"РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ" - читать интересную книгу автора (Кирпиченко Вадим)

О тех, кто был рядом в начале пути

Школу № 101 я окончил в тот момент, когда в разведке начались очередная реорганизация и сокращение кадров. Однако меня все–таки приняли на работу и даже зачислили в куцый штат восточного отдела ПТУ, поскольку требовался новый человек для отправки в Каир.

Люди шатались без дела, ждали решения своей судьбы, играли в шахматы, рассказывали анекдоты и придумывали друг про друга озорные двустишия. Именно тогда, жадный до новых людей и впечатлений, я познакомился и быстро сошелся со многими сотрудниками отдела. Люди необычной и загадочной, на мой тогдашний взгляд, профессии, они казались мне чрезвычайно интересными, тем более что у многих за плечами уже был разнообразный опыт разведывательной работы. В первый же день я познакомился с Викентием Павловичем Соболевым, Яковом Прокофьевичем Медяником, Иваном Ивановичем Зайцевым и Павлом Ефимовичем Недосекиным, бок о бок с которыми и проходила впоследствии моя работа в разведке.

О жизни и работе разведчиков у нас писали и пишут мало, за исключением тех редких случаев, когда дело касается репрессированных в своем отечестве или севших за решетку в чужом государстве. О людях же, которые на крайнем нервном пределе в течение тридцати–сорока лет добывали информацию для своего государства, прошли через многочисленные войны, перевороты и кризисы и при этом еще остались в живых, не написано почти ничего. Чтобы

восполнить этот пробел, расскажу немного о своих коллегах, друзьях, о своих первых начальниках.

Первым моим резидентом и учителем был Викентий Павлович Соболев. Наша жизнь в разведке очень тесно переплелась. Дружили мы и семьями. К моменту нашего знакомства он уже несколько лет успешно проработал в Египте и снова собирался туда. В.П.Соболев был всесторонне подготовленным профессионалом–разведчиком. С равной охотой и умением он занимался проведением оперативных мероприятий, включая всю черновую и подготовительную работу, и информационной деятельностью, которую многие недолюбливали, считая слишком нудным занятием.

В Египте он, казалось, знает всех и вся. Если со своими соотечественниками Викентий Павлович сходился иногда довольно туго, то с египтянами и с арабами вообще у него мгновенно устанавливался контакт, возникала взаимная симпатия. Нам, начинающим, очень импонировали его напористость, бесстрашие и изобретательность в разведывательных делах. Мы переняли у него много полезного и всегда завидовали его блестящему знанию арабского и французского языков, а также необыкновенной быстроте и легкости при составлении информационных телеграмм. Сколько же он написал их за свою оперативную жизнь четким и красивым почерком! О знании им обстановки, о его тонком политическом чутье, даре предвидеть события свидетельствует хотя бы то, что, услышав сообщение о национализации Суэцкого канала, Викентий Павлович сразу сказал обеспокоенным и не допускающим возражений тоном: «Будет война!» И мы стали готовиться к войне. В 1962 году нам с В.П.Соболевым удалось вместе проработать несколько месяцев в Тунисе, где главной задачей было оказание помощи алжирской революции.

Проведя много лет в разных арабских странах, Викентий Павлович стал заместителем начальника разведки по району Ближнего Востока и Африке, и когда ему присвоили звание генерал–майора, мы шутили: «Викентий Павлович, вы единственный в мире генерал–майор со знанием арабского языка, не считая самих арабов!» После работы в Нью–Йорке со здоровьем у Викентия Павловича начались проблемы, и он рано, где–то сразу после своего пятидесятилетия, ушел, к нашему большому сожалению, на пенсию.

Яков Прокофьевич Медяник, в отличие от В.П.Соболева, поставил своеобразный рекорд. Свое семидесятилетие он отпраздновал на посту заместителя начальника разведки, а на пенсию ушел не потому, что состарился, а лишь потому, что о его возрасте все время напоминал календарь. Человек живого ума, чрезвычайно общительный и испытывавший постоянную тягу к людям, он всегда был переполнен разнообразными идеями и предложениями, направленными на совершенствование нашей работы. От долгой службы сначала в пограничных войсках, а затем в разведке в его памяти сохранилась масса воспоминаний об интересных людях, событиях, ситуациях. Если бы он решился на написание мемуаров, это было бы увлекательное чтение.

В момент моего знакомства с Яковом Прокофьевичем в 1953 году он вторично собирался на работу в Израиль, на этот раз в качестве резидента. В те годы в Израиле самыми распространенными языками были русский и украинский, и у нашего выходца из–под Полтавы не было никаких языковых проблем. Дела у него там шли хорошо, а начало деятельности было ознаменовано любопытным фактом. По прибытии в Тель–Авив передовой группы посольства в 1954 году (после восстановления дипотношений) все израильские газеты вышли с броскими заголовками примерно следующего содержания: «Приезд в Израиль господ Медяника и Симеошкина—лучший праздник в жизни еврейского народа ». Нечего и говорить, что, когда до нас доходили сообщения ТАСС, мы зачитывались этими строками.

