"Аргонавты вселенной (редакция 1939 года)" - читать интересную книгу автора (Владко Владимир Николаевич)

ЕГО ПЛАН

— Мальчик не хочет отходить от микрофона, Николай Петрович. Говорит: я еще могу подежурить. Так и поел, не отходя от микрофона. И вот опять сидит.

Сокол указал рукой на Василия. Рындин только отмахнулся:

— Пусть дежурит, это все-таки дает какую-то иллюзию помощи Борису. Когда я слышу этот голос, мне кажется, что Борис еще может вернуться. Словно бы какая-то связь с ним. Хотя я почти уверен, что это только иллюзия, но… мне думается: если Василий замолчит, то…

Он бессильно опустил голову. И столько страдания было в его словах, что Сокол не нашел ответа. Он молча надел скафандр и вышел: так или иначе, времени терять было нельзя. Наилучший способ забыть про горе — это работать. Сокол хорошо помнил это правило.

А работы было еще много. Правда, запасы инфрарадия были уже сделаны. Однако, ультразолота — потому что найденный Соколом металл был именно ультразолотом, — было еще мало. Геолог только начал приносить в ракету первые самородки.

Залежи ультразолота, как определил Сокол, были очень значительны. Скала, которая расселась от взрыва гранаты, раскрыла богатейшее гнездо. Словно кто нарочно приготовил здесь огромное количество самородков ультразолота. Гнездо это было длинное, оно исчезало дальше под скалой. Сокол собрал все самородки, оказавшиеся снаружи, и теперь готовил щель, чтобы подорвать скалу дальше. Тогда останется только собирать самородки, выбивая их из породы киркой или лопатой.

Василий сидел у окна каюты. Перед ним, прикрепленный к раме, висел микрофон. Вот уже шесть часов подряд юноша повторял свои призывы к Гуро. Слышал ли его охотник? Василий твердо верил в это. Иначе не могло быть. Он, Василий, поможет Гуро найти путь к ракете. И юноша не отходил от микрофона, он не хотел позволить никому занять его место,

— Товарищ Гуро уже привык к моему голосу. Не нужно, не нужно, я посижу еще, я выдержу, — отвечал он товарищам.

Николай Петрович хмуро работал, приводя в порядок склад для ультразолота. Старый академик механически, как машина, переставлял ящики, освобождал место, складывая первые самородки. Но все это он делал безжизненно, вяло, неэнергично.

Впервые за все время путешествия он упал духом. Он чувствовал это сам. И в то же время Рындин хорошо знал, что этого никак нельзя было показывать. Он старался быть бодрым, даже пробовал, силился шутить. Николай Петрович отвечал, когда к нему обращались, спрашивал о чем-то сам. Но это не был тот бодрый Рындин, который до сих пор заряжал всех верой и уверенностью в успехе. Потеря чудесного товарища и помощника, унесенного гигантской стрекозой, выбила Николая Петровича из колеи, сильно повлияла на него.

Он хотел, он горячо желал, чтобы Борис Гуро спасся. Самую мысль о его гибели Рындин отгонял от себя. Но он, всегда трезвый и вдумчивый, хорошо понимал, как мало шансов было за то, что им доведется еще раз увидеть Бориса. Он не останавливал Василия, он сам с надеждой прислушивался к его вызовам. Минутами он не менее горячо, чем Василий, верил, что Гуро слышит; верил, что охотник поспешает к ракетному кораблю в направлении, которое указывает ему радио. Но это было только минутами.

Вот и сейчас — как завидовал старый академик этому юноше с его неисчерпаемой верой в возвращение Гуро! Стоило лишь прислушаться, как произносит Василий эти слова, как смотрел он в окно на знакомый ему пейзаж. Василий верил в возвращение Гуро, что бы там ни было. Опять и опять он повторял:

— Мы поджидаем вас, товарищ Гуро. Спешите, потому что мы очень тревожимся за вас!..

В тысячный, в десятитысячный раз юноша повторял эти слова, а глаза его неотрывно следили через окно за близким горизонтом, на котором вырисовывались скалы ущелья. Он следил за каждым кустом, словно ожидая появления Гуро. Василий был уверен: вот еще минута, две, три — и Гуро выйдет из-за кустов. Ведь именно в этом направлении понесла его стрекоза. Только бы не помешали сумерки, только бы успеть до ночи. Счастье, что день на Венере такой длинный!..

