"Девушка лет двадцати" - читать интересную книгу автора (Эмис Кингсли)

Глава 7 Вилка Коупса

– Кстати, сколько ему лет? – спросил я Вивьен вечером.

– Знаешь, это странно, но он никогда не говорит. И не говорил. Но, по-моему, шестьдесят с чем-то, что-то вроде того.

– И он живет один?

– Да, уже девять лет, с тех пор как умерла мать. Но мы, то братья, то я, навещаем его каждую неделю. Поодиночке, чтобы ему растянуть удовольствие. Обедает он в пабе, а на неделе по утрам к нему ходит женщина, готовит, так чтоб он мог вечером разогреть. И еще убирает в доме.

– И чем же, собственно, он все время занимается?

– Ну, разная его деятельность среди верующих заполняет все утро вплоть до обеда. Кроме того, он любит музыку. Во всяком случае, ему нравятся Гилберт и Салливан,[6] еще венские вальсы, ну и тот, кто написал «Веселую вдову».[7] Хотя для тебя это, наверное, не музыка.

– Почему же, музыка! Многое из этого весьма недурно.

– В своем роде. Ведь ты же именно так считаешь?

Последнее замечание я счел для нее нехарактерным.

– Ну да, если угодно! Но даже если так, почему не считать это музыкой?

– Хотя бы потому, что почти все из того, что все считают музыкой, ты музыкой не считаешь.

За исключением времени, проведенного нами в моей спальне примерно час назад, сегодня Вивьен пребывала в гораздо большей хмурой озабоченности, чем ей полагалось по понедельникам. Вместе с тем чувствовалось, что она искренне старается взбодриться, не допуская, чтоб все шло как идет и чтоб я сам с этим разбирался. Это было для меня ново. Однако наш автобус, третий, на который удалось сесть, остановился на требуемой остановке раньше, чем я успел все это обдумать, и я тут же обо всем позабыл, залюбовавшись знакомой (и неизменно возбуждающей меня) энергичной походкой Вивьен, когда мы шли по тротуару, а также незнакомым и очаровательным шелковым табачного цвета брючным костюмом, в котором она оказалась.

– Отсюда пешком всего пара минут.

– Вив, какой на тебе прелестный костюм! Новый?

– Да, сегодня купила. Невероятно, ты впервые в жизни сделал мне комплимент насчет одежды!

– Прости, но я…

– Ради бога! – Вивьен взяла меня под руку. – Знаешь, когда в первый раз кого-нибудь привожу, мне вечно как-то не по себе, понимаешь, как все пройдет. Обычно кончается благополучно, но я постоянно заранее переживаю.

Здесь было бы вполне уместно задать вопрос, почему она решила вести к отцу меня, однако теперь, как и всегда, когда встает проблема подобного рода, я совершенно не мог придумать, как бы сформулировать свой вопрос, чтобы он не повлек за собой сначала реакции типа «какого черта» и завершающего шлейфа типа «ради бога, не надо». Потому я просто спросил:

– А ты того другого типа водила?

– Какого?

– Ну, того. Сама знаешь.

– А! Так, ненадолго.

– Но, я думаю, задолго до того, как решила повести меня?

– Да! Он в большей… он как-то серьезней подошел к этому вопросу, чем я ожидала от тебя.

– Пожалуй, это понятно.

Мы шли мимо ряда маленьких домиков с садиками за глухими оградами и с витражными панелями на парадных дверях. Вивьен подвела меня к одному из них и нажала кнопку звонка.

– Я полагаю, он знает, что мы спим с тобой? – неожиданно спросил я.

– О, мне кажется, да!

– Кажется?

– Он никогда не спрашивает, а я никогда не рассказываю. Вообще не рассказываю, не только про тебя. Но мне кажется, он знает. Должно быть, знает.

– Ну и чудесно!

Дверь отворилась, и маленький, коренастый человечек впустил нас в дом. Он был лысый, с коротко стриженной бородой, которая (образ мгновенно и четко выстроился у меня в мозгу) обрамляла его безусую физиономию. Увиденное вкупе с тем, о чем мы только что обмолвились с Вивьен, немедленно навело меня на мысль, что на самом деле она решила таким образом вбить клин между мной и тем другим типом. Но вот я уже упрекал себя за то, что приписываю ей такой типично, даже вульгарно вандервейновский ход. И тем не менее не раз за этот вечер на меня вдруг накатывало подозрение, что передо мной специально нанятый Роем актер, получивший задание завлечь, втянуть меня обманным путем в очередную махинацию.

