Геннадий Падерин «Чертовщина»

Зуб принялся подавать сигналы бедствия с вечера, еще в поезде. Домой Пакин привез уже полный рот тягучей, как слюна, боли.

Ночь прошла в мучительной полудреме, принеся невосполнимое разочарование в силе домашних средств. Вплоть до самого изысканного — серебряной воды: весь тещин запас на полосканье извел, а зуб не утих.

Поднялся измочаленный, досадливо жалея о растерзанном чувстве того веселого нетерпения, с каким привык окунаться после отпуска в повседневную круговерть дел и забот.

А тут — сюрприз. Суровцев преподнес. Начальник железнодорожной станции.

— Разбудил, поди? — жизнерадостно кричал он на другом конце провода, хотя слышимость была — грех пожаловаться. — Или на ногах уже?

— Зачем так громко? — остудил Пакин, боясь коснуться языком наболевшей десны. — Что у тебя?

Суровцев притормозил и, перейдя с производственного регистра на домашний, сообщил:

— Шпалы, понимаешь ли…

— Ты кому звонишь?

— Тебе, Андрей Федорович, не сомневайся, тебе — председателю горсовета. На твой адрес они и прибыли.

— За каким дьяволом мне шпалы? У меня, как ты знаешь, точек соприкосновения с ними нет.

В свое время железнодорожная магистраль, экономя расстояния, оставила их городок на отшибе. До ближайшей станции, откуда и звонил Суровцев, восемнадцать километров. Спасибо — асфальтированных, жить можно. Что касается рельсовой ветки — о ней одни разговоры, тлеющие под пеплом обещаний облплана вот уже двадцать лет.

— За каким дьяволом мне шпалы? — повторил, непроизвольно накаляясь, Пакин.

— Вот и я удивился, — со всей искренностью ринулся навстречу Суровцев. — Думаю, для чего? Тем более добро это оказалось б/у. Но вот передо мной накладная, а в ней черным по белому: «Получатель — Верх-Кайларский горисполком».

— И откуда прибыли?

— Отправитель — БАМ.

— Чертовщина какая-то! Анекдот — и только! И много их?

— Целый, понимаешь ли, состав. Если на штуки — двадцать семь тысяч шестьсот.

— Ой ты! — Пакин притронулся-таки языком к десне и повторил с непроизвольным стоном: — Ой!

Суровцев, не подозревая об истинной причине последнего восклицания, рассмеялся и стал объяснять ситуацию: в тупике состав не уместился, пришлось поставить на запасный путь, а он в любой час может потребоваться для маневров. Короче, надо быстрее организовать разгрузку. Ну, а поскольку с автокраном к составу на запасном пути не подобраться, выгружать предстоит вручную.

— Тяжелые они? — жалобно спросил Пакин.

— Шпалы-то? Ну, что-нибудь пудов около пяти на каждую можешь смело класть.

— Нич-чего себе!.. А что как мы откажемся?

— Не смешно: груз прибыл, а вы откажетесь. А мне куда с ними?

— Но ведь не просили же мы! Во всяком случае, до моего отпуска никакой заявки никуда не подавалось.

— Не знаю, не знаю… Думаю, не могло так получиться, что кто-то наугад ткнул пальцем в карту и покатил к вам за тысячи километров составище — семьдесят вагонов!

— Н-да, — пробормотал, сдаваясь, Пакин. — Ты, конечно, прав. Сейчас разбужу Сан Саныча, все выясню и организуем разгрузку.

Суровцев сочувственно вздохнул и нанес последний удар: оказалось, Александр Александрович Перекальский, заместитель Пакина, накануне уехал в областной центр.

— Почему тебя и пришлось с ходу включать.

Пакин осторожно помассировал ладонью щеку, сказал, бодрясь:

— Ладно, считай, что я уже включился.

Положил трубку, но не успел отойти, как вновь тренькнул звонок: Толик, шофер, возвещал о готовности начать трудовой день.

— Я У вас на площадке, за углом. Не рановато приехал?

Пакин скосил глаза на циферблат: близко к семи.

— Нормально. Сейчас спущусь.

Машина стояла на своем обычном месте, но Толик отсутствовал. Пакин подергал дверцы, одну, вторую — заперты.

На противоположной стороне улицы плавилась на солнце витрина табачного киоска, но разглядеть, не там ли шофер, мешала толпа, что клубилась на остановке. Как раз перед киоском. Накаленные ожиданием люди пытались взять на абордаж и без того переполненный автобус.

