Геннадий Падерин Ab origine

Когда профессионально-терпеливое выражение на лице следователя сменилось явным непониманием, Похламков предложил несмело:

— Может, еще раз? С самого начала?

— С самого начала — это одно, — в голосе следователя тлело раздражение, — а второе — последовательность. Строгая последовательность.

— Последовательность, — кивнул с готовностью Похламков.

— Почему вы то и дело прыгаете с начала на конец, с конца — на середину? Постарайтесь излагать события одно за другим.

— Одно за другим…

— И никаких эмоций и комментариев! Это мне положено комментировать, а от вас требуется голая суть.

— Суть…

Он ждал, не будет ли еще каких пожеланий, но следователь молчал, приготовившись, как видно, услышать эту самую суть, и Похламков, спохватившись, поспешил заверить.

— Я постараюсь!

— Постарайтесь! В ваших же интересах. Итак ab origine.

«Что ты мне свою ученость показываешь, сухарь чертов! — чертыхнулся про себя Похламков. — У такого одна забота — как бы задурить человеку голову».

Так подумал, а вслух, само собой, сказал совсем другое:

— Простите, не расслышал в конце…

— Давайте, говорю, как вы и хотели, ab origine, То есть с самого начала.

Похламков покивал, завел глаза под лоб.

— Считаю, начать надо с утра…

Утро выдалось из рядовых рядовое. Похламков, как всегда, пришел в мастерскую минут за двадцать до открытия, подождал у порога, пока Феня домоет полы и кинет ему под ноги дымящуюся тряпку, потоптался на ней, затем, не надевая халата, сел в кресло, оглядел в зеркале проступившую за ночь седину на щеках и потребовал не оборачиваясь:

— Прибор.

И услышал, тоже, как всегда, недовольное:

— Обождите вы, Иван Федорович: рук ополоснуть не успела — ему прибор!

Тут подошел Валька, начал, по своему обыкновению, паясничать:

— Как ты с начальством разговариваешь, Федосья! Товарищ заведующий мастерской просят подать приборчик, а ты…

— Кончай, Валька, язык шлифовать! — остановил Похламков. — Иди лучше, побрей меня.

— Это мы — раз и два, вот только вывесочку пристрою.

Именно на этом этапе в обычный ход событий и вклинилась необычность, вокруг которой после все и нагромоздилось.

— Какая еще вывесочка тебе потребовалась? — удивился Похламков. — У нас над входом все расписано.

— Там общая, а я над личной хлопочу.

Парикмахерская у них на два кресла: одно возле окна, второе, Валькино, в глубине комнаты, у задней стены. К этой стене он и прикрепил свою «вывесочку» — оправленную в дюраль стеклянную дощечку с красными буквами:

— А? — произнес Валька хвастливо, усаживаясь в кресло и проверяя, как будет читаться отсюда. — На полбанки художнику пришлось отдать.

— Всего и только? — удивилась Феня, ставя перед Похламковым прибор для бритья. — Так это и делается просто-запросто?

— Ну, не совсем так просто, — возразил Валька. — Сначала в наш местком заявление написал, что хочу бороться, а потом уже…

— И чего вдруг надумал?

— Так куда ни придешь, везде… Или мы хуже людей?

Достал из шкафа салфетку, повязал вокруг шеи Похламкову, принялся намыливать ему лицо. Похламков, пузыря на губах пену, проговорил с ухмылкой:

— Значит, на полбанки? Недорого, в общем-то.

Валька не уловил насмешки, спохватился:

— А что, Иван Федорович, может, и для вас заказать?

— Не надо. Погляжу сначала, как ты станешь бороться.

Валька раскрыл бритву, поправил на ременной точилке и, картинно отогнув мизинец, склонился над Похламковым. Он вел лезвие без лишней суеты, не мельчил движений, но в то же время и не размахивался на полщеки, как поступают иные лихачи; Похламков, профессионально оценивая работу ученика, думал с удовольствием о том, что у парнишки точный глаз и легкая рука.

Правда, отнести его к прямым своим ученикам он не мог, Валька пришел после курсов, но если говорить о доводке, молодой мастер прошел ее здесь, под руководством Похламкова. А умелая доводка никак не малоценнее тех курсов.

