"Александр Македонский" - читать интересную книгу автора (Шифман Илья Шолеймович)

Глава V. ЗАВЕРШЕНИЕ ВОСТОЧНОГО ПОХОДА

В сражении при Гавгамелах, как и в битве при Piece, Дарий III проявил поразительную слабость духа: он обратился в бегство, когда возникла угроза его безопасности, в то время как можно было еще эффективно сопротивляться и при некоторых усилиях даже изменить ход событий в свою пользу. Бросив армию, Дарий бежал в Мидию. Его сопровождали бактрийские всадники и царские родственники; по дороге к нему присоединился отряд греческих наемников [Арриан, 3, 16, 1–2; Диодор, 17, 64, 1]. Направление, избранное Дарием, показало, что он фактически отказывается защищать такие важнейшие экономические и политические центры, как Вавилон, Сузы, Персеполь, да и не было у него для этого сил и средств. Правда, Дарий собирался провести мобилизацию новых войск, оборонять восточные области своего государства, повернуть ход событий в свою пользу. Он говорил, что война еще не кончена, что Александр еще может испытать сокрушительное поражение. Однако из всех этих прожектов ничего не вышло.

После Гавгамел на Ближнем Востоке остался один владыка и повелитель – Александр, и когда он был провозглашен (по-видимому, на сходке воинов) царем Азии [Плутарх, Алекс, 34], это являлось лишь констатацией свершившегося факта.

В Греции в 331 г. была предпринята еще одна попытка отстоять в борьбе против македонян свою свободу. Обстоятельства казались тем более благоприятными, что Антипатр должен был усмирять волнения во Фракии. Возглавил греков спартанский царь Агис III. Однако Антипатр сумел овладеть положением и во Фракии, и в Элладе; спартанские войска были разбиты при Мегалополе, сам Агис погиб в бою [Диодор, 17, 62–63; 17, 73, 5–6; Руф, 6, 1; Юстин, 12, 1, 4 – 11]. На действия Александра в Азии события в Греции никакого влияния не оказали.

Сразу же после битвы при Гавгамелах Александр занял г. Арбелы, находившийся недалеко от места, где происходило сражение. Он рассчитывал захватить там Дария, но опоздал. Пришлось ограничиться деньгами и другой добычей: 3 тыс. талантов серебра (по некоторым данным – 4 тыс.) и всяким иным добром. Однако Арбелы не могли быть удобным местом для отдыха греко-македонской армии: разложение трупов, валявшихся неубранными в окрестностях города, могло вызвать (или даже уже вызвало) эпидемию. Александр поспешил уйти и, отправив в Сузы одного из своих приближенных, Филоксена, чтобы установить там македонскую власть [Арриан, 3, 16, 6], двинулся в Вавилон [там же, 3, 15, 5; 16, 3; Диодор, 17, 64, 3; Руф, 5, 1, 10–11].

Вавилон и местные персидские власти не оказали Александру сопротивления. Персидский наместник Мазей, после битвы при Гавгамелах бежавший в Вавилон, вышел навстречу победителю вместе со взрослыми сыновьями и объявил, что сдается сам и сдает город [Руф, 5, 17–18]. Комендант местной крепости и хранитель царской казны Багофан устлал улицы цветами и венками, поставил серебряные алтари и приказал совершать на них воскурения. Толпы горожан ожидали Александра на городских стенах, встречали его у ворот. Вступление греко-македонских войск в Вавилон превратилось в триумфальное шествие [там же, 5, 1, 19 – 23]. Вавилоняне радушно приняли Александра и его солдат [Диодор, 17, 64, 4]. Им было важно заручиться благосклонностью нового владыки, которая только и могла защитить их от грабежа и обеспечить городу и в будущем положение крупнейшего экономического центра тогдашнего мира.

Слух о Вавилоне доходил до греков и прежде. Еще в VI в. там бывали греческие воины-наемники, приносившие на родину рассказы о далеком городе, полном всяких чудес, куда отовсюду стекается великое множество людей и товаров, где на улицах и рынках звучит разноязычная речь. В V в. Вавилон посетил Геродот; он оставил в своей книге яркое описание этого города и его обитателей. Но то, что Александр и его солдаты увидели, превосходило всякое воображение.

