"«Красин» во льдах" - читать интересную книгу автора (Миндлин Эмилий Львович)

Нобиле спасен!

В Бергене Воронцова купила пучок желтых цветов и поставила их на столе нашей кают-компании. На корабле были вовсе не сентиментальные люди — моряки, прожившие на море большую половину своей жизни, техники, ученые, радисты, кочегары. Многие из них беспокоились о судьбе желтых, пахнущих землей и жизнью цветов в кают-компании «Красина». Я видел однажды, как грузный Михаил Иванович Ершов, старший механик, проплававший двадцать лет, серьезный, неразговорчивый человек, стоял, наклонившись над пучком цветов, и пальцами раздвигал их, как бы надеясь найти под ними кусок земли. Затем он принялся бережно расправлять пальцами желтые лепестки. Когда старший механик заметил меня, он покраснел, отскочил от стола и, не сказав ничего, на цыпочках вышел из кают-компании.

Такими же желтыми простыми цветами, какие стояли у нас на столе в кают-компании, были расцвечены долины на берегах.

Весь день 24 июня «Красин» шел то в шхерах, то в океане. Океан ежечасно менял цвета. Он бывал прозрачно-стеклянным, таким, что снизу глядело обманчиво близкое дно. Когда солнце светило, океан голубел, весь подергивался сияющей голубизной, а когда облака покрывали небо, становился белесым. Он мог быть синим и фиолетовым, зеленым и совершенно белым с чуть розоватой искрой.

Под вечер 24 июня началась мертвая зыбь. Серо-зеленая поверхность океана в этот час казалась недвижной. Но под верхним недвижным слоем воды что-то вздрагивало и бурлило. «Красин», шурша серо-зеленой чешуей океана, то наклонялся набок и высокая мачта его описывала почти полукруг, то на секунду замирал и снова ложился на борт.

Под вечер мы опять вошли в шхеры. Чем далее к северу, тем меньше цветов в долинах, тем ослепительнее синева гор.

В одном месте у самой воды, между водой и отвесной синей стеной горы, белел городок. Напротив него на воде фиорда лежал крошечный островок с рваными, неровными берегами. На островке строили керосиновый склад. У людей было так мало земли, что для склада в городе не хватило места. На склад ездили в лодках. Люди из города покидали свои маленькие белые домики, когда «Красин» шел мимо, бежали к берегу, садились в лодки, гребли к ледоколу и кричали:

— Спасите нашего Амундсена!

«Красин» шел к северу.

Двадцать пятого ледокол пересек заветную черту Полярного круга. После 25 июня люди на «Красине» видели над своей головой солнце, которое не заходило все дни, в течение которых длился поход. Начался день, который для красинцев длился больше полутора месяцев.

На «Красине» объявили аврал. В трюме возились с ящиками, на спардеке сбивали скрепы помоста, на корме разбирали лыжи, матросы мыли палубы ледокола. К вечеру все устали. Я уснул на зеленом диване в своем углу в большой кают-компании «Красина», не успев раздеться, как был в черной робе.

В соседнем углу, на таком же диване и также не раздеваясь, лежал изнемогший после многочасовой работы Суханов. На другом конце кают-компании Гуль повторял за Воронцовой русские фразы. Джудичи спал сидя. Ксения, проходя мимо, останавливалась и с умилением слушала тонкий, свистящий храп итальянца.

Я проснулся от шумных возгласов в кают-компании. Джудичи уже стоял возле стола с сигарой в руке. Поверх очков он смотрел на заместителя Самойловича — краснолицего Ораса, размахивавшего исписанным листом белой бумаги. Здесь же был Самойлович, радист Экштейн, штурманы Лекздынь и Бачманов и еще кто-то. Меня подняла с дивана и разбудила фраза, единственная, которую можно было расслышать в общей массе возгласов и голосов:

— … спасение Нобиле!

Маленький взволнованный Орас, окруженный людьми, переводил шведское радио, только что принятое нашим радистом.

Поздней ночью 25 июня в кают-компании «Красина» родилась идея издавать бюллетени. В бюллетенях помещали радионовости с Большой земли, от которой красинцы с каждым днем становились отрезанными все более и более.

Составление и выпуск бюллетеней поручили мне.

