"«Красин» во льдах" - читать интересную книгу автора (Миндлин Эмилий Львович)

Чухновский

На приготовления к пробному полету ушел весь день — памятная суббота 7 июля. К вечеру самолет был готов, собран, на каждой из его плоскостей уже алела только что изображенная нами пятиконечная звезда. Ледяное поле было «приведено в божеский вид», как говорил боцман Кудзделько, и люди заслужили отдых.

На утро был назначен пробный полет. До утра летчикам предлагалось получше выспаться — кто знает, что ждет их. Пробный полет на еще не испытанном самолете может сыграть решающую роль в экспедиции.

Чухновцы ушли к себе.

В бане и в туалетной комнате образовалась очередь к умывальникам. Впрочем, вода в них была так же солона, как и в океане. И так же не мылилась.

Еще бережнее, чем прежде, экономили пресную воду, и, кажется, уже никто не помнил времени, когда ему удавалось помыться по-человечески.

Наступил час передышки перед началом полетов. Этот час надо использовать для выпуска нового бюллетеня. Шведская пресса продолжала обсуждать сенсационное спасение Лундборга. Но нам было не до сенсаций. На дрейфующей льдине за островом Броком оставалось пять человек во главе с Вильери. Все их надежды — только на нашего «Красина». Три человека группы Мальмгрена исчезли где-то в ледяной пустыне. О них по-прежнему никаких известий. «Красин» должен искать их. Легко сказать — искать трех человек в бескрайней арктической пустыне! А ведь все еще не выяснена судьба шестерых, унесенных дирижаблем. Нобиле в своем рапорте сообщил, что дирижабль сгорел и что ни один человек этой группы не спасся. Вместе с тем он просил нас по радио попытаться установить судьбу этой группы Алессандрини. Важным было также сообщение, что шведскому летчику Торнбергу удалось сбросить с гидросамолета группе Вильери продовольствие и другие предметы. Если не считать поступка Лундборга, шведские летчики действовали отлично.

Людям на льдине уже не угрожала голодная смерть, но их подстерегали другие опасности. В Арктике наступало лето, льды приходили в движение. Ледяное поле, на котором они находились, подтаивало, раскалывалось.

Передвижка льдов в океане в любой час могла в буквальном смысле «выбить почву» из-под ног группы Вильери.

Часть сообщений касалась безуспешных поисков Руала Амундсена. Французский крейсер «Страссбург» обследовал кромку льда между Шпицбергеном и Гренландией в надежде отыскать если не самого Амундсена, то хотя бы части его самолета. В то же время передавалось очень сомнительное сообщение, что рыболовные суда видели возле Медвежьего острова самолет «Латам». Сообщение это не подтвердилось. Да и вообще в связи с поисками Амундсена стали появляться не только вымышленные сообщения, но и разыгрываться чьи-то гнусные шутки. У берегов Голландии рыбаки нашли запечатанную бутылку с запиской следующего содержания:

«Латам» — 1-7-28 — 84°23′ — Руал Амундсен».

Первые три цифры легко расшифровывались как даты: первого числа седьмого месяца тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

Записка тотчас была переслана жене Амундсена, но госпожа Амундсен категорически отрицала, что записка написана почерком ее мужа.

Какой-то негодяй, по-видимому, решил подшутить над чувствами миллионов людей, которых волновала судьба великого норвежца!

Обсуждением всех этих радионовостей мы заполняли наступившую недолгую паузу в работе красинской экспедиции.

Чухновский с вечера полюбопытствовал у Березкина о метеорологических перспективах. Он последним из авиагруппы отправился спать. Березкин не обнадеживал. Сводка не предвещала доброго для самолета. К сожалению, и на этот раз метеоролог был прав.

Наутро, едва отдохнув, люди поднимались со своих коек и неизменно задавали вопрос:

— Есть ли туман?

Туман был. Правда, он то расплывался, временно открывая черные выступы Семи Островов, то покрывал их молочной массой. Туман казался не сплошным, в нем образовывались просветы. Чухновский решил совершить пробный полет.

Страубе, Шелагин, Алексеев и, наконец, сам Чухновский попрощались с провожавшими и вошли в самолет.

Маленький смуглолицый Федотов оставался с нами на льдине.

Три пропеллера «ЮГ-1» перестали быть видимыми. Три блестящих сверкающих круга разбрасывали вокруг себя леденящие воздушные струи. Ветром срывало шапки с людей. В стремительном потоке воздуха захлебнулась белая птица кайра, беспомощно завертелась и, смятая, упала на лед.

