Биллем Г. Вестстейн (Голландия). «МЫСЛЬ О ТЕБЕ УДАЛЯЕТСЯ, КАК РАЗЖАЛОВАННАЯ ПРИСЛУГА…» (1985)

«Мысль о тебе lt;…gt;» — последнее стихотворение из сборника «Урания» (1987). В сборнике, изданном по-английски, «То Urania» (1988), включившем авторские переводы Бродским собственных стихотворений, среди которых и «Мысль о тебе lt;…gt;», данное стихотворение появилось под названием «In Memoriam». Поскольку имени не названо, то остается неясным, по крайней мере — из названия, о ком вспоминается или чьей памяти посвящено стихотворение.

В нескольких своих книгах[264] Рикер указывает, что в письменном дискурсе вопрос референции к контексту всегда остается более или менее проблематичным. Будучи текстуальным, сам текст «деконтекстуализуется», хотя и может содержать некоторые характеристики (deictics, дейктики — непосредственные указатели), отсылающие к конкретному тексту. На основе этих характеристик читатель связывает текст с контекстом, соотносит его с ситуацией, внешней тексту.

Одним из принципиальных различий между нелитературным и литературным текстами является то, что нелитературный текст отсылает к уже данному контексту (мир, как «объективно» существующий, если так можно выразиться, во имя простоты), в то время как литературный текст создает либо в любом случае имеет возможность создать свой собственный контекст. Дейктики (непосредственные указатели) в литературном тексте (наречия времени и места, личные местоимения и т. д.) не отсылают к ситуации и лицам в реальном мире, а указывают на свою собственную ситуацию. Эта ситуация, сконструированная из лингвистического материала текста, в принципе не связана с «реальными» персонами и «реальными» временем и местом.

Различие на ситуационном уровне между нелитературными и литературными текстами вплотную соотносится с различными реальностями, репрезентируемыми обоими типами текстов. Если нелитературный текст отсылает к эмпирическому, настоящему миру, то литературный текст создает свою собственную реальность: вымышленный (фиктивный) мир, существующий автономно и связанный с реальным миром лишь вторично (интерпретировать характеристики вымышленного мира через мир реальный мы можем лишь в силу нашего знания и понимания последнего).

Последствием деконтекстуализации литературного текста становится то, что внутритекстовой отправитель не может быть автоматически идентифицирован с «реальным», внетекстовым отправителем, т. е. эмпирическим автором. Всякий нарративный (повествовательный) текст имеет собственного нарратора (повествователя), принадлежащего только данному конкретному тексту. Что касается поэтического дискурса, то эмпирический автор репрезентирован в тексте говорящим, манифестирующим себя зачастую в качестве «персоны» (лирического субъекта, лирического «я»). Стихотворение в целом является монологом такого субъекта, последний может считаться главным, обычно — единственным, участником ситуации. Что же касается данной ситуации, то существуют различные возможности — от присутствия двух участников в едином, определенном пространственно-временном континууме[265] до никак не обозначенного и эксплицитно не названного субъекта при отсутствии какого-либо пространственно-временного контекста[266]. Любое стихотворение имеет свой собственный субъект. Несмотря на то что лирические субъекты — манифестации поэта имеют тенденцию походить друг на друга, поэт может создать различные «маски», например, представляя исторические фигуры или мифологических героев в качестве говорящего. С другой стороны, маска становится слишком тонкой, когда стихотворение опирается на автобиографические факты.

Стихотворение «Мысль о тебе lt;…gt;» создает ситуацию, скорее обычную, даже вполне конвенциональную для лирической поэмы: говорящий обращается к адресату, который отсутствует в непосредственном окружении говорящего в момент его речи. Нам не дается никакой информации об этом окружении, таким образом, мы можем сказать, что отправная точка стихотворения («основная точка отсчета», по терминологии Т. Сильман[267]) — неопределенное место в неопределенное время. Эта отправная точка, фиксированная, но не определенная во времени и пространстве, не меняется по ходу стихотворения. Нет никакого временного интервала и никаких событий. Единственное реальное событие состоит в том, что говорящий адресуется к отсутствующему «ты», но, поскольку «ты» отсутствует, это обращение происходит исключительно в уме говорящего. Момент обращения совпадает с отправной точкой стихотворения. Все, что «происходит» в стихотворении, сконцентрировано в этом единственном моменте. Вместо реального сюжета развивается так называемый «лирический сюжет»[268], выражающийся в последовательности мыслей, желаний, воспоминаний и наблюдений говорящего. В этом лирическом сюжете, существующем только в уме говорящего, прошлое, настоящее и будущее сменяются.

