"Кузнецкий мост" - читать интересную книгу автора (Дангулов Савва Артемович)3Только поздно вечером в наркомат явился Бекетов. — Прости, Егор, но у тебя не найдется что-нибудь поесть? — произнес он, потирая виски и поглядывая на книжный шкаф. По опыту он знал, что в поздний час там можно было раздобыть такое, что и в наркоматской столовке не раздобудешь. — Зашел в гастроном на Кузнецком — вымели подчистую! Говорят, целый день мели… Только банки с мандариновым джемом. Русский человек верен себе — субтропическое диво не по нему… — Боюсь, что и у меня, кроме мандаринового джема, ничего нет, — сказал Бардин и раскрыл книжный шкаф. — Впрочем, пачка печенья и бутылка фруктовой воды… — Ну что ж, и на том спасибо… Бардин сидел напротив и видел, как ест друг. Ест неторопливо, несмотря на то, что проголодался по-волчьи. Смотрел и думал, что, наверно, и там, в своем северном далеке, вдосталь намаявшись за день, он ел вот так же. Казалось, Бекетов выпросил у друга это печенье и эту воду, чтобы еще минуту остаться наедине с невеселыми своими мыслями, помолчать. — Ну, поел ты уже? — нетерпеливо произнес Бардин, глядя, как друг разламывает последнее печенье. — Да, поел. Спасибо. — Плохо наше дело, Сергей?.. — Вот и задал он ему этот вопрос, вопрос, который самой жизнью Бардина был адресован Бекетову, только Бекетову. — Плохо, Егор. Бардин вздохнул, вздохнул во всю силу своих огромных легких. Впервые он дал волю этому вздоху. — Что делать будем, Серега? Бекетов выпил свою воду, отодвинул стакан. — Этакий удар обратит Россию вспять на годы и годы… — Вспять? — спросил Бардин. — А ты полагаешь, нет?.. — Нет, я ничего. Ты… едешь, Серега? — спросил Бардин друга, усаживаясь в кресло. Когда предстоял разговор обстоятельный, он должен был припаять себя к креслу. — Должен ехать. — Но… хочешь ехать? — Если должен ехать, значит и хотеть должен. Егор Иванович забеспокоился в своем кресле, но покинуть его не решился. — Я спрашиваю тебя как человека, хочешь ехать в Лондон? — Хочу, Егор. — И… сомнений нет? — Нет. — А вот это ты мне объясни: почему? — Ты слыхал о речи Черчилля, Егор? Он уже выступил. — Да, я знаю. — Для обывателя она звучит так: Лондон декларирует союз с Россией и готов помогать ей. На самом деле и союз, и помощь будут точно соразмерены: дать России ровно столько, чтобы она, не дай бог, не протянула ноги раньше времени или, тоже не дай бог, не одолела Гитлера… — Все зависит от доброй воли Черчилля, а мы знаем, как эта воля добра. О ней говорил еще Ленин. Черчилль еще явит себя. Все зависит от него, Сергей? — Если мы не овладеем положением… — Но процесс этого союза управляем, Серега?.. — Да, конечно. Живой процесс этой помощи в руках нашей армии, в ее способности противостоять Гитлеру. — Но и в руках… самих англичан? — Да, всех тех, кто не боится нас и нашей победы, а их немало, Егор. — Ты полагаешь, мы можем влиять на них? — Я верю. — И ты думаешь, что это задача дипломата? — Да, Егор. Бардин оперся на подлокотник кресла, но встать так и не смог. — Святая наивность! — Наивность? — спросил Бекетов. — Святая!.. Ты полагаешь, что в наших силах… повлиять на общественное мнение? — В наших силах. Бардин засопел, не без труда поднялся. — Святая наивность, говорю!.. — Спасибо. Они молчали. Казалось, разговор безнадежно разладился. — Пойдем на Варсонофьевский, подышим, — заметил Бардин. — В мирное время я любил гулять по Варсонофьевскому. Есть