– Как поживаете, мистер Коупс?

– Очень рад снова вас видеть! Хотя разве вы… Вы не…

Тут старичок принялся что-то выделывать щеками и подбородком, обычному постороннему ничего не сказавшее бы, однако, на мой взгляд, с достаточной убедительностью свидетельствовавшее, что он связал мое появление с образом того другого типа, чем поверг меня в некоторое разочарование и недоумение: неужто мое сходство с этим неизвестным было не столь отдаленным? Но тут я вспомнил, как Вивьен говорила, что он всего на дюйм ниже ее, а значит, на целых восемь ниже меня, и снова повеселел. Хотя, может, у нее имеется еще один другой тип?…

– Нет, папа, это мистер Йенделл, Дуглас Йенделл, – сказала Вивьен, как всегда пытаясь предотвратить возможное «Рэндэлл» и тому подобное у тех, с кем меня знакомила.

– Понял, понял, Вивви! Не волнуйся, детка! Проходите в дом, что мы тут стоим! Давайте-ка взглянем, что бы нам такого выпить.

Мы прошли в комнату, по-видимому кабинет, с открытым шведским бюро, пишущей машинкой, почтовыми весами, со множеством справочников – или чем-то в этом роде; стены были сплошь увешаны картинками, свидетельствовавшими о пристрастиях хозяина. Я отметил репродукцию «Света мира» Хольмана Ханта, фото епископа Кентерберийского, одного известного американского евангелиста, одного негритянского священника и еще кого-то, очень сильно напоминавшего Семюэля Весли, потом литографическое изображение Гайдна (по-видимому, в момент создания «Сотворения мира»), какие-то манускрипты, свитки, иллюминированные рукописи.

На все это помахав рукой, мистер Коупс заметил: «Для всеобщего обозрения!» – и повел нас к карточному столику под грубым розовым сукном, на котором стоял серебряный поднос с графином и тремя бокалами. Он немедленно разлил и подал нам напиток.

– Не слишком хорош, правда? – едва мы отпили, спросил он (на что я про себя согласился). – Называется кипрский шерри. Более точное определение, пожалуй, кипрский изюмовый чай с добавлением спирта. Они замачивают изюм на солнце в резервуаре с водой, и то ли он сам начинает бродить, то ли они кладут какую закваску – точно не скажу, – только после этого процеживают и добавляют спирт. Но изумительно полезный напиток! Слыхали, что у них там творится? Сегодня в газете.

Ему пришлось пояснить, что он имеет в виду уже не изготовителей кипрского шерри, а правительство при исполнении обязанностей. Те то ли одобрили, то ли рассмотрели вопрос о повышении цен, а может, о повышении заработной платы. Мистер Коупс пояснил, что не питает интереса к политике и никогда не питал, но считает, что нашей стране, очевидно, не хватает диктатора, разумеется, не злодея, а такого, который сложит с себя полномочия правителя, как только необходимый период военной диктатуры себя изживет. На вопрос, каковы, по его мнению, могут быть результаты этого периода, если все пойдет как надо, мистер Коупс отвечал, что восстановятся единство и добропорядочность, причем самыми справедливыми методами, без всякого выпячивания отдельных классов или групп: предприниматели-спекулянты, равно как и забастовщики с агитаторами, будут засажены за решетку, цветные землевладельцы вместе с цветными арендаторами – высланы из страны, студентов-бунтовщиков и хулиганствующих болельщиков футбола будут отстреливать поодиночке на улицах. В установившейся подобным образом атмосфере обмена мнений обсуждение таких проблем, как аборт или гомосексуализм, скорее всего, само по себе упразднится.

Поприсутствовав несколько минут в нашем обществе, Вивьен удалилась на кухню. Мистер Коупс подлил мне в стакан и произнес кротко, в присущей ему манере:

– Думаю, не ошибусь, мистер Йенделл, если скажу, что вы, вероятно, спите с малюткой Вивви?