В первых словах стихотворения — «мысль о тебе удаляется» — ситуация становится ясной: говорящий обращается к некоему «ты», чье отсутствие, в соответствии с поэтической конвенцией (а также, учитывая собственноручный перевод поэта, в соответствии с названием стихотворения), подразумевается. Отношения же между отправителем и адресатом выясняются, однако, лишь постепенно, по ходу стихотворения: сын думает о своей матери, которая (недавно) умерла. Семейные отношения сын — мать не указаны эксплицитно, а могут быть выведены из текста поэмы. Первый указатель находится в строках 7 и 8, где говорящий, припоминая высказывание от лица адресата-женщины (ты бы вставила), цитирует его в своих мыслях. Это высказывание содержит слова наша семья. Определяющими являются строки 11 и 12, где слова мать и сын появляются в эмоциональном выражении (восклицательный знак) говорящего. Еще более эмоциональная строка 18 повторяющимся умерла указывает на отсутствие матери среди живых.

Каким же образом развивается сюжет? Он начинается в настоящем, говорящий, обращаясь к «ты», сообщает, что мысль о ней постепенно исчезает. Для выражения мотива исчезновения мысли он использует два совершенно разных сравнения («как разжалованная прислуга», «как платформа с вывеской Вырица или Тарту»), отделенные друг от друга эмфатическим «нет!» в начале второй строки. Словом нет отрицается первое сравнение (обусловленное, возможно, ассоциацией, всплывающей у говорящего при мысли о «ты»), и заменяется это сопоставление другим сравнением (обусловленным другой ассоциацией). В то же время нет может быть прочитано и как отрицание содержащегося в 1-й строке утверждения: мысль о «тебе» вовсе не удаляется. Фактически все стихотворение, целиком посвященное памяти этого «ты», только подтверждает это. 3-я строка в определенном смысле — очередное отрицание 2-й строки. Вместо мысли о «тебе» и вместо конкретных образов ум говорящего занят смутными фигурами и неопределенными местами, не имеющими никакой истории. Несмотря на то что в данных строках глаголы имеют грамматическую форму настоящего времени и отражают то, что происходит «сейчас» в уме говорящего, их можно также прочесть в более широкой перспективе: смерть «тебя» (матери) создала вакуум, заполняющийся постепенно людьми и местами, с которыми у говорящего нет близких отношений. Это объясняет слово нет в начале третьей строки. Если бы поэт хотел сказать, что одна мысль подчинена другой, он использовал бы слово и.

В строках 5 и 6 говорящий производит два наблюдения, вытекающие из негативной ситуации, описанной в первых строках стихотворения. Он заключает, что ни он сам, ни «ты» не будут удостоены памятника: мать не остается в памяти сына, а тот окружен людьми, «не знающими друг друга». Второе наблюдение, о том, что «в наших венах недостаточно извести», антиципирует экспликацию семейных отношений, «наши вены» говорят о наследственной связи. Как уже сказано, семейные отношения между говорящим и «ты» разъясняются прямой речью от лица «ты» в строке 7.

Хотя наблюдение о невозможности стать памятником указывает в будущее, лирический сюжет, в цитации слов матери, уже умершей, совершает определенный скачок в прошлое. Сын помнит, что сказала его мать, когда они еще жили вместе: в семье не было важных людей. В своей реакции на припоминаемые слова матери сын возвращается в настоящее. Слово правильно можно объяснить двумя способами: сын согласен с матерью — это факт, что в семье не было великих фигур. Более того, это скорее удача, что их не было: для Невы была бы невыносимой необходимость отражать еще какие-либо памятники. Топографическое обозначение «невские струи» намекает на то, что городом семьи говорящего и, возможно, местом рождения сына и/или его матери является Петербург.

Если Петербург отказывается принять очередной памятник, как же может образ матери полностью сохраниться в памяти стареющего сына? В строках 11 и 12, оканчивающихся восклицательным знаком, отношения мать-сын становятся эксплицитными, и образ матери обретает несколько большую конкретность. В соответствии с ее собственным высказыванием, она — не известная личность, а «женщина с кастрюлями», что помещает ее в домашнюю среду. Такое домашнее окружение согласовывается с образом прислуги[269] из 1-й строки. Восклицательный знак — знак эмоциональной вовлеченности говорящего: хотя мысль о матери постепенно и удаляется, он помнит ее; в памяти всплывает пусть не цельный образ, но в любом случае отдельные детали (которых ему достаточно, чтобы ее вернуть). Этот контраст в стихотворении, растворяющийся образ, который тем не менее, благодаря отдельным памятным деталям, возвращается вновь, вызывая сильную эмоцию, уточняется в следующих строках. Вслед за обобщением, содержащим образ тающего снега (строки 13–14), и замечанием о неспособности мозговых клеток помнить вещи (размывание образа) говорящий вновь возвращается в прошлое, описывая свою мать, пудрящую щеку, чтобы выглядеть «неподвластной времени».