Задняя площадка, закроем двери! — доносился из открытых окон салона усиленный микрофоном голос водителя. — Сами себя задерживаете, автобус не отправится, пока двери не будут закрыты.

Наблюдать такое было не в диковину, и, однако, чувствовал себя в малоприятной роли без вины виноватого. Как всегда, впрочем, в подобных случаях. Вроде бы, делал все, от него зависящее, включая заботу о пополнении и обновлении автобусного парка, а баталии на остановках не прекращались.

Наконец автобус отошел, каким-то чудом вместив всех жаждавших уехать, и Пакин увидел своего шофера — тот бежал через улицу с местной газетой в руках. Решил, верно, что надо прямо с утра окунуть шефа в свежее варево городских новостей.

Передавая газету, заботливо посоветовал:

— Сняли бы пиджак, Андрей Федорович, всю спину изжамкаете, пока по кругу почета мотаем.

Кругом почета они именовали между собой осмотр города, который Пакин предпринимал всякий раз после более или менее длительной отлучки. Сегодня, однако, не было для этого ни сил, ни времени.

— Круг отменяется, — коротко бросил он.

Пиджак, тем не менее, снял: выкрашенная в черный цвет, машина успела изрядно накалиться на утреннем солнце.

Толик включил зажигание, молча скосил глаза на шефа: куда, в таком случае, рулить? Пакин вместо ответа скорбно скривил рот, ткнул пальцем в щеку.

— Так медицина же еще спит, Андрей Федорович, — известил Толик. — Поликлиника в восемь открывается.

— Давай, если так, в «Скорую», а то совсем дохожу.

Развернул принесенную Толиком газету. И на первой же странице наткнулся на новый сюрприз:

«Дорогие товарищи! Горисполком благодарит всех, кто откликнулся на призыв и принял участие в сборе металлолома, однако до необходимой цифры недостает еще около 470 тонн, что может задержать получение рельсов. Просьба еще раз поскрести „по сусекам“. Пункт сбора прежний: двор школы № 1».

— Ну, металлолом — это понятно, — озадаченно проговорил Пакин. — Но при чем здесь рельсы?

— С этим металлоломом тут такое сейчас, — втиснулся Толик. — Мы у себя в гараже все железки собрали. Даже болты, у каких резьба оказалась сорванной. Гайки бросовые. Подчистую.

— Это все хорошо, хорошее дело, — одобрил Пакин и повторил: — Но рельсы-то с какого бока?

— Так на обмен же: мы им — металлолом, они нам — рельсы…

— Объяснил, называется: «мы», «они», «нам»…

Толик нахохлился:

— А чего меня допрашивать! Мое дело — баранку крутить. За вас Сан Саныч оставался, у него и спросите.

Обиженно скрипнул тормозами, останавливая машину перед неожиданно возникшей преградой: поперек улицы, от фасада одного дома до фасада противоположного, тянулась, сверкая на солнце, металлическая лента. Ленту держали за концы два паренька. Они ее только что натянули, буквально перед бампером. Словно нарочно, чтобы помешать проезду.

— Чем занимаетесь, молодежь? — высунулся Пакин из окна машины.

Ответа не последовало. Вместо этого тот, что был справа, крикнул тому, что был слева:

— Коля, запиши: двадцать два плюс сорок семь. — И добавил, принимаясь сворачивать рулетку: — Ось погоним между тротуаром и проезжей частью.

Пакин повторил, сдерживая раздражение:

— Чем, спрашиваю, занимаетесь?

Тогда тот, у кого была рулетка, спросил в свою очередь:

— Вы — что, приезжий?

Пакин замешкался с ответом; паренек истолковал это как подтверждение.

— Свои-то все уже знают, чем мы занимаемся: прокладываем трассу трамвайной линии.

— Студенты? — высказал Пакин догадку. — Преддипломная практика?

— Что студенты — в точку, но эта работа к нашим дипломам отношения не имеет, трассу гоним всамделишную.

— Чертовщина какая-то!

В городе творилось непонятное, и вслед за этим восклицанием у Пакина чуть не сорвалось с языка — «Кто разрешил?» Но перед ним были, несомненно, простые исполнители чужой воли, поэтому он позволил себе лишь поинтересоваться:

— Вы от какой организации-то?