Зазвонил телефон, и Валька, отняв лезвие от щеки Похламкова, потянулся к трубке:

— Спутник красоты на проводе!

Похламков поморщился, хотя и сам не понял — отчего. Выражение это слышал из уст Вальки не впервые, только прежде оно вызывало улыбку, а теперь почему-то царапнуло.

Какая-то тень легла вдруг на душу, что-то похожее на обиду или ревность.

Поколение Похламкова числило себя брадобреями — и тем было довольно. Нынешним мастерам подавай высокие материи, они тебе и спутники красоты, и ударники коммунистического труда… Ударник! Неужели это все, как говорит Феня, просто-запросто: на полбанки художнику — и пошел шагать на вершину?..

Валька кончил говорить по телефону и стал намыливать помазок, готовясь продолжить бритье, но Похламков сказал:

— Пустяк остался, сам добреюсь.

— Бритва, что ли, беспокоила? — вскинулся Валька. — Так поправлю сейчас, это же нам — раз и два!

Похламков, не умея объяснить внезапного своего отказа, сослался на клиентов — дескать, сейчас начнут подходить, а мастера, видите ли, охорашивают друг друга.

Но клиенты не торопились попасть на орбиту спутника красоты, и Валька нашел себе занятие — достал со шкафа заранее припасенный кусок ватмана, начал перечерчивать из «Советского спорта» таблицу футбольного чемпионата. Он делал это с прилежанием, хотя, как признавался Похламкову, не испытывал к футболу никаких иных чувств, кроме недоумения: зачем взрослые дяди копируют детей? Таблица же требовалась для поддержания на соответствующем уровне разговора с клиентами из числа ценителей этого вида спорта.

Похламков, подобно Вальке, не принадлежал к числу завзятых болельщиков, однако и его тоже не застать было врасплох вопросом: «Как вчера наши сыграли?». И все же ватман с таблицей представился ему сейчас чем-то вроде фальшивой въездной визы в стан инакомыслящих.

— Черт знает, зачем врем с этим футболом? — вырвалось у него. — Себе врем, людям врем. Для чего?

— Для сервиса, — с лета подхватил Валька, пришпиливая ватман на стену под своей «вывесочкой». — Я вон читал, на Мальорке — остров такой в Средиземном море — в портовых парикмахерских даже специальные инструкции для мастеров существуют, с кем и о чем говорить: с капитанами пароходов — о политике, с первыми помощниками — о погоде и рыбалке, со вторыми помощниками — о спорте, с матросами — о красивых девушках.

— Завидую тебе, Валька: один раз прочитал — и наизусть выучил.

— Не выучил, а запомнил. Все, касаемое моей профессии, намертво запоминаю.

Появились первые клиенты — трое парней, начавших от порога шутливо торговаться между собой, кому из троих томиться в ожидании. Валька вмешался, тоже шутливо пообещав:

— Гарантирую: пока шеф обслуживает одного, я с двоими управлюсь.

— А это не будет в ущерб качеству? — спросил самый бойкий из парней, шагнув к Валькиному креслу; увидел красные буквы на стене, приложил уважительно руку к груди: — О, вопрос снимается!

Валька окинул его цепким взглядом.

— Бритье? Стрижка?

— То и другое.

— Есть то и другое, это нам — раз и два!

И внезапно закричал с восторгом:

— Нет, это же надо: как наша «Сибирь» киевлян-то сделала!

— Да, это была игра! — клюнул парень.

А пока трепыхался на крючке умиления, Валька накинул ему на грудь простыню, оставшуюся от вчерашнего комплекта и успевшую не один раз побывать в деле: повсюду темнели остатки волос.

Похламков кашлянул и, когда Валька обернулся, выразительно посмотрел на простыню. Увы, Вальку это ни в какой мере не урезонило, в ответ он кивнул на кресло самого Похламкова.

Что ж, спорить не приходилось, простынка здесь тоже была не первой свежести. Это так. Но над ней ведь не калились красные буквы. Похламков снова кашлянул, поднял на них глаза: коль скоро твою «вывесочку» люди принимают всерьез и с уважением, будь добр, соответствуй!