Этот вопрос застал меня буквально врасплох. Быть может, я встретил бы его куда достойней, будь он (этот вопрос) задан чуть позже, в обстановке, смягченной присутствием Вивьен, если бы этому хотя бы предшествовало некоторое покашливание и если бы еще не были так свежи в моем мозгу идеи о насаждении добропорядочной жизни путем военной диктатуры. Но сейчас я услышал, как произношу, прямо-таки выпаливаю, следующее:

– Нет-нет! Вы ошибаетесь! Ничего подобного!

– Ничего подобного? В таком случае у вас, должно быть, имеется другая или другие молодые особы из вашего окружения, с которыми вы спите, не так ли?

– Нет! Разумеется, нет! Что вы!

– Нет? Тогда, возможно, вы предпочитаете иметь дело с родственным вам полом? Должен признаться, глядя на вас, никогда бы не подумал…

– Господи, о чем вы!

– Ну, тогда остается только предположить, что вы находите уединенное удовлетворение в тайных пороках, от которых нас пытаются оградить еще со школьной скамьи?

– Я… как вы могли подумать!

– Так-так. И давно вы встречаетесь с Вивви?

– Месяца четыре.

Тут мистер Коупс резко дернулся, как будто его легонько ударило электрическим током:

– И сколько же вам лет?

– Тридцать три года.

– Ясно. Послушайте, мистер Йенделл, наверное, я слишком старомоден, только мне никак не кажется нормальным, что здоровый и физически развитый молодой человек, как вы, имея дело со здоровой и физически развитой девушкой, как Вивви, способен до такой степени подавлять в себе естественные потребности.

– Я приму это к сведению, – сказал я, с тоской отвлекаясь на мысль, что там в данный момент поделывает Сильвия.

– Я называю свой прием «Вилка Коупса»! – Тут мистер Коупс зашелся тихим довольным смешком, как смеются над потешным домашним животным. – Чем-то напоминает игру в шахматы. Стоит вам ответить «нет» на первый вопрос – а вся хитрость состоит именно в том, чтобы вынудить вас ответить сразу отрицательно, – и тогда единственный для вас шанс свести игру вничью – это ответить утвердительно на второй вопрос и потратить оставшееся время на описание того, как высоки ваши чувства к Вивви. У одного посетившего меня субъекта именно так получилось. По-моему, он говорил, что работает в каком-то издательстве. Но это – случай совершенно исключительный. Должен отдать вам должное, мистер Йенделл, вы шли на проигрыш, не теряя достоинства. Должно быть, вам все нипочем. Наверное, Вивви именно это в вас и нравится. Она любит таких, кому все нипочем. Можете курить, если хотите! В последние годы, – продолжал он, – Вивви приводила ко мне много молодых людей, всех не перечесть. Один даже был в летах, по-моему, вы даже знаете его имя. Разумеется, не женат. Но и не разведен. В то время Вивви было двадцать два, не больше. Я решительно против него восстал. Во-первых, слишком большая разница в возрасте, а во-вторых, я вообще не доверяю мужчинам, которые до сорока не женятся и не имеют детей. Я сказал об этом Вивви, ну и все.

– Что, она перестала с ним встречаться?

– Она перестала его ко мне водить, а это кое-что да значит. Не думаю, что у нее столько свободного времени, чтобы встречаться с тем, кого она хотя бы изредка ко мне не приводит. Сами знаете, мужчин она любит. Не будем обсуждать почему, но я никогда особо не задумывался, как она устраивает свою жизнь. Тут можно предположить три варианта. Либо она и не собирается спать с теми, кого приводит ко мне, либо с одними спит, с другими нет, либо спит со всеми. Правда, бывало так, что она кое-каких приводила регулярно в течение года или дольше, только они у нее в основном больше чем на пару месяцев не задерживаются. Так вот, если она не желает спать ни с кем, значит специально выбирает таких, которые готовы встречаться с ней, просто потому что им нравится с ней общаться. Но чтоб в наши дни продержаться в течение десяти лет, подбирая парней по такому принципу, – это требует от девушки особой исключительности. А Вивви особо исключительной вряд ли назовешь. Что и подводит меня к мысли о втором варианте. В этом случае гораздо сложней все точно определить, но я обратил внимание, что обо всех, кого она приводит, Вивви отзывается в одной и той же манере и ведет себя с ними одинаково. Этого для меня вполне достаточно. Вивви рассказывала, что ваша работа связана с музыкой. Я сам очень даже музыку люблю.

