"Аргонавты вселенной (редакция 1939 года)" - читать интересную книгу автора (Владко Владимир Николаевич)
ДНЕВНИК ВАСИЛИЯ РЫЖКО
…Почему я решил вести дневник?.. Не знаю и сам. Возможно, внешней причиной было вчерашнее замечание Николая Петровича. Оторвавшись на минутку от своих вычислений и протирая уставшие покрасневшие глаза, Николай Петрович сказал, вздохнув:
— А плохо, что мы не записываем наших замечательных впечатлений! Разумеется, приключений у нас немного. Значительно меньше, чем скажем, у пассажиров корабля, который плывет по земному океану. Однако, интересно было бы когда-нибудь прочитать… Одно дело — научные записи, и совсем другое — записи личные. Как вы думаете, Василий?
Он не ждал моего ответа и вновь углубился в свои вычисления. Вот уже третьи сутки он почти не спит, не отдыхает, отрываясь лишь на короткие минуты, чтобы поесть. И вместе с тем, Николай Петрович всеми способами старается сохранить у нас хорошее настроение. Например, он предложил нам устроить соревнования в стрельбе из электрического пистолета товарища Гуро. Победитель, дескать, получит звание лучшего стрелка ракеты и Венеры — поскольку, как уверяет Сокол, мы не встретим там людей, которые оспаривали бы у нас такое звание.
Однако, настроение наше не улучшается, хотя мы и не показываем этого перед Николаем Петровичем. Виновен, разумеется, проклятый метеорит. Да, тот самый метеорит, который пробил стену ракеты и изменил силой своего удара направление движения нашего корабля. Как это случилось? Как угораздило нас наскочить на этого небесного бродягу?
Ведь каждому известно, что такой случай во время межпланетного путешествия должен быть настолько исключительным, что опасность подобной встречи на практике не стоило даже принимать во внимание. Только такой предусмотрительный путешественник, как академик Рындин, мог решить взять с собой специальную «шкатулку скорой технической помощи» с приборами, на тот случай, если вдруг стену ракеты пробьет метеорит.
Мы разговаривали об этом проклятом метеорите с Соколом и с Гуро. Вот как шла наша беседа.
— Мне вспоминаются разговоры на земле перед нашим вылетом, — хмуро заметил Гуро, — когда чересчур заботливые люди пророчили нам неминуемую гибель от какого-нибудь метеорита. Вы помните, Вадим, как разбил таких болельщиков Николай Петрович в своем блестящем выступлении в Колонном зале?.. В особенности того человека, который выступал, как астроном, и говорил про множество метеоритов, ежесекундно выбрасываемых космосом навстречу Земле?
— Ну, да, — отозвался Сокол, — как же, помню. Такой сухопарый, в пенсне? Вот показать бы ему наш метеорит. Наш никелевый кусочек…
(Я забыл сказать, что, возвращаясь наружным коридором после исправления аварии, Гуро нашел метеорит: он упал недалеко от пробоины. Это было что-то похожее на большой камень неправильной формы, довольно тяжелый, как уверял нас Сокол.
— Откуда вы знаете, что он тяжелый? — спросил я. — Ведь метеорит у нас в ракете, как и все остальное, не весит ничего.
Сокол объяснил мне, что в обычных условиях метеорит был бы тяжелым, хотя бы потому, что он на 95 % состоял из смеси никеля и железа).
Итак, наш корабль ранен железоникелевым космическим снарядом… как будто этим можно утешиться! А зачем нам этот никель? Разве что для коллекции…
Скажем прямо — нам очень не посчастливилось. Наскочить на метеорит в космосе почти невозможно. По вычислению известного астронома Майера, даже в самых густых потоках метеоритов, так называемых Леонидах, — отдельные твердые частицы потока отдалены одна от другой, самое меньшее, на 110 километров.
Профессор Ньютон, известный знаток метеоритной астрономии, утверждает безапелляционно: «Каждый метеорит в потоке отдален от своего соседа по крайней мере на 500 километров».
В библиотеке нашей ракеты, в книжке профессора Оберта, одного из творцов первых ракетных кораблей, я нашел такие фразы:
«Ракета должна путешествовать по вселенной по крайней мере 540 лет, пока встретит хотя бы один метеорит. С этой точки зрения путешествие в межпланетном корабле, во всяком случае, менее опасно, чем, например, поездка в автомобиле. Американский теоретик профессор Годард вычислил даже, что возможность встречи ракеты с метеоритом во время путешествия Земля-Луна выражается отношением 1:100 миллионам».
Одна возможность из 100 миллионов! Один шанс из 100 миллионов — и этот шанс выпал на нашу долю. Разве не особенное «счастье»?
В конце концов, все это не было бы важно, если бы не изменение курса ракеты. Николай Петрович определил, что наш корабль, вследствие столкновения с метеоритом, слегка переменил курс — куда-то к внутренней орбите, к Солнцу. Если нарисовать полуэллипс, по которому мчится сейчас наша ракета, то теперь он закончится не там, где должен был закончиться. Он не сойдется с линией орбиты Венеры тогда, когда на точке соединения будет эта планета. Нет, наш полуэллипс повернул ближе к Солнцу и теперь должен подойти скорее к орбите Меркурия, чем к орбите Венеры.
Разумеется, тут нет еще ничего страшного, потому что мы всегда можем изменить курс, выправить его с помощью наших ракетных двигателей. Но чтобы сделать это, нужно сначала высчитать, какое именно получилось изменение курса, найти поправки, проверить — и лишь после этого поворачивать корабль. Ведь у нас слишком ограниченный запас взрывчатого материала, чтобы мы могли расходовать его на экспериментальные изменения курса.
Вот почему Николай Петрович уже третьи сутки сидит в навигаторской рубке и исчисляет потребное изменение нашего курса. Все мы занимаемся тем временем разнообразными делами. Сокол решился точно изучить химический состав метеорита — и, кажется, уже скоро закончит эту работу. Гуро рассказал мне несколько историй из своей охотничьей жизни — очень интересные истории. Какой это опытный, бывалый охотник! Действительно, с ним не пропадешь. Я дал себе слово научиться стрелять не хуже его и быть всегда таким же спокойным и выдержанным, как он.
Кроме того, я за трое суток еще лучше ознакомился с нашим кораблем и приборами. Теперь я смело могу сказать, что знаю ракету, — это чудесное творение Николая Петровича. Попробую сжато описать тут, как устроен наш корабль.
Гигантская блестящая сигара — больше тридцати метров в длину и в наиболее широкой своей части семи с половиной метров в поперечнике. К сигаре с обеих сторон прикреплено еще по одной сигарке, значительно меньшей, всего метров восемь в длину. На хвосте сигары плавники — три плавника такой формы, как у рыбы.
Сигара сделана из самого легкого сплава металлов — супермагния. Отшлифованный супермагний покрывает всю ракету. Это — наружный слой. Отшлифован он для того, чтобы уменьшить до минимума трение об атмосферу во время подъема и спуска. Под этим слоем идет слой резины и слой войлока. Это — тепловая изоляция, ибо во время полета через атмосферу и стратосферу ракета сильно нагревается. Кроме того, резина может пригодиться еще и в случае возможного падения на поверхность Венеры или на обратном пути, на поверхность Земли.