Громадные стены высотой в 50 локтей (более 22 м), толщиной в 32 фута (около 9.5 м) и окружностью в 365 стадий (более 70 км); ворота, покрытые изразцами и украшенные изображениями драконов, львов и быков; великолепные дворцы и храмы невиданной архитектуры; дома с выходящими на улицы глухими стенами; широкие проезды и узкие проулки; сады и огороды; нарядные набережные Евфрата и каменный мост, соединяющий правобережную часть города с левобережной; бассейны для сбора воды во время паводка; крепость, поднимающаяся на 80 футов (более 23 м) над городом; знаменитые висячие сады; всевозможная роскошь; все виды наслаждений (попойки, легкодоступные женщины, непрерывный праздник) – таким запомнили Вавилон воины Александра [Руф, 5, 1, 24–38].

В Вавилоне, где резиденцией царя стал укрепленный дворцовый комплекс возле главных ворот («врата Иштар») и улицы процессий, Александр провел 34 дня. Он использовал это время, чтобы заручиться поддержкой местного населения, и в особенности жрецов. Желая продемонстрировать свое преклонение перед вавилонскими богами, показать, насколько благоприятно его политика отличается от политики персидских царей, он принес (несомненно, в своем новом качестве вавилонского царя) жертвы Мардуку, местному верховному богу (источник называет его Белом [ср.: Арриан, 3, 16, 5]), и приказал восстановить храмы, которые раньше были разрушены повелением персидского царя Ксеркса [там же 3, 16, 4]. Еще при жизни Александра началась и после его смерти продолжалась расчистка развалин Эсагилы – храма Мардука, откуда персы вывезли статую бога.

Не забыл Александр и своих воинов: каждому всаднику-македонянину он приказал выдать 6 мин серебра, пехотинцам-македонянам – по 2 мины, всадникам-союзникам – по 5 мин, а наемникам – жалованье за два месяца [Диодор, 17, 64, 6].

Александр не хотел слишком долго задерживаться в Вавилоне. Утвердить свою власть над всей Ахеменидской державой и закончить войну он мог только в Персеполе. Однако, прежде, чем покинуть город, Александр должен был сделать административные распоряжения, Мазей не ошибся в своих предположениях: Александр назначил его сатрапом Вавилонии [Арриан, 3, 16, 4; Руф, 5, 1, 44]. Багофан получил назначение в царскую свиту [Руф, 5, 1, 44]. Должность сатрапа даже еще незавоеванной Армении Александр предоставил Мифрену – персидскому военачальнику, который в свое время сдал ему Сарды [Арриан, 3, 16, 5; Руф, 5, 1, 44]. Командование войсками, остававшимися в Вавилонии, он передал Аполлодору из Амфиполя, сбор податей – Асклепиодору, сыну Филона, а управление гарнизоном – Агафону из Пидны [Арриан, 3, 16, 4; ср.: Руф, 5, 1, 43; Диодор, 17, 64, 5].

Назначениями Мазея, Мифрена и Багофана при всей их декоративности и кажущейся маловажности Александр хотел еще раз показать персидским аристократам, что все, что у них было при Ахеменидах, им даст новый их властелин – деньги, посты, а с течением времени, конечно, и участие в управлении огромным государством.

На пути в Сузы – административный центр Ахеменидской державы – Александра встретили сын тамошнего сатрапа и гонец от Филоксена с известием о сдаче города [Арриан, 3, 16, 6]; у р. Хоасп его ожидал и сам сатрап Абулит с дарами, среди которых были 12 индийских слонов [Руф, 5, 2, 9 – 10]. В Сузах Александр овладел сокровищами Ахеменидов; наряду с другими богатствами здесь было захвачено 50 тыс. талантов (1310 т) серебра в слитках [Арриан, 3, 16, 7; Руф, 5, 2, И; Диодор, 17, 66, 1–2 – 40 тыс. талантов золота р серебра в слитках и 9 тыс. талантов чеканной люнеты; Плутарх, Алекс, 36–40 тыс. талантов]. Среди добычи было много ценностей, которые Ксеркс во время Греко-персидских войн увез из Греции, в том числе и медные статуи тираноубийц Гармодия и Аристогитона. Они были возвращены в Афины [Арриан, 3, 16, 7–8].