В характере начальников всех рангов редко гармонично уживаются деловая хватка, доброта и любовь к людям, а в Медянике все это сочеталось самым естественным образом. Поэтому ему без колебаний вверялись судьбы людей и руководство большими коллективами. После возвращения из Израиля и работы в Центре Яков Прокофьевич возглавлял резидентуру в Афганистане (во времена королевского режима), потом — ближневосточный отдел ПГУ, а затем был резидентом в Индии, после чего много лет занимал должность заместителя начальника разведки по району Ближнего Востока и Африке.

Медянику всегда удавалось договориться с самым трудным собеседником, и отказать ему в его просьбе было не–14

возможно. Начинал он обычно так: «Я ведь хохол, значит, человек хитрый и все равно вас обману». И он действительно в одном месте заполучал нужного ему работника, в другом — средства на финансирование какого–либо мероприятия и тому подобное. Любил он застолье, такое, чтобы можно было попеть и повеселиться от души, поэтому, очевидно, и сохранил до преклонных лет светлый ум, интерес к жизни и удивительное обаяние.

Иван Иванович Зайцев, фронтовик, боевой офицер, после войны продолжал службу в армии, а затем был направлен в разведку и долго не мог привыкнуть к новым порядкам. Был он в то время ростом и телосложением, оканьем и пышными усами похож на молодого Горького. Любил и ценил шутку и в любой момент был готов отреагировать на острое словцо или соленый анекдот. Однажды по ходу дела я рассказывал ему что–то забавное, и он громко расхохотался, позабыв, что сидит в президиуме, в большом конференц–зале, на важном совещании.

Ивану Ивановичу пришлось работать в разных районах мира, но основные свои силы и опыт он отдал разведывательной работе в ФРГ. Там он сформировался как руководитель и, возвратившись из Бонна, стал начальником Краснознаменного института имени Ю.В.Андропова. Более удачную кандидатуру на эту должность трудно было подобрать: доброжелательность, терпение, знание людей, богатый личный опыт разведывательной работы, добрая ирония — все это давало Ивану Ивановичу право быть воспитателем и самих воспитателей, и многочисленных слушателей. Любой, кто окончил наш институт в период пребывания И.И.Зайцева его начальником, обращаясь к годам своей учебы, в первую очередь вспомнит, конечно, Ивана Ивановича, его мудрые советы и душевную щедрость. Работал он, можно сказать, до последнего дыхания и, несмотря на тяжелую болезнь, был преисполнен оптимизма и планов на будущее.

Павел Ефремович Недосекин был постарше остальных, но долгое время глядел орлом, и угадать, сколько ему лет, было трудно — никто не давал ему его истинного возраста. А биография у него была самая что ни на есть героическая. Один собеседник как–то спросил меня: «Неужели это тот

самый Недосекин?» — «Какой тот самый?» — «Тот, о котором уже в начале войны в Орловском управлении НКВД рассказывали легенды. С группой бойцов он несколько раз переходил линию фронта, устраивал переполох в тылу у немцев, добывал нужную информацию и успешно возвращался назад». Это был действительно тот самый Недосекин. Всю войну он провел так же, как начал. Несколько раз его сбрасывали с парашютом в белорусские леса, где он воевал в качестве заместителя командира партизанского отряда по разведке, а позднее и сам стал командиром одного из отрядов. Так что разведчиком Недосекин был, можно сказать, с начала своей трудовой деятельности и прошел путь от разведчика в лесах и болотах до разведчика внешнеполитического, многократного резидента в странах Африки и Ближнего Востока.

У красивого и статного, на всю жизнь сохранившего военную выправку Павла Ефимовича была столь же красивая, притягивавшая взгляды жена Евгения Федоровна, которую он вывез из тех же белорусских лесов. Там, в партизанской республике, они встретились, вместе воевали и полюбили друг друга. Тяжелые годы войны не прошли бесследно — и Евгения Федоровна, и Павел Ефимович рано ушли из жизни через мучения и страдания.

Первые свои шаги во внешней разведке Недосекин сделал в послевоенные годы в Эфиопии, где тогда не ставились задачи глобального характера. Из его эфиопской эпопеи известен такой случай. Ехал как–то Недосекин по скверной эфиопской дороге. Неожиданно на дорогу выскочил местный житель. Какие–то доли секунды водитель пытался избежать столкновения, но не удалось. Эфиоп погиб, машина закончила свою жизнь в кювете, Недосекин остался, как говорят в таких случаях, чудом жив. А какова же была реакция Центра? Года два спустя мне показали написанную синим карандашом резолюцию заместителя министра госбезопасности А.И.Серова по этому делу: «Стоимость машины взыскать: половину — с эфиопа, половину — с Недосекина». Понятно, что эфиоп уже ничего не мог заплатить по объективным причинам, а Павла Ефимовича спасли от уплаты начавшиеся реорганизации (некому было следить за исполнением «синих» резолюций).