Такова внешняя оболочка ракеты. На расстоянии полуметра от нее идет внутренняя стенка ракеты. Внешняя оболочка и внутренняя стенка соединены крепкими переборками, как это бывает в морских кораблях и подводных лодках. Одна ракета как бы вставлена в другую, большую. Это — тоже предохранительное мероприятие на случай аварии, вроде той, которая произошла у нас во время неожиданной встречи с метеоритом. Представьте себе, что было бы, если бы Николай Петрович не предусмотрел внутренней стенки? Метеорит пробил бы ракету, из каюты сразу вышел бы весь решительно воздух, и мы просто бы задохнулись без него, даже не успев надеть скафандры. Страшно даже подумать про такую возможность… теперь в космосе летела бы мертвая, освещенная внутри ракета… и в ней холодные трупы путешественников… Нет, даже представить себе невозможно такой ужас!..
Так вот, за внутренней металлической стеной начинается, собственно, наше помещение. Кстати сказать, наши две каюты (общая и навигаторская) занимают очень мало места. Они расположены вверху (я употребляю это неточное выражение лишь потому, что с ним как-то удобнее описывать). Их соединяют двери, от которых ступеньки ведут к навигаторской рубке. Круглый люк в полу общей каюты ведет вниз, к помещению, где сложены наши запасы пищи, воды и сжатого воздуха. Под навигаторской рубкой — склад взрывчатых веществ для нашей будущей работы на Венере, инструментов, приборов. Рядом с ним — склад неприкосновенных запасов пищи.
 |
Еще ниже помещается наш машинный отдел. Там стоят машины, перерабатывающие испорченный воздух, забирая из него излишки углекислоты и других вредных газов и прибавляя новые порции кислорода. Там же помещается и наше энергетическое хозяйство. Оно заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее.
Все наши машины, все наше автоматическое оборудование — электрические. Электричество — душа нашего корабля. Но — где взять столько энергии, чтобы ее хватило на все время путешествия до Венеры и обратно, да еще на все время жизни на нашей соседке? Правда, у нас громадное количество аккумуляторов. Особенных миниатюрных аккумуляторов, изобретенных всего лишь несколько лет тому назад. Я думаю даже, что без этих миниатюр-аккумуляторов нельзя было бы построить так продуманно, хорошо и экономно всю нашу ракету. Но что это за аккумуляторы?
Известно, что аккумуляторы различаются по своей мощности, по величине своего электрического заряда. До сих пор человечество привыкло к неуклюжим, большим аккумуляторам старого типа. Они были очень неудобны, мощность их была ничтожной. И еще в начале нашего столетия академик Иоффе предвидел возможность создания аккумуляторов нового типа.
Представьте себе аккумулятор величиною со спичечную коробочку. А мощность его такова, что ом может питать своим электричеством машину в 25 лошадиных сил на протяжении ста часов! Невероятно, но — факт! Это — наши миниатюр-аккумуляторы. Целые шкафы с такими аккумуляторами стоят у нас внизу, в нашем машинном отделении. Точная установка автоматически выключает аккумулятор, как только он израсходует весь свой электрический заряд. А включает свежий. Итак, наши машины остановятся лишь тогда, когда истощится последний миниатюр-аккумулятор. А когда это будет? Ясно, что даже при условии гигантской мощности наших аккумуляторов их не хватило бы на все путешествие. Значит, их нужно заряжать. За счет чего? Где взять необходимую для этого энергию?
Взять горючее — бензин или керосин, или еще что-нибудь в этом роде, — чтобы двигать динамомашину? Но кроме собственного веса горючего и машин — а это немалая тяжесть, — нужно было бы учесть еще вес добавочного запаса сжатого воздуха для горения этих материалов. Без воздуха не будет гореть никакое топливо — разве лишь за исключением взрывчатых веществ.
И академик Рындин нашел надежный и верный способ получать новую и новую энергию на протяжении всего нашего путешествия, на время всего нашего пребывания в межпланетном пространстве. Это была мысль, гениальная по своей простоте и остроумию, ибо мы получаем нашу энергию просто из ничего, без каких бы то ни было затрат и усилий.
Человечество давно уже мечтало о двигателях, которые использовали бы для своей работы разницу температур: скажем, нижних холодных слоев океана и верхних — более теплых. Кое-какие опытные установки такого типа были даже построены. Но они не давали большого эффекта, так как разница температур между слоями воды не особенно велика. Однако установки работали.
Николай Петрович сказал:
— Кто мешает нам использовать громадную разницу температур на двух сторонах нашего корабля? Ведь одна его сторона, освещенная ярким и горячим солнечным сиянием, будет иметь температуру от 40 до 100° выше нуля. Она будет иметь эту температуру все время, ибо ни одно облачко не закроет нас от Солнца в продолжение всего времени путешествия. А другая сторона ракеты, теневая — наоборот, будет иметь температуру, близкую к абсолютному нулю, к температуре межпланетного пространства. Таким образом, во все время путешествия мы будем иметь громадную разницу температур на двух стенах ракеты, разницу, которая колеблется в пределах 200–300°. Ни одному конструктору на земле и не снилась такая разница. Вот где источник нашей энергии!
Он имел большое основание говорить так. Эта разница дает нам энергию ежеминутно. И энергия эта не стоит нам ни одной копейки, потому что вся она идет за счет Солнца, неустанно нагревающего ракету.
Внутри внешних стен нашего корабля проложена сложная система трубок, по которым переливается специально приготовленная жидкость с очень низкой температурой кипения, — собственно, даже не жидкость, а сжатые газы. Жидкость проходит по трубкам теневой стороны ракеты и, понятно, охлаждается до крайней степени. Потом она поступает в трубки освещенной стороны, нагретой Солнцем. И здесь она сразу начинает кипеть, испаряться. А эти трубки построены как котел. Пар, который бурно выделяется в них, движет нашу динамомашину.
А затем этот пар идет снова в трубки, которые пропускают его на теневую сторону. И тут пар под влиянием крайне низкой температуры снова сгущается, охлаждается. Потом снова на солнечную сторону — и так без конца. Разве не изобретательно? Разве не чудесное разрешение задачи? Ведь мы имеем даровой и постоянный источник электрической энергии!
Ясно, что аккумуляторы, которые только что истощились, немедленно же подключаются к динамомашине, и она снова заряжает их. Круг замкнут!
Какое счастье, что этот проклятый метеорит не повредил ни одной трубки с жидкостью! Вот тогда была бы действительно катастрофа, потому что мы остались бы без энергии…
Николай Петрович-как-то сказал:
— Наша система жидкости должна работать точнее, чем человеческое сердце. Вы знаете, Василий, человеческое сердце все же несколько отдыхает ночью, оно с меньшей силой гонит по жилам кровь, медленнее бьется. А машины наши должны работать одинаково. Когда останавливается сердце, человек умирает. Так придет конец и нашему существованию, если вдруг сдаст система жидкости и после этого мы истощим последний из наших миниатюр-аккумуляторов.
Действительно, от этой системы и связанных с нею миниатюр-аккумуляторов зависит полностью такие работы механизмов, движимых электричеством:
1) очищение воздуха и механическая вентиляция наших кают;
2) освещение и обогревание всех наших помещений;
3) действие всех вспомогательных механизмов — автоматических запоров, дверей, гамаков, буфетов, стола… все даже трудно перечислить;
4) действие аппаратов управления рулями нашего корабли и, наконец, —
5) автоматическое действие механизмов, которые беспрерывно подают, в случае надобности, взрывчатое вещество — прототротил — в камеры сгорания. Но об этом придется сказать особо.