Парни одновременно пожали плечами, потом этот, с рулеткой, объяснил:

— Так совпало, что приехали на каникулы, а тут…

— Уловил: представилась возможность подзалатать брешь в студенческом бюджете?

— Ну, что вы, за деньги с этакой маетой ни в жизнь не связались бы, это комсомольское поручение.

Пакину не оставалось ничего другого, как только пожелать парням успеха. Он и сделал это, сопроводив пожелание вздохом недоумения.

У въезда во двор отделения «Скорой помощи» чудом не столкнулись с «Рафиком», неожиданно вымахнувшим на большой скорости из ворот. Толик высунулся из окна, прокричал вслед:

— Если красный крест на пузе, так для тебя и правил не существует?

Пакин не обратил на происшествие внимания. Точнее, оно отпечаталось в сознании как бы вторым планом — на первый план уже выступил предстоящий визит. Можно было не сомневаться: заведующий отделением не упустит случая — примется канючить насчет помещения. Наверняка.

А что ему скажешь? «Скорую» и в самом деле давно пора перетаскивать из этой бревенчатой развалюхи.

Но ему повезло: заведующего на месте не оказалось, его рабочий день, как выяснилось, начинался с восьми.

Зато не оказалось и медицинского персонала, все были в разъезде, обслуживали больных по вызовам на дому.

Единственная живая душа, дремавшая у телефона в образе девчушки-диспетчера, сказала Пакину с неудовольствием человека, который вынужден сто раз на дню объяснять прописные истины:

— Самостоятельный, кажется, гражданин, а не знаете простой вещи: с зубами надо обращаться не к нам, а в поликлинику.

— Но она с восьми, а я уже на стену готов лезть.

Странно все же устроен человек: стоило упомянуть про стену, как боль и впрямь пронзила челюсть, отдалась острым тиком в висок. С трудом удержавшись от стона, Пакин поспешно достал платок, прижал ко рту.

Девчушка «прониклась», повела сочувственно плечиками:

— Право, не знаю, чем помочь… — Поинтересовалась тем не менее: — У вас на какой стороне боль?

— Какое это имеет значение? — глухо промямлил из-под платка Пакин. — Ну, левый, нижний… Коренной.

— Тогда возьмите вот ватку и заткните противоположное ухо. В данном случае правое. Не сразу, но боль пройдет. Должна пройти. Сама не пробовала, но от людей слышала — помогает.

Пакин с сомнением покачал головой, однако советом пренебрегать не стал. После этого потянулся к телефону, но девчушка решительно пресекла:

— Еще чего, это служебный!

— Мне бы только выяснить, на месте уже человек или еще не пришел.

— Разве что самой набрать, — снизошла. — Куда звонить?

Пакин передал ей газету, где в конце страницы округлил карандашом позывные редактора.

— Если ответит, попросите, чтоб не отлучался: дескать, председатель горсовета сейчас приедет.

Она взглянула на него не то с недоверием, не то с любопытством, а исполнив все точь-в-точь как просил (редактор оказался у себя), сказала, чуть смущаясь:

— А можно, я вам пожалуюсь? Как нашему мэру.

Вскочила с места, закипятилась:

— Вы не представляете себе, как мы все возмущены! Я имею в виду нас, девушек. Комсомолок. Если, к примеру, БАМ — там девушкам доверяют на стройке работать, а у нас — от ворот поворот… Я имею в виду — в нашем городе…

— Не уловил, какую стройку вы имеете в виду у нас?

— Да трамвай же, трамвайную линию.

— Чертовщина какая-то! — вырвалось в который уже раз за это утро у Пакина. — Но продолжайте, продолжайте.

Поистине, ему выпало сегодня пожинать сюрпризы: в городе началось уже, оказывается, формирование стройотрядов. На общественных, так сказать, началах. В расчете на вечера и выходные дни. И берут туда одних парней, поскольку предстоят в основном земляные работы.

— Я обязательно во всем этом разберусь, — с искренней заинтересованностью пообещал Пакин, — обязательно разберусь.

До открытия поликлиники оставалось еще добрых полчаса. Пакин поплотнее затиснул в ушную раковину кусок ваты и, вернувшись в машину, сказал Толику:

— Поехали в редакцию, начну раскручивать весь клубок с газеты — с этого объявления. Наворотили черт те что без меня: металлолом, трамвай, стройотряды… И шпалы, чую, в этот же узел завязаны.

