"Девушка лет двадцати" - читать интересную книгу автора (Эмис Кингсли)Глава 10 Теперь все свободны– Неужели все было так ужасно, как вы пишете? – спросил Гарольд. – Ну да! Просто хуже не придумаешь. Я уж не говорю о том, как он использовал классику, чтобы… – Насколько мне известно, все прочие отзывы исключительно благоприятные. – Вовсе нет! Сегодняшний «Хранитель» весьма зло прошелся насчет случившегося. Гарольд перевел свой взгляд с моей рукописи на еще какой-то машинописный текст, лежавший рядом с ней у него на столе: – «По поводу этого образчика… попсовой музыки, за которую юнцы голосуют руками и ногами, и только лишь из чувства профессионального долга я не стану вдаваться в подробности… мешанина стилей никогда не приводит к сенсации… сидение разом на трех стульях». Так пишет этот юноша Болсовер. – Я знаю, он был… – Я специально направил туда вас двоих, чтобы отразить одно событие с двух различных точек зрения, а получилось, что вы оба придерживаетесь одного и того же мнения. – Это не совсем так. Мы, исходя из различных точек зрения, решили независимо друг от друга и по разным причинам, что никакой ценности это произведение не представляет. – Но это мнение расходится с общей оценкой! Мы уже беседовали как-то с вами об опасностях излишнего оригинальничанья. Независимость независимостью, но неужели нельзя найти здесь некий компромисс? Скажем, в смысле техники исполнения или чего-либо еще в этом роде? – Нельзя же говорить о технике в отрыве… Нет, Гарольд, не думаю, что вам и Терри удастся убедить что-нибудь изменить! – Ладно, ладно! – Ведь вы же его не выносите! Я имею в виду Роя. – Я главный редактор газеты! Кстати, как он? – Сегодня его должны выписать из больницы. – Весьма прискорбно это слышать. Уж если врачи занялись его мозгами, должны были их ему вправить! И все же, в целом, дурь ему слегка повыбило. Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я ощутил в голосе Гарольда некоторую теплоту, и, тут уж действительно впервые, он задержал свой взгляд непосредственно на мне. Кажется, приподнялась завеса над очередной крохотной тайной: я был включен тогда в список приглашенных на званый обед в клуб «Траншея» вовсе не случайно, а вполне намеренно, чтобы мог лицезреть собственными глазами поражение своего приятеля. – Вы его совсем не знаете, – сказал я. – Вам не… – Единственное, что вы можете для меня сделать, – Гарольд снова втиснулся в свою глухую раковину, – так как я не желаю иметь с ним никаких отношений, скажите ему, что он победил. Больше я ни во что не вмешиваюсь. Я стоял и ждал, имея все основания надеяться, что Гарольд в своей обычной манере устного потока сознания отметит-таки, что мое любопытство удовлетворено. – То, что произошло, оказалось почище, чем статейка, которую я грозился напечатать. Должно быть, тут они вдвоем потрудились. Ни одна газета не взялась бы это печатать, а «Проныра Том» – это не газета? Помните, что они в прошлом году устроили тому актеру, причем тот не получил с них ни гроша? Даже если вы выиграете, им нечем с вами расплачиваться. Можете искать себе другое место. – Ну да, могу себе представить, – сказал я, восприняв последние слова как легкое обобщенное выражение всяческих мытарств, связанных с попыткой возбудить тяжбу против «Проныры Тома». – Нет, вы не поняли! – Ах так! – Я вам выпишу чек на месячный оклад и вышлю на ваш адрес. – Благодарю! Ну вот и еще один удачный способ досадить Рою. Хотя и не слишком удачный. – Лучше, чем ничего. Но это еще не все. Всему свое время. Мне ваша писанина не требуется. Как вам известно, я с