Сначала мне страшно было даже представить себе, что тут же, за нашими спинами, за тонкой стеной общей каюты, — помещаются многотонные запасы прототротила, этого замечательного взрывчатого вещества неслыханной силы. Динамит, пироксилин, даже нитроглицерин — все это пустяки в сравнении с прототротилом. Это вещество было изготовлено всего два года тому назад в центральном химическом институте СССР, по заказу академика Рындина, специально для его мощных ракетных двигателей.
Как без системы циркулирующей жидкости и миниатюр-аккумуляторов нельзя было бы обеспечить наш корабль энергией и сконструировать все те безупречные механизмы, которые обслуживают нас, так без прототротила нельзя было бы вылететь на ракете на Венеру. Чтобы понять это, нужно немного подумать вот над чем.
Почему до сих пор не удавалось организовать полет во вселенную с пассажирами? Потому, что для этого нужно было невероятное количество взрывчатых веществ. Вот простой подсчет. Каждый пассажир — это не только его отдельный вес, а также и вес его пищи, который составляет в сутки около 600 граммов (как минимум). Представляете себе, какую массу продовольствия везет с собою ракета, которая должна лететь на Венеру и назад — приблизительно два с половиной года?..
А какую массу взрывчатых веществ должна сжечь такая ракета? В особенности, если принять во внимание, что ракета должна везти с собою взрывчатые вещества и для второго старта, с поверхности Венеры для возвращения на Землю. Если бы не было прототротила, конструкторы вынуждены были бы использовать порох или жидкий водород. Даже при жидком водороде полезный вес ракеты не превышал бы 1/20 части ее общего веса… Пять процентов общего веса… Одно это делало бы полет невозможным!
Прототротил сразу же изменил положение. Его страшная сила дала возможность свести мертвую часть общего веса к 2/3 — даже при необходимости иметь запас взрывчатого вещества на второй, обратный старт. Вот что такое прототротил!
Так вот, вся задняя часть нашего корабля — это огромный склад прототротила. Он размещен в таблетках, вложенных в длинные трубки. Пружинные механизмы передвигают таблетки вдоль трубок в камеры сгорания. Таких камер три: две в маленьких сигарах по сторонам ракеты и одна в середине самой ракеты, запасная. Обыкновенно работают две боковые камеры. Продукты взрыва прототротила вырываются из дюз (так называются длинные трубы, которые выводят эти продукты сгорания из камер в наружное пространство) и толкают камеру в стороны, противоположные отверстиям дюз. А это и есть желательное нам направление полета. Как видите, обыкновеннейший принцип ракеты.
А камеры, размещенные внутри маленьких сигар, в свою очередь, передают движение центральной части корабля. И получается, что наши боковые ракеты не толкают, а тянут вперед весь корабль. Это дает легкий, плавный ход. Вот для чего академик Рындин придумал эти две боковые сигары с ракетами.
Как управляют нашей ракетой? В атмосфере и стратосфере, если бы были возможность и время управлять, можно делать это при помощи плавников-стабилизаторов, устроенных на хвосте корабля. В безвоздушном пространстве стабилизаторы, понятно, уже ни к чему, они, может быть, понадобятся лишь тогда, когда корабль долетит до Венеры и попадет снова в густую атмосферу. В межпланетном же пространстве управляют ракетой другим способом.
Допустим, мы хотим повернуть направо. Если бы мы были в лодке, обыкновенной лодке на реке, мы сильнее нажали бы на левое весло — и лодка, подталкиваемая с левой стороны, повернула бы направо. То же самое можно делать и с ракетой. Мы хотим, повторяю, повернуть вправо, но уже не на лодке, а в ракете. Уменьшим порцию взрывчатых веществ в правой сигаре и, наоборот, увеличим порцию прототротила для левой сигары. И ракета, подчиняясь более сильным толчкам с левой стороны, немедленно повернет вправо. Очень просто, не так ли?
…Кончаю писать, потому что зовет Николай Петрович. Неужели же сейчас мы повернем, изменим курс?.. Это было бы чудесно!
…Несколько дней я не принимался за писание — было очень много важных дел. Зато теперь, когда жизнь на ракете вошла в нормальную колею, — хочу продолжить повествование. Николай Петрович сказал так:
— До сих пор, Василий, ваши обязанности не были точно определены. Хотя вы и делали кое-что, но были все-таки самым свободным из всех нас. Вот вам новое задание — записывать все, что относится к нашему путешествию. Когда-нибудь впоследствии, объединив ваш дневник с моими научными записями, мы получим интересный материал. Разве не так?
И он усмехнулся. Какая приятная, ласковая усмешка у нашего Николая Петровича! Глаза его прячутся где-то под мелкими морщинками и седыми бровями. И все лицо его такое родное, что ты готов сделать для него все-все! Но, однако, я уклонился от темы.
Так вот, прежде всего, о том, как мы выправили направление нашего полета. Николай Петрович не зря просидел столько дней за вычислениями. Он точно определил, что наша ракета отклонилась от правильного пути на несколько градусов внутрь своей полуэллиптической орбиты. Тут нельзя употребить выражения — на юг, на восток или запад, потому что мы не имеем стран света. Все время огромное, ослепительное Солнце заливает нас своими жгучими лучами слева, с одной стороны, ни на миг не изменяя своего положения на черном небе. Далеко позади мы видим старую Землю: она постепенно уменьшается и теперь уже превратилась в спокойную, голубую, яркую звезду.
Нет для нас ни полночного, ни полуденного неба, как бывает это на Земле. Повертывая зеркала к перископу, мы видим на небе любое созвездие с такой яркостью, с какой не доводилось их видеть ни одному земному астроному в самые лучшие, самые большие телескопы. Это вполне понятно: ведь нам не мешает земная атмосфера. И мы успели сделать множество интересных фотоснимков неба — я сам принимал в этом некоторое участие!
Зато есть у нас и враг, с которым на Земле не приходится встречаться — по крайней мере, так близко. Это — лучи Милликена, космические лучи, которые пронизывают почти все на своем пути и идут откуда-то из космической бездны.
С самого начала путешествия Сокол проводил наблюдения, измеряя интенсивность этого таинственного излучения и направление его потоков. Ведь еще и до сей поры наука не имеет точных сведений об его природе. И вот Соколу удалось установить, что сразу же после того, как ракета отлетела от Земли на расстояние 10–15 тысяч километров, космическое лучи приобрели большую и стойкую интенсивность. Сокол сказал:
— Образно выражаясь, мы летим среди ровного ливня этих излучений, который ни на минутку не ослабевает…
Да, в межпланетном пространстве все время льет дождь космических лучей. И никакой зонтик не может вполне защитить нас от этого дождя этого загадочного электрического ливня. Правда, наша ракета под слоем супермагния покрыта еще тонким слоем обработанного электричеством свинца. Николай Петрович предусмотрел опасность космических лучей. Этот свинцовый слой до известной степени защищает нас, однако далеко не полностью. Космическое излучение пронизывает его, пронизывает наши организмы, сильно их возбуждая.
Впервые мы почувствовали влияние этого ужасного излучения совсем неожиданно. Было это так.
Мы спокойно сидели после ужина. Гуро зажег свою трубку: он очень редко делает это, сберегая воздух. И мы все привыкли к его манере дважды в сутки, после обеда и после ужина, выкурить по трубке. К тому же и табак у Гуро очень хороший, он приятно пахнет. Одним словом, мы привыкли к этому, и никогда трубка Гуро никого не раздражала.