Пакин далеко не достиг еще той возрастной грани, что позволяла бы воспринимать двадцатипятилетнего мужчину как мальчишку. И, однако, именно таким мальчишкой представлялся ему редактор городской газеты, с которым доводилось встречаться на заседаниях бюро горкома партии.

Сегодня это впечатление усилилось из-за странной, невольно обратившей на себя внимание повадки редактора: разговаривая, тот время от времени принимался тискать свой веснушчатый нос — самый кончик носа, ловко поддевая его снизу подушечкой большого пальца, Этакий чисто мальчишеский жест.

Разговор у них протекал совсем не в той тональности, какая соответствовала бы разнице в положении. Редактор у себя дома держался совершенно независимо, можно сказать, на равных. И когда Пакин положил перед ним газету и, ткнув пальцем в объявление о металлоломе, строго спросил, что сие означает, этот мальчишка с ухмылкой изрек:

— Лишь то, о чем здесь сказано.

Пакин сдержался, повторно ткнул пальцем в газетный лист:

— Здесь обращение от имени горисполкома. Считаю себя вправе выяснить, кто конкретно из руководства исполкома завизировал данную публикацию?

Редактор потискал свой крапчатый нос.

— Кто-то завизировал. Честно говоря, не обратил внимания на подпись. А чем вы недовольны? Или вам уже не нужен металлолом?

— Металлолом всегда нужен, но с какого бока тут рельсы?

— Странно. Мне-то представлялось, как раз в них все дело, из-за них сыр-бор, поскольку теперь наконец окажется возможным выполнить наиболее важный пункт в наказах избирателей исполкому.

— Только не надо демагогии: с учетом наших возможностей делается все необходимое…

— А трамвай?

И этот туда же. А может, состоялось-таки решение облисполкома о включении строительства трамвая в план, чего Пакин безуспешно добивался на протяжении последних четырёх лет? Только с каких щей? Годовой план по области сверстан давным-давно: июль как-никак на дворе.

— Что, есть на этот счет какой сигнал сверху? — спросил все же, вынужденно пояснив: — Меня целую вечность не было в городе.

Редактор, неумело подделываясь под солидного человека, почесал в затылке:

— Подробностей не знаю, но, по-моему, это местная инициатива. Егорушкин колотится. Он и объявление принес.

Егорушкин? А, да, есть такой. Есть у них Егорушкин. Депутат. Из пенсионеров. На последней сессии его председателем общественной комиссии по промышленности и транспорту утвердили.

Внезапно осмыслив значение этого факта, Пакин непроизвольно проговорил вслух:

— …по промышленности и ТРАНСПОРТУ.

Собеседник посмотрел на него с понятным недоумением, однако Пакин ничего не стал объяснять, лишь повторил машинально, вновь выделив сердцевину:

— …по промышленности и ТРАНСПОРТУ.

Не занялся ли новоиспеченный председатель какой-нибудь транспортной самодеятельностью? И не отсюда ли тянется ниточка и к тем шпалам.

— Вы позволите? — кивнул на телефон.

Набрал номер приемной.

— Исполком, приемная товарища Пакина, — услыхал с детства знакомый голос своего секретаря.

— Здравствуйте, Линовна!

— Андрей? Так, между прочим, и подумала, что ты звонишь. Как отдохнул?

Ангелина Константиновна работала в молодые годы в школе, вела начальные классы. С тех пор ко всем бывшим ученикам обращается только на «ты». И с тех же самых пор закрепилось за нею прозвище «Линовна», изобретенное ребятней взамен трудно произносимых имени и отчества.

— Как отдохнул-то?

— В общем и целом неплохо, но об этом после. Сейчас мне позарез нужен домашний телефон одного нашего депутата — его фамилия Егорушкин…

— Нет у него телефона, Андрей.

— Не может такого быть! Активный общественник, в прошлом — передовик производства, орденоносец. Ветеран войны, наконец…

— Остановись, Андрей, биография Михаила Петровича мне известна. А что касается телефона, на днях с этим же вопросом обращался Сан Саныч, и я в узле связи выяснила: нет пока свободных номеров…

— Ну, деятели! — вскипел Пакин. — Придется помочь им найти свободный номер сегодня же.

— Такая реакция мне по душе, — рассмеялась она и добавила: — А Михаила Петровича постараюсь известить, что ты его разыскиваешь: он сегодня заглянет, вероятно, в горплан, там у них дебаты по поводу сноса нескольких домов в частном секторе.

— Какой еще снос?!