Я уже начал избавляться от чувства неловкости, внушенного мне «Вилкой Коупса», благодаря общему доброжелательству ее изобретателя, и у меня окончательно отлегло от сердца, когда он принялся рассказывать мне о виденной им (и мной) телевизионной постановке оперы «Иоланта». Затем последовало обсуждение правомерности модернизации либретто оперетт, сюжеты которых были злободневны для своего времени. Посредине этой дискуссии вошла Вивьен. Она взглядом спросила: «Ну как?» – и я ей взглядом же ответил: «В порядке!»

– Мне все время кажется, что заслуги Гилберта явно преувеличиваются, – заметил я мистеру Коупсу, но, перехватив взгляд его дочери, свидетельствовавший, что меня повело несколько не туда, поспешно добавил: – Однако в лучших своих произведениях он проявляет большой талант и фантазию!

– Рад, что вы так считаете! Знаю, теперь его модно ругать, только мне старик очень даже симпатичен. Может, потому, что я к нему давно привык и многое знаю наизусть. Разумеется, я согласен, что Салливан в этой паре занимает более значительное место. Кстати, Вивви, как дела? Увенчались ли твои попытки успехом?

Судя по всему, Вивьен восприняла это как осведомление насчет ужина, который, кстати сказать, уже ждал нас в соседней комнате. Это была кухня в старомодном смысле этого слова, но по виду совсем другая: ни настенных часов, ни кресла-качалки, ни кошки – ничего такого я в ней не обнаружил и сделал предположение, что, живя дома один, мистер Коупс кормится с подносика в своем кабинете. Заметив, как я, собравшись сесть, вдруг заколебался, он махнул мне:

– Давайте садитесь! Конечно, могу специально для вас прочесть молитву… Я произношу ее, только когда оказываюсь за столом с каким-нибудь духовным лицом. Хотя, по правде говоря, даже и в этом случае не произношу. Я уже давненько открыл для себя неписаный закон. Если человеку под тридцать, ну а в наше время, скажем, лет тридцать пять, совершенно ни к чему этот ритуал. Он становится старомодным. Я бы сказал, нельзя смешивать понятия модный ритуал и современный ритуал, но это так, к слову. Затем к середине жизни, годам к пятидесяти, человеку требуется что-то вроде благословения свыше. Но и при этом сам ритуал продолжает считаться старомодным. Вы не представляете, как часто мне страшно хотелось понять, почему те, которые старше, именно так думают, а не иначе, но при этом всегда казалось, что спрашивать их об этом как-то неловко. Не знаю, поймете ли вы меня.

– Да-да! – отозвался я с душой. – Прекрасно понимаю!

Суп был из красивенького пакетика или аналогичного вида жестянки, пирог с рыбой, изготовленный профессиональным кулинаром, был подогрет вполне искусно. Разлив по стаканам крепкий портер неизвестной мне марки, мистер Коупс принялся распространяться по поводу американской и русской программ исследования космоса. По мнению мистера Коупса, развитие обеих, пожалуй, шло недостаточно быстро и без особого блеска, ну а неспособность Великобритании самостоятельно запустить на орбиту хотя бы один приличный спутник он считал просто национальным позором. Мистер Коупс заметил, что понимает, какие огромные средства расходуются на такие проекты, но все же считает, когда откроется новая дорога в космос и до соседних планет можно будет долететь всего за несколько недель, расходы, необходимые для запуска человека на Марс в космическом корабле, можно будет покрыть и даже перекрыть, урезав траты населения практически на все; одновременно с этим необходимо, прежде всего в силу моральных соображений, отменить подоходный налог.

– Я что-то не понимаю, откуда в таком случае будут поступать наличные деньги? – заметил я.

– Как откуда? Налоги! Автомобили, телевидение, табачные изделия, напитки, всякая домашняя техника. Абсолютно все, что связано с обслуживанием автомашин. По сути, от всего, за что люди платят. Продукты питания. Таким образом все будут охвачены!

– При такой системе вам и впрямь не обойтись без диктатора.

– Вот именно! Достаточно вдуматься, и это становится ясно само собой. Судя по вашему тону, вы не слишком верите в реалистичность такого плана. Но как бы было прекрасно для всех, если бы такую систему запустить в действие!

– Вы хотите сказать, какой бы это повлекло научный прогресс?