Войны и потрясения так и не отпустили от себя П.Е.Недосекина — большую часть жизни ему пришлось работать в беспокойных арабских странах в тревожные времена. Он никогда не терял присутствия духа и чувства юмора, выглядел всегда так, будто собрался идти на официальный прием, обладал даром подмечать всякие забавные ситуации и рассказывал о них с большим мастерством. В последние годы он работал в нашем аппарате в Чехословакии. Там тяжело заболела Евгения Федоровна — рак мозга… и мучительная смерть. Утрата жены подкосила Павла Ефимовича. Спустя несколько месяцев ему самому ампутировали ногу — прямое следствие пребывания во время войны в лесах и болотах. И пока мы хлопотали о хорошем протезе в Чехословакии (до чего же тяжела и не устроена наша жизнь: герой войны, награжденный боевыми орденами, многократный резидент внешней разведки, имеющий все виды льгот полковник ждет долгие месяцы, сидя на балконе своей квартиры, решения о протезе), встал вопрос об ампутации и второй ноги. Вскоре после операции он скончался.

Кроме этих близких мне людей в первые дни работы в разведке я познакомился и с тогдашними руководителями отдела. Сначала меня повели к заместителю начальника Василию Иосифовичу Старцеву, а вместе с ним мы уже пошли к начальнику отдела Владимиру Ивановичу Вертипороху. Владимир Иванович объявил мне, что есть нужда в срочной посылке оперативного работника в Каир и что после непродолжительной подготовки в отделе мне нужно будет выехать в Египет.

В.И. Вертипорох был, наверное, самым видным и интересным мужчиной в разведке. Очень высоким ростом (без малого два метра), могучим телосложением, светлыми курчавыми волосами, ухоженными усами, улыбчивым лицом он напоминал картинного былинного богатыря — какого–нибудь Микулу Селяниновича. Сразу возникала мысль: как же такой мужик может скрыться от «наружки»?

Владимир Иванович работал в Иране и Израиле, а после пребывания в Центре был послан старшим советником по вопросам безопасности в Китайскую Народную Республику. Там он, наверное, выглядел Гулливером. Мне недолго пришлось с ним работать, но каждый приход к нему в кабинет

оставлял ощущение удовлетворения и радости. «Повезло с начальником», — думалось мне. Из общения с ним особо запомнились два случая.

В один из первых дней моей работы Вертипорох поручил мне написать телеграмму по какому–то оперативному вопросу. Я еще не был допущен к шифропереписке и не знал, как пишутся телеграммы. По своему разумению, руководствуясь принципом экономии слов и места, я написал ее как обычную телеграмму — без предлогов и знаков препинания, без употребления падежей, с минимумом глаголов и существительных. Владимир Иванович очень долго смеялся, а я растерянно стоял, не понимания, в чем дело. Выяснилось, что телеграммы надо писать обычным языком, без всяких сокращений, чтобы все было понятно. Моя же телеграмма не поддавалась ни зашифровке, ни тем более расшифровке.

Второй раз я направился к нему сам и попросил выдать мне положенное табельное оружие. Дело в том, что в 1953 году из мест заключения по массовой амнистии была выпущена целая армия уголовников и в Москве начались грабежи и бандитские нападения, а на московских окраинах под вечер даже слышалась стрельба. Мы с женой в это время снимали комнату на окраине, в деревне Черкизово, куда поздно вечером было страшно возвращаться. Владимир Иванович стал мягко уговаривать: «Зачем вам пистолет? Подстрелите кого–нибудь, а потом не отвертитесь. А вы мне нужны в Каире. Не дам я вам пистолета, и не обижайтесь». Вскоре Вертипорох ушел из отдела, а затем уехал в Китай, где и умер. Сердцу было трудно поддерживать такое большое тело.

Василий Иосифович Старцев был, в противоположность Вертипороху, небольшого роста, и красавцем его никак нельзя было назвать. Это внешнее несоответствие и сыграло роковую роль в служебной расстановке руководящего состава отдела.

Придя после смерти Сталина, в марте 1953 года, к руководству органами государственной безопасности, Берия объединил под своим началом МГБ и МВД в Министерство внутренних дел. В период с марта до своего ареста 26 июня 1953 года он успел отозвать из командировок практически всех резидентов якобы для отчета. Арест Берии и последовавший

18

за ним новый период нестабильности поставили под вопрос судьбу отозванных резидентов. Акция с вызовом резидентов была неоправданной с любых позиций. Во–первых, их массовый отъезд привел к ослаблению практической деятельности резидентур; во–вторых, он, по существу, расшифровал резидентов как разведчиков; в–третьих, вызвал недоумение и нервозность в самом аппарате разведки. Следовали вопросы: как? что? зачем? В обвинительном заключении по делу Берии эта его акция квалифицировалась как вредительская, направленная на срыв работы разведки.