До отъезда Пакина в отпуск было твердо определено: никакого сноса на ближайшее время не планировать. Что же изменилось? Откуда эти провокационные разговоры о предполагаемом сносе?

— Чертовщина какая-то!

Редактор усмехнулся, сказал Пакину:

— Кажется, могу внести ясность в вопрос о сносе.

Достал из стола листок бумаги, взял карандаш и быстрыми штрихами набросал контурный план города.

— Это вот у нас новый микрорайон, здесь — старая часть города и так называемый частный сектор, а тут — наш завод…

Вынес карандаш за пределы городской черты, изобразил на некотором расстоянии от нее квадратик и вписал в него: «з-д».

После этого провел от квадратика к новому жилмассиву сдвоенную линию, пояснил:

— Трамвайный путь…

Пакин невольно покривился.

— Будущий путь, естественно, — все с той же усмешкой поправился редактор. — И что мы видим? Средний участок у нас, как ни крути, ляжет на владения частного сектора. Обойдетесь вы тут без сноса?

— Логично, — сказал Пакин, — логично.

И… сорвался — позволил неожиданно для самого себя выплеснуться копившемуся раздражению:

— Нет, это же надо, какая тут каша заварилась, какая смута посеяна! И как далеко зашло, как…

— Ну-у, товарищ Пакин, — с мальчишеской бесцеремонностью перебил редактор, — вы зря…

— Стоп! Это разговор принципиальный. Вот вы сделали чертеж — проложили трамвайный путь. Будущий, как уточнили. Но говорили о нем как о деле уже решенном. Да, да, решенном. И что отсюда следует? Что все вы здесь подпали под гипноз красивых иллюзий, под коварный гипноз…

— Ну-у, товарищ Пакин…

— Нет, вы дослушайте: пример подобной иллюзии — эта ваша затея насчет сбора металлолома…

— Да не моя она, не могу я себе приписать эту замечательную идею!

— Пусть не ваша, хорошо, но вы пошли у нее на поводу, она вас загипнотизировала. Механика ведь здесь простая — меня шофер натолкнул на разгадку: мы, говорит, им металлолом, они нам — рельсы. «Они» — это железнодорожники, которые обязаны сдавать подлежащие замене рельсы на металлургический завод. Егорушкин, как я понимаю, договорился, чтобы старые рельсы отдали под его трамвай, а горожане взамен соберут для переплавки в домнах весь свой металлический хлам…

— Тут вы в яблочко.

— Да, механика простая, и, может статься, дело выгорит. Но вся штука в том, что рельсы — лишь одна из двух десятков позиций, необходимых для сооружения трамвайной линии. А так как все они потребуют капитальных вложений, ваш Егорушкин в конце концов придет в исполком. Ну, а нам откуда деньги взять, если область не имеет возможности включить нашу стройку в план? Значит, придется идею хоронить.

— Если дойдет до этого, не надейтесь, что похороны получатся тихие и незаметные!

— В том-то и дело, что люди взбудоражены беспочвенными призывами и несбыточными надеждами, так что финал предугадать нетрудно: возбудители спокойствия заработают себе дешевую популярность, предстанут доброхотами и радетелями, а нас, руководителей, поставят под удар… Страшная это штука — вышедшая из берегов активность.

Редактор погасил усмешку, заговорил бледнея:

— Эх, вы, руководитель! Вам бы любую инициативу зажать в берега, по возможности — железобетонные, любую…

Его взнуздал телефонный звонок. Оказалось, разыскивали Пакина.

— Я почему звоню? — услышал Пакин голос начальника станции. — Чтобы ты не переживал, а то взбулгачил тебя давеча…

Суровцев звонил не от себя, а с завода — туда вот-вот должны были перегнать состав со шпалами. Пакин облегченно вздохнул:

— Ну, снял тяжесть с души. Я, между прочим, так и думал, что ты ошибся адресом, перепутал получателей. Значит, для завода шпалы?

— Почему? Никакой ошибки, они твои. Прибыли целевым назначением. Просто на заводе пошли навстречу в смысле разгрузки: тут можно кранами воспользоваться. Кроме того, есть площадка для складирования. Надо же их где-то хранить, покуда в дело не пустите.

Пакин опять вздохнул, только уже с иной интонацией, и поблагодарил начальника станции. Правда, без энтузиазма. А положив трубку, сказал редактору:

— Вот и еще последствия чьей-то активности расхлебывать предстоит: нежданно-негаданно состав шпал прикатил.