Должность сатрапа Суз и прилегающих к Сузам территорий Александр сохранил за Абулитом. Однако и здесь командование войсками, расквартированными в сатрапии, он поручил своему человеку – Архелаю, комендантом крепости назначил Ксенофила, а управителем царской казны – Калликрата [ср.: Руф, 5, 2, 16].

В Сузах произошел любопытный эпизод, хорошо запомнившийся воинам и вошедший потом в некоторые сочинения об Александре [ср., напр.: Руф, 5, 2, 13–15; Диодор, 17, 66, 3–7]. Александр воссел на трон персидских царей, слишком для него высокий, и не мог дотянуться ни до земли, ни до скамеечки для ног. Кто-то из рабов подставил Александру стол. Видя происходящее, евнух, бывший ранее в услужении у Дария III, громко заплакал. Его спросили, какая беда с ним приключилась. Евнух отвечал, что не может глядеть без слез на поругание стола, за которым Дарий вкушая пищу. Александр устыдился, усмотрел в своем поступке оскорбление богам-гостеприимцам и приказал унести стол, но в этот момент вмешался Филота. Убирать стол не нужно, сказал он, наоборот, все случившееся – доброе предзнаменование: пиршественный стол неприятеля Александр теперь попирает ногами, Александр послушался Филоту и велел использовать и в дальнейшем этот стол в качестве подставки для ног при царском троне.

Данный мелкий эпизод был весьма многозначителен. Садясь на трон персидских царей, Александр представлял себя преемником Ахеменидов; стол Дария под его ногами символизировал глубочайшее унижение врага. Но самое интересное здесь – позиция Филоты. Стремился ли он сделать Александра смешным, показать его грекам в облике варвара, теряющего от опьянения победой умеренность и чувство собственного достоинства? Желал ли он приобрести благоволение Александра, уверить его в своей преданности? Вероятнее всего, и то и другое…

В Сузах Александр задержался очень недолго: его манил Персеполь. Однако добраться туда было непросто. Выйдя из Суз и форсировав р. Паситигр, Александр вступил в страну, которую населяли уксии – потомки древних эламитов. Равнинные уксии подчинялись персидской власти; теперь они без сопротивления признали и господство Александра. Горные уксии были фактически независимы и за проход через горные перевалы, ведшие к Персеполю, взимали с персидских царей обусловленную плату. Такую же плату они вознамерились получить и с Александра, Удовлетворив требование уксиев, Александр тем самым признал бы их независимость; на это он пойти не мог [Арриан, 3, 17, 1]. Другие источники [Диодор, 17, 67, 3; Руф, 5, 3, 4] объясняют сопротивление уксиев тем, что Мадет – наместник страны, женатый на племяннице Дария III, решил защищать от неприятеля подступы к Персеполю. Верны, очевидно, обе версии, взаимно дополняющие одна другую.

Александр велел уксиям идти к проходам, обладая которыми они преграждали доступ в Перейду, обещая, что там он им заплатит. У проходов стоял и Мадет. Темной глухой ночью Александр выступил против неприятеля, взяв с собой отряд царских телохранителей, гипаспистов и около 8 тыс. других солдат. На рассвете он внезапно напал на деревни уксиев; многие из них, захваченные врасплох, были убиты, кое-кому удалось бежать в горы. Одновременно Александр отправил другой отряд под командованием Кратера занять высоты, господствовавшие над проходами. Когда Александр появился у проходов и с высот повел своих солдат на врага, уксии бежали. Позже по ходатайству Сисигамбис Александр разрешил им жить на этой территории, поставляя в царское хозяйство ежегодно 100 лошадей, 500 вьючных животных (верблюдов и ослов) и 30 тыс. овец [Арриан, 3, 17, 2–6; ср. также: Диодор, 17, 67, 4–5; иначе и, по-видимому, менее вероятно: Руф, 5, 3, 4 – 11]. Очевидно, Сисигамбис выпросила у Александра пощаду и для Мадета [Руф, 5, 3. 13–15].