Но на этот раз, едва только синий дымок поплыл в воздухе, Сокол неожиданно закричал:
— Ко всем чертям ваш табак! Мне он осточертел! Не хочу!
Мы удивленно подняли на него глаза; это было так необычно, так странно… Однако это было лишь начало неожиданностей. Ибо всегда спокойный и выдержанный, готовый в каждом случае свести дело к шутке, Гуро на этот раз подскочил, поднял руку и угрожающе ответил:
— Если вы не хотите потерять ваши очки, прошу не задевать меня. Потому что — как ударю…
Он был очень страшен: глаза свирепо смотрели на бедного Сокола, челюсти сжались, огромный крепкий кулак готов был осуществить угрозу. Я смотрел на обоих, не веря своим глазам. И внезапно Сокол заплакал. Да, да, он заплакал горькими слезами, как ребенок. Ничего не слушая, он повторял:
— Меня оскорбляют… угрожают… меня оскорбляют…
Он положил голову на руки и горько рыдал. А Гуро стоял около него, большой и страшный, грозно подняв руку. Я взглянул с ужасом на Николая Петровича: что это, сумасшествие?..
Лицо Николая Петровича было очень серьезно и задумчиво. Наконец, он незаметно сделал мне знак, чтобы я не вмешивался: дескать, пусть успокоются сами. Затем он подошел ко мне и сказал:
— У каждого человека бывают такие моменты, когда на него изнутри нажимают, так сказать, впечатления от острых переживаний. Нужен какой-то клапан, чтобы это вышло наружу, освободило от себя человека. Мы чересчур напряженно работали все время. Это, кажется мне, бурная нервная реакция.
Но я заметил, что он говорил не очень уверенно. Тем временем Гуро наклонился к Соколу и крикнул раздраженно:
— Да разве я обещал вам слушать вашу болтовню и смотреть, как вы тут слезы проливаете, словно ребенок? Я сказал вам, чтобы вы меня не задевали! Вставайте, несчастный! Не прячьтесь за слезами. Вот я вам сейчас покажу!
Он схватил своей крепкой рукой лацкан пиджака Сокола. Вадим не сопротивлялся. Не поднимая головы, он продолжал плакать. А Гуро дергал его за лацкан, и тело Сокола болталось в воздухе как тряпичная кукла. Я не выдержал:
— Да что вы делаете, товарищ Гуро? Перестаньте! Это безумие!
Но Гуро пасмурно взглянул на меня и так же угрожающе ответил сквозь зубы:
— Молчи, юнец. У меня остается свободной еще одна рука. И ее вполне достаточно, чтобы заставить тебя не вмешиваться в чужие дела!
В отчаянии я бросился к Николаю Петровичу. Он стоял со странным выражением лица. Губы его шевелились и он, словно во сне, шептал:
— Разумеется, осилит Гуро. Пусть он победит!.. А впрочем… Посмотрим, может быть лучше, чтоб победил Сокол… Посмотрим, посмотрим…
Я схватил его за руку:
— Николай Петрович, что с вами, неужели вы… тоже…
Больше я не смог ничего сказать. Еще секунда, и я заплакал бы так же, как Сокол. Что-то удушливое подступало мне к горлу. Сумасшествие, сумасшествие!
Николай Петрович внимательно смотрел на меня. Его глаза прояснились. Очевидно, он с усилием овладел собой. Он посмотрел еще раз на Вадима и Бориса — и внезапно, проведя рукой по лбу, бросился к ним:
— Борис, оставьте Вадима!
Гуро словно не слышал.
— Борис, вы понимаете, что я вам говорю?
Гуро стеклянными, мертвыми глазами посмотрел на Николая Петровича. Он все еще держался рукой за пиджак Сокола.
— Немедленно оставьте Вадима, Борис! Я требую этого! Как вы смеете не выполнять моего распоряжения?
Гуро молчал. Я с испугом смотрел на него: так может вести себя только сумасшедший. Слезы подступали мне к горлу, я стиснул кулаки, чтобы не заплакать.
— Борис, я приказываю вам. Оставьте Вадима!
Рука Гуро медленно отпустила Сокола, который так и остался висеть в воздухе, в неестественной позе, положив голову на руку. Он не переставал плакать.
— Идите сюда, Борис! — голос Рындина приобрел необычайную для него властность. — Вы не имеете права дотрагиваться до Вадима. Я запрещаю вам, слышите!
— Слышу, — глухо ответил Гуро,
— Вы обещаете мне?
Молчание.
— Обещаете, Борис? — повторил Рындин настойчиво. И лишь тогда Гуро тихо и как-то мертвенно ответил:
— Обещаю.
Рындин оглянулся. Взгляд его остановился на циферблатах приборов, с которыми работал Сокол, изучая интенсивность космического излучении. Брови его сдвинулись. Быстрым движением он приблизился к приборам, несколько секунд сосредоточенно изучал положение стрелок. И резко обратился ко мне:
— Василий, вы все понимаете?
Он не верил, очевидно, и мне. Он боялся, что и я схожу с ума. Удерживая слезы, душившие меня, я ответил:
— Все, Николай Петрович. Я не знаю только, что это такое…
Тогда Рындин бросил еще один взгляд на циферблаты, на Гуро, который стоял в углу каюты, беззвучно разговаривая сам с собой, на Сокола, который все так же сидел в воздухе и горько плакал; потом он посмотрел в потолок, словно ища чего-то, какого-то ответа на неизвестный мне вопрос, — и, наконец, сделал мне решительный знак рукой:
— Пойдем, Василий. Нельзя терять ни минуты!
Мы быстро спустились с ним в склад. Николай Петрович открыл какой-то большой ящик, достал оттуда серые матовые рулоны из тонкого металла и сказал:
— Несите наверх в каюту. Быстрее, друг мой, быстрее!
И взяв два рулона сам, он потянул их следом за мной.
В каюте Сокол все еще плакал, а Гуро стоял в углу, ни на кого не глядя. Он и на самом деле как бы сошел с ума.
 |
По приказанию Николая Петровича, я развернул первый рулон и закрыл металлом всю боковую стену каюты. Затем поверх этого слоя я положил другой и третий. Серый матовый металл покрыл все. Николай Петрович прикрепил его винтами. Обратившись ко мне, он распорядился:
— Давайте сюда Сокола.
Как ребенка, мы перенесли Сокола к покрытой металлом стене, положив его совсем близко от нее. Затем Николай Петрович ласково обратился к Гуро:
— Борис, идите сюда!
Гуро свирепо взглянул в нашу сторону. Однако не исполнить просьбу Николая Петровича он не мог.
— Садитесь тут, поговорим.
Гуро сел. Через минуту он провел рукой по своей бритой голове, тряхнул ею, словно просыпаясь. Удивленно он обратился к Николаю Петровичу:
— Что такое? Я словно опьянел…
Почти в ту же секунду послышался и голос Сокола:
— Почему у меня лицо мокрое?.. Что случилось?..