За все время нашего путешествия вышло двадцать таких бюллетеней, которые я печатал на машинке в крошечной походной канцелярии. В ту ночь в канцелярии «Красина» был напечатан бюллетень номер первый в трех экземплярах. Один из них я повесил в кают-компании, другой — на доске в коридоре у матросского кубрика, где вывешивались объявления и приказы, третий был сдан в архив экспедиции. Бюллетени, которые устаревали, снимались мною с доски и заменялись новыми, а старые, со следами клея, с чуть изорванными краями, я укладывал в папку.

Ночью был выпущен бюллетень номер первый.

Вот он:

«По полученным только что сообщениям, шведский летчик Лундборг на самолете «Фокер» спас Нобиле и одного итальянца. При третьей попытке снизиться в месте лагеря группы самолет скапотировал. Снесено шасси. Поручик Лундборг при аварии остался невредим. Результаты аварии, по данным предыдущей практики, не должны быть серьезны. Запасные части имеются на «Квесте» и «Тании». Считается возможным сбросить на парашютах винт и лыжные шасси. Лундборг подготовит площадку для взлета. Шведские самолеты вылетели со Шпицбергена, чтобы попытаться спасти Лундборга.

Финский пароход «Марита», прибывший 24 июня с финским самолетом в Ню-Олесунн, перехватил сигналы SOS и другие, которые не были поняты. Во время приема этих сигналов, в пятницу, судно находилось на траверсе Форланда.

По сообщениям из Шпицбергена, в понедельник 25 июня шведские летчики должны полететь к месту аварии Лундборга, чтобы спасти его. Они постараются спуститься на лед, так как предполагают, что самолет Лундборга совершенно разбился.

(Шведское телеграфное агентство) Принято на борту «Красина» 24 июня 1928 года».

Иностранцам — Гулю и Джудичи — новости были переведены на немецкий язык. Джудичи стряхнул пепел с сигары, стащил с носа очки с огромными выпуклыми стеклами, снова надел их на нос, поднял большие мохнатые брови и сказал по-немецки:

— Нет!

— Нет?

— Не верю! Чепуха!

— Но это сообщает шведская пресса! Генерал Нобиле находится на борту «Читта ди Милано». Позвольте поздравить вас как итальянца!

Джудичи поднял кверху обе руки, держа в одной из них больше чем на половину выкуренную сигару.

— Если бы шведская пресса сообщила о женитьбе римского папы, я поверил бы в это с большей охотой, чем в то, о чем говорится здесь!

Джудичи отказывается верить, что генерал Нобиле, капитан потерпевшего аварию воздушного корабля, согласился быть спасенным первым из всего экипажа! Кто же не знает, что капитан любого корабля — воздушного или морского — последним покидает гибнущий корабль или место аварии.

Позднее радисты «Красина» принимали еще радиограммы. В них говорилось, что Лундборгу было приказано первым спасти генерала Нобиле.

Несколько позднее радисты «Красина» перехватили сообщение из Рима с объяснениями, почему Нобиле спасся первым. Нобиле должен был взять на себя организацию и руководство всем делом спасения своих спутников, оставшихся на льдине. Считалось, что ему лучше других итальянцев известны условия Арктики. Наконец, только он знал, куда именно и в каком направлении был унесен горящий дирижабль с остальными шестью членами экипажа «Италии», так называемая группа Алессандрини.

В первое сообщение шведской прессы, с которой мы начали издание красинских бюллетеней, вкралась ошибка. Летчик Лундборг спас только одного Нобиле, а не Нобиле и еще одного итальянца. Самолет Лундборга скапотировал, то есть перевернулся, не при третьей, а при второй попытке опуститься на лед.

В ту ночь на «Красине» не спали. Мы уже входили в полосу необыкновенных событий, которые неизменно сопутствовали всему красинскому походу.

Итак, спасен Нобиле. Значит, нет больше группы Нобиле, а есть другая, которая на короткое время стала называться именем Лундборга.

В поздний час в кают-компании «Красина» сидели за огромным столом, забыв о сне.