самого начала был против вашего зачисления к нам в газету. – Нет, Гарольд, впервые слышу! Вы уверяли, что как раз ваша была идея! – Чушь, вам это приснилось! Итак, всего наилучшего! Придя в редакцию, я поделился с Коутсом и Болсовером своими новостями. – Как дерьмо он настолько многогранен, что остается только снять шляпу перед его изобретательностью! – припечатал Коутс. – Да, увольнять одновременно и меня ему уже как бы не так интересно, – заметил Болсовер. – Скажите, Дуг, вам он здорово подгадил? – Ни в малейшей степени! Вполне могу переключиться на небольшую колонку в «Дисках и слушателях». И еще у меня контакты с фирмой «Бранденбург Рекорде». Хотя все-таки противно. – Пошли-ка в «Руно», угощаю пивом! – предложил Коутс. – Я уж и так вам должен. И не один раз. – Присоединюсь к вам, как только будет одобрен мой материал, – сказал Болсовер. – Я все сделал как надо тогда вечером? – спросил меня Коутс в зале «Руна». – Все отлично! Благодаря вам мне как раз хватило на все времени. – Я боялся, он догадается, что это розыгрыш, и повесит трубку. Ну, и как у вас все потом образовалось с вашей затеей? – Все прошло, как было задумано. – Так это же просто замечательно! – В какой-то степени можно сказать, что да. Домой я вернулся примерно к трем часам, порядком накачавшись пивом с сосисками, и уселся играть «Вариации» Брамса – Генделя. После одного-двух фальстартов исполнил произведение в стремительном темпе и с большим чувством, хотя и непривычно часто для себя попадая мимо нот. «Ладно-ладно, – думал я, погружаясь в дремоту на своей кушетке, – Шнабель[11] в свое время еще не так мазал». К пяти я уже выпил чаю с тостом, принял ванну и приоделся, и наконец после долгого пути быстрым шагом, поездки в метро, а потом еще пути покороче быстрым шагом я оказался у дома Коупса в самом начале седьмого. Мистер Коупс собственной персоной, обряженный в пиджак в розово-белую полоску, вызывавший в памяти допотопные музыкальные комедии из сельской жизни, встретил меня и препроводил в свой кабинет. Там уже маячило около дюжины гостей выше среднего возраста, некий грубоватый подбор типажей, державших в руках бокалы с каким-то непонятного вида питьем. Я заметил Гилберта, беседовавшего лицом к лицу с жестикулирующим служителем Церкви. Потом из-за чьей-то спины вынырнула Вивьен, одарила меня сестринским поцелуем и представила своему (старшему) брату с невесткой, их я сразу узнал по фотографиям, а также какой-то молчаливой толстухе, по-видимому тетке. Вивьен немедленно снова куда-то скрылась, и ее место занял мистер Коупс, вручивший мне небольшой стаканчик, наполненный жидкостью, от которой я мысленно попытался с некоторым успехом отогнать сходство с анализом мочи, взятым у тяжелобольного. Подошел мистер Коупс в сопровождении человека, которого по виду вполне можно было принять за исполненную шаржистом левой ориентации карикатуру на отставного майора и которого действительно кто-то назвал «майор». – Интересно, Дуг, что вы скажете! Это в какой-то степени мое личное изобретение. Под немыми взглядами пяти присутствовавших я, упредив буквально на долю секунды ожидаемые прожекторы и барабанный бой, принял в себя содержимое стаканчика. Жидкость оказалась одновременно и сладкой, и горькой, и эти два ощущения ни в малейшей мере не сливались воедино, и был в ней некий сильный привкус чего-то, даже отдаленно не напоминавший ни один из известных мне напитков, какая-то смесь жареных каштанов с камфарой, при этом напиток слегка пузырился и был тепловат на вкус. – Любопытно, – произнес я. – Любопытно? До ужаса