Я, казалось мне, утратил от удивления способность говорить. Но вот прозвучал обеспокоенный голос Николая Петровича:
— Друзья мои, нужно быть осторожными. К счастью, на этот раз не случилось беды. Но…
Он на мгновенье замолк, провел рукой по своим седым волосам — и мне показалось, что его пальцы дрожали…
Николай Петрович продолжал:
— Наша ракета мало защищена от космических лучей. Пронизывая нас, эти лучи очень будоражат наши нервы. Как ни странно, ярче всего это проявилось на крепкой натуре Бориса и нервной — Вадима. Противоположности сошлись. Меньше это повлияло на молодой организм Василия и на мой старый. Снова противоположности… К счастью, повторяю, я нашел кое-какую защиту. Эти слои обработанного электричеством свинца, — он показал на металлическое укрытие стены, — значительно ослабляют влияние главного потока космических лучей. Как мы уже установили, интенсивный поток идет откуда-то с этой стороны. Свинцовые слои создают защиту, они дают тень. И лишь это спасает нас…
Несколько минут мы все молчали. Я со страхом думал: а что, если бы Николай Петрович не нашел этого способа защититься? Постепенно влияние космического излучения сделало бы из нас помешанных?.. И словно отвечая мне, Николай Петрович заговорил вновь:
— Очень прошу вас как можно больше времени быть под этой защитой, в тени от космического излучения. И если кто-нибудь заметит признаки возбуждения, немедленно прятаться сюда и извещать меня. Друзья мои, опасность слишком велика, чтобы можно было не обращать на нее внимания…
…В этот же день мы укрыли стену справа, откуда неслось к нам загадочное излучение, тремя слоями свинца, перенеся с нее все приборы. Этого было достаточно! Теперь я хорошо понимаю: наше спасение зависело только от того, что лучи неслись лишь с одной стороны. Нашу ракету словно освещало с правой стороны гигантским прожектором космического сияния.
На другой день Николай Петрович, вместе с Соколом, сделал карту нашего пути в межпланетном пространстве, обозначив на ней положение ракеты по отношению к главному потоку космических лучей. Как это нам пригодилось в дальнейшем! Ведь единственное, что помогало нам ориентироваться легко и без изучения положения звезд, — было направление главного потока космических лучей.
Вполне понятно, что именно при помощи этой карты Николаю Петровичу удалось относительно легко определить размер отклонения ракеты. Чтобы выправить его, нужно было повернуть ракету так, чтоб она слова летела в таком же положении к главному потоку космических лучей, как летела раньше. Сделать это было уже нетрудно. Несколько взрывов из боковых дюз — и ракета, легко повернувшись, взяла нужное направление.
Мы с Борисом Гуро заняты были несколько дней наблюдением Венеры — так приказал Николай Петрович, Он распорядился:
— На протяжении 36-ти часов нужно следить за малейшими изменениями облика очаровательной соседки нашей Земли. Прошу не сводить с нее глаз. Чередуйтесь у телескопа и следите неотрывно. Прошу вас, кроме того, отметить, если найдете где-нибудь голубоватое или розовое сияние.
Сам Николай Петрович не отрывался от наблюдений, относившихся к пути ракеты. После первого изменения курса нужно было все время следить за показаниями приборов, обозначавшими положение ракеты среди потока космических лучей. А Сокол в другой телескоп изучал поверхность Солнца — тоже по заданию Николая Петровича.
Я заглянул было в его телескоп. Жуткая и удивительная картина!
Разве это то спокойное, мягкое и ласковое Солнце, которое мы привыкли видеть с Земли?.. Ничего похожего. Бурлящий гигантский огненный диск. Он кипит, он выплевывает все время из себя длинные фонтаны ослепительного разноцветного пламени. Эти фонтаны поднимаются вверх, рассыпаются цветными лепестками, как удивительные гигантские цветы, и падают назад, в огненное море. На смену им взрываются новые и новые столбы пламени, покрывая странным блестящим фантастическим лесом золотистое светило. А вот вырывается вихрь раскаленного пара металлов и газов — и кажется, что золотая поверхность солнца раскрывается как разорванное кружево. Темное пятно неправильной формы надолго остается на блестящем круге — и что-то клокочет в кем, что-то свирепствует там, внутри, словно пытаясь выпрыгнуть из бездны. Однако, нечего и мечтать рассмотреть, что именно происходит в глубине солнечного пятна, которое медленно затягивается, закрывается, заливая сиянием пламени черную пропасть…
Сокол сделал много фотографий Солнца. Это будет необычайная коллекция, невиданная до сих пор на Земле. Он сказал мне:
— Даже если б мы и не нашли ничего на Венере, — этих наблюдений, фотографий и рулонов заснятой кинопленки достаточно было бы для того, чтобы оправдать наше путешествие. Вот увидите, как встретят их на Земле, когда мы возвратимся.
«Когда мы возвратимся»… Однако, мы еще и не думаем возвращаться, перед нами столько работы! Но я опять отклонился в сторону.
Красивое зрелище открывается в телескопе Сокола; но не менее чарующую картину наблюдаем в наш телескоп и мы с Гуро. Правда, тут нет таких ужасных огненных бурь, у нас все значительно спокойнее. Сейчас я попробую описать то, что мы видим уже вторые сутки.
В окуляре телескопа большой круг, словно затянутый густым черным бархатом. Он лежит неподвижно — и только. Далекие-далекие огненные искорки сияют в его густой глубине. Они словно спрятались, едва выглядывают, и лишь внимательно присмотревшись, видишь, что этот бархат уходит еще дальше, в невероятную глубину, далеко за разноцветные, крошечные искорки звезд. Но это, повторяю, только тогда, когда присмотришься. А так — бархат приближается. Он словно затягивает объектив телескопа. И на нем, на его глубоком черном фоне, как драгоценный, сверкающий камень — лежит Венера. Неподвижная и спокойная, она позволяет любоваться собою. Это уже не та вечерняя или утренняя яркая звезда, которую мы привыкли видеть на земном небосводе. Это большое светило, которое мы сейчас, к сожалению, видим освещенным далеко не полностью, а лишь как серп с большими и длинными рогами, направленными в сторону, противоположную Солнцу. Серп охватывает Венеру слева; мы видим ее всю, но большая ее часть не освещена, она светло-серого цвета.
Мы по очереди внимательно следим, как выглядит Венера. Николай Петрович заметил в начале наших наблюдений:
— Темная часть Венеры не менее интересна, чем сияющая. Прошу не забывать и о ней.
До сих пор мы не замечали на темной части ничего. Вся она совсем одинакового пепельного цвета. Ровная серая поверхность — и больше ничего. На светлой части планеты, на серпе, я заметил неопределенное движение. Казалось, что там плыли какие-то тени. Думаю, что это передвигаются большие массивы туч в атмосфере Венеры. Гуро тоже присоединился к моему предположению. Но кроме этого, в течение первых суток мы не заметили ничего интересного.
После ужина, вернувшись к телескопу и сменив Гуро, я снова припал глазом к окуляру, стараясь рассмотреть малейшие подробности. И почти в ту же минуту я удивленно протер себе глаза: может — это мерещится?.. Нет, не мерещится. Это факт!
На верхнем рожке Венеры возникло голубоватое сияние, — словно цветок из тончайших светлых лепестков расцвел на остром кончике рожка. Он колебался, он покачивался на черном фоне неба, словно боясь прикоснуться к пепельной поверхности темной части Венеры. Как зачарованный, наблюдал я дивное зрелище. Еще несколько секунд — и уже снова ничего нет. Сияние исчезло. Оно исчезло так же внезапно, как и возникло.
Я уже совсем было решил бежать рассказать о замечательном явлении, но вспомнил, что от телескопа нельзя отходить, если нет смены. Я был часовым на научном посту. И как хорошо, что я вспомнил об этом! Потому что через полминуты новое удивительное зрелище овладело моим вниманием.