«Юнкерс» рванулся, покатился по ледяному аэродрому, пробежал не более полутораста метров и гораздо раньше, чем мы ожидали, поднялся в воздух.

Никто не предполагал, что Чухновскому хватит такого короткого разбега для его тяжелого самолета. Сто пятьдесят метров! Это подавало надежду, что самолет сумеет опуститься на небольшую льдину Вильери и подняться с нее со всеми ее обитателями!

Нас было человек тридцать, провожавших Чухновского в его пробный полет. И, кажется, ни один не удержался от того, чтобы в восторге не подбросить в воздух шапку с криком «ура».

Но вот прошло три-четыре минуты, и восторженное «ура» резко оборвалось. Кто-то испуганно закричал: «Лыжа! Лыжа!» Самолет Чухновского кружил над ледяным полем со сломанной лыжей. При взлете он подскочил на бугре и зацепил о ледяную корку бугра своей правой лыжей. Трос оборвался, и лыжа повисла вертикально. Это грозило неминуемой аварией при посадке.

Что делать? Как дать знать Чухновскому, что лыжа его самолета висит?

«ЮГ-1» то всплывал, то, теряясь в тумане, описывал над ледоколом круги все шире и шире, набирал высоту, затем, не поднимаясь, летел над торосами в сторону черных выступов берега Северо-Восточной Земли, к Семи Островам, возвращался назад и снова кружил над «Красиным» и ледяным аэродромом.

На льдине оставался только один человек, хорошо знавший летное дело, — второй бортмеханик Федотов. Только он мог дать сейчас самый верный совет.

Хватились Федотова.

— Надо спросить у Федотова, что предпринять! Где Федотов?

— Федотов! Федотов!

Единственный человек, который был срочно необходим в эту минуту, словно сквозь лед провалился. И, хотя каждый уверял, будто только что видел Федотова, найти его было так же трудно, как трудно Чухновскому в самолете услышать крики людей с ледяного поля.

Орас с красным лицом бегал по льдине, не зная, на что решиться. Самойлович был бледен и в растерянности смотрел вверх.

И вдруг показался Федотов. Он бежал по снегу и волочил огромную запасную лыжу, лежавшую до этого на спардеке. Находчивый бортмеханик спас положение. Он приволок запасную лыжу на середину аэродрома и, стоя возле нее и запрокинув голову кверху, принялся усиленно размахивать руками. Потом отбежал в сторону, оставив лыжу лежать на снегу, чтобы яснее ее могли видеть сверху.

Самолет шел на снижение. Поняли ли летчики, что означает лыжа, которую приволок Федотов? Заметили ли они ее вообще?

С «Красина» уже бежал доктор, а за ним прихрамывал фельдшер Анатолий Иванович, вооруженный ворохом перевязочных средств. Кто мог сомневаться в неизбежности катастрофы?

Мы не дышали, не двигались. Только в больших черных руках матроса шевелилась смятая воздушной струей птица кайра.

Чухновский вел самолет на льдину. И тут… Это произошло, может быть, за две минуты до того, как самолет спустился до пяти метров над льдиной. Некоторые уже закрыли глаза, не сомневаясь, что, когда они их откроют, самолет будет уже лежать перевернутым. Но что это? Мы смотрели и не верили своим глазам. Прежде чем дотронуться до поверхности льдины, лыжа вдруг вздрогнула, точно кто-то ее невидимо дернул… и приняла горизонтальное положение.

Самолет сел в трехстах метрах от «Красина», сильно накренившись на левую лыжу. Люди красинской экспедиции бежали по льду, бросая в воздух шапки, и кричали «ура». Счастливые летчики вылезали из самолета.

Первый вопрос — о лыжах:

— Вы заметили, вы знали?

— Заметил Страубе. Он сказал мне. — И Чухновский положил руку на плечо молодого и неизменно улыбающегося Джонни Страубе.

— Но Федотов притащил запасную лыжу в виде сигнала.

— Мы заметили и ее. Это помогло нам оценить положение.

Чухновский смущался, когда его поздравляли, и всячески открещивался от заслуг, которые справедливо приписывали ему. Его заботило состояние самолета.

Ясно было одно: пока лыжи не будут заменены, о новом полете нечего и думать.