Николай Петрович огорченно покачал головой: можно было лишь уважать в юноше такую любовь к товарищу, такую уверенность в его силах, в его благополучное возвращение. И опять он подумал: какая чудесная пора — юность! Как она горяча, как непоколебима! И как жаль, что он, Рындин, не может быть таким, как Василий. Он не может быть человеком одних эмоций. Он должен смотреть на вещи трезво. И, чтобы доказать это, он бросит сейчас это безнадежное ожидание, он пойдет в склады. Нужно работать, черт побери, нужно что-то делать, чтобы забыться, чтобы не стояла перед глазами дорогая и такая далекая фигура Бориса.

Рындин уже повернулся, чтобы выйти из каюты, как вдруг услышал за собою громкий возбужденный возглас Василия:

— Вот! Вон он! Идет!

Николай Петрович не успел ничего спросить, как Василий уже выскочил за двери. Слышно было, как быстро пробежал он по коридору. Затем стукнул внешний люк, и стало тихо.

Схватившись рукой за грудь, где бешено стучало сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть, Николай Петрович подошел к окну. Он боялся верить, чтобы не разочароваться. Ведь нет ничего горче, чем неожиданно разбитая радость!..

Вот он, близкий пейзаж ущелья. Ничего не видно. Может быть — это лишь почудилось Василию? Мальчик слишком долго сидел у окна, он утомился, он изнервничался вконец, ему примерещилось?.. А сердце все еще стучало, глаза асе еще всматривались в каждый куст, с горячим желанием увидеть знакомую фигуру.

— Нужно успокоиться. Я слишком волнуюсь, — подумал Николай Петрович. Но оторваться от окна он не мог. Ведь Василий видел, видел охотника, сумасшедший Василий побежал навстречу охотнику, даже не надев скафандра… он впервые не выполнил категорического приказа командира корабля. Но — что же он увидел? Ничего, ничего нет за окном…

И вдруг Николай Петрович без сил упал в кресло, стоявшее у окна. Ноги его дрожали, он радостно смеялся и чувствовал, как из глаз его бегут, смачивая усы, горячие слезы радости.

Там, далеко, где уже смеркалось, на высоком гребне ущелья, — он заметил наконец маленькую фигурку. Да, да, это был человек в скафандре, человек в шлеме, это был Гуро. Борис возвращается, это он, он идет к ракетному кораблю живой, он спасен!..

Слезы катились по щекам Николая Петровича — и он забывал вытирать их. Борис возвращается, летучий хищник не причинил ему вреда, Борис спасся… Да разве можно было сомневаться в этом? Разве Николай Петрович хотя бы на минуту терял веру в возвращение Бориса, такого отважного, такого смелого и решительного Бориса?

Однако — почему он шатается? Почему он не идет ровно? Он почти падает… Так утомился?..

Николай Петрович догадался: охотнику не хватает кислорода в его резервуарах. Он задыхается, задыхается Борис, уже совсем почти возвратившийся домой. Ужас, безумие — задохнуться за несколько сот метров от корабля, от товарищей!..

Вцепившись руками в раму окна, Рындин видел, как Гуро упал. Он упал на склоне и едва удержался, чтоб не покатиться вниз. По-видимому, он был почти в обмороке. Ноги его спотыкались, как у пьяного. Руки его цеплялись за камни. Вот он сел, опираясь руками о землю. Старается подняться… опять падает… его шлем качается сбоку на бок, словно у Гуро не хватает силы даже сидеть.

— Он задыхается, задыхается!.. Вадим! Василий!..

Снизу медленно (или, может быть, это только отсюда казалось, что медленно) поднимался к Гуро Василий. Юноша был без скафандра. Он спешил, он карабкался на крутой склон, чтобы сберечь время, не расходовать его на обходный путь, где не было так круто. А еще ниже поднимался вдогонку Василию Сокол — в скафандре и в шлеме.

Успеют ли они? Гуро задохнется, пока они приблизятся к нему и принесут его в ракету…

Гуро упал опять. Нет, поднимается. Опирается на руки. Голова его склонилась. Он уже не шел, он полз, полз на четвереньках к большой скале. Еще через полминуты он был возле нее, сел, оперся на нее спиной. Неверными движениями начал снимать с себя шлем. Что это значит?..