Однако Валька, проследив за его взглядом, воспринял немую реплику на свой лад:

— Вижу, надумали, Иван Федорович? Хорошо, сегодня же поговорю с художником.

Повернулся к своему клиенту:

— Как будем стричься: «полубокс», «молодежная»?

Ответа Похламков не расслышал, его заглушили вступившие в разговор Валькины ножницы. И заговорили они на таком профессиональном уровне, что Похламков специально придержал свои, чтобы дать клиентам послушать столь приятную речь. Работал мастер, высокий мастер!

Но что это: Валькин клиент внезапно побледнел и стал заваливаться набок, перевесившись через подлокотник. Валька, продолжая машинально лязгать ножницами, в испуге шарахнулся от кресла.

— Дурной, прысни на него одеколоном! — не растерялась Феня. — Видишь, замутило человека.

Валька все не мог прийти в себя, и Похламков, схватив пульверизатор, пустил в лицо парню струю одеколона.

Парень открыл глаза, потер лицо ладонями.

— Что-то нехорошо мне, — пробормотал смущенно.

— На воздух надо, — посоветовала Феня. — Пойдемте, помогу.

Ее опередил ожидавший своей очереди приятель заболевшего, подхватил того под локоть, увел на улицу, Феня вынесла для него стул.

В это время пришел один из постоянных клиентов Похламкова — обстоятельный, в годах уже мужчина, профессор строительного института. Обычно он заранее созванивался с Похламковым по телефону, а тут объявился без предупреждения.

— Самолет через два часа…

Спохватился, называется, собак кормить!

Похламкову оставалось работы еще минут на пятнадцать, устраивать гонки он не любил, потому счел возможным предложить:

— Может, к Валентину сядете, чтоб время не терять?

И поспешил заверить:

— Грамотно стал работать. Без скидки.

Валька благодарно хохотнул, а профессор, опускаясь в кресло, спел добродушно:

— Посмо-отрим, посмо-отрим.

Валька выложился по экстрапрограмме. Раньше всего жестом фокусника распахнул перед глазами профессора хрустящее облако простыни и, выдержав паузу, достаточную для того, чтобы профессор мог оценить всю первозданность облака, заботливо укутал в него высокочтимого клиента. Затем, этак же демонстративно похрустев накрахмаленной салфеткой, заправил ее поверх стянутых на шее концов простыни. После этого сварганил из ваты нечто похожее на сосиску и, предварительно напудрив шею, закрыл своей сосиской все лазейки, через которые могли во время стрижки проникнуть за воротник волосы.

Покончив с подготовкой клиента, приступил к подготовке инструментария: обдал пламенем спиртовки металлическую расческу, потом ножницы, затем поочередно все сменные головки от электрострижки.

Для полного сервиса не хватало интересной беседы, и он закричал восторженно:

— Нет, вы слыхали по радио, как наша «Сибирь» киевлян-то сделала?

— Увы, не болельщик, — виновато признался профессор.

Ах, не болельщик? Что же, бывает, на такие случаи у Вальки имелись в запасе другие темы.

— Без шляпы ходите? — заботливо поинтересовался он, чуть приглушив скороговорку ножниц.

— Да… Но как вы определили?

— Волосы от солнца жесткими сделались. Понимаете, солнце — оно ведь что…

Принялся развертывать печальную картину пагубного воздействия на волосы солнечных лучей. Похламков понимал, Валька затеял разговор с единственной целью — вызвать возражения, а там, коль скоро у собеседника возникнет охота поспорить, пусть себе развивает свою точку зрения. Однако профессор был, как видно, не расположен к спору, лекция пропала впустую.

Похламков тем временем постриг и побрил своего клиента, тот поблагодарил, расплатился и направился было к выходу, но Валька остановил, спросив с беспокойством:

— Вы кореши, что ли, с тем парнем? Ну, которому плохо стало?

— Дружим. А что?

— Так я, считай, закончил ему стрижку…

— Ва-аля, — одернул Похламков, — человек заболел!

— Я же ничего, — не унялся Валька, — пусть болеет, только…

— Ва-аля!

— Да не лезьте вы, Иван Федорович.