Значит, опять задержка? Опять потеря времени и томительное ожидание «настоящего дня» экспедиции? Но если первый пробный полет вызвал необходимость задержки, то он принес с собой нечто, что не могло не радовать всех. Об этом никто не смел еще говорить. Об этом никто не решался спрашивать у Бориса Григорьевича. Об этом люди читали в глазах один у другого.

Чухновский поднялся даже не после стопятидесятиметрового разбега, как мы считали первоначально, а всего лишь после стометрового. Шансы на то, что Чухновский сумеет опуститься на льдину лагеря Вильери, стали еще значительней. Все жили лишь мыслью о том, когда полетит Чухновский.

Утренний полет, видимо, окрылил и Бориса Григорьевича. На льдине, в трехстах метрах от ледокола, чинили лыжи «ЮГ-1», готовили самолет. Полет предполагался наутро.

За чаем Чухновский обратился к Самойловичу с просьбой:

— Рудольф Лазаревич, необходимо запросить по радио группу Вильери о точных размерах льдины их лагеря.

Коротковолновая «Красина» не работала, непосредственной связи с группой Вильери поэтому не было.

Приходилось связываться через базу Нобиле «Читта ди Милано».

После чая Самойлович пригласил нас к себе для небольшой беседы. Пять журналистов расселись кто где в тесной каюте начальника экспедиции. В углу стояла корзина с увядшими хризантемами. На столе — кипа депеш и тяжелый том «Ермака» во льдах». Перед открытыми окнами каюты — кабестан на носу ледокола, обернутый якорной цепью, и контур носа, застывшего над ледяным покровом. В легком тумане едва виднелся силуэт острова Карла. Брок не был виден совсем. Он утонул в тумане. Туман дымчатыми клубами плыл в воздухе, то закрывая, то открывая дали.

Самойлович изложил нам свою точку зрения на ближайшие задачи экспедиции.

Трогая указательным пальцем усы, Самойлович говорил:

— Так вот, товарищи, с сегодняшнего дня центр действия экспедиции перемещается к летной части. Перед нашими летчиками две задачи. Во-первых, они должны разведать ледяные условия, возможно точнее выяснить, можем ли мы двигаться дальше. Во-вторых, они попытаются оказать помощь группе Вильери. Разведка на самолете будет производиться в двух направлениях: к северу и к югу. В зависимости от того, что найдут летчики, «Красин» будет продолжать путь либо к северу от нынешнего курса, либо в обход острова Норд-Остланда, через пролив Хинлопен, пытаясь пройти к мысу Лей-Смита. Протяжение этого пути — двести пятьдесят — триста миль. Я рассчитываю в проливе Хинлопен и к югу от Норд-Остланда встретить всего лишь годовой лед, который для нас может считаться проходимым. Если в том и в другом случае проходимость льда окажется тяжелее, чем это можно предположить, «Красин» должен будет пойти к западному Шпицбергену, в Айс-фиорд, в Адвентбей, за углем и пресной водой. Затем он снова продолжит путь к Лей-Смиту и будет продвигаться к нему через пролив Хинлопен либо опять мимо Семи Островов.

Мы вышли из каюты Самойловича смущенные и растерянные. Признаться, мы ждали других планоь.

Как! Разве не сможет Чухновский опуститься на льдину Вильери и спасти хотя бы часть находящихся там людей?

«Хинлопенский» план пугал неизбежностью затяжки и вселял в нас тревогу. Наконец, из слов Самойловича становилось ясно, что, может быть, «Красину» еще придется вернуться в Айс-фиорд на Шпицбергене за углем и пресной водой…

А между тем, если в ясный день выйти на нос корабля и глянуть вперед, в глубь горизонта, увидишь дымную тучку, и эта дымная тучка — остров Брок, который в этот же самый момент, когда мы смотрим на него с носа нашего корабля, видят и те, кого мы вышли во льды спасать. Быть может, нам придется возвращаться назад, в Айс-фиорд, для того чтобы снова пытаться проникнуть по ту сторону острова Брока. Как бесконечно далек этот остров! И как близок он!

В тот вечер долго не расходились и продолжали сидеть в кают-компании. Ушел только Чухновский, нуждавшийся в отдыхе перед полетом, который был назначен на утро. Карл Иванович Эгги раскладывал на желтом столике в углу свой необыкновенный морской многоэтажный пасьянс. И, когда спрашивали его, о чем он гадает, командир ледокола «Красина» отвечал:

— Да ни о чем.