В последних строках мысли говорящего направлены к будущему, но одновременно выясняется и то, что случилось в (недавнем) прошлом: мать умерла. Эмоция крайне усиливается. Говорящему остается только бормотать про себя «умерла», прикрывая голову руками (скорбь, чувство вины, стыд, что так мало помнит о матери, стыд оттого, что плачет [сырую сетчатку, строка 19]) и защищаясь от взглядов прохожих в явно враждебных (рвут) и шумных (дребезжа) городах.

В лирическом сюжете, развивающемся в уме говорящего, можно найти некоторую информацию о двух протагонистах стихотворения: сыне и его матери. В прошлом семья жила в Петербурге; однако сын покинул свой родной город, отправившись в другие места. Новые впечатления от этих мест и живущих там людей вытеснили собой образ матери. Сообщение о том, что мать умерла (или, в любом случае, осознание, что она — видимо, сравнительно недавно — умерла), глубоко потрясает его. Его боль тем сильней, чем ярче он осознает, что не может удержать цельный образ матери и не сможет в будущем. Его память, в конце концов, довольно слаба, а памятник матери не воздвигнут.

Поскольку многие эмпирические факты, упоминаемые в стихотворении, соотносятся с таковыми из собственной жизни Бродского (написавшего стихотворение примерно через два года после смерти матери, которую он с момента эмиграции в Америку больше никогда не видел), то крайне соблазнительной и даже очевидной кажется возможность идентифицировать говорящего в стихотворении с самим Бродским и прочесть стихотворение как автобиографический текст. Но «деконтекстуализация» литературного текста не позволяет совершить такую идентификацию. Уже в силу того, что литературный текст создает свой собственный контекст, необходимо учитывать различие между внетекстовым автором и говорящим внутри текста, между подлинным миром и миром текста. Именно это различие приподнимает литературный текст над более автобиографическим-, делая чисто личное универсальным. В подлинном мире Бродский скорбел о смерти своей матери, в мире текста — это Сын, горюющий о смерти Матери, или, еще более обобщенно, — это человек, скорбящий о смерти другого, очень дорогого ему, человека и осознающий, что память об этом человеке безвозвратно исчезнет[270].

Отделенность друг от друга подлинного мира и мира текста (оба — автономны) не означает, что между ними нет никаких связей. Последний не может существовать без первого; читатель всегда будет связывать мир текста с подлинным миром, используя (свои знания про) подлинный мир для интерпретации определенных феноменов, событий, связей и ситуаций в мире текста.

Для интерпретации стихотворения «Мысль о тебе lt;…gt;» наиболее относящимися к делу аспектами внетекстового контекста являются, разумеется, жизнь Бродского и другие его произведения. Стихотворение «Мысль о тебе lt;…gt;» может быть прочитано как произведение о болезненной неадекватности памяти, но остается при этом также стихотворением Бродского в память о его матери. В этой связи нелишним будет сравнить текст стихотворения с эссе Бродского «Полторы комнаты» (1985), из сборника «Меньше единицы»[271], в котором Бродский вспоминает своих родителей и свою юность в родительском доме.

Как указывалось выше, сравнения в первых строчках стихотворения могли быть навеяны ассоциациями, возникающими у говорящего, когда он думает о матери. В эссе «Полторы комнаты» Бродский описывает свою мать как вечно штопающего одежду человека, чья обязанность заключается в уборке квартиры (когда подходит очередь их семьи, проживающей в коммуналке). «И это значило мытье полов в коридорах и на кухне, а также уборку в ванной и в сортире» (ME. С. 457). Более того, она великолепный повар. «Очень часто вспоминаю ее на кухне в переднике — лицо раскраснелось, и очки слегка запотели…» (ME. С. 429). Эта женщина — уборщица и повар — не свободна, она живет в «неволе», будучи «невольником» тирании (ME. С. 450). Это описание можно легко связать с негативным образом прислуги в 1-й строке стихотворения. Образ «матери и ее кастрюль» в строке 11 откликается эхом на умозрительную картину (С. 429) из сборника «Меньше единицы»: «И я не увижу отворяющуюся дверь (как с латкой или двумя огромными сковородками в руках она проделывала это? использовала их тяжесть, чтобы нажать на дверную ручку?) и ее, вплывающую в комнату с обедом, ужином, чаем, десертом».