Профессор, уразумев, чего Валька добивается, посоветовал:

— Вы назовите сумму, какая причитается, и молодой человек, я не сомневаюсь, уплатит за своего приятеля.

— Ну, если об этом речь, — заторопился тот, — я готов, пожалуйста!

— Вот и прекрасно, — с усмешкой одобрил профессор, — вот и чудненько. Больной, здоровый — какое имеет значение? Главное, копейку не упустить.

Похламков счел долгом вступиться за воспитанника:

— Зеленый еще, — сказал профессору.

— А вы рекомендовали: грамотный.

— В работе — да, не отнимешь, а в жизни…

Они говорили так, словно Вальки здесь не было. Но Валька-то не мог сделать вида, будто не слышит.

— Всю дорогу этот план в голове, — забормотал пристыженно, — а без копейки плана не дашь.

Профессор подхватил все с той же усмешкой:

— Вот именно! Больной, здоровый — этим сыт не будешь, а копейка никогда в обиду не даст.

Скользнул взглядом по красным буквам.

— И бороться с копейкой в кармане куда как веселее.

— Сегодня только повесил, — опять вступился Похламков, тоже посмотрев на «вывесочку», — еще не прочувствовал.

Между тем клиент Похламкова достал кошелек:

— Сколько там с моего товарища?

Похламков не дал Вальке ответить:

— Ладно, чего уж, — сказал поспешно. — Поправится товарищ, пусть приходит, тогда и рассчитается.

Возвратилась с улицы Феня, сообщила Вальке:

— Очухался твой-то, просит позвать, как освободишься.

Валька смущенно покашлял:

— Хорошо, позовешь минут через пяток.

Он уже, можно считать, обиходил профессора — закончил стрижку и даже успел побрить, но теперь вновь взял ножницы, захлопотал вокруг головы, создавая видимость устранения каких-то шероховатостей, заметных лишь глазу мастера. Делалось это исключительно «для сервиса» — такое и Похламков практиковал, обслуживая особо уважаемых клиентов. Однако сейчас Вальке не усердствовать бы, не перебарщивать.

— Вас ждут, — сухо напомнил профессор. — Да и у меня минуты на счету.

Валька смолчал и, убрав ножницы, принялся распаковывать его, обметать салфеткой шею, уши, лицо. Похламков, изучивший вкусы давнего клиента, предупредил:

— На голову одеколон не нужен.

— Знаю, — отозвался Валька.

Заправил в расческу ваты, смочил водой, причесал профессора.

— Шипр, — подсказал Похламков, когда Валька потянулся к пульверизатору.

— Знаю, — снова буркнул тот.

Пустил распыленную струю одеколона на обвислые щеки, обдал слегка шею — те места, где проходил с бритвой. Взял после свежую салфетку, заботливо промакнул лицо. Делал все так, как в данном случае действовал бы и сам Похламков.

— Пудра не нужна, — не удержался он все же от очередной подсказки.

Валька лишь молча кивнул, еще раз прошелся по волосам расческой и склонился в полупоклоне, который перенял у него, Похламкова:

— Будьте здоровы!

Профессор вежливо поблагодарил, достал деньги:

— Что я вам должен?

Похламков видел: Валька растерялся. Не ждал этого вопроса. Да и Похламков удивился, привыкнув к тому, что профессор без лишних слов клал на тумбочку рубль и уходил, не ожидая сдачи, хотя действительная стоимость услуг редко переваливала за полтинник. Точно так поступали и некоторые другие посетители из числа постоянных похламковских клиентов, Валька не раз оказывался свидетелем этой немой сцены, и сейчас, как видно, надеялся на подобный же финал.

— Что я вам должен? — повторил профессор.

Вальке, коль такое дело, прибросить бы на счетах: согласно прейскуранту да и удовольствоваться этим, a ему, знать, обидным показалось упустить «законный» рубль.

— Спрашиваете, будто первый раз в жизни подстригаться сели, — выдал.

Сказано было на манер шутки, но все равно грубовато получилось, с явным намеком. Профессор тем не менее ответил спокойно:

— Вообще-то не впервые, но к будущему ударнику сел первый раз и таксу еще не изучил.