Внизу и справа у края темной пепельной поверхности Венеры, диаметрально противоположно месту, где возникло и исчезло сияние, — появился свет. Сначала я заметил, будто под серым пеплом что-то закраснелось, как бывает это с костром, когда под пеплом остается жар. На серой поверхности возникло небольшое красное пятно. Оно светилось изнутри, словно просвечивая сквозь пепел. Вот оно стало ярче, расширилось. Словно красный огонь вспыхнул в центре пятна. Затем пятно уже не делалось ярче. Оставаясь все таким же, оно колыхалось, по нему пробегали темные и светлые отблески, как от пожара.
Не отрываясь от окуляра, я закричал:
— Николай Петрович! Николай Петрович, идите сюда!
— Что случилось? — услышал я возле себя голос Рындина.
— Смотрите!
Николай Петрович несколько минут смотрел в телескоп, не отрываясь. Потом он повернулся ко мне. Лицо его было задумчиво. Он пожал плечами:
— Не знаю, что и думать… До сих пор наука не имела сведений о таких явлениях. Похоже на то, что на поверхности Венеры происходит извержение вулкана. Мы видим это движение сквозь атмосферу планеты, сквозь тучи… Однако, — почему бы не проверить этого?
Николай Петрович позвал Сокола:
— Вадим, возьмите инфракрасный экран. Давайте его сюда. Так. Посмотрим, посмотрим. Я надеюсь, что на таком расстоянии он уже действует.
Я знал: инфракрасный экран дает возможность видеть вещи, которые отделены от наблюдателя водяным туманом или тучами. Но он действует лишь на небольшом расстоянии. С Земли например, Венеру наблюдать сквозь него было бы нельзя. Значит, Николай Петрович думает, что теперь, когда Венера была уже ближе к нам, экран будет действовать. Мы увидим, что именно светится под пеленою туч.
И вот Николай Петрович оторвался от наблюдений. Лицо его было смущено.
— Heт, — сказал он, — нет. К сожалению, ничего не получается и отсюда. Это тление стало лишь немного более ярким — и все. Василий, я остаюсь при моем первоначальном предположении. Мальчик мой, на вашу долю выпала честь быть первым человеком, которому удалось собственными глазами увидеть извержение вулкана на Венере!
…Мы часто горевали, что у нас нет возможности связаться с нашей старой Землей. Правда, дать о себе весточку мы можем. Николай Петрович предусмотрел и такую возможность.
У нас есть четыре маленьких ракеты-письмоносца, и эта маленькие приборы мы бережем как клад. По планам Николая Петровича, первую ракету-письмоносца мы должны отправить на Землю тогда, когда совсем приблизимся к Венере. Вторую мы пошлем к Земле после того, как очутимся на Венере. Третью — перед обратным вылетом и четвертую — из межпланетного пространства, по дороге к Земле. Эта последняя ракета перегонит нас и оповестит наших друзей на Земле о точном времени нашего прибытия.
Итак, до пуска первой ракеты-письмоносца остался еще день-два. Мы приближаемся к Венере. Первый этап нашего пути заканчивается. Венера сияет как никогда. Извержение вулкана закончилось — и пепельная поверхность темной части планеты вновь стала совсем ровной и одноцветной.
Я знаю, Николаю Петровичу давно уже хочется скорее послать на Землю ракету с извещением о нашем полете. Но — он человек суровой дисциплины. И терпеливо ждет того срока, в который выпуск ракеты предусмотрен по плану. А пока что мы разговариваем о разных вещах — и в особенности о связи с Землей.
Очень плохо, что мы не можем получить ни одного извещения с Земли. Вот оторвались от старухи — и все… Сами еще можем отослать домой письма. А оттуда — уж никак. Письмам трудненько было бы найти нас в межпланетном пространстве! Тут почтовых станций пока что не существует… И другие способы связи тоже, к сожалению, не действуют. Я имел как-то неосторожность сказать:
— Почему б нам не воспользоваться радио? Имели б мы с собой передатчик и приемник, установили б двухстороннюю связь с Землей — и все!
Я умолк, потому что заметил улыбки на лицах моих спутников. Что такое? Неужели я сказал какую-нибудь чепуху?.. Гуро спокойно ответил мне (он хорошо знал радио — это была его специальность в молодые годы):
— Приемник мы имеем. И небольшой передатчик. Это пригодится нам на Венере, если придется разойтись, разыскивая элементы. Но чтоб принять радиосигналы с Земли… — он покрутил головой.
— Почему? — удивился я. — Если есть приемник, то он примет. Факт! Радиоволны распространяются по эфиру, межпланетное пространство — тоже эфир. Почему же нам не принять передачу, скажем, из Москвы, со станции имени Коминтерна? Она, мне кажется, достаточно мощна.
Гуро спокойно выслушал меня и укоризненно покачал головой:
— Ай-яй-яй, Василий!.. А еще образованный юноша, а еще и ворошиловский стрелок… А про слой Хевисайда забыл?
Слой Хевисайда?.. Что-то знакомое. Но что именно — я никак не мог припомнить. Гуро продолжал:
— Ты забыл, Василий, что земная атмосфера покрыта слоем ионизированного воздуха, так называемым слоем Хевисайда. Этот слой почти полностью отражает от себя все радиоволны, возвращая их обратно на Землю. Чтобы пробить его радиосигналами, потребовался бы передатчик такой мощности, что для него не хватило бы энергии всех электростанций Земли.
Мы еще немножко поспорили. По-моему, можно найти способ пробить этот силой. Правда, я еще не придумал такого способа. Но — разве есть пределы человеческой изобретательности? Гуро был вынужден согласиться со мной, что недалеко то время, когда наша советская наука откроет способ пробить этот слой, мешающий нам связаться с Землею по радио. На этом мы и окончили разговор, еще раз погоревав, что такого способа еще не изобретено.
Так как я очень интересовался нашим приемником, Гуро согласился показать его мне. Кстати сказать, неплохо было бы попробовать и работу передатчика в условиях космического пространства, где свободно гуляют различные нежелательные незнакомцы вроде космических лучей и тому подобного. А может быть, передатчик и вовсе не работает под влиянием этих космических лучей?..
Сказано — сделано. Мы с Гуро достали передатчик и приемник. Гуро пошел с передатчиком в навигаторскую рубку — подавать оттуда сигналы. Я остался в общей каюте с приемником.
Через десять минут пришлось признать, что наши опасения подтвердились. Передатчик работал очень плохо. Очевидно, космические лучи вредно влияли на его работу. Оставаясь на расстоянии всего шести-семи метров от передатчика, я едва принимал в наушниках сигналы, которые посылал Гуро. А между тем, в нормальных условиях передатчик обеспечивал связь на расстоянии до тысячи километров.
Покрутив еще несколько минут ручку настройки, я хотел уже совсем оставить это неблагодарное дело и выключить приемник. Но Гуро продолжал подавать сигналы. Я едва-едва разбирал его слова, чуть слышно звеневшие в наушниках:
— Алло… Алло… говорит… говорит… слушайте… слушайте… раз-два-три-четыре-пять… слушайте… слушайте…
Его голос то совсем исчезал, то, наоборот, усиливался.
