку на сердце, я опасаюсь, что Господь не дал мне и сотой доли таланта моего драгоценного батюшки. Как он ни старался передать мне свое искусство, боюсь, я не смогу повторить даже малой толики того, что он сделал. Я помню все его уроки, я знаю, как надо делать, но у меня никогда не бывает такого озарения, какое я наблюдал не раз у батюшки, когда он вдруг, казалось бы, нарушая все нормы и правила, делал нечто, что приводило его к блестящим результатам… — Ты хороший мальчик, Андреа. Ты вырос мужественным и честным мужчиной, и я думаю, что ты заслуживаешь лучшей судьбы. Я хочу помочь тебе. Мне говорили, что во время медового месяца с твоей юной супругой княжной Ольгой Воротынской ты был в маленьком поместье, которое она принесла тебе в приданое, и будто бы тебе очень понравилось там. Андреа удивленно вскинул глаза, и его смуглые щеки снова покраснели. — Мне действительно очень понравилась русская деревня и, как ни странно, хотя я никогда этим не занимался, у меня появилась масса идей, как можно улучшить, облагородить и сделать более достойной жизнь там. Однако, государыня, откуда тебе известны такие подробности? — Мой юный друг, — снова улыбнулась Софья, — тяжкая участь монархов в том и заключается, что они должны знать так много всего, в том числе, порой, мельчайшие подробности жизни некоторых подданных… Великая княгиня взяла лежащую на столе полуразвернутую грамоту с ее печатью и протянула Андреа: — Прочти это. Андреа прочел, затем, как бы не поверив своим глазам, прочел еще раз и растерянно спросил: — Я… не понимаю, что это? — Это — жалованная грамота, которая означает, что с сегодняшнего дня с лица земли навсегда исчезает некий итальянец — Андреа Родольфо Фиорованти и на свет появляется русский дворянин Андрон Иванович Аристотелев, которому я жалую, принадлежащие мне по воле Великого московского государя земли, вместе с живущими на этих землях людьми тяглыми, слободичами, данниками, а земли эти находятся недалеко от впадения в Оку реки Угры и примыкают к тем землям, которые княжна Ольга Воротынская принесла тебе в своем приданом. Андреа рухнул на колени, затем распластался ниц и поцеловал кончик туфельки Великой княгини. — Но есть два условия, дорогой Андреа, — сказала Великая княгиня, когда Андреа, поднявшись с пола, остался стоять на коленях. — Первое: ты уезжаешь в свое имение вместе с супругой завтра же на рассвете, не говоря никому из твоих московских знакомых ни единого слова, ты также не должен сообщать никому за рубежом о перемене своего имени. Андреа Фиорованти больше не существует, ты понял? Андреа кивнул головой, но Софья не была уверена, уяснил ли он, как следует смысл сказанного, настолько потрясенным и растерянным выглядело его лицо. — Вот тебе подорожная проездная грамота и документы, удостоверяющие твою прежнюю родословную и чисто русское происхождение. В подорожную вписан, как ты видишь, твой батюшка. Я выпросила у Великого князя разрешение на двухнедельный отдых для Родольфо, чтобы он мог поехать вместе с тобой, увидеть твои новые земли, и чтобы его родительское сердце полностью успокоилось по поводу твоей дальнейшей судьбы. — Благодарю, государыня, — все еще не прядя в себя, промолвил молодой человек. — И второе, — продолжала Софья, и голос ее стал жестким, — ты до конца дней своих не должен приезжать в Москву, дабы не узнал тебя никто из видевших ранее, а если такой человек случайно встретиться в другом месте, ты обязан, ссылаясь на вот эти документы, заявлять, что являешься исконно русским московитом. Кстати имя я для тебя выбрала сама, так что можешь считать себя моим крестником. Андрон по-гречески означает «Мужественный». И я думаю, тебе придется стать таким, если ты хочешь чего-то добиться в тех краях, где тебе придется жить. А теперь скажи — ты доволен столь неожиданным поворотом судьбы? — Я не могу выразить, государыня… как я счастлив. — Вот и славненько. Я сама обрела здесь свою вторую отчизну, и мне хотелось бы, чтобы люди, которых я привела с собой, тоже ее обрели. Да вот еще что, — Софья, будто внезапно, вспомнила о чем-то, — Лет шесть назад вы с батюшкой сделали для меня тайник под старыми кремлевскими палатами… Андреа кивнул, не сводя благодарного взгляда с государыни. — Я помню, Родольфо показал мне тогда тайную кнопку для того, чтобы войти туда… Однако, боюсь, что пройдет еще с десяток лет, твоего дорогого батюшки может уже не быть с нами и… и, я не смогу найти эту кнопку…. Если вдруг такое случиться ты поможешь мне? Андреа побледнел. — Но… государыня, — приложив руку к сердцу и глядя Софье прямо в глаза, сказал он, — я даже не представляю, где она находится. Я действительно помогал батюшке облицовывать тайник стеклом, но где расположена кнопка, позволяющая войти туда, никто кроме батюшки не знает. Весь механизм он придумал и изготовил сам. Как тебе известно, он большой мастер по изготовлению хитроумных механизмов… Потому, кроме него и тебя никто больше в мире не знает этого. — Гм… Ну что же, Андреа, благодарю тебя… Мне придется попросить Родольфо, чтобы он еще раз показал ее мне. Вспомнив о тайном подземном хранилище, Софья, как это уже не раз бывало, вдруг вполне осязаемо ощутила таинственный теплый свет, исходящий от хранящейся там великой святыни… Софья вздохнула и вернулась к реальности. — А теперь, дворянин московский, Андрон Иванович, прошу тебя уже в этом качестве принять этот перстень, в знак моего покровительства, и пожелать тебе счастливого пути, долгой жизни в силе и здравии, много детей и внуков и да будут они верными слугами московского престола! Софья торжественно сняла с пальца кольцо для пожалования, и новоиспеченный дворянин московский Андрон Аристотелев, поняв, что его визит к государыне закончен, принял кольцо, поцеловав его, и в низком поклоне, пятясь по итальянскому обычаю, покинул палаты государыни. Как только он вышел, заглянула Паола. — Просить Родольфо? — Пока нет, Паола. Сейчас сын сообщит отцу неожиданную и приятную новость. Дай им поговорить об этом несколько минут, и лишь затем приглашай… |
||
|