И-и, какой штучкой обернулся старик: не изучил! Что, Валька меньше выкладывался, чем обычно делал это он, Похламков? Или в мастерстве уступает?

— Так сколько с меня?

— Десять копеек, — ляпнул Валька, встряхивая с резким хлюпающим звуком простыню, только что снятую с профессора.

Профессор принял вызов:

— Все, Иван Федорович, потеряли вы клиента: oтныне буду иметь дело только с ударником.

Выложил на стол гривенник.

Подошла с половой щеткой в руках Феня, принялась заметать осыпавшиеся на пол волосы. Это послужило сигналом парню, ожидавшему своей очереди, он шагнул к освободившемуся креслу.

— Куда лезешь без приглашения? — накинулся Валька. — Видишь же, уборка не сделана!

Тот было опешил, но быстро нашелся:

— Извините, больше не имею времени ждать.

Протянул Вальке пятерку.

— Нет у меня сдачи, — рявкнул Валька. — Вон вся наличность — гривенник.

— Тогда скажите, сколько с меня, займу у товарища.

— Сорок пять копеек.

— Что, съели? — пульнул от двери профессор. — Вели бы себя смирно, как я, гривенник заплатили бы, а то лезете в кресло без приглашения…

— На самолет опоздаете! — крикнул вслед ему Валька и, когда уже захлопнулась дверь, выплеснул оставшиеся помои: — Чтоб тебе и правда опоздать, жмот несчастный, профессор кислых щей!

Парень усмехнулся, молча отсчитал деньги.

Посторонних в мастерской не осталось.

— Ну, отмочил сервис, спутник красоты! — выдохнул Похламков, разминая трясущимися пальцами папиросу.

— Только без этого, — заорал Валька, — без моралей!

Феня, занявшая после уборки свое обычное место у окна, замахала на них руками:

— Тише вы, клиенты идут!

Дверь приоткрылась, заглянула молодая женщина.

— Мальчик у меня, — проговорила неуверенно.

— Детская мастерская через два квартала, — отрезал Валька.

Дверь закрылась. Наступила тягостная тишина.

Похламков прикурил, сел в кресло, начал с преувеличенным вниманием разглядывать в зеркале собственное отображение. Феня поставила на колени всегдашнюю свою корзинку с мотком ниток и спицами. Валька послонялся некоторое время из угла в угол, потом открыл тумбочку, принялся выставлять полученные накануне флаконы с одеколоном.

— Провернуть пока операцию облагораживания, что ли? — сказал, ни к кому не обращаясь. — Все равно клиентов нет.

Облагораживание заключалось в том, что в одеколон добавлялось «для смягчения» определенное количество обыкновенной воды. Название нехитрому процессу придумал в свое время Похламков, он же преподал Вальке и технологию.

Как во всякой уважающей себя мастерской, у них имелся «зал ожидания» — небольшая прихожка, в которой с помощью ширмы был выгорожен закуток для Фениного хозяйства. В этом закутке они обычно и манипулировали с одеколоном. И Феня не только беспрепятственно пускала их туда, но частенько и помогала. Сейчас вдруг демонстративно загородила вход за ширму, переместившись вместе со стулом от окна.

— Не лезь сюда со своим жульничаньем, — заявила Вальке, — без тебя повернуться негде!

— Чего это с тобой сегодня? — оторопел он, — Иван Федорович, скажите ей!

Однако Похламков неожиданно для Вальки, а главное, для себя, поддержал Феню:

— Там и правда теснота, Валентин.

Валька растерянно остановился с флаконами в руках посреди комнаты.

— Что же я, на глазах у клиентов облагораживать его стану?

— Эх, Валька, Валька, — вздохнула жалостливо Феня, — тебе не одеколон — себя облагораживать в самый раз начинать.

— Знаешь что, — он шагнул к подоконнику, сгрудил на него флаконы, — знаешь, чья бы корова о благородстве мычала…

— Ну и что? Не отрицаю, принимала тебя пару раз. Но я женщина одинокая, мне мужская ласка даже по медицине полагается, а вот как ты от молодой жены ко мне?..

— Хватит! — не выдержал Похламков. — Грязь какая!

Повернулся к Вальке, кивнул на «вывесочку»:

— Сними!