лаконичное словцо, не так ли? Сегодня мы бродили по этнографическому музею; было очень любопытно. Шампанское из Испании, «Ангостура» и что-то в этом роде, плохо помню. Так вот, по-моему, «любопытно» – это именно то самое слово. Видали, как выступал на днях тот тип из Замбии, а? Или из Малавии… Поскольку мистер Коупс смотрел на меня, пришлось ответить мне: – Нет, кажется, не видел. – Вот-вот, уверяю вас! Наш премьер-министр был хуже Гитлера! Клянусь! Это наш-то премьер-министр! – Да, но надо же было ему это сказать, – вставил Коупс-младший, – про внутреннее потребление! Не стоит воспринимать все так серьезно. – Мы с Южной Африкой замышляем массовое уничтожение черного населения Африки! – Вот-вот, давно бы так! – произнес майор на кокни с таким немыслимым привыванием, что даже мне тут же захотелось спросить название полка, в котором он служил. – Нет, вы шутите! – воскликнул Коупс-младший. – Да какие тут, черт побери, шутки, парень! Обезьяны они, обезьяны и есть! – Вы уж извините нашего майора, – сказал мистер Коупс, – он у нас немножко реакционер! Лично я считаю, что самое большее, что мы себе можем позволить, это ввести туда опять свои войска и превратить их снова в колонии. И, знаете ли, они нам за это спасибо скажут! Я исхожу исключительно из их собственных интересов. Наш майор иного мнения. Скажите, Дуг, вы бы свою дочь за чернокожего отдали? – Отдал бы, если бы ей захотелось. – Вот, в этом-то вся и соль! – Уж я бы, если б у меня была дочь, – буркнул майор, – скорей заставил бы ее корову грамоте учить! – Ну-ну, майор! – Мистер Коупс поднес было свой бокал к губам, но снова быстро опустил вниз. – Ну что вы, что вы, тут спорить глупо, верно? В наши дни детей не остановишь. Хотя все же кое-какие методы воздействия еще имеются. Но не для меня. Я определенно хочу, чтобы моя дочь вышла замуж за чернокожего – кстати, он сейчас здесь, – и скажу вам почему! – Послушай, папа, может быть, в другой раз?… – Я могу повторить это многократно, детка! Я уже высказал свое мнение Гилберту. Вот как я рассудил. Дочь моя действительно так решила, так как она достаточно умна, чтобы предвидеть всякие осложнения, и так как она всегда отлично ладила и со мной, и со своими братьями, и вообще, и так как она никогда своим родным не пеняла, что имеет то, что имеет. А значит, она приняла решение не просто чтоб мне что-то доказать, или, как утверждает майор, чему-то научить, или просто всем назло. То есть я хочу сказать, что она не демонстративно так поступает. И этого мне вполне достаточно. А теперь прошу меня извинить, примусь наполнять наши кубки! Его порыв был, по-видимому, неоправдан, если иметь в виду, что все бокалы в поле зрения были полны по крайней мере на три четверти, и все же, взявшись за глиняный кувшин, мистер Коупс принялся за дело. Налитые кровью глаза майора сверкнули на меня. Произведя неторопливые подергивания головой и плечами, он проблеял: – Видите ли, я не то чтобы из вредности наседаю на этого малого. Дело в том, что с этим народцем у меня связано немало бед. Помнится, я однажды… Безупречно вовремя уловив ситуацию, что завидно отличало ее от всех известных мне женщин, Вивьен подошла ко мне как раз в этот момент и, взяв под руку, увлекла к двум своим молоденьким сослуживицам. Это было весьма кстати, чего нельзя было сказать о внезапном их, всех трех, устремлении к трем особам из разряда тетушек, хотя последующее появление машущего руками священнослужителя, который махал руками и когда слушал (при этом ничего не говоря), и когда говорил сам, слегка изменило ситуацию. Выдержав