Чаще всех зевал Джудичи. Тогда решили, что всем следует отдохнуть, и сидевшие в кают-компании разошлись по своим каютам. Мы погасили свет и, почти не раздеваясь, прилегли на зеленые диваны…

Сквозь сон я слышал, как кто-то, должно быть матрос, проходил через кают-компанию, вероятно, будить радиста или штурмана Лекздыня, которых ждала их вахта. Каюты Лекздыня и радистов находились по соседству с кают-компанией. Матрос шел и напевал песню, тягучую и длинную. Он уныло растягивал слова:

Во субботу день ненастный…

Я открыл глаза. В кают-компании горела одна только лампочка. Вероятно, было два или три часа ночи. В каюте за столом снова сидели Чухновский, Джудичи и журналист Южин. Я слышал усталый голос Чухновского:

— Может быть, лучше заменить слово «плохо» каким-нибудь другим знаком? Ведь мы можем задеть религиозное чувство этих людей.

И в полумраке кают-компании возник странный, непонятный спор «о черном кружке и о черном кресте».

Я поднялся со своей неудобной койки, подошел к столу, за которым спорили Чухновский, Джудичи и полусонный Южин.

На столе — лист бумаги, недоеденная банка консервов, пустой стакан и, конечно, фуражка Самойловича. Утром начальник экспедиции будет спрашивать всех и каждого, не видели ли его фуражку.

Письмо было к людям на льдине. Чухновский должен был сбросить его с самолета вместе с запасами провианта. Сначала писали его по-русски, набрасывали черновик.

Чухновский спрашивал:

— Ну так как? Лучше переменить? Правда ведь лучше? Мы «плохо» обозначим кружком. Правда?

В первом черновике понятие «плохо» обозначили было крестом. Чухновский сообразил, что это может оскорбить религиозные чувства тех, кого он собирался спасать. Чухновский решил обозначить знаком креста «хорошо», а кружком — «плохо».

Вот что было написано в этом письме Чухновского к группе Вильери.

«На борту «Красина». 9 июля 1928 года.

От имени русского Комитета помощи экспедиции Нобиле и от имени экипажа ледокола «Красин» авиатор Чухновский счастлив принести воздухоплавателям «Италии» самый сердечный привет.

Намерения авиатора Чухновского, который управляет трехмоторным «Юнкерсом» на лыжах, попытаться, как только позволят метеорологические условия, спуститься в непосредственной близости к группе и вслед за тем взять членов группы Вильери, которые благоволят приготовить сигналы и выставить их, чтобы показать наиболее благоприятное место спуска, длину площадки и толщину льда. Наиболее удобное место для спуска должно быть обозначено знаком Т.

Сигналы должны быть четырех родов: первый — направление ветра, второй — условия посадки, третий — толщина льда, четвертый — размер площадки.

Сигналы должны иметь длину и ширину не меньше метра.

Борис Чухновский

Настоящая инструкция сбрасывается в двух экземплярах, каждый в отдельности.

Анилиновые краски, сброшенные нами, должны служить для сигналов.

На самолете с «Красина» обозначены красные советские звезды.

P. S. Нам известно, что за последние два дня вы не имели связи с «Читта ди Милано». Не тревожьтесь — это результат общего явления.

2—3 часа, 9/VII 1928 г.»

— Письмо и вещи мы сбросим в первом полете, — пояснил Чухновский. — К следующему нашему полету они приготовят сигналы, и мы попытаемся сделать посадку на льдину.

Джудичи тотчас же засадили за его машинку с латинским шрифтом: он перевел письмо на итальянский язык и тут же его напечатал.

Наступило утро, которое мало чем отличалось от ночи. Мы легли спать.

Черные отроги Кап-Платена исчезли в тумане. Туман висел на мачтах и тросах судна. Казалось, мир погребен в этой белой, молочной жиже. Чухновский лететь не мог. 9 июля мы все так же стояли во льдах к северу от Кап-Платена, одинаково бессильные как одолеть ледяную твердь, так и выпустить самолет. Всех донимало вынужденное безделье.

Джудичи ходил по кают-компании, потирал руки и поминутно восклицал, что он счастлив быть самым северным итальянцем в мире.

Березкин пришел с сообщением, что за последние сутки льды сдвинули ледокол на восемь с половиной миль к северо-западу.

