"Под уральскими звездами" - читать интересную книгу автора (Гравишкис Владислав Ромуальдович)

ОДИН В НОЧНОМ ЛЕСУ

Отдыхая, Сережа размышлял о случившемся и ругал себя. И зачем он только побил Винтика? Что из того, что тот не захотел слушаться? Он еще молодой, почти щенок, ничего не понимает. Разве за это бьют? Узнай про такое дело Женька, ни за что не подарил бы собаку. «Эх ты, хозя-аин! — сказал бы Женя и пожал бы плечами. — Разве так с собаками обращаются? »

Вот и остался один в лесу. Был бы сейчас Винтик, и дядю Гришу отыскали бы. У собак чутье, они узнают дорогу по запаху. Вон когда дядю Гришу в первый раз искали, Сережа ничего не заметил, а Винтик сразу учуял, что человек в шахте сидит, залаял...

Вот что: надо искать дядю Гришу. Хватит, отдохнул!

Сережа пошевелился, и его сразу обожгло таким холодом, что он чуть не вскрикнул от неожиданности. Вот так-так! Кажется, что сидишь совсем раздетый. Интересно, почему так: ведь на нем праздничный костюмчик, толстое пальто. Еще бухгалтерша в доме отдыха, мать Ирки Кувшинковой, сколько раз хвалила: «Ну и пальто тебе досталось, Сережа, — никакой мороз не прошибет!» А вот и прошибает...

Наконец ему показалось, что стало теплее. Захотелось посмотреть, отчего тепло, что происходит в лесу, но глаза почему-то оказались закрытыми. Когда он их закрыл, Сережа не помнил. Открыл он их с трудом — сначала один глаз, потом другой.

Все было так же, как и раньше: снег кругом, а из него торчат черные стволы сосен. Нет, это не сосны, а великаньи ноги. Обступили его великаны, стоят, рассматривают, перешептываются на своем языке...

О чем шепчутся великаны? Какие они — добрые, злые? Что задумали? Может быть, сговариваются его убить? Ну и пусть! Никто ему теперь не поможет. Маму жалко, она плакать будет...

А может быть, великаны не злые, а добрые? Стоят и думают, как помочь Сереже вернуться домой? Вот возьмут его своими мохнатыми ветвями-лапами, поднимут высоко-высоко и отнесут в дом отдыха. Не одного, конечно, а всех: дядю Гришу, Серко, Винтика. Им идти недолго — вон какие длинные ноги, не разглядишь, где и голова. Попали бы все в теплую мамину комнату, стали бы жить, как прежде... Далеко-далеко теперь эта комната!

Сереже становилось все теплее. Если бы не шум над головой, то можно было бы подумать, что он сидит в теплой комнате или в лесу наступило лето. Надо только не шевелиться, чтобы не спугнуть теплоту...

А может быть, и в самом деле наступило лето? Даже запахло чем-то прелым, сырым, как пахнет летом в лесной чаще. Или как в бане! Хорошо в бане! Он ходил в баню вместе с Костей Осколкиным, сыном завхоза. «Славный мальчик, серьезный», — говорила мама о Косте.

Сережа знал, какой Костя серьезный, — так раздурится, что не скоро уймешь. Тогда Сережа здорово подшутил над Костей: как только тот намылил голову, Сережа утащил таз с водой. Захотелось Косте ополоснуться, а воды-то и нет, а мыло-то щиплет глаза. Искал, искал, кое-как добрался до крана.

Вот уж был бой так бой! Если бы не постучала из прачечной тетя Даша, они бы, наверно, всю воду из баков повыпускали! Сережа тихонько рассмеялся: эх, хорошо они тогда подурили! Вода была горячая-прегорячая! Пузыристая белая пена клубилась кругом, щипала глаза. Так и хотелось протереть их хорошенько... Но почему пена щиплет руки, а не глаза?

Они чешутся так, как будто их опалили крапивой. Захотелось вытащить, посмотреть, но сразу стало нестерпимо холодно, что он остановил руки на полпути и замер. Ну вот, опять тепло растревожил. Надо не шевелиться, тогда все опять станет по-старому...