Сравнение в строке 2 — платформа с вывесками «Вырица» (название населенного пункта недалеко от Петербурга) и «Тарту» (университетский город в Эстонии) — также можно связать с матерью на основе эссе «Полторы комнаты». Бродский пишет, что его мать родилась в Прибалтике. У него есть фотография, на которой мать — молодая женщина — запечатлена «на подножке вагона, кокетливо машущая рукой в лайковой перчатке» (ME. С. 469). Мысль о матери вызывает вспышки памяти о том, какой она была: первый, довольно негативный образ решительно вытеснен вторым.

Образы, ассоциации первых строк — неадекватны, в том смысле, что выносят на первый план лишь отдельные аспекты вспоминаемой личности. Это предвосхищает слова Бродского — далее в стихотворении — о неспособности сына помнить мать «целиком» и об общей неспособности мозговых клеток запоминать вещи. В эссе «Полторы комнаты», написанном в том же году (1985), что и стихотворение «Мысль о тебе lt;…gt;», Бродский развернуто обсуждает недостатки памяти. Процитировав несколько реплик, которые могли бы принадлежать его родителям, он пишет:

И еще — страницей дальше:

Перед этими размышлениями он сравнивал память с искусством: оба не создают образ целиком, а отбирают, имея «вкус к детали» (ME. С. 459).

То, что сказано о памяти или лишь слегка обозначено в стихотворении «Мысль о тебе lt;…gt;», можно рассматривать как продолжение рассуждений Бродского по поводу памяти в эссе «Полторы комнаты». Он считает память предателем; это можно отнести к чувству стыда или вины, выраженному образом сына, прикрывающего затылок руками в строке 17. «Все мы друг другу чужие» отзывается эхом в строке 3 — «не знающие друг друга». А рыбацкая сеть из эссе возникает в последнем — довольно протяженном — предложении стиха, где сетчатка оказывается сделанной «из грубой ткани». Слово сырую намекает о слезах, которые в контексте эссе «Полторы комнаты» обладают особенным смыслом. «Слезы не часто случались в нашем семействе», — пишет Бродский, добавляя к своему наблюдению слова матери: ««Прибереги свои слезы на более серьезный случай», — говорила она мне, когда я был маленький. И боюсь, что я преуспел в этом больше, чем она того желала» (ME. С. 451)[272]. То, что говорящий в поэме плачет, — свидетельство действительно сильной эмоции (еще одна причина, помимо стыда или вины, укрываться от посторонних глаз).

Замечание в строках 9—10 о том, что Неве не вынести отражение еще одной вещи, тоже можно прояснить с помощью книги «Меньше единицы». В эссе «Путеводитель по переименованному городу» Бродский пишет о доминирующей роли воды (Невы) в Петербурге.

В этом «урбанистическом нарциссизме» нет места памятникам людей.

«Мысль о тебе lt;…gt;» следует читать не только в контексте автобиографического письма Бродского, но и в контексте других его поэтических текстов[273]. Бродский написал довольно много стихотворений in memoriam — посвященных памяти великих- людей, в частности — любимых поэтов («Большая элегия Джону Донну», «Стихи на смерть Т.С. Элиота», «Йорк», посвященное Одену), так же как и людей неизвестных (во многих элегиях Бродского адресат обозначен лишь как «ты»; иногда, например, как в стихотворении «Памяти Т.Б.», нам известны лишь инициалы адресата). Многие из таких стихотворений содержат мотивы, появляющиеся и в стихотворении «Мысль о тебе lt;…gt;».

Предпочтения Бродского в стихах типа in memoriam имеют прямую связь с его основными темами. В своей книге, посвященной Бродскому[274], Валентина Полухина рассматривает тот факт, что смерть в его произведениях часто ассоциируется со временем и что «в оппозиции к ним мы находим веру, любовь, память, поэзию и язык». Последние — из названных — элементы и формируют «силу, способную противостоять времени»[275]. Понимание того, что стихотворение может рассматриваться как цитадель против времени, приходит из собственных высказываний Бродского о поэзии как важном хранителе и защитнике культуры. В одном из таких высказываний Бродский напрямую связывает поэзию, культуру и память:

«Акт любви» и «вспышка памяти» в стихотворении «Мысль о тебе lt;…gt;» намного более личные, чем в других стихотворениях Бродского, но и здесь, несмотря на свои недостатки, память оказывается способной вызвать мать и воздвигнуть для нее памятник (в языке). Сыновняя память слаба, он сознает, что может вызвать лишь детали материнского образа, включая какие-то из ее выражений. Такое метонимическое описание человека напоминает строки стихотворения «…и при слове «грядущее» из русского языка…» из сборника «Часть речи».