— Уже прибыли? — обрадовался тот. — Выходит, будет на что рельсы укладывать.

Пакин поджал губы:

— Вот уже и укладывать приготовились! А у меня забота — какими шишами рассчитываться за них?

— Они же дареные, — огорошил редактор. — Ни рубля платить не надо.

Шпалы, действительно, что с неба упали: Егорушкин, оказывается, сгонял на БАМ своего зама из этой же комиссии по промышленности и транспорту, тот съездил и выпросил. Вернее, не то чтобы выпросил, а как-то так сумел рассказать о мечте своих земляков обзавестись трамваем, что бамовцы решили взять над их городом шефство. И для начала одарили шпалами. Из тех, какие отслужили свое под рельсами времянки: когда временный путь заменяется постоянным, старые шпалы выбраковываются, их пускают на дрова.

Строители сами организовали и погрузку, использовав порожняк, возвращаемый на Урал.

— Ишь ты! — не смог спрятать растерянности Пакин. — Надо же!

И одернул себя: шпалы и рельсы — еще да-алеко не весь трамвай. Да и потом, неизвестно еще, как все повернется с рельсами, дадут ли на такую операцию свое «добро» металлурги?..

Одернул, отрезвил себя, не позволил чувствам возобладать над разумом, воспарить в облака, позабыв о реалиях. Словом, обрел состояние привычного равновесия, которое позволяет тянуть председательскую лямку, не сбивая дыхания.

И успокоившись, совсем уже приготовился попрощаться с редактором, но тут прибежала энергичная девица (как оказалось, ответственный секретарь редакции), сообщила шефу с нервным смешком:

— Пришла обрадовать: мы тут, как выяснилось, ляпа дали — в этом объявлении о металлоломе. Егорушкин сейчас такие пузыри пускал — боялась, лопнет…

— Егорушкин? — вскочил Пакин. — Он здесь, в редакции?

— Утелепал. Помахал руками — и дальше. Вон уже где телепает, — показала через окно. — На автобус подался: на какие-то шпалы не терпится поглядеть.

Одетый в клетчатую ковбойку с закатанными рукавами, старик быстро удалялся по противоположной стороне улицы. Он шагал, размахивая в такт зажатой в кулаке белой кепочкой, и в походке, во всем облике ощущалась некая лихость. Да, лихость, нечто от привыкшего к строю солдата, струнящего себя на каждом шагу… Только все равно было видно: годы никуда не деть, одну ногу старый подволакивает, дыхания ему явно не хватает, оттого приходится то и дело вскидывать голову — как бы ловить добавочные порции воздуха.

Пакин высунулся из окна, окликнул Толика:

— Видишь ту спину?

— Не надо деда возвращать, — остановил редактор.

Но у Пакина и не было такого намерения, он, напротив, попросил Толика догнать старика, посадить в машину и доставить на завод, куда только что переправлены со станции шпалы.

— И подожди его там! — крикнул вдогонку.

После этого повернулся к девушке.

— Чем старый недоволен, о каком ляпе речь?

— Э, — взмахнула она огорченно рукой, — мы же вечно экономим газетную площадь, вот и сэкономили на объявлении: отрезали абзац с призывом собирать, помимо железа, лом цветных металлов….

Пакин успокоительно улыбнулся:

— Ну, за отрезанный абзац можете не переживать, у нас без всяких призывов сбор этого лома постоянно ведется.

— Вы не уловили сути, — покачала она головой, — тут особый случай: теперешний лом нужен, чтобы сдать в обмен на контактный провод для трамвайной линии. Почему старик и кипятился. Целевым назначением, говорит, сбор надо провести.

Помахала зажатой в кулаке школьной тетрадкой.

— Только тем и откупилась, что пообещала перепечатать на машинке эту вот калькуляцию, как он ее назвал. Готовится обнародовать на предстоящей сессии горсовета.

Пакин непроизвольно выхватил тетрадь у нее из рук, откинул обложку. В глаза ударил крупно выведенный заголовок: «Посильный минимум расходов».

— Все понятно: будет теперь апеллировать к чувствам депутатов, — Пакин кольнул взглядом редактора. — Интересно, сколько же собирается просить?

Девушка без церемоний отобрала тетрадь, сказала осуждающе:

— Воспитанные люди, между прочим, так не поступают!

— Это наш мэр, Валя, — счел нужным заступиться редактор.