Подойдя к Персидским Воротам (ущелье, через которое шла дорога в Персеполь), Александр обнаружил новую преграду на своем пути: проход оказался занят персидским сатрапом Ариобарзаном, перегородившим его стеной. У Ариобарзана было около 40 тыс. пехотинцев и 7 тыс. всадников [Арриан, 3, 12, 8; по: Руф, 5, 3, 17; Диодор, 17, 68, 1 – у Ариобарзана было 25 тыс. пехотинцев и 300 всадников]. Источники не дают сведений о том, какими силами располагал в тот момент Александр. Учитывая, с одной стороны, его потери и численность гарнизонов, оставленных в Вавилоне и Сузах, а с другой – состав полученных им в конце 331 г. подкреплений, можно считать более или менее правдоподобным, что в его действующей армии было примерно 40–45 тыс. человек.

Поведя своих солдат на штурм стены, Александр оказался в тупике. Занимая неприступные скалы по обе стороны дороги, воины Ариобарзана поражали противника огромными валунами, камнями из пращей, стрелами и дротиками, оставаясь практически недосягаемыми для македонян. Александр велел отступить на 30 стадий (около 6 км) [см.: Арриан, 3, 18, 3; Руф, 5, 3, 17–23; Диодор, 17, 68, 2–4]. Если бы Ариобарзан окружил греко-македонскую армию, воспользовавшись благоприятной ситуацией, Александра и его солдат ждала бы неминуемая гибель. Македонский царь принял энергичные меры. Узнав, что существует дорога, очень трудная и почти неприступная, но позволяющая обойти стену, построенную Ариобарзаном, он оставил часть своей армии в лагере под командованием Кратера и Мелеагра, а сам пошел в обход; еще один отряд отправил строить мост через р. Араке (не путать с р. Араке в Закавказье), преграждавшую путь к Персеполю. Появление греко-македонских войск в тылу было для Ариобарзана полной неожиданностью; его воины, стоявшие в тыловом охранении, либо погибли, еще не осознав, что произошло, либо разбежались. Тем временем Кратер начал штурм стены с фронта. Оказавшись в кольце, персы попытались было бежать, но не сумели; те, кто не погиб, были перебиты македонянами. Эту расправу Александр возложил на оставленный на месте боя отряд под командованием Птолемея, сына Лага [Арриан, 3, 17, 4–9; Диодор, 17, 68, 4–7; Руф, 5, 4].

Персеполь («город персов»; в эламских документах – Баирша, по-персидски, вероятно, Парса), богатый и многолюдный город, расположенный в глубине собственно Персии, занимал в Ахеменидской державе особое место. Очевидно, он был столицей собственно Персии [ср.: Диодор, 17, 70, 1; Руф, 5, 6, 1], ее династическим и ритуальным центром. В самом городе и недалеко от него находились гробницы персидских царей. На террасе, построенной по приказу Дария I около 518 г., возвышались их дворцы. Огромные многоколонные здания, роскошное декоративное убранство, барельефы, подчеркивающие величие и могущество персидских царей, с их сценами дворцовой жизни, с бесконечными вереницами воинов, придворных, данников, рабов – все это должно было произвести сильное впечатление на греков и македонян, привыкших к суровой простоте своих храмов и жилищ.

На пути в столицу Ахеменидов Александра встретил посланец ее градоправителя Тиридата. Он предупредил, что к Персеполю движутся войска, которые должны сохранить город для Дария; если Александр их опередит, город будет сдан ему без боя [Диодор, 17, 69; по: Руф, 5, 5, 2 – Тиридат, хранитель царской казны, предупреждал о намерении горожан ее разграбить]. Такое усердие благоприятно отразилось на судьбе Тиридата, но на участь города не повлияло.