Сережа долго ждал, когда снова потеплеет. Холод угасал медленно, но все-таки угасал, и откуда-то опять пахнуло теплом. Теперь воздух казался сухим и горячим — таким он был в классе. Сережина парта стояла недалеко от печки, и, садясь на место после утренней поездки по озеру — от дома отдыха до школы в районном селе было километра три, — Сережа всегда ощущал струившееся от нее тепло.

Под потолком горели четыре лампочки — на улице было темно. Только на втором уроке в широких окнах появлялись тусклые желтые лучи солнца и начинали подтаивать морозные узоры на стеклах. Наклонившись, Сережа мог видеть в проталинку все, что делалось на улице.

И вот он увидел, что серединой улицы по колено в сугробах шел дядя Гриша. На вытянутых руках он нес что-то длинное, белое. Сережа никак не мог разглядеть, что это такое, но почему-то догадывался, что несет дядя Гриша пирог, состряпанный ради Женькиных именин. Пирог был накрыт полотенцем, а из-под полотенца свисали розовые струйки крема, похожие на сосульки.

Было во всем этом что-то необыкновенное, но Сережа не мог понять, что именно. Он ломал голову, пока не догадался: а ведь руки-то у дяди Гриши две! А дядя Гриша сразу узнал, о чем думает Сережа: вынул из-под полотенца одну руку, показал Сереже, потом вынул вторую и тоже показал. Почему не упал пирог? Ведь его никто не держал!

От всего этого Сереже стало не по себе. Он повернул голову к столу учителя Якова Ефимовича. Но там сидел не Яков Ефимыч, а директор дома отдыха Константин Васильевич, он строго посмотрел на Сережу и сказал скрипучим нечеловеческим голосом: «Мальчик, нельзя смотреть в окно. Там — страшно!»

Сереже в самом деле стало страшно. И в то же время хотелось, очень хотелось посмотреть в окно, узнать, плавает ли пирог по-прежнему в воздухе или уже упал в снег.

Сережа попробовал повернуть голову, открыть глаза, которые почему-то опять оказались закрытыми, но что-то холодное давило на лоб, на глаза. Он чувствовал, как судорожно напрягались веки, стараясь отлепиться друг от друга, но ничего не получалось.

А открыть глаза надо было во что бы то ни стало: на Сережу опять надвигалось что-то необыкновенное. Он еще не знал, что это, но посмотреть надо было обязательно. В ушах назойливо звучал чей-то хрипловатый голос:

— Мальчик, ты меня слышишь? Мальчик, мальчик!

Сережа с силой шевельнул веками, и они чуть-чуть раздвинулись. В узенькую щелочку он увидел что-то яркое, огненное. Оно пламенело такими синими, красными и зелеными искрами, что ослепило Сережу, и он снова закрыл глаза.

— Он? — донесся до него тот же голос.

— Кому больше быть? — отозвался другой голос. — Конечно, он.

— Живой? — спросил первый.

— Не знаю, — ответил второй. — Ракетница у тебя?

«Да я живой, совсем живой!» — сказал Сережа, но почему-то не услышал своего голоса.

— Пахомов, сюда! — прокричал кто-то. — Одного нашли!

— Нашли-и, нашли-и, нашли-и! — перекликались голоса, Сереже удалось опять приоткрыть глаза. Прямо перед собой он увидел желтое пламя свечи в фонаре. Верхняя часть стекла закоптилась косым наплывом и была точно укутана в черную бархатную тряпку.

— Зеленой, зеленой заряжай! — переговаривались неясные тени-недалеко от Сережи. — Красной не надо, одного нашли. Взрослого нигде нету, я все обыскал...

Раздался похожий на выстрел хлопок, и яркое, горящее с воем и шипением устремилось в воздух.

— Еще одну?

— Хватит. Выносить будем. Берись, Саша!

— Да-а... Закоченел совсем, бедняга!

— Осторожнее! Не поломай! Как сидел, так и неси.

«Про кого они говорят — не поломай? Про меня? Да разве я стеклянный?» — думал Сережа. Хотел сказать, что он жив, только замерз немного, но его пронизала такая острая режущая боль, что он застонал.