— Так, так, Борис! — прошептал Николай Петрович. — Даже углекислотный воздух Венеры будет сейчас лучше для вас, чем ядовитые газы внутри шлема…

От Василия до Гуро оставалась не больше, чем метров двести. Правда, эти двести метров приходились как раз на крутизну.

Гуро, наконец, снял шлем. Он положил его около себя и глубоко вдохнул воздух широко открытым ртом. Он видел приближавшуюся к нему помощь. Он обессиленно махнул рукой навстречу Василию. Казалось, он что-то хотел крикнуть, но видно было, что у него не хватает силы. Вот он поднялся, взял шлем в руку и опять двинулся вниз. Он все еще шатался, он хватался свободной рукой за скалу, но пошел.

Василий что-то кричал ему снизу, махал рукой. Гуро не отвечал.

— Скорее, скорее, Василий… — шептал Николай Петрович.

И вот Гуро опять упал. Его насыщенный углекислотой организм требовал свежего воздуха, требовал кислорода. Кислорода не было. Организм отказался работать. Гуро неподвижно лежал на скале. Голова его бессильно свесилась.

Еще мгновенье — и его безжизненное тело скатится вниз, на острые скалы, разобьется…

Николай Петрович до боли закусил губы.

— Да неужели же… неужели же…

Сокол нагонял Василия, уже наклонившегося над Гуро и пытавшегося поднять его. Вот Сокол взял неподвижное тело охотника за ноги, Василий за плечи. Они понесли его вниз к ракете.

Теперь Николай Петрович не смотрел больше в окно. Он устилал пол одеялом, приготовил подушку, чтобы было куда немедленно положить Гуро. Он принес в каюту запасной цилиндр с жидким кислородом, трубку, через которую кислород пойдет в рот, в легкие Гуро. Время от времени он выглядывал в окно — далеко ли еще?

Нет, они были совсем близко. Уже стемнело — быстро, как всегда на Венере. Теперь Николай Петрович видел в окно одни силуэты, больше ничего.

Стукнул наружный люк. Тяжелые шаги послышались в коридоре. Открылись внутренние двери.

— Скорей, скорей сюда! Я приготовил все!

Первым вошел Василий. Лицо его посинело, он тяжело, прерывисто и глубоко дышал, хватая воздух широко открытым ртом, как рыба, только что вытащенная из воды. Он нес на плечах Гуро.

— Сюда, сюда, на одеяло!

Голова Гуро безжизненно смотрела в потолок каюты. Закрытые глаза, сжатый рот — все это не предвещало ничего хорошего. Но Николай Петрович не терял зря времени. Он поднес к губам Бориса трубку от цилиндра с кислородом. Вставил ее в губы. И с радостью заметил, что губы едва заметно пошевелились.

Все еще тяжело дыша, Василий высоко поднял и опустил руки Гуро: он хорошо помнил, что именно делал когда-то Гуро возле почти мертвого тела Николая Петровича!

Грудь Гуро поднималась и опускалась в зависимости от широких и медленных движений Василия. Сокол стоял у цилиндра с кислородом и регулировал его. Николай Петрович стоял около, подавал трубку. Губы охотника неуверенно ловили струю кислорода, с легким шипением вытекавшую из трубки.

Так проходили минуты. Все молчали. Слышно было только тяжелое дыхание Василия и шипение струи кислорода. Наконец новый звук присоединился к этому.

Это впервые вздохнул Гуро. С лица его медленно сбегала зловещая синева. Глаза раскрылись и сейчас же опять закрылись. Что-то вроде улыбки появилось на его лице. Гуро жив, Гуро пришел в чувство, Гуро улыбался!..

Больше того, вот он сделал попытку сесть. Не раскрывая глаз, он напрягался, опирался руками о пол.

— Нет, нет, не нужно, Борис! — взволнованно сказал Николай Петрович.

Железный организм охотника оживал значительно быстрее, чем можно было надеяться. Через минуту Гуро сел, не обращая внимания на уговоры друзей. Рука его нашла холодную от волнения руку Василия, глаза его с любовью остановились на юноше.

Через силу выговаривая слова, Гуро сказал:

— Мальчуган мой… мы поквитались… ты спас меня…

Он утомленно умолк — и после паузы добавил:

— Если бы не ты… я не нашел бы… дороги назад.

Василий сконфуженно молчал, пожимая широкую руку охотника. Николай Петрович обнимал за плечи Сокола и шептал:

— Опять все вместе… опять!..