Переправившись через Араке, Александр увидел перед собой толпу греков, переселенных прежними царями в глубь Персидской державы. Они все были искалечены персами: у кого были отрублены ноги, у кого – руки, у кого – уши и нос. Александр предложил им вернуться на родину, но калеки попросили помочь им обосноваться всем вместе на постоянное жительство и обзавестись хозяйством. Александр приказал выдать им по 3 тыс. драхм, по 5 мужских и 5 женских одежд, по 2 упряжки волов, по 50 овец и 50 медимнов (2626.5 л) пшеницы; кроме того, Александр освободил их от податей [Диодор, 17, 69, 3–9; Руф, 5, 5, 5 – 24; Юстин, 11, 14, 11–12]. Этот эпизод вызвал гнев и ожесточение против персов. Однако судьба Персеполя была решена гораздо раньше – в тот момент, когда Панэллинский союз решил совершить поход на Восток, чтобы отомстить персам за поруганные и сожженные греческие святыни. Вполне логично, что Александр объявил Персеполь самым враждебным из всех городов Азии и отдал его на разграбление своим солдатам [Диодор, 17, 70, 1; Руф, 5, 6, 1].

«Самым богатым был этот город, – свидетельствует историк, – из всех, существующих под солнцем, и частные дома были с давних времен переполнены богатствами. Македоняне врывались, убивая всех мужчин и растаскивая имущества, которых было очень много, в особенности же полно утвари и всяких украшений. Много тогда было унесено серебра, не меньше и золота разграблено; множество роскошных одежд, разукрашенных морским пурпуром или золотыми узорами, стали наградой победителям. Громадный, по всему миру прославленный дворец был отдан на глумление и полное разрушение. Однако македоняне, проведя весь день в грабежах, не могли удовлетворить ненасытную жажду богатства. Настолько огромной была жадность во время этих их грабежей, что они и между собой дрались, и многих погубило обилие присвоенной добычи; некоторые, разрубив мечами самые драгоценные из найденных вещей, уносили свою долю, а иные, поддавшись злобе, руки отрубали у тех, кто хватался за спорные вещи. Женщин в их украшениях уводили силой, превращая полонянок в рабынь. Вот так Персеполь, насколько он превосходил другие города благополучием, настолько превзошел других несчастьями» [Диодор, 17, 70, 2–6]. Многие персы, не желая попасть в руки грабителей и убийц, бросались со стен, поджигали дома и кидались в огонь [Руф, 5, 6, 2–8],

Добыча, которую сам Александр захватил в сокровищнице персидских царей, превосходила всякое воображение. По оценке источника, использованного Диодором [17, 71, 1–2], общая сумма денег, в том числе золота, в пересчете на серебряный эквивалент, составила 120 тыс. талантов. Руф [5, 6, 9 – 10] добавляет, что в Пасаргадах Александр взял еще 6 тыс.·талантов. Плутарх [Алекс, 27] указывает меньшую цифру: такую, как в Сузах, т. е. 40 тыс. талантов, не считая всевозможной утвари.

О том, как вел себя Александр во время этой вакханалии грабежей, насилий и убийств, мы почти ничего не знаем. Плутарх [там же] рассказывает, что, врываясь во дворец, толпа опрокинула статую Ксеркса. Александр, увидев ее на земле, остановился и произнес: «Что же нам, бросить тебя лежащим за твой поход на Элладу или за твою доблесть и душевное благородство поднять?». Долго простоял Александр над поверженной статуей некогда великого царя, а потом молча ушел. О чем он думал? О превратности и эфемерности власти и счастья? Может быть. Но если такие мысли и посещали Александра, то очень ненадолго. Он весь был полон ощущением триумфа. Под золотой дворцовой кровлей Александр сел на трон персидских царей, и коринфянин Демарат, разрыдавшись по-старчески, сказал: «Какой большой радости лишились те из эллинов, кто умер прежде, чем увидел Александра воссевшим на трон Дария!» [ср.: Плутарх, Алекс, 37; О судьбе, 7, 1]. Так думали, чувствовали многие, и среди них сам Александр.