— Стонет. Посмотри, Пахомов, что с ним.

Совсем близко появилось немыслимое человеческое лицо: чугунные черные щеки, багровый нос, облепленные инеем ресницы и брови. Глаза смотрели на Сережу, в них поблескивали отсветы фонаря.

— Живой, ребята! Смотрит! Только застыл здорово, слова сказать не может.

Появилось еще одно лицо.

— А ведь мы, Вадим Сергеич, чуть мимо не проскочили — следы-то вон как запутаны, — говорил хрипловатый голос. — Метался, видно, во все стороны. Послышалось мне, стонет кто-то, да так тихонько, что подумал — чудится. Вернулся — смотрю, а это он. Приткнулся к сосне и сидит, бедняга. Ему бы ходить все время, а он...

— Сережа, ты слышишь меня? — спросил человек в шинели, в котором мальчик с трудом узнал Вадима Сергеевича, главного судью лыжных соревнований. Как он сюда попал? Как они все узнали, что Сережа остался один в лесу?

Он хотел громко, во весь голос сказать, что слышит, но рот не открывался.

— Слышу, — наконец произнес он, и, напрягаясь, выговорил то самое главное, что ему надо было сказать во что бы то ни стало: — Дядя Гриша... в шахту... упал...

— Как в шахту? Где? — Вадим Сергеевич склонился совсем близко, его горячее дыхание обдавало Сережины щеки.

— В шахту, — повторил Сережа. — Провалился... Я за вожжами пошел... Серко домой убежал...

— Вот новости! — пробормотал Вадим Сергеевич. — Где она, эта шахта? Не знаешь?..

— Не знаю... Я искал, искал... Отдохнуть захотелось...

Голова Вадима Сергеевича исчезла. В лицо Сережи опять светил фонарь.

— Саночкин! — услышал мальчик голос недалеко от себя. — Быстро на дорогу. Собирай всех. Ракетница есть?

— Машина идет! Из Собольского! — донесся далекий крик.

— Остановите! Во что бы то ни стало остановите! — закричал Вадим Сергеевич, и Сережа услышал, как звонко визгнули лыжи: должно быть, судья сам рванулся к дороге.

— Ничего, малыш, теперь все хорошо будет, — сказал ему лыжник.

— А дядю Гришу? — слабо спросил Сережа.

— И дядю Гришу выручим, — ответил лыжник. — Видишь, сколько нас!

Потом в глаза Сереже ударили снопы света, и он зажмурился. А через несколько минут он увидел вокруг себя знакомые лица: растерянного Семена Кузьмича, испуганного Женю, всегда серьезного Игоря и еще кого-то в громадном тулупе. Откуда они все? Как узнали? Слабым голосом он позвал:

— Жень! Ты здесь?

— Здесь, Сережа.

— Винтик, знаешь, у меня убежал. Я его...

Он хотел сказать, что бил Винтика, но услышал торопливый голос брата и умолк.

— Ты не беспокойся, Сережа, Винтик домой прибежал. Я его пришлю тебе, только ты... — Он хотел сказать «не умирай», но сдержался. — Только ты выздоравливай поскорее...

— Я не больной... Чего мне выздоравливать...

— Ну все-таки...

Сережу положили в кузов машины на разостланный мохнатый тулуп. Отсюда, с высоты, он увидел много людей на лыжах, большой костер, искры которого непрерывным потоком уходили в звездное небо, и освещенные костром темные стены леса.

— Дорогой вы будете его растирать, — говорил рядом Вадим Сергеевич. — Спирт у кого, ребята? Отдайте товарищам. И без задержки в больницу. Так вы говорите, прииск недалеко отсюда?

— Суковатка-то? Недалеко... — отозвался бас лыжника в огромном тулупе. — И километра не будет, сразу за Степановым ложком...

Это последнее, что услышал Сережа. Внизу шумно зарычал мотор, лесная стена ушла назад, а над Сережей склонилось лицо Семена Кузьмича.

У борта машины стояли, прижавшись друг к другу, Женя и Игорь, и почему-то испуганно смотрели на него, Сережу...