– О нет! Научный прогресс меня нисколько не волнует! Не в этом дело. Грандиозность самого чуда, вот что! Скажите-ка, Дуг, вы читаете научную фантастику?

– Наверное, это глупое объяснение, но мне приходится столько слушать музыки, что не остается времени даже читать, что я сам пишу, не говоря уже о книгах!

– Да-да, я понимаю, но при всем к вам уважении я бы порекомендовал вам хоть изредка заглядывать в подобную литературу. Она более убедительно, чем я, объяснит, покажет вам, сколь грандиозную идею чуда я пытаюсь развить и тому подобное. Эта идея с каждым годом становится все более и более насущной, по мере того как человечество все меньше и меньше волнует религия. Вот вас как сильно она волнует?

Повторение или случайное совпадение? Секс посредством (или внезапным прорывом из-под) диктатуры, религиозность, стоящая за разоблачением космических странствий. Можно не сомневаться, я был свидетелем вполне вызревших политических убеждений: еще немного, и детсадовское прошлое станет ключом к источникам и сумме моего дохода, а случайно оброненное мною слово об исчезновении части выкупа за легендарного царя Атагуальпу немедленно явится поводом для обвинения в психопатической наследственности. Между тем мне предстояло ответить на заданный вопрос, тем более что Вивьен, вместо того чтобы послать отцу взгляд «Да, ладно тебе, папочка!», на который я рассчитывал, развернулась в своем кресле, устремив на меня полный нежного выжидания взгляд.

– Вы уж извините, но, боюсь, об этом я никогда особо не задумывался!

– Не стоит извиняться и пугаться, если говоришь правду! Говорите, никогда не задумывались? Вы хотите сказать, совсем никогда? – произнес мистер Коупс донельзя кротко.

– Ну… может и…

– Но ведь ты понимаешь, что нашим миром все не ограничивается? – сказала Вивьен. – Я же знаю, у тебя масса чего сказать на этот счет. Скажи что-нибудь! Так надо.

– Не понимаю зачем?

– А ты когда-нибудь пытался? Понять зачем?

Тут мистер Коупс впервые за все время нахмурился, но не с укором, а в раздумье:

– Мне кажется, между собой вы не раз эту тему обсуждали, правда?

– Нет, папочка. Ни разу.

– Ни разу? Но это прямо-таки удивительно!

– Просто как-то разговор не заходил, – сказал я, чувствуя себя слегка припертым к стенке. – И я бы не сказал, что это уж так удивительно. Уж не до такой степени, во всяком случае.

– Нет, удивительно, я бы сказал, в смысле статистики, – заметил мистер Коупс, – если сравнить конспективно два последних столетия с двумя последними десятилетиями. И, даже изучив данные за более короткий отрезок времени, я беру на себя смелость утверждать, что цифры, в целом по стране, а не только в юго-восточной ее части, будут свидетельствовать не в вашу пользу. Я бы не взялся говорить за весь остальной мир. Однако прошу вас, продолжайте!

Я совершенно не понимал, почему и что я, собственно, должен продолжать, но тем не менее продолжал:

– Просто я живу себе день за днем, как и многие, что бы они о себе или о других на этот счет ни говорили, – в общем, живу, как все, кого я знаю и вижу, кроме, быть может, горстки пророков и тому подобной публики. И потому, мне представляется, то, что мы говорим себе и своим друзьям о себе, не так-то уж и важно.

– Ну почему же! В конце концов это естественно – думать и разговаривать о том, как ты живешь. Я бы назвал это в самом буквальном смысле свойством человечества. Было бы смешно, если бы солдат вовсе не думал и не говорил о войне, правда? Скажите, много ли вы знаете моряков, которые не думают и не говорят о море?

– Ведь надо же во что-то верить! – вставила Вивьен, в лице и голосе которой уже не ощущалось прежней теплоты. – Каждый должен верить.

Стараясь держаться легко и непринужденно, я сказал:

– Сейчас ты скажешь, что тебе совершенно все равно во что, лишь бы во что-нибудь!

– Предположим, да! На самом деле нет, но предположим, и что?

– Ну, господи, ведь тебе не все равно, фашизм это или коммунизм! Или власть цветов, или всеобщая любовь, или что там еще…

– Я не имела в виду какую-нибудь глупость или что-то агрессивное. Я говорю о чем-то разумном. Я думала, ты понимаешь.