«Мысль о тебе lt;…gt;», представляя собой «стихотворение памяти» двоякого рода — и как сам по себе стихотворный «акт против смерти», и как стихотворение, возвращающее человека из мира мертвых[277], — содержит много характерных для Бродского слов и мотивов. Такие слова, как «памятник» (строка 6-я) и напрямую связанный с ним «мрамор» (отметим звуковой эквивалент с латинским — тетопат), встречаются достаточно часто, то же самое справедливо и для «снега» в комбинации со «смертью» (в отношении последнего мотива укажем, например, стихотворения в память о Джоне Донне и Т.С. Элиоте), а также и со «временем»[278]. Образ тающего снега может прочитываться как победа над холодом/смертью и в то же время — в сочетании с «мрамором для бедных» — как нечто непостоянное. С учетом этой двойственности смысла, как позитивного, так и негативного, образ великолепно вписывается в стихотворение, в котором поэт, с одной стороны, жалуется на слабость памяти и ее неспособность к созданию целостной картины человека, а с другой стороны, этот самый человек вызван в уме и отбит у прошлого.

Сочетания холода, смерти, памяти, памятника встречаются в поэзии Бродского часто. В последних строчках «Примечания к прогнозам погоды» эти мотивы связаны со словом «вакуум» («и где снежинки медленно кружатся, как пример поведения в вакууме»); в стихотворении «Памяти Клиффорда Брауна» находим помимо мотивов холода и льда еще и сетчатку (из парчовой ткани). В конце более раннего стихотворения «Большая элегия Джону Донну» (1965) есть образ прорванной ткани.

До сих пор анализ ориентировался конкретно на семантические аспекты стихотворения, обладающие, очевидно, большей важностью, чем формальные. Однако это, разумеется, не значит, что формальные аспекты не играют роли в стихотворении «Мысль о тебе lt;…gt;». Взять хотя бы специфические нюансы, создаваемые Бродским за счет использования своеобразных слов. Слегка архаическое «разжалованная» из 1-й строки как нельзя лучше подходит к матери, не вписавшейся в советское общество и продолжающей принадлежать дореволюционному периоду. Мать представлена прямой речью, но ее слова не относятся к разговорному языку. Однако нам встречается и коллоквиализм — в виде слова напоследок (строка 16-я), — используемый поэтом для описания того, как мать пудрится, и который намекает на язык матери, контрастирующий с такими высокопарными словами, как памятник и мрамор.

О фигуративности языка в стихотворении уже говорилось. Следует также отметить конкретизацию абстрактного слова мысль. Как нельзя лучше слабеющей памяти и скромному общественному положению умершей матери соответствуют сравнения с тающим снегом и мрамором для бедных. Персонификация происходит через вербальные формы, связанные со снегом (ссылаясь, строка 14), клетками мозга (неспособность вспомнить, строки 14–15) и городами {рвут, строка 19), косвенным образом увеличивая эмоциональное участие говорящего[280]. Сравнение из последней строки стихотворения — по своей структуре и особенно в своем звуковом аспекте (а — а — у / / а — а — у) — перекликается со сравнением из первой. Этот возврат от последней строки к первой в своей циркуляции — изначально негативный возврат. Города рвут сетчатку и гремят пустыми бутылками. Тем самым они вытесняют образ матери и «опустошают» память (вакуум), касающуюся ее.

Я уже отмечал, что в своей конструкции лирического сюжета «Мысль о тебе lt;…gt;» — последовательность утверждений, наблюдений, цитаций прямой речи, восклицаний и т. д. Эти быстрые смены форм лингвистической экспрессии в сочетании с различными окончаниями строк (иногда — восклицательный знак, иногда — анжамбеман) и предложениями, прерываемыми интерполяциями (строки 7–9; 13–16), могут быть признаны неким каноническим знаком, указывающим на то, как именно — вспышками памяти — говорящий вспоминает «фрагменты» образа своей матери. Эта фрагментарность подчеркивается метрической нерегулярностью, в которой — в лучшем случае — можно лишь уловить анапестический импульс. Риф- мическая схема регулярна (абба), но не приводит к строфической аранжировке, при которой четырехстрочные стансы формируют тематические единства. Эмоция достигает пика, и стихотворение заканчивается в минорном ключе. Сильная эмоция в строке 18, скрытая в повторении умерла, усиливается за счет экспрессивных повторов звуков а и у (а — у — а — а — у). В строке 19 негативный образ «иллюстрируется» повторением согласных г, р, с и m.

Перевод с английского Марии Константиновой