— Слушайте… слушайте… говорит… ракета… слушайте, слушайте, ракета… слушайте, слушайте, ракета… слушайте, говорит Земля, слушайте, слушайте… ракета Рындина, слушайте нас…
Что за шутки? Почему Гуро говорит так, будто бы он не с нами вместе, не в ракете. И еще — почему передатчик внезапно начал так изменять его голос? Это просто странно, это совсем не его голос…
— Слушайте, слушайте, ракета Рындина! Говорит Земля, говорит Земля. Алло, говорит Земля…
Может быть, я сошел с ума? Может, это какое-нибудь новое возбуждающее влияние страшных космических лучей?..
Ведь это не голос Гуро, это… это — Земля!
— Василий, что с вами? Вы побледнели! Стали на себя не похожи!
Это подошел ко мне встревоженный Николай Петрович. Не отвечая ни одного слова, я включил вторую пару наушников и подал ему. Николай Петрович удивленно взглянул на меня, но надел наушники. Я с опасением смотрел на него: может быть, мне все примерещилось, может, это и в самом деле проделки космических лучей… ведь это не может быть Земля, ведь слой Хевисайда…
Но вот выражение безграничного удивления появилось и на лице Николая Петровича. Обеими руками он плотно прижал наушники к ушам. Он слушал. Значит, мне не мерещится? Потому что я и далее слышал:
— Говорит Земля, говорит Земля! Слушайте нас, ракета Рындина, слушайте нас. Очень тревожимся за ваше положение. Самые мощные телескопы давно потеряли вас из поля зрения. Опасаемся, что ракета изменила направление. Проверьте направление полета, проверьте. Посылайте немедленно ракету-письмоносца с извещениями. Алло, говорит Земля с помощью антенны-стратостата. Алло, говорит Земля. Слушайте нас, ракета Рындина…
Это сообщение повторялось снова и снова. Ведь на Земле не знали, услышали ли мы его. Они повторяли все время то же самое. А мы слушали, как зачарованные, голос старой Земли, не имея сил оторваться от наушников…
— Что вы слушаете? Ведь я уже выключил передатчик! — удивленно сказал Гуро, появившись в каюте.
Николай Петрович решительным жестом сбросил со своей головы наушники и протянул их Борису. Глаза Гуро полезли на лоб. Он замер, как статуя, прислушиваясь к голосу Земли. А Николай Петрович уже распоряжался:
— Вадим, сюда. Василий, слушайте дальше. Может быть, они передадут еще что-нибудь. Борис, достаточно. За работу! Немедленно отправляем ракету-письмоносца. Вадим, готовьте письма. Через полчаса выпустим ракету.
До чего ж это приятно — слушать далекий голос с родной Земли, из родного советского отечества!.. Победили, победили, пробили слой Хевисайда! Голос в наушниках повторял то же самое сообщение. Однако, в спокойном, четком голосе диктора иногда слышалась тревога. Они говорят, что самые мощные телескопы потеряли нас из поля зрения… это, вероятно, в связи с тем, что метеорит сбил нас тогда с пути… дорогой диктор! Если бы ты знал, с каким наслаждением мы слушаем тебя тут, в межпланетном пространстве, приближаясь к Венере!
Николай Петрович и Гуро внесли в каюту небольшую ракету-письмоносца. Это была блестящая металлическая сигарка с отверстием на длинном узком хвосте. Гуро открутил винты на ее боку. Открылись маленькие дверцы, за которыми видна была шкатулка. Николай Петрович тем временем проверил механизм ракеты, расправляя маленькие металлические крылья на толстой части сигарки.
Вадим принес заклеенную и перевязанную пачку бумаги. Это были заранее приготовленные письма и сообщения для Земли. И тут я вспомнил.
— Николай Петрович, позвольте мне… — обратился я к Рындину.
— Что такое?
— Позвольте мне положить туда маленькое письмецо… к матери, чтоб она совсем успокоилась…
— Мягкая усмешка осветила лицо Николая Петровича:
— Хорошо. Пишите, только скорей. А я пока что проверю расчеты направления.
— Да мне всего несколько строк.
Вот что я написал:
— «Дорогие мои мать и сестра! Все хорошо, не беспокойтесь, мы тут с Николаем Петровичем не пропадем. Передайте ребятам, что я привезу им с Венеры подарки, каких они никогда не видели. Особый привет передайте Марусе, пусть она не забывает меня. Мы скоро возвратимся. Путешествие идет прекрасно. Приближаемся к Венере. Крепко целую. Ваш Василий Рыжко».
Письмо мое было положено вместе с большим пакетом. Гуро снова завинтил крышку. Ракета была готова к полету.
— Борис, к скафандру! — прозвучал голос Николая Петровича, уже надевавшего скафандр.
Через несколько минут они вместе вышли через люк, вынося с собою ракету. А еще через несколько минут мы почувствовали едва заметный толчок: это оторвалась ракета-письмоносец и полетела на Землю…
С полчаса мы еще видели в телескопы маленькую блестящую звездочку, которая быстро удалялась от нас. Письма летели к Земле. Там, влетев в самые разреженные слои стратосферы, ракета автоматически выпустит из себя парашют и медленно опустится на Землю. Наш письмоносец не может не достигнуть цели, потому что Земля все равно притянет его к себе, если бы даже он пролетал лишь около нее, отклонившись в сторону.
Но вот исчезла наша звездочка. И лишь приемник на столе напоминал про неожиданное удивительное событие, которое произошло с нами сегодня. Да в наушниках все еще звучал голос, передававший те же самые сообщения. И хотя диктор не говорил ни одного нового слова, повторяя все время то же самое, — мы с наслаждением слушали его голос, ставший уже знакомым нам, ждали знакомых интонаций. Милый, дорогой голос старой Земли!
Уже ложась спать, я спросил у Гуро:
— Товарищ Гуро, скажите, пожалуйста, как вы выпускали ракету-письмоносца? И еще одно — как вы сами не оторвались от нашего корабля? Ведь можно было и того… остаться где-то там, в пространстве…
По его голосу я уже чувствовал, что Гуро улыбается…
— Ну, вышли с ракетой из наружного люка. Понимаешь, это было довольно легко, потому что ракета ничего не весила. Положили ее там…
Сокол насмешливо заметил:
— В свете предыдущих сообщений, не совсем понимаю. Как можно было положить ее, когда она ничего не весила?
— Хм… мы не то чтоб прямо положили, а я прижал ее к стенке корабля, а Николай Петрович слегка поправил направление, включил мотор, и она полетела от нас… назад, в обратном от нашего корабля направлении. Вот и все.
Он помолчал. Затем добавил:
— А знаешь ли, Василий, мне немножко нехорошо стало, когда эта ракетка толкнула меня облаком газа, вырвавшегося из ее дюзы… Кстати сказать, это и есть ответ на второй твой вопрос. Понимаешь, я пошатнулся, меня оттолкнуло от корабля. И я почувствовал, что понемногу отдаляюсь от него. Ну, словно бы кто-нибудь меня оттаскивал от него. И не падаю, а понемножку отплываю… и ухватиться не за что, плыть не поплывешь. Потому что это же тебе не вода, а эфир… Это было страшно! Правда, мы вышли из люка привязанными, и меня скреплял с ракетой крепкий тонкий трос. Итак, отнести далеко от ракеты меня не могло. Однако, одно дело рассудок, а другое — ощущение. Никогда, должно быть, я этого не забуду!..