— Ну хорошо, — развивал мысль Самойлович, трогая поминутно пальцами свои большие свисающие усы. — Самое большее, на что можно надеяться, — это спасение в ближайшее время шести человек в районе Лей-Смита. Ведь там по-прежнему шестеро. Вместо Нобиле — Лундборг. Но не забывайте, что все еще нет никаких сведений о группе, насчитывающей также шесть человек, которые были в момент аварии дирижабля вместе с его оболочкой отнесены куда-то к востоку. Где эти люди? Мы будем искать их до тех пор, пока у нас будет хоть какая-нибудь возможность это делать.

— А группа Мальмгрена? — спросил гидрограф Березкин.

Самойлович жевал усы. Отвечал за Самойловича Орас:

— О группе Мальмгрена нет также никаких сведений. Известно только, что тридцатого мая Мальмгрен, Дзаппи и Мариано покинули место аварии дирижабля и вышли по льду. Они надеялись добраться по льду до Шпицбергена. Где группа Мальмгрена? «Красин» должен искать этих троих. На нашу долю остается еще слишком много работы. Вся работа! Забудьте о том, что нам, может быть, придется возвращаться только потому, что в нас не будет нужды. К сожалению, это не так. Об Амундсене по-прежнему ничего не слышно!

— Я не могу представить себе, что Амундсен погиб! — воскликнул Березкин. — Гибель Амундсена — это горе всего человечества!

С подносом в руках вошла никогда не спавшая Ксения. Увидев, что в кают-компании поздно ночью собрались участники экспедиции, непоседливая хлопотунья позаботилась о чае.

В иллюминаторы ледокола смотрел светлеющий, охватываемый солнцем край неба. На фоне неба синели горы. У подножия гор пестрели жилища рыбаков. Сквозь закрытые иллюминаторы доносились крики людей, которые, видимо, находились где-то по соседству с бортом ледокола.

Все вскочили со своих мест. Что это значит? Взволнованные, мы бросились из кают-компании, на палубу, к верхнему мостику, над которым уже занималось утро нашего первого полярного дня.

«Красина» снова окружили пять или шесть рыбачьих лодок с коричневыми парусами. Рыбаки выпрямлялись на своих лодках, руками держались за мачты и кричали.

— Спасите Руала Амундсена! Спасите нашего Амундсена! — просили рыболовы, жители Лофотенских островов, размахивая на лодках платками и шапками.

Сизые горы выпирали из моря, одетые снегом. «Красин» шел между двумя рядами гор, причудливых, как голубые соборы. В долинах желтели скромные северные цветы, такие же, какие стояли в стакане на столе в кают-компании нашего корабля. Нижние склоны гор обомшели. В бирюзовой воде фиордов опрокинутыми повторялись горы, от выветренных и покрытых снегом вершин до подножий, у которых теснились рыбачьи дома.

Мы вернулись в каюту, преследуемые криками рыболовов.

К полудню уже почти не встречались в долинах ковры желтых цветов. Долины, как и нижние склоны гор, были покрыты бледно-зеленым мхом. Чем дальше мы шли на север, тем беднее зеленели долины, тем суровее становились горы. К концу дня вовсе исчезла зелень. Кручи нависали над стылой водой — каменистые, голые, коричневые. За изорванными краями круч в глубине горизонта серебрилась панорама вечных снегов, вонзались в небо острые, клыкообразные вершины. На них застревали белые, синие и розовые мохнатые облака. В просветах вершин изредка пламенела синева. Синие глетчеры неприметно для глаза сползали к подножиям гор.

Ночью мы подошли к выходу в океан. Фиорды остались позади. Мы прощались с материком Европы.

— Уткин Нос, или Андеснесс, — буркнул штурман Петров.

В золотую ночь выходил «Красин» в серо-зеленый океан.

С левого борта были вода, пустыня, небо и желтое солнце. С правого борта — коричневые громады Уткина Носа, последние камни материка и между ними уже едва заметные точки рыбацких жилищ.

Штурман Петров подвел меня к компасу. В полночь солнце висело на норде. В полночь — нижняя кульминация солнца. В полдень оно на зюйде. Возникла чудесная, феерическая перемена привычных понятий и представлений.

Земля и деление суток на день и ночь были оставлены позади. «Красина» окружал холодный, блистающий мир. Мы надели дымчатые очки, укрощавшие неистовый блеск. Мир вокруг корабля сквозь очки был зелено-желтым, и зелено-желтым мы видели его в течение многих дней красинской экспедиции.