— Знаю, видела как-то на трибуне, — сунула тетрадь в карман, сообщила, смягчаясь: — Старик вообще-то обмолвился, дескать, от его калькуляции инфаркта у депутатов не будет.

— Тоже мне — кардиолог, — скривился Пакин. — Профессор доморощенный. Зациклился на рельсах да на шпалах и думает, все проблемы в этом узелке.

Девушка поглядела на него с недоумением:

— На что вы гневаетесь? Расходы пугают? Тетрадь я не просматривала, но из разговора уловила, что по остальным позициям, как вы их именуете, траты невелики.

— Если он имел в виду контактный провод, то…

— Нет, нет, речь шла о прокладке трассы, о проекте и еще, если я правильно поняла, о какой-то призме…

— А, есть такая, ее называют балластной призмой. Это слой щебня поверх земляного полотна. На щебень потом укладывают шпалы.

— Вот видите! — вступил редактор, до этой минуты молча слушавший их разговор, и, неожиданно хлопнув Пакина по плечу, повторил: — Вот видите!

— Н-да, — произнес Пакин, принимая как должное покровительственный жест редактора, — н-да…

В дверь кабинета просунулся Толик:

— Андрей Федорович, я при исполнении.

— Так быстро обернулся?

— Отказался дедуля от моих услуг. На автобусе, говорит, привычнее.

— Демонстрирует независимость? — усмехнулся Пакин. — Ну, да бог с ним. Жди в машине, сейчас спущусь: добежим на завод, глянем на шпалы.

— Поликлиника, выходит, отменяется?

Прежде чем ответить, Пакин прислушался к зубу. Тот затаился, молчал. Пакин с опаской тронул щеку, потискал десну языком — нет, боли не ощущалось. Неужели столь действенным оказался рецепт девчушки из «Скорой»? А может, сработал «трамвайный шок»? Существует же мнение, будто сильная встряска способна мобилизовать резервные силы организма.

— А ты знаешь, зуб-то дает отсрочку, — сказал с веселым удивлением Толику. — Так что сперва на завод, а там решим, как дальше жить.

Повернулся к редактору, хлопнул ответно по плечу:

— Вообще-то говоря, если руку на сердце положить, кое-какие деньжонки у нас имеются, могли бы чего-ничего наскрести и построить, при наличии рельсов и шпал, эту линию. Более или менее экономно построить. Но линия — это еще не трамвай, это, в лучшем случае, полтрамвая, главное начнется потом, после прокладки, и ляжет уже целиком на мои плечи: выколачивать вагоны, сооружать депо, хлопотать о штате вагоновожатых и слесарей-ремонтников, добиваться увеличения лимита на расход электроэнергии…

Он перечислял эти предстоящие хлопоты, а сам вслушивался в сумятицу нахлынувших чувств. Тут сплавились и гневное недоумение по поводу вышедшей из-под контроля самодеятельности, и ошеломляющая, хотя все еще несмелая радость от сознания того, что трамваю ПО СИЛАМ стать реальностью, и саднящая ревность (как это сумели обойтись без его участия!), и что-то похожее, очень похожее на обыкновенную обиду.

А рядом со всем этим, поверх всего этого уже поднималось, властно завладевало им особое, хорошо знакомое чувство хозяина — да, да, он уже ощущал себя хозяином будущего трамвая, ответственным теперь и за его рождение, и за дальнейшую судьбу.

— Н-да, — вновь проговорил он и, подчиняясь внезапному порыву, по-удалому взъерошил, как когда-то в юности, председательскую ухоженную шевелюру.

И — сталось: разрезал-таки председатель ленточку перед красногрудым красавцем. И все было, как тому и положено быть: цветы, речи, медь оркестра.

А еще было — какой-то шутник вычеканил мелом на боку вагона: «Да здравствует метро имени Егорушкина!»

Пакин принялся аплодировать первым.

Такое произошло у нас в Верх-Кайларе событие. Прямо сказать, не рядовое. Кому-то оно может показаться даже невероятным, чем-то вроде маленького чуда. И то: довелось в Москве с друзьями поделиться — приняли с улыбкой. Посчитали — байка.

А над Пакиным коллеги-председатели теперь шуткуют, подначивают его: мол, почаще из города отлучайся, глядишь, тебе настоящее метро этаким же манером спроворят.

Шутковать — шуткуют, а в душе, как я понимаю, завидуют.