Четыре месяца он провел в Персеполе. Пиры сменялись пирами, попойки шли за попойками. В конце мая 330 г. во время одного из застолий афинская гетера Таис, любовница Птолемея, начала говорить о том, что самым прекрасным из деяний Александра будет сожжение царского дворца; пусть все пирующие во главе с ним отправятся туда и женские руки в один миг уничтожат то, что составляло гордость и славу персов. Разгоряченные вином, победой, женщинами молодые люди повскакивали с мест; кто-то закричал, что сам поведет всех отомстить за греческие святыни, и велел зажигать факелы; кто-то говорил, что свершить такое деяние подобает только самому Александру. Парменион попытался было урезонить царя: нехорошо уничтожать свое имущество, к тому же и азиаты, если он сожжет дворец, будут относиться к нему не как к человеку, твердо решившему установить свою власть, а как к победоносному авантюристу, не желающему закрепить плоды своих побед. Александр отмахнулся: он хочет наказать персов за то, что они, вторгшись в Грецию, разрушили Афины и сожгли храмы; персы, говорил он, должны понести кару и за другие злодейства, которые совершили по отношению к эллинам. Веселой толпой, распевая вакхические песни под звуки флейт и свирелей, пирующие двинулись к дворцу. Первым метнул огонь сам Александр, следом за ним бросила факел Таис. Македонские воины, думая, что здание загорелось случайно, прибежали тушить пожар, но, увидев царя, кидающего в огонь все новые и новые факелы, сами стали делать то же. Обрадованные македоняне наивно полагали, что гибель дворца персидских царей знаменует собой конец войны и открывает перспективу скорого возвращения на родину [Диодор, 17, 72; Руф, 5, 7, 1–7; Арриан, 3, 8, 11–12; Плутарх, Алекс, 38; ср. также: Афиней, 13, 576d – е]. Говорили, что позже Александр раскаялся в содеянном, однако если раскаяние и имело место, то оно наступило слишком поздно. Во время раскопок в Персеполе было обнаружено, что весь пол главного дворцового зала покрыт слоем золы и древесного угля толщиной примерно 30–40 см; следы пламени были найдены и на колоннах.

Вопрос, что заставило Александра предать огню дворец персидских царей, уже в древности вызывал споры [ср.: Плутарх, Алекс, 38]. Одни видели в его поступке сознательный акт, демонстрировавший, что задача, которую эллины ставили перед собой, выполнена. К их числу относился Арриан, умалчивающий о пиршествах Александра и о роли, которую сыграла Таис. Впрочем, и Арриан [3, 18, 12] замечает, что считает этот поступок Александра безрассудным и что никакого наказания древним персам здесь не было. Следует, однако, принять во внимание, что источники Арриана (прежде всего сочинения Каллисфена и Птолемея), а за ними и сам он умалчивают о фактах, компрометирующих Александра, в частности о разграблении Персеполя. Другие авторы видят в поджоге дворца следствие пьяных оргий, деяние, совершенное под влиянием распутной бабы горьким пьяницей, не ведающим, что творит.

Думается, что обе точки зрения, казалось бы спорящие между собой, отражают различные стороны одного и того же вопроса. Если учесть официальные цели восточного похода Александра, станет ясно, что уничтожение царского дворца в Персеполе в отместку за пожар на афинском Акрополе должно было явиться демонстрацией конечного торжества эллинов над извечными врагами – персами. Царь мог колебаться, ему могла претить роль варвара-разрушителя, слишком плохо согласующаяся с обликом «хорошего и прекрасного» эллинского аристократа, но слова Таис и энтузиазм его пьяных сотрапезников побудили Александра, также далеко не трезвого и потерявшего контроль над собой, сделать то, что он и сам желал и, несмотря на возражения Пармениона, в глубине души давно решил.

Однако и в Персеполе Александр не изменил своей линии на сближение с персидской аристократией. Сатрапом Персиды он назначил перса Фрасаорта, сына Реомитры [Арриан, 3, 18, 11]. Тиридату также нашлось место в царской свите.