— Чего вдруг помешала?

— Не вдруг. Все утро думаю. Зеленый ты еще для такого. Все мы зеленые.

— Я не лезу в ваши дела и вы…

— Не снимешь?

Шагнул к стене, с которой звали в будущее четко выписанные красные буквы. Валька метнулся к столу, схватил бритву.

— Только попробуйте!

Похламков молча сорвал дощечку, кинул к порогу. Куски стекла разлетелись со звоном в стороны. Тотчас Валька прыгнул с бритвой в руках на Похламкова, но удар по голове свалил его на пол. Был он настолько сильным, что Вальку отвезли в больницу.

Следователь выслушал повторный рассказ парикмахера, ни разу не перебив, только в конце спросил:

— Хотелось бы уточнить, чем вы его ударили?

Похламков вскинул плечи:

— Не помню. Что-то под руку попалось, я и хватил.

— А по какому месту пришелся удар?

— По голове…

— Это известно, я хочу уточнить другое: по какому именно месту на голове?

— Тоже не помню.

— У пострадавшего сильно разбит затылок…

— Да, теперь вспомнил: по затылку я его и шандарахнул.

— В связи с этим хотелось бы уточнить: пострадавший — что, бросился на вас задом?

— Н-нет.

— Почему же удар пришелся по затылку?

— Не знаю… Может, это он упал на затылок?

— «Не помню», «Не знаю»… А как вы в таком случае объясните вот это место из свидетельских показаний вашей уборщицы: «А когда он с бритвой кинулся, я испугалась, что зарежет нашего зава, и ударила по голове помойным ведром»?

Похламков спрятал глаза.

— Видимо, так и получилось.

— Зачем же пытались запутать следствие?

— Так если по совести, главная вина-то моя, вот и…

— Понятно. Только хотелось бы уточнить такую деталь: если бы уборщица не успела нанести удара, вы сами ударили бы пострадавшего?

— Обязательно и непременно!

— В целях самообороны, естественно?

Было похоже, следователь ждал подтверждения — такое давало, как догадался бы и ребенок, возможность оправдания не столько его самого, сколько теперь уже Фени: не ударь она, все равно ударил бы Похламков. Скажи он сейчас «Да» — и следствие будет прекращено, дело закрыто.

Следователь ждал от него «Да», но именно в теперешней ситуации, после всего, что произошло, Похламков не мог позволить себе солгать. Даже во спасение.

— Так я пишу: в целях самообороны, — склонился следователь над листом.

— Нет, нет, — возразил Похламков, — я его, стервеца, без всякой самообороны в тот момент вздул бы! Непременно!

Следователь поглядел на него внимательно.

— То есть?

— Понимаете, дурь над парнишкой верх взяла.

— Хотелось бы уточнить, что имеете в виду, какую конкретно дурь?

— Нечестность всяческую и хамство.

— Насчет хамства мне судить затруднительно, а что касается нечестности, то, насколько я уловил…

— Правильно уловили, я себя казню все эти дни, если надо — и по суду ответ готов держать.

— Н-да.

Следователь повертел в руках листы с показаниями Похламкова.

— Н-да… Вот ознакомьтесь и, если верно изложено, подпишите. Каждый лист.

Вышел из комнаты.

Похламков прочитал все до конца, в конце задержался, вернулся вспять, перечитал снова:

«Вопрос»: «В целях самообороны?» Ответ: «Да».

Похламков подумал вслух:

— Ас виду — сухарь сухарем. Как это он: давай, говорит, ab origine.

Занес перо, чтобы изобразить свою привычную витиеватую подпись, но вдруг, представив ее здесь, на этих строгих листах, чего-то устыдился и с ученической старательностью начал выводить: Пох-лам-ков.

…На крыльце прокуратуры поджидала Феня.

— Как там?

— Вроде бы обошлось.

И спросил в свою очередь:

— Была?

— Допустили в палату. Веселый уже. Мне, говорит, теперь поправиться — раз и два!

— Больше ничего не говорил?

— Стоющего ничего, а так вообще сказал, когда уходила: только через эту вывесочку, говорит, и понял кое-что.

Похламков усмехнулся, сказал в раздумье:

— Как и я…