Опираясь на Василия, Гуро поднялся. Он, пошатываясь, подошел к столу, сел в кресло. Силы возвращались к нему с каждой минутой, с каждым новым вдыханием.

— Покурить хочется, — улыбаясь сказал он. — Почти целые сутки не курил… некогда было…

С двух сторон к нему придвинулись трубка и спички: трубку подавал Василий, спички — Сокол. Каждый хотел показать охотнику, как он рад его возвращению.

— Благодарю, благодарю, — с мягкой улыбкой ответил Гуро. — Честное слово, я и сам уже все могу. Впрочем, к тебе, Василий, у меня есть просьба. Дай мне листок бумаги… Да не очень маленький! И карандаш.

Он с наслаждением закурил. Голубоватый ароматный дым его трубки повис в воздухе. Николаю Петровичу казалось, что ничего и не случилось: вот сидит, как всегда спокойный, уверенный Борис Гуро, он курит свою трубку, от нее плывут душистые волны дыма… ничего и не случалось, не было никаких забот, никто никуда не исчезал, ни у кого не лились горячие слезы радости… Как привыкли все эти люди друг к другу, как сроднились они!.. Николай Петрович на минутку отдался этим мыслям. Было приятно почувствовать успокоение после всех треволнений, после всех тревог, которые заполнили эти тяжелые сутки.

А перед Гуро уже лежал большой лист бумаги. Василий сидел против охотника и смотрел на него влюбленными глазами. Гуро задумчиво взял в руки карандаш, повертел его в пальцах:

— Переходим к следующему пункту нашего порядка дня, — улыбнулся он. — Возникла у меня одна мысль, товарищи. — Он глубоко затянулся из трубки. — Как будто бы все у нас теперь в порядке. И инфрарадий мы нашли, и ультразолото. Не так ли, Вадим?

— Не только нашли, но уже и начали складывать его в ракету, — с гордостью ответил Сокол.

— Так. Можно сказать, не даром сражались со всякими страшилищами, не даром волновались за каждого из нас по очереди. Не хватает лишь юрских игуанодонов и археоптериксов.

Сокол пожал плечами:

— А вам, Борис, и с ними хотелось встретиться? Еще недостаточно с вас того, что успели повидать? С меня, по крайней мере, хватит!

Николай Петрович искренне рассмеялся:

— Опять заспорили! Вот теперь я вижу воочию, что все в порядке! Уж если Борис и Вадим опять начали грызться, я вполне уверен, что все напасти остались позади!

Гуро тем временем продолжал:

— Я думаю, нам пора уже подумать всем о возвращении на старую Землю. Что вы так смотрите на меня? Честное слово, я не сошел с ума. Так далеко дело не зашло. Я прекрасно помню, что наш корабль застрял в скалах, что у нас нет способов освободить его, и так далее. Об этом все мы немало говорили. Но у меня есть новая мысль.

— Возвратиться без ракеты?

— Нет, Вадим, нет, в ракете. Вот, прошу, посмотрите.

Карандаш в руке Гуро рисовал какую-то грубую карту, какой-то план. Все внимательно следили за ним, наклонив головы.

— Вот — наше ущелье, — говорил спокойно Гуро, попыхивая трубкой. — Оно тянется вот таким полукругом и заканчивается здесь нагромождением скал, видите? С другой же стороны оно делает еще два колена, вдоль него протекает небольшой ручей… Я думаю, так, километра за три от того места, где находимся мы с вами. И этот ручей вливается в большое озеро. Я могу нарисовать тут лишь край его, потому что озеро чересчур велико даже для твоего большого листа бумаги, Василий.

Карандаш Гуро начертил большой полукруг. Три пары глаз удивленно посмотрели на него: откуда он может все это знать? Но никто не высказал этой мысли. Неизвестно, заметил ли Гуро эти слегка недоверчивые взгляды, но он спокойно продолжал:

— Это еще не все. В это же самое озеро впадает большая бурная река. Очень интересно, знаете ли: ее русло параллельно нашему ущелью. Оно, это русло, тянется вот так…

Карандаш охотника начертил и русло.

— В этом месте, где начинается наше ущелье, реку отделяет от него только вот то нагромождение скал, возникшее там, я думаю, в результате землетрясения. Больше того, я имею основание думать, что наше ущелье, эта геологическая трещина, и было когда-то старым руслом вот этой реки. Только после землетрясения, нагромоздившего вон там скалы, пресекшие речке путь, — она повернула и потекла другим путем.