в этом переулке нечто от старой Москвы… — Пойдем. Они вышли и были поражены тишиной, которая объяла площадь. Никогда площадь не была такой тихой. Они обогнули здание наркомата и вышли на Варсонофьевский. Здесь было еще темнее, чем на площади. — Ты взгляни на наркомат отсюда — скала, — поднял глаза Бардин. Бекетов невольно остановился. Редкие окна были рассыпаны по темной поверхности стены, точно их бросили наобум — где упадут, там и быть им. Окна были мертвыми, ни одно не выдавало себя. — Двадцать лет Англия была глуха, а сейчас возьмет и распахнет уши, так? — спросил Бардин. Разговор, происшедший в наркомате, не шел у него из головы. — По тебе, влияние на умы — это не дипломатия? — По мне… нет. — Тогда что есть дипломатия? Он продолжал смотреть на черный утес наркомата. — Дипломатия — контакт, а следовательно, осведомленность, а это значит анализ, прогноз… — Плюс влияние на живые души. Сегодня они корректно безучастны, завтра — лояльны, послезавтра — дружественны… — Коммунизм англичане поймут завтра, Сережа. — Но фашизм они ненавидят сегодня. Бардин смутился. — Я хочу, чтобы ты ходил по грешной земле, Сережа… Фантазеры меньше всего нужны дипломатии, — он оглянулся, Бекетов не сдвинулся с места, он все еще смотрел на темный утес дома. — Знаешь, Егор, человек, что был нашим наркомом в двадцатых, слыл немалым фантазером… — Но ведь он умел… — Да, он умел то, что мы умеем меньше всего, Егор. — Погоди, что он умел? — Говорить с людьми, а согласись, что без этого нет дипломатии. — Наивный ты человек… Ты отважился вычерпать море!.. Пойми — море!.. Здесь надо сто миллионов Бекетовых, а ты один!.. Вот ты… так возьмешь этот свой половник и пойдешь вычерпывать море?.. — Пойду. — Наивен!.. Ведь война — это стихия, шквал страстей, шквал огня. Дохнёт, и от тебя и твоего половника и дыма не останется, а ведь ты у меня один, дурная голова!.. Я же тебя, черта, вон сколько лет вот тут ношу! Не было бы тебя и… Сережки, давно бы душу отдал… Вот ты уедешь, и Сережку не сегодня-завтра заберут. Ведь Сережку забреют!.. Я говорю тебе: дураком не будь! Я об одном прошу тебя: не будь дураком! Я же тебя знаю и натуру твою знаю!.. Не хочешь уберечься для себя, для меня уберегись!.. Он кинулся к другу и накрыл его грудью. — Свет!.. Свет в окне!.. Четвертый этаж, второе окно слева. Свет!.. Свет! Переулок мгновенно наполнился криками: — Свет!.. Свет!.. В пролете переулка действительно возник неяркий рубец света и погас. Голоса смолкли. — В дорогу… один? — Да, Екатерина позже. — Когда в дорогу? — Кажется, через неделю… — Самолетом? — Да, как-то сложно… Через Архангельск. — Разреши проводить? — Охота тебе… Полетим за полночь… — Разреши? — Ну что ж… раз охота. …Июльской ночью, почти на рассвете Бардин привез друга за сорок верст от Москвы на обширное поле, раскинувшееся на краю небольшой деревушки с березовой рощицей на отлете. Вместе с другом Бардин поднялся в неосвещенный самолет, стараясь протянуть время, тщательно уложил нехитрые вещи Бекетова на одну из двух железных скамей, протянувшихся вдоль борта. — Будь здоров, Сережа!.. Не обижайся… — А за что мне обижаться на тебя?.. — За… наивность святую. — Да что уж… Потом, уже вернувшись к машине, долго стоял, ожидая, пока поднимется самолет. А когда поднялся, старался пригнуться и получше ухватить взглядом темную черточку над березовой рощицей. Казалось, самолет был виден только миг. |
||
|