Днем обнаружилась новая порча руля. Водолаз Желудев и старший помощник командира Пономарев спускались в воду и в зеленой воде видели сломанную петлю, соединявшую руль с его рамой. Пономарев, поднявшись на борт, тихо сказал капитану:

— Если мы лишимся руля, то не следует удивляться. Мы должны ждать, что лишимся руля!

И сто тридцать шесть человек красинской экспедиции знали, что рискуют оказаться в ледяной пустыне с почти бездействующим рулем, с ежедневно тающими запасами угля, при ухудшавшейся с каждым днем радиосвязи с внешним миром.

Солнце, исчезнувшее было в тумане ночью, вновь наполнило кают-компанию желтым светом. Туман то открывал, то застил черные отроги Кап-Платена.

Березкину приходилось выслушивать сотни вопросов, обращенных к нему:

— Есть ли надежда? Ну хоть какая-нибудь надежда?

Березкин разводил руками:

— Да какая надежда!.. Честно говоря — никакой. Разве вот только, что пришел в движение туман. Конечно, то, что он движется, — к лучшему, Может быть, и разойдется, но только…

И Владимир Александрович поджимал губы, как бы желая сказать:

«Нет, знаете, лучше нам не надеяться!»

И все же надежда была. В тумане появились просветы. Хотелось верить.

Под утро стало известно, что Чухновский вылетает через несколько часов. С этим кончалась неизвестность, терзавшая нас в течение многих дней.

В половине восьмого утра буфетчик Миша появился в кают-компании с пирамидкой консервных банок в руках:

— Вставать! Вставать! Вылетает Чухновский!

В круглой раме иллюминатора был виден длинноногий кинооператор Блувштейн. Он хлопотливо бегал вокруг треножника своего аппарата.

Завтракали наспех. Впрочем, как ни торопились, летчики оставались спокойны.

В кают-компанию они всегда входили все вместе. Каждый появлялся с баночкой молока и порцией сахара в белой бумажке. У Страубе, второго летчика, про запас — бутылка с клюквенным морсом. Каждое утро Страубе уговаривал поочередно каждого из соседей попробовать «ну хоть капельку этого морса».

После завтрака, дожевывая на ходу жесткую колбасу, Шелагин спустился на ледяную площадку и, пренебрегая лыжами и оставляя в снегу глубокие следы, побежал к самолету на противоположном конце площадки. Когда Чухновский, Страубе, Алексеев и Федотов на лыжах приблизились к самолету, средний пропеллер «Юнкерса» уже рвал воздух.

Чухновский смотрел вокруг с неудовольствием. Туман опять застил и черные выступы Кап-Платена и крошечный треугольник Карла.

До шестнадцати часов длилась тягучая неизвестность: вылетит ли Чухновский?

Чухновский вылетел так неожиданно, что даже те, кто с первой минуты приготовления не отходил от «ЮГ-1», спрашивали друг у друга: верно ли, что Чухновский полетел? То есть совсем, а не в пробный полет? «Юнкерс» взлетел после кратчайшего разбега. Двадцать или тридцать человек на лыжах с поднятой кверху головой посреди ледяного поля смотрели ему вслед. Самолет рванулся сначала к югу, в сторону, где за туманом были спрятаны Кап-Платен и обледенелые берега голой земли Норд-Остланда. Затем, описывая неправильный круг, он взял курс к востоку, далее снова свернул на север и спиралью поднимался над растаявшими в тумане мачтами «Красина». Никто не сомневался, что Чухновский пойдет на снижение. Казались тщетными попытки найти свободный проход в тумане. Никто не видел такого прохода.

— Сядет!.. Не сядет!.. Дальше идет!.. Чухновский летит, летит!

И Чухновский летел, в последний раз описав круг над белой площадкой. Впереди на востоке он видел узенькую полоску света и летел к этой полоске.

Самолет, четко выделяясь на фоне светлой полоски неба, шел в сторону острова Карла. Дальше был Брок. Мы следили, как черная точка приближается к острову Карла Двенадцатого. Но это длилось недолго. Волнами ходил в пространстве туман. Волна поднялась и закрыла светлый проход на востоке, погребла черную точку «ЮГ-1». Самолет исчез, и в белой пустыне остался корабль, прикрепленный к большой ледяной площадке.

Чухновский взлетел с шестичасовым запасом бензина. Не более шести часов оставалось нам провести в неизвестности. Не спеша, на лыжах пересекая ледяную площадку, мы направились к «Красину».