его общество минуты три, я высвободился, распрощался с мистером Коупсом и увлек Вивьен в уголок под портрет Гайдна. – Вив, я пошел! – Но ведь ты только что приехал, мы даже не сумели с тобой… Ладно, я тебя провожу! Подожди секундочку! Когда мы с ней вышли на крыльцо, к нам присоединился и Гилберт. Теперь я уже не заметил и следа небрежности в его одежде, характерной для последних наших встреч: передо мной был Гилберт, каким я его увидел впервые, элегантный, подтянутый. Вместе с Вивьен в ее новом брючном костюме они, безусловно, смотрелись парочкой в самый раз для традиционного фото на память. – Вивьен сказала, вы на меня не сердитесь, – начал Гилберт, – и все же я должен вам выразить свою глубокую признательность. Мне хотелось об этом вам сказать. – Благодарю, только, право, не… – Видите ли, если б не вы, мы бы с ней не встретились. Кроме того, вы приняли столько участия в судьбе моих друзей Вандервейнов. – Боюсь, без особого успеха. – Так или иначе, вы были им во многом поддержкой. Если хотя бы сможете помочь Пенни, это удвоит мое чувство благодарности к вам. Быть может, будете сообщать мне, как там' она. – Да-да, разумеется! – Непременно навещайте нас, когда мы окончательно устроимся. Всего хорошего, до скорого, Дуглас! – Да-да, всего хорошего, Гилберт! Мы пожали друг другу руки, затем без всякой поспешности или колебания Гилберт повернулся и исчез в глубине дома. Вивьен смотрела на меня молча, растирая между большим и указательным пальцем головку цветка лаванды, сорванную ею среди кустов, росших вдоль стены. – Что же это он не привел сегодня никого из своих, гм, приятелей? – спросил я просто так. – Сказал, что трудно выбрать таких, кто умеет бы себя пристойно вести. – Голос Вивьен звучал так же равнодушно, как и мой. – Понимаешь, он не хочет мусолить тему расовых барьеров и всего такого прочего. В этом смысле он сильно изменился. – Неужели? – Знаешь, Дуг… когда я тебе рассказала вчера про него и ты при этом не устроил мне сцены, не стал ничего изображать, я тогда сказала, какой ты милый… в общем, действительно, это было так мило с твоей стороны, но, видимо, это оттого, что тебе все до ужаса безразлично, верно? Ну да, конечно, я тебе нравилась и все такое прочее, и ты сам видишь, что я не злюсь и не огорчена, просто я хочу знать правду. Ты не настолько был в меня влюблен, чтобы попытаться меня удержать, да? – Я был очень огорчен, что нам приходится расставаться, я и по-прежнему… – И все-таки? – Что тут поделать, только не думаю, что надо разубеждать человека, если он решил. – Потому что каждый всегда знает сам, что ему нужно, и не хочет, чтобы другие навязывали ему свое мнение? Я тоже так думала. – Вивьен сорвала еще один цветок лаванды. – Ты ведь сейчас к Пенни едешь, да? – Да. – Как ты думаешь, сумеешь, как Гилберт просил, помочь ей? – Не знаю. – Ты, конечно, можешь наплевать на то, что я тебе сейчас скажу, Дуг, только если ты и в самом деле хочешь помочь кому-нибудь выбраться из тяжелого положения или просто вообще хочешь кому-нибудь помочь, ты должен обязательно что-нибудь делать, принять близко к сердцу, какое-то время только об этом и думать, ну да, ни о чем другом, чтоб это стало для тебя самым главным, пока все не образуется или не убедишься, что совсем ничего нельзя поделать. – Гилберт и впрямь пытался как-то помочь Пенни и, судя по всему, успеха так и не добился. – Это верно, но я и не говорю, что всегда, когда по-настоящему пытаешься, все обязательно получится. Просто хочу сказать: если не пытаться, ничего и не будет. Он, по крайней мере, хотя бы