Рындин, до сих пор внимательно слушавший Гуро, вдруг положил руку на бумагу. Глаза его вопросительно смотрели на охотника:

— Борис, если все то, что вы рассказали нам и начертили на этой бумаге, верно…

— Все верно, до последней черточки, на этом плане, — улыбаясь, ответил Гуро.

— Тогда мы свободны! Тогда… — Николай Петрович не находил слов.

Василий, все еще ничего не понимая, удивленно посматривал на него.

— И я так думаю, Николай Петрович. Вот почему я решил рассказать вам все это, — весело подтвердил Гуро.

Рындин выхватил у него карандаш:

— Достаточно лишь уничтожить вот эту преграду, — он перечеркнул карандашом нарисованное Гуро нагромождение скал у вершины ущелья, — и вода из реки хлынет в ущелье. Она пойдет своим старым руслом, она наполнит наше ущелье, она вынесет нас отсюда, мы очутимся на озере и…

— И дадим старт нашей ракете, — закончил за него Гуро. — Именно так я и думал, Николай Петрович.

— Борис, вы необыкновенный человек. Я просто не знаю, до чего ж это прекрасно! Друг мой, разрешена последняя задача, стоявшая перед нами. Друзья мои, понимаете ли вы? Понимаете ли вы, что мы полетим? А?

Николай Петрович поворачивался ко всем по очереди. Глаза его сияли, с лица не сходила радостная улыбка. Старый академик забыл обо всех неприятных переживаниях, обо всем, что приключилось с путешественниками за последние дни, радовался и смеялся, как ребенок.

Гуро в последний раз затянулся из трубки и положил ее на стол.

— Ну, рад ты, мальчуган? — Спросил он Василия.

— Да разве ж вы не видите сами? — радостно ответил Василий, сжимая руку охотника.

— Одну минутку, Борис, — недоверчиво сказал Сокол, внимательно рассматривавший карту. — Я не понимаю лишь одного. Кажется, почти все время мы были вместе…

— Хорошо, что вы не забыли вот этого «почти», — заметил Гуро.

— Ни одной разведки мы не организовывали, — продолжал Сокол. — Откуда вы разузнали и об этом озере, и о реке, и о нагромождении больших скал у вершины нашего ущелья?. Разумеется, я очень рад был услышать обо всем этом. Но я человек практический и не понимаю, не представляю себе тех источников, которыми вы пользовались, рисуя этот план.

— А вы подумайте, Вадим, — усмехнулся Гуро.

Василий тоже задумался: действительно ведь — откуда Гуро мог разузнать обо всем этом? Даже Николай Петрович с сомнением посмотрел на охотника:

— Я надеюсь, вы не шутили, Борис? — встревоженно спросил он.

— Нет, нет, — весело возразил Гуро. — Я охотно объясню все. Только вот, может, Сокол догадается сам? Ну-ка, Вадим, докажите свою догадливость. Это же так просто, что нельзя не догадаться.

— Мне нечего доказывать. Я не знаю. Кажется, тут на Венере нет еще осведомительных агентств, где вы могли бы расспросить обо всем этом. И карт Венеры я в продаже еще не видел. Даже не уверен, что их успел тут кто-нибудь сделать до нашего прилета сюда…

Гуро громко засмеялся:

— Так, так. Я думаю, что вот эта карта, — он положил руку на свой план, — пока что первая. Так-таки и не знаете? Могу объяснить.

Он обвел насмешливым взглядом всех товарищей и сказал:

— Что ж, по-вашему, я понапрасну летал в когтях стрекозы? Мне все равно нечего было делать в воздухе. А когда человек свободен, он всегда ищет развлечения. Вот и я занялся тем, что разглядывал с птичьего… или, извините, стрекозиного полета, с высоты двухсот-трехсот метров, все, что было внизу. Кругозор, сами понимаете, у меня был более широкий, чем до этого. Ну, я и видел и ущелья, и скалы, и озеро, и реку. А из этого сделал, как вы видите, некоторые выводы…

Он лукаво усмехнулся и добавил:

— Не мог же я, в самом деле, не использовать такого чудесного наблюдательного пункта! Честное слово, это было бы злодеянием!..