– Ладно, прости, но все равно мне кажется…

– Очень-очень даже вероятно, – вмешался мистер Коупс, – что каждый, кто хоть что-нибудь сделал на земле, во что-то верит, и я под «чем-нибудь» имею в виду не обязательно нечто знаменательное, просто что угодно. И точно так же, пожалуй, очень-очень вероятно, что тот, кто сделал просто что-нибудь, – просто человек, две руки и две ноги. Но я, кажется, снова вас перебил.

– Нет-нет, не перебили, мистер Коупс! Я уже полностью исчерпал свои возможности рассуждать на эту тему. Хотя, признаюсь, не так уж много их имел.

Единственная остававшаяся у меня в запасе возможность включала мою веру в самое веру во что-то разумное, а также мысль о том, насколько разумным должно быть это «что-то», чтобы иметь право считаться разумным, однако я умолк. То же весьма скоро сделали два других моих собеседника. После чего Вивьен сказала, что пойдет приготовит кофе, а мистер Коупс повел меня опять в свой кабинет, где налил два стакана портвейна.

– Я знаю, Дуг, вы человек непьющий, но это не означает, что я не должен предлагать вам ничего стоящего. Конечно, это не бог весть что, но это все-таки портвейн, настоящий, не какая-нибудь подделка. Недурной на вкус, правда? Ну а теперь, поскольку я вами завладел на пару минут, хотелось бы воспользоваться этим и попросить вас, если сможете, прояснить для меня кое-какие вопросы.

Он сел по ту сторону камина, где зеленый бумажный веер частично заменял отсутствующую решетку, и пристально, довольно долго, в том смысле, что овладел мной всего на пару минут, глядел в одну точку на противоположной стене, где висела кошмарная репродукция самой по себе кошмарной картины «Esse Homo» Гвидо Рени. Напитавшись от нее в достаточной мере духовным озарением, мистер Коупс произнес:

– Как все это назвать? Неужто наша страна катится к полной нравственной распущенности?

– Нет, я сомневаюсь! – возразил я, чуть было не упав со стула от облегчения. – Честно говоря, этот вопрос меня не очень заботит, но я бы сказал, что у нас пока по-прежнему в чести традиции, уважение к семье, дисциплине, ко всему подобному, и мы не безнадежны. Возможно, вы слишком близко принимаете к сердцу то, как некоторые ведут себя на юго-востоке Англии?

– Верно подмечено. Возможно, я вижу все это с прицелом на далекое будущее. Вы подумывали о том, чтобы жениться на Вивви? Нет, я не имею в виду каких-либо серьезных намерений с вашей стороны – об этом я спрашивать не могу, это меня не касается, – скажите просто, приходила ли вам такая мысль в голову?

Теперь, прочно сидя на стуле, я мог спокойно ответить на этот вопрос:

– Пожалуй, нет. Честно говоря, не думаю. Но к самой Вивьен это никакого отношения не имеет, это мои проблемы. Просто… когда видишь, стольким людям приходится расхлебывать…

– При всем уважении к вам, Дуг, в мире столько замечательного, о чем вы и думать не думаете, на что у вас не хватает времени. Научная фантастика. Религия. Идет или не идет страна к нравственной распущенности. Жениться или не жениться на Вивьен или на ком-нибудь еще. Надеюсь, вы со временем откроете для себя множество иных интересов. Кроме музыки и тому подобного. Некоторые, насколько я знаю, сделали музыку единственной и важнейшей частью своей жизни. Бах, Моцарт, Мендельсон. Ну и в результате они… А, вот и мы! Какая ты умница, Вивви!

Вошла Вивьен и подала нам кофе, даже не взглянув на меня. Пока мы пили кофе, мистер Коупс посвящал меня в то, чем занимаются его сыновья, вежливо следя за тем, чтобы я не упустил главного в нагромождении всяких подробностей. Он показал мне несколько фотографий старшего и его семьи и, пока я их разглядывал, рассказывал Вивьен о том, как вчера навещал их в Илинге. Я изучал множество моментальных снимков всяких празднеств, сперва развлекая себя попытками найти черты Вивьен или ее отца у ее брата или маленьких племяшек, однако ничего похожего не углядел. Должно быть, и в том, и в другом случае возобладали материнские гены. Что ж, почему бы и нет?