Между тем Дарий III находился в мидийской столице Экбатанах (соврем. Хамадан). Традиция, восходящая к официальной македонской версии [там же, 3, 19, 1], приписывает ему желание отсидеться там и Дождаться, не устроит ли кто-нибудь из приближенных Александра заговор против него. Вероятно, слухи о брожении среди македонских аристократов и греков, находившихся при дворе, доходили до Дария и внушали ему некоторую надежду. Если бы Александр направился на север, то Дарий ушел бы в Парфию и Гирканию (вплоть до Вактрии), разоряя страны $ делая дальнейшее продвижение греко-македонских войск невозможным. Другая традиция [Руф, 5, 8, 2], отражающая слухи, циркулировавшие среди греко-македонских воинов, считает, что Дарий готовился к новой битве с Александром.

Александр не стал больше задерживаться в Персе-поле. Теперь ему нужен был Дарий – живой или (еще лучше) мертвый. Пока он был жив, положение Александра не могло быть прочным. Если бы Дарий сам и не стал эффективно бороться за восстановление государства Ахеменидов, то он все же превратился бы в знамя сопротивления царю-македонянину.

Александр направился в Экбатаны. Проходя через страну парэтаков, он разгромил их и поставил сатрапом также перса – Оксатра, сына Абулита, сатрапа Суз. По дороге Александру сообщили, что к Дарию будто бы явилось подкрепление. Александр ускорил движение и на 12-й день после выхода из Персеполя вступил в Мидию. Там выяснилось, что Дарий собирается бежать. Македонский царь приказал идти еще быстрее. Когда он находился в трех днях пути от Экбатан, к нему прибыл Бистан, сын Артаксеркса III Оха, и сообщил, что Дарий уже пять дней как бежал [Арриан, 3, 19, 2–5]. В Экбатаны Александр вошел, не встретив сопротивления. Сатрапом Мидии он назначил перса Оксодата, незадолго перед тем посаженного Дарием в тюрьму [там же, 3, 20, 3].

Здесь, в Экбатанах, Александр совершил акт большого политического значения: отправил на родину фессалийских всадников и прочих союзников-греков, полностью выплатив условленное жалованье и добавив сверх этого для раздачи воинам 2 тыс. талантов. Этим своим поступком Александр подчеркнул, что война, которую он вел в качестве стратега-автократора Пан-эллинского союза, окончена и теперь все дальнейшие походы и завоевания он будет предпринимать уже только как царь Македонии, царь Азии. Было объявлено, что греки, желающие и дальше участвовать в его предприятиях, могут частным образом пойти к нему в наемники; таких набралось довольно много [там же, 3, 19, 5].

Судя по некоторым признакам, Александр рассчитывал сделать Экбатаны одним из важнейших политических центров своего государства. Он велел Пармениону перевезти туда всю добычу, захваченную в Персеполе, и поместить ее на акрополе; охранять казну поручил Гарпалу [там же, 3, 19, 8].

В Экбатанах Александр наблюдал нечто невиданное – горящий нефтяной фонтан, бивший из естественной скважины. Его в особенности поразила способность нефти загораться от лучей света, как бы само собой. Желая показать Александру это чудесное свойство, персы с наступлением сумерек обрызгали нефтью какой-то проулок и направили на нее свет от факелов; через мгновение весь проулок был уже охвачен пламенем. Вскоре нефть подверглась еще одному испытанию. Александр находился в бане, когда некий афинянин Афинофан, один из его слуг, предложил смазать нефтью мальчика-раба Стефана. Если нефть загорится, то он, Афинофан, поверит в ее чудесную непреоборимую силу. Стефан мгновенно загорелся; пламя удалось потушить с большим трудом, и мальчик после этой «милой шутки» долго и тяжело болел [Плутарх, Алекс, 35]. Почему Александр решился на такое дело? Из юношеского легкомыслия? Из любознательности? Конечно, этот эпизод, хорошо запомнившийся окружающим, лишний раз свидетельствует о большом и постоянном интересе, который Александр проявлял ко всяким загадкам природы. Но разве он не мог предположить, что подобный эксперимент в высшей степени опасен для того, кто ему подвергается? Не логично ли допустить, что ему, царю Азии, богу я сыну бога, стало в общем безразлично человеческое страдание, лишь бы были удовлетворены его любопытство и страсть к острым ощущениям?

Однако основная задача, ради которой Александр совершил свой переход в Мидию, не была решена. Дарий бежал, и Александр устремился за ним. На 11-й день очень трудного перехода македонские войска прибыли в г. Раги (недалеко от соврем. Тегерана), находившийся на расстоянии одного дня пути от Каспийских Ворот. Но Дарий был уже за Воротами.

Положение Дария с каждым днем становилось все более безнадежным: воины и свита разбегались, многие сдавались Александру. Наконец, Набарзан, тысячник персидских всадников, Бесс, сатрап Бактрии и Согдианы, и Барсаент, сатрап Арахосии и Дрангианы, арестовали Дария. Власть перешла в руки Бесса, которого поддержала бактрийская конница. Наемники-греки, не желавшие участвовать в перевороте, покинули персидский лагерь. Традиция приписывает заговорщикам намерение выдать Дария Александру либо, если бы последний отказался от преследования, собрать в Бактрии и Арахосии, т. е. на восточных окраинах Персидской державы, новые войска и попытаться отвоевать утраченное царство для себя. То, как развертывались события дальше, заставляет усомниться в достоверности этого свидетельства. В действительности Бесс ни разу не попытался передать Дария в руки Александра. Более правдоподобно другое: он предполагал сопротивляться на востоке Ирана, а затем, накопив достаточно сил и средств, снова двинуться на запад.

Обо всем, что происходило у персов, Александр узнавал в пути. Сначала к нему прибыли Багистан и Антибел, сын Мазея, рассказавшие об аресте Дария. Через два дня почти непрерывной погони македоняне подошли к лагерю персов, но никого там не обнаружили; еще через ночь они оказались в селении, где накануне останавливались те, кто вез Дария. Велев Никанору, командиру гипаспистов, и Атталу, начальнику отряда агриан, преследовать Бесса по дороге, которую тот избрал, сам Александр посадил на коней 500 пехотинцев и помчался в обход. Пройдя за ночь около 400 стадий (примерно 74 км), к утру он увидел персов. Последние почти не сопротивлялись: большинство разбежались, лишь некоторые вступили в бой, но, когда несколько человек из них были убиты, остальные также предпочли спасаться бегством. Едва появились македоняне, Сатибарзан и Барсаент нанесли Дарию множество ран и бросили его умирать на дороге, сами же ускакали вместе с 600 всадниками.

Александр успел застать Дария живым; тело погибшего он приказал затем отправить в Персеполь и похоронить в гробнице персидских царей [Арриан. 3, 20–22; Диодор, 17, 73, 2–3; Руф, 5, 8-13]. Дарий III погиб в конце июня или в июле 330 г. (в месяце лоосе по македонскому календарю, т. е. в гекатомбеоне – по афинскому). Ему было около 50 лет.

Желали они этого или нет, но Сатибарзан и Барсаент оказали Александру огромную услугу. Дарий III был устранен, и вина за его трагическую кончину падала не на Александра, а на заговорщиков-персов. Александр мог выступить в роли не только законного (по праву сильного) преемника Ахеменидов, но и (как, должно быть, улыбались его «друзья»!) мстителя за Дария. Он сокрушался над его трупом. В окружении Александра сформировалась легенда, которую, однако, не осмелились повторить Арриан и его источники, будто Дарий перед смертью благодарил Александра за доброту к матери, жене и детям и протягивал ему руку, и передавал ему власть, и просил отомстить убийцам, и Александр обещал [ср.: Плутарх, Алекс, 43; Диодор, 17, 73, 4; Юстин, 11, 15]. Вся эта сцена слишком по-риторски патетична и, главное, слишком для Александра выгодна, чтобы можно было поверить россказням о ней, вышедшим из македонской среды. Однако трогательная повесть о трагической смерти Дария от руки подлых заговорщиков и о рыцарственном благородстве как самого Дария, так и в первую очередь Александра несомненно сослужила последнему хорошую службу.