пытался. – Несомненно! – Ты уж прости, но я только о тебе все последнее время и думаю, наверное, это ужасно? Какое счастье, что ты не устроил мне никакой сцены, и одновременно – какое разочарование! Просто такой ты с женщинами, верно? А теперь уходи – мне надо возвращаться к гостям. Возможно, позвоню тебе через пару недель. Мы снова дружески обнялись и расстались. Тема насчет помощи или отсутствия помощи близким упала в благодатную почву. В разное время ко мне за помощью обращались Рой, Китти, Пенни и Гилберт. Количество предоставленной мною помощи – нуль. Единственная с моей стороны результативная помощь состояла в убеждении Терри Болсовера по телефону, что в его статье по поводу «Элеваций № 9» нет музыковедческих ляпсусов. С другой стороны, а вероятней всего, все с той же, я прямо-таки не мог отцепиться от самопровозглашенного принципа не разубеждать людей делать то, что им хочется. Исключение: задержание на пару минут профессионального и публичного посрамления Роя. Эти и подобные же невеселые рассуждения переполняли меня до тех пор, пока я не вынырнул из тьмы «Норт-Вестерн-Лайн» наверх, в тихие и безмятежные сумерки, и немедленно накатило чувство тревоги и легкого возбуждения перед мыслью о встрече с Пенни. К тому времени, как я проходил вдоль пруда, над которым кружил ястреб, еще более сильное возбуждение начисто вытеснило чувство тревоги. Миновав высокие, в мой йенделльский рост, заросли крапивы, я вошел во двор. Через мгновение из кухни послышался лай Пышки-Кубышки. Я прошел в дом через застекленную веранду и увидел шедшую мне навстречу Пенни. На ней было алое хлопчатое платье без всякого намека на стиль или моду, и она была явно очень и очень рада видеть меня, хотя и казалась несколько усталой. Я поцеловал Пенни, услышав при этом какие-то странные звуки, приближающиеся из кухни. Они знаменовали появление Пышки-Кубышки, передвигавшейся не в обычном своем темпе, а с трудом и на трех лапах. Задняя с наложенным на нее эластичным, кажется, бинтом как-то странно торчала вбок и на заду белели полоски пластыря. Псина приподнялась, обнюхала меня и вовсю завиляла хвостом. – Что с ней такое? – Что-то сломалось или сместилось. Сама точно не знаю. – Но это поправимо? – Врач сказал, насчет лапы вряд ли. Теперь так и будет скакать на трех. – Как это произошло? – Наверное, Эшли… Меня тогда не было дома, должно быть, он пнул ее ногой. Заявил, что пыталась его куснуть. – Она в жизни никого не укусила! Я присел на корточки и погладил шелковистую головку собаки, чувствуя себя так, будто что-то гнетущее вторглось ко мне посреди моей жизни и помыслов, что-то исключительно важное, непоправимое, словно много лет назад я принял фатальное, ошибочное решение и только теперь понял, сколько бед оно мне принесло. – Она уже такая старенькая! – как бы в утешение проговорила Пенни. – Ну да, да… – Не надо винить Эшли! – Как это, не надо! А уж родителей его надо тем более! Кстати, где он сам? Судя по всему, отсутствует? – Да. Китти увезла его на несколько дней. – В сопровождении двух десантников-отставников из морской пехоты? – В сопровождении няньки; они отправились погостить у подруги Китти, у той восьмилетняя дочка и тоже нянька. Это рядом с Брайтоном. – Четверо против двоих! Пожалуй, им надо бы следить, чтобы животные там калечились с разумной частотой. Хотя бы по одному в сутки. – Прекрати! Хочешь выпить? – Да-да, пожалуйста! А Рой об этом знает? – Тебе скотч с водой? – С водой! Рой об этом знает? – Знает, он ужасно огорчился и устроил Эшли страшный нагоняй. – И этим все кончилось! – Ведь ты