Странно: Сокол не ответил какой-нибудь шуткой или шпилькой. Он просто и открыто сказал;
— Мне тоже кажется, что это страшно. Вот представляю себе, будто бы я там, снаружи. Что-то толкнуло меня… и оборвался почему-нибудь этот трос…
— Этого не может быть. Ведь это конструкция Николая Петровича, проверенная им, — заметил я.
— Не в том дело. Я уверен, что трос не оборвется. Но — допустим, что он оборвался. И вот, человек в скафандре отдаляется и отдаляется от корабля, падает в холодную черную бездну… без малейшей надежды спастись…
Это было и вправду страшно. Одинокий человек в бескрайном холодном и темном пространстве… Фу, даже пот выступил на лбу! Нет, лучше думать о чем-нибудь другом… И я громко спросил у Гуро:
— Товарищ Гуро, а как же ваш слой Хевисайда?
Гуро сделал вид, будто он спит и не слышит. Однако мне помог Сокол, который едко сказал:
— Разумеется, мы с вами, Василий, этого не знаем, ведь мы не радиоспециалисты. Мы слой Хевисайда пробить не можем. Для этого потребовалось бы слишком много энергии. Но вот голос с Земли услышали. Странно как это получилось?..
Гуро молчал.
— А что они сказали про антенну? — снова опросил Сокол.
— Сказали: «передаем с помощью антенны-стратостата».
— Хм… как же оно так? Борис, вы не знаете?
Только теперь Гуро отозвался, убедившись, вероятно, что разговора все равно не избежать:
— Просто взяли, запустили вверх большие стратостаты, один за другим, ступенями. На общую высоту, скажем, километров в восемьдесят-сто. И верхний стратостат очутился над слоем Хевисайда…
— Ну?
— А этот верхний стратостат, вероятно, соединен проволокой последовательно со всеми остальными и, наконец, с Землей. И по этой проволоке, наверно, к верхнему стратостату идут радиоволны. Понимаете, по проволоке? А уж с верхнего стратостата, который находится над слоем Хевисайда, радиоволны отрываются от антенны и несутся во все стороны… в том числе и сюда к нам.
Сокол подмигнул мне:
— И, выходит, энергии хватило? Не пришлось собирать ее со всех электростанций Земли?
Гуро не счел нужным отвечать на такой издевательский вопрос. Он промолчал.
Молчал и я. Ведь вышло именно так, как должно было выйти. Большевики и не такие трудности преодолевали. Просто, до сих пор не было большой нужды пробивать этот слой. А вот возникла надобность связаться с нами, связаться с межпланетным пространством, — и проблема разрешена. Потому что такая была поставлена перед учеными задача. Когда советская наука должна что-нибудь сделать, — она не останавливается ни перед чем. Слой Хевисайда? Что ж? Запустить десяток стратостатов ступенями — и нет этого слоя. Он сам по себе, а мы сами по себе. Вот и все. Должно быть, комсомольцы изобрели этот способ. И стратостаты, должно быть, комсомольцы запускали.
…А утром мы услышали веселый голос Николая Петровича:
— Довольно спать, будет, друзья мои! Вот она, наша красавица! Вот наша Венера! Можете по очереди подходить к телескопу, смотреть в него. Я установил инфракрасный экран — и теперь он действует. Правда, до четкой работы еще очень далеко, но видно какой-то большой океан. А впрочем, зачем сейчас этот экран, если цель нашего путешествия видна просто в окно навигаторской рубки? Пойдемте, пойдемте! Аргонавты вселенной, первый этап нашего путешествия по волнам неведомого океана космоса заканчивается!
Аргонавты — то есть мы, наспех оделись и поспешили в навигаторскую. В большом окне прямо перед нами, как застывшая, стояла Венера. Однако, разве мы, даже мы видели ее когда-нибудь такой?.. Гигантский диск стоял перед нашими глазами. Почти третья часть его сияла белым светом, словно покрытая сплошной снеговой тучей. Это — слева. Две трети диска были другого цвета. Похоже было, что там нависли неровные и густые темные тучи, передвигавшиеся снизу вверх. В условиях Венеры это означало, что тучи передвигаются с юга на север.
Сплошной поток туч, сплошная пелена глухого, непроницаемого для человеческого глаза тумана закрывала таинственную планету. Что таят под собой эти тучи?..
Я подошел к инфракрасному экрану, который должен был открыть поверхность Венеры моим глазам так, как если бы она не была закрыта этими тучами. Нет, Николай Петрович был прав. Экран, правда, действовал, но это было еще не то, что я надеялся увидеть. Пелена туч на экране превратилась в легкий туман, который окутывал планету. Были видны большие темные пятна. Одно из них занимало почти половину Венеры. Вероятно, о нем и думал Николай Петрович, говоря про океан. Океан на Венере!
Однако, нечего было и думать увидеть что-нибудь такое, что сказало бы мне о жизни или о растительности на Венере. Для этого мы были еще слишком далеко. Жаль, жаль! Какие чудовища, какие удивительные твари существуют на поверхности Венеры под таинственной завесой этого тумана?.. И невольно перед моими глазами проходили образы жутких чудовищ, о которых мы так много разговаривали с Соколом здесь, в ракете, про которых я много слышал еще и на Земле, к встречам с которыми готовился бесстрашный Борис Гуро. Игуанодоны, бронтозавры, птеродактили… археоптериксы… Ах, хоть бы на несколько минут заглянуть туда, хотя бы только одним глазком!..
Но еще слишком далеко. Передвигаются плотным покровом густые белые тучи, не оставляя ни одного просвета… И напрасно мы стараемся увидеть что-нибудь на инфракрасном экране, кроме огромных пятен, кроме великого океана Венеры…
Наша ракета мчится. Сколько ж еще осталось до Венеры?
Николай Петрович смотрел на приборы. Взял карандаш, записал что-то в журнал наблюдений. Выключил автоматический аппарат, фотографировавший Венеру с этого расстояния. Затем взгляд его остановился на нас.
— Пора начинать торможение. Через час долетим до зоны притяжения Венеры, начнем ощущать тяжесть. Странно, но мы снова станем весомыми.
А и правда, странно, что придется снова ходить, как все люди, делать усилия, поднимая что-нибудь, и думать — тяжелая эта вещь или не тяжелая… Однако, сейчас не было времени размышлять. Николай Петрович резко распорядился:
— В гамаки, друзья мои, в гамаки! Вы, Василий, ложитесь в мой. Он свободен.
Мы послушно вышли из навигаторской рубки, чтобы выполнить приказание. Я выходил последним. И, оглянувшись, увидел, как Николай Петрович, в последний раз записав что-то в журнале наблюдений, положил руки на рычаги и рукоятки управления ракетою. Фигура его выпрямилась, и только седые волосы выдавали, что перед пультом управления сидит не молодой человек, а старый академик Рындин.
Я немного завидовал его спокойствию. Сейчас мы трое были только пассажирами небесного корабля. Мы могли только ждать, когда наш корабль прибудет на Венеру. А Николай Петрович вел корабль. В его руках была судьба всех нас. От его движений, от его мыслей зависело все. Правда, Сокол мог бы заменить его, скажем, в случае болезни. Эту возможность Рындин тоже предвидел. Но — вряд ли кто сумел бы оставаться таким спокойным и сдержанным у пульта межпланетного корабля во время приближения к Венере, приближения к спуску, к самому опасному этапу нашей дороги.
Николай Петрович сидел спокойно и уверенно. Приближалось время спуска на Венеру!
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |