"Полдень, XXI век (август 2011)" - читать интересную книгу автора (Коллектив авторов)

2 Личности. Идеи. Мысли

Сергей Соловьев

Замки на горах

Вступление. Когда много путешествуешь, возникает соблазн – поверить в правоту «восточных» религий. Все – иллюзия, все – декорация, покрывало Майи, и только. Иллюзии, однако, создаются сознанием, и не так непроницаемы для анализа, как реальность – в предположении, что она существует. Это небольшое эссе – о переплетении иллюзии с реальностью. Сюжет, в сущности, очень ограниченный. Несколько реальных замков (в большинстве своем, на горах, в соответствии с названием) и пара замков литературных, например, замок из известного романа «Замок» Кафки. Чем не патентованный образец иллюзии?

В большинстве своем замки, о которых идет речь, находятся на территории бывшей Австро-Венгрии или по соседству, иными словами, в краях, хорошо известных Кафке. Это Петроварадин в Новом Саде (ныне – в Сербии), Пражский Град, Братиславский замок (ныне – в Словакии) и Кёнигштайн в Саксонии (недалеко от Дрездена, по соседству с чешской границей). Конкретный выбор достаточно случаен – связан с тем, что видел автор эссе, но замки эти принадлежат обширной, хотя и не очень четко определенной категории «замков на горах австро-венгерского типа».

Впрочем, автор не исключает, что, наметив тему, он сделает затем несколько шагов в сторону обобщения – разговор об иллюзии предполагает некоторую размытость границ.

Где находился замок Кафки? Конкретное расположение не так уж и важно. Используя выражение нашего мистика-визионера Даниила Андреева, где-то в пространстве австро-венгерской метакулыуры. От неопределенности места описание не становится менее выразительным.

«Весь Замок, каким он виделся издалека, вполне соответствовал ожиданиям К. Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок, можно было бы принять его за городок. К. увидел только одну башню, то ли над жилым помещением, то ли над церковью – разобрать было нельзя. Стаи ворон кружились над башней» (Франц Кафка. Замок. Перевод Р. Райт-Ковалевой: Ф. Кафка. Избранное, М. Радуга, 1989, сс. 153– 329, гл. 1).

Под горой, разумеется, находится город или деревня. Последнее ближе по сюжету к роману Кафки. Герой Кафки смотрит на замок именно из такой деревни.