же знаешь, что папочка и Китти стоят насмерть против рукоприкладства в отношении детей! – Как же, как же! Еще кто-нибудь есть в доме? Кристофер, его девушка? – Уехали в Нортэмптон. Мы направились по коридору, уставленному штабелями картонных коробок, пересекли холл, где я увидел гору старых газет и еще одну гору, побольше, по-видимому из старых игрушек, и прошли в гостиную. Тут все оказалось на удивление в полном порядке, хотя по виду нельзя было сказать, что все пребывает в неприкосновенности. Я заметил что-то на этот счет Пенни, когда она принесла мне мой бокал. – Просто я живу здесь, – ответила она. – Здесь и у себя в спальне. Все остальные комнаты мне как бы и не нужны. Правда, за исключением кухни. Я даже вполне управляюсь одна. – Неужели тебе одной в этом доме не одиноко? – Нет, нисколько. Мне нравится. Я совершенно никуда не выхожу: тут у меня столько дел. Я знаю, надо бы навестить папу в больнице, но, когда позвонила, мне сказали, что у него все в порядке, наверное, это ужасно, но ведь его довольно скоро выпишут, а у меня было столько дел, вот я и не пошла. Я думаю, ты его навещал? – Навещал. У него все в порядке, по крайней мере в смысле здоровья. А чем ты все время занята? – Ах, да так… – Она как-то искоса, смутившись, взглянула на меня. – Читаю и… много всяких дел. Я заметил на столе рядом с пустой пепельницей и вазой со свежесрезанными розами тоненькую брошюрку знакомого мне формата. Я вскоре разглядел, что это изданная Би-би-си книжечка Дениса Мэтьюза о фортепианных сонатах Бетховена. И потом увидел, что первый том этих самых сонат стоит на пюпитре рояля и открыт на менуэте № 1. И тут же, хотя и с явным запозданием, спросил: – Что случилось? – Ты о чем? – Даже с твоей речью. С твоим выговором. Ты и держишься совсем иначе. Может, ты влюбилась, в чем дело? Пенни рассмеялась: и смех был какой-то другой, без всякого намека на сарказм. – Да нет, не в том дело! Это как-то не в моем духе. – Тогда в чем же? Ты теперь такая умиротворенная. Счастливая. – Да, так оно и есть. Все очень просто. Прибегла к сильному средству. – Ты имеешь в виду алкоголь? – Нет, Дуглас. Наркотик. – Неужели героин? – О, не надо так пугаться! Ну да, именно он. Ты даже не представляешь себе, что это такое. Собственно, можешь посмотреть на меня и убедиться. – Но тому, кто употребляет героин, останется жить не больше двух лет! Так сказал один мой знакомый доктор. – Это-то самое в нем и привлекательное! Ничто не длится вечно, в том числе и вся эта ужасная морока с браком, рождением детей, с воспитанием. Никто от тебя ничего не ждет. – А как же Бетховен? Ведь он вечен! – Я этого уже не узнаю. Я никогда не буду пригодна для этой жизни. Всегда надо знать свой потолок. Свой я определила и потому могу устроить свою жизнь соответственно. Немногим такое удается. – Пенни, иди наверх, собери чемодан и едем ко мне, позволь мне о тебе заботиться! Она рассмеялась снова: – Помнишь, я тебе однажды сказала, что никто меня не способен выдержать? Во всяком случае, я это помню! Это единственное, что во мне не изменилось. И тебе с этим не справиться. Спасибо за приглашение, но ты ведь не огорчишься, правда? Ты ведь не думаешь, что сможешь то, чего не смог Гилберт? Я уставился под ноги на свежевычищенный пылесосом ковер: – Твой отец знает? – Не думаю. Пожалуй, со временем ему станет известно. Но и он тоже ничего не сможет изменить. Зачем ему? У него теперь своя жизнь. Знаешь, Дуглас, то, что он ушел к этой девице, один из лучших поступков в его жизни. Для всех, не только для него. Теперь мы все свободны. |
||
|