В числе отозванных был и резидент в Израиле В.И.Вертипорох. Он успел попасть к Берии на прием. Пришел к нему в сопровождении начальника восточного управления и начальника отдела этого управления В.И.Старцева. Заслушав доклад резидента и выразив свое удовлетворение его работой, Берия отпустил Вертипороха и Старцева и спросил у исполнявшего обязанности начальника управления А.М.Короткова: «Кто Вертипорох по должности и как вы намерены его использовать?» — «Мы планируем его на должность заместителя к Старцеву». Берия поморщился и сказал: «Как же так? Этот — такой красивый, такой представительный, со свежим опытом оперативной работы, а тот — совсем невыразительный, невидный такой… Давайте сделаем наоборот!» Когда я пришел в отдел в сентябре 1953 года, расстановка «наоборот» уже действовала, что не добавило оптимизма и благодушия Василию Иосифовичу Старцеву.

В.И.Старцев, или, как его все звали за глаза, дядя Вася, был тоже человеком выдающимся. В дальнейшем он много лет являлся начальником отдела, который занимался Дальним Востоком и Юго–Восточной Азией, а затем стал заместителем начальника разведки по кадрам. Старцев, несомненно, был самым сильным начальником отдела, цепким и решительным. Сотрудников своих он в обиду никому не давал, и все остальные начальники знали, что со Старцевым лучше всего не связываться — его не переспоришь. Язык у Василия Иосифовича был как острая бритва, а иногда и как ядовитое жало. Его афоризмы оперработники повторяли долгие годы, и даже сейчас, спустя почти два десятилетия после его ухода со службы, нет–нет да и кто–нибудь

из старослужащих вспомнит: «А вот дядя Вася сказал по аналогичному случаю…»

За невыполнение заданий в установленные сроки Старцев устраивал строгие выволочки, и некоторые работники из робкого десятка его просто боялись. Один из них, как только получал вызов на доклад к Старцеву, начинал дрожать и заикаться. Оправдываясь за невыполнение какого–то задания, он сказал заплетающимся языком:

— Иосиф Виссарионович, я просто физически не успел это сделать!

Ответ был точен и афористичен:

— Если бы я был Иосиф Виссарионович, я сидел бы не здесь, а в Кремле. А если вы не успеваете сделать что–то физически, то впредь делайте это химически, но выполняйте все в срок!

Много лет спустя после этого случая мы с Яковом Прокофьевичем Медяником и Павлом Ефимовичем Недосекиным повстречали дядю Васю. Медяник и Недосекин только окончили Высшую дипломатическую школу и ожидали назначения на должность. Желая доставить приятное Старцеву, они несколько игриво обратились к нему: «Василий Иосифович, возьмите нас к себе в отдел. Мы хотим работать с вами!» Старцев, изобразив ухмылку (эта кривая усмешка в наших кругах называлась антисоветской), бросил: «Да… возьми вас в отдел — вы тут же сгоните меня со стула и сами на него сядете!» — и ушел, помахав рукой.

Еще одна колоритная личность — Иван Васильевич Вирюкин. Он производил неизгладимое впечатление своей манерой держаться с большим достоинством и библейской внешностью — четкий профиль темного лица, большие печальные глаза, борода с проседью. Иван Васильевич был к тому же крупным специалистом в вопросах мировых религий. Лучшей модели для портрета какого–нибудь апостола и искать не надо было. К моменту нашего знакомства Вирюкин вернулся уже из третьей долгосрочной загранкомандировки, и представлялось, что он уже все на свете знает и все ему уже порядком надоело.

Однажды он, видя, как я судорожно листаю оперативные дела и одновременно что–то выстукиваю на пишущей машинке, многозначительно изрек: «Вот ты весь сейчас по–20

лон энергии, с восторгом готовишься к первой командировке. Все тебе интересно, все волнует, до всего есть дело. Но попомни мои слова: ко второй командировке ты будешь много тяжелее на подъем, появятся проблемы— вещи, дети, то да се, в третью тебя уже будут выталкивать ногами, а ты будешь изо всех сил сопротивляться». Не скажу, что все получилось по этой схеме, но в целом замечание Ивана Васильевича было очень метким.

Как это ни удивительно, я помню абсолютно всех сотрудников отдела, работавших в нем в пору моего появления на службе. Первые впечатления были настолько глубокими, что крепко отложились в памяти. Впоследствии дело уже обстояло по–другому…