Под конец мистер Коупс сказал, что с самого раннего утра ему предстоит встреча с архиепископом, и потому, если это позволительно, он желал бы нас выставить. Что, разумеется, было его правом; так как я отказался от обратной поездки в автобусе в пользу такси, мистер Коупс, успешно дозвонившись, вызвал его для меня. Мы расстались сердечно. Подъехавшее такси оказалось без поперечной перегородки и с шофером, абсолютно не обладавшим ни познаниями в географии, ни каплей сообразительности, так что по этим обеим причинам нам с Вивьен не удалось обменяться и парой фраз вплоть до самого приезда ко мне домой. Была уже половина двенадцатого. Вивьен сказала, что приготовит чай. Я пошел вслед за ней на кухню.

– Ты сердишься?

– Немножко. Вернее, сердилась. Теперь прошло.

– За что?

– По-моему, ты вовсе не высокого мнения о моем отце, так ведь?

– Что ты говоришь, Вив! Это верно, пару раз он меня поставил в тупик, так ведь такая у него манера! Мне показалось, он замечательный старикан! Очень любопытный тип.

– «Старикан», «любопытный тип»! – Вивьен накрыла электрический чайник крышкой и вставила штепсель в розетку. – Ну, вот оно самое и есть!

– Я решительно не понимаю, о чем ты!

– Тут ты весь! Это все, что ты способен о нем сказать! Тебе было неинтересно с ним общаться.

– Это не совсем так. О чем только мы с ним ни переговорили, и во всем, что ему хотелось, я принимал участие. За исключением, может быть, разговора о твоих братьях, но кто я такой, чтобы принимать участие в обсуждении их дел?

– Да ты вовсе не разговаривал с ним, ты его подстрекал, чтоб он все говорил и говорил и чтобы ты мог потом сказать, какой он замечательный старикан, и какой он немыслимый старый чудак, и невообразимый старый хрыч, и просто потрясающий дед! Ты так же и ко мне относишься, я это чувствую!

– Что ты говоришь! Неужели я когда-нибудь назвал тебя старой хрычовкой?…

– Ну не хрычовкой, но я тебе смешна. Недотепа, чокнутая, с приветом, рехнутая. Это не нарочно, просто потому что я такая и есть, такая родилась на свет. Чудачка, охрюда, кулема! Ты как в телеэкран на меня пялишься. Будто я клоун!

Я снял крышку с чайника:

– Это верно, бывает, ты мне кажешься смешной, даже когда ты об этом вовсе не подозреваешь. Но я никогда не считал тебя ни глупой, ни нелепой, ни жалкой. А это значит, что ты мне вовсе не безразлична; ты ведь и сама это понимаешь. Всякий, кто бывает смешон не просто так, а нарочито, превращается в посмешище, причем в омерзительное посмешище, если это к тому же и женщина. По крайней мере, я так считаю. Что же касается мужчин – тут тебе судить. Ты ведь не станешь говорить, что я не бываю смешон просто так?

– Не стану!

Выяснилось, что я воспринял ее ответ с менее легким сердцем, чем ожидал, но, по крайней мере, мне удалось сдержаться и не спросить, при каких обстоятельствах и до какой степени я бываю смешон просто так.

– Ну вот видишь!

– Но я же не веду себя, будто только это в тебе главное!

– Господи, да не считаю я, будто в тебе только это главное! Ты ведь сама знаешь, что я в тебе считаю главным. И не единственным, а главным!

– Что же? – спросила она, явно смягчившись.

Я уже было хотел рассказать ей, что именно, как вдруг закипел чайник. Вивьен выключила его рассеянным жестом и сказала мирным тоном:

– Знаешь, Дуг, иногда после такого позднего чая я не могу заснуть. А ты?

– Да, иногда и со мной такое бывает!

Не глядя на меня, Вивьен потянулась к выходу из кухни:

– В конечном счете чай ведь должен бодрить, а вовсе не успокаивать!

– Вот именно! – согласился я, заинтригованный этим новым поворотом ее привычного ритуального чаепития по ночам. – Оказывается, в нем кофеин.

– Правда?

– Ну да! Говорят, в чашке чая больше кофеина, чем в чашке кофе. Правда, любопытно?

– О, милый…

После я пошел и заварил чай, но мы оба заснули до того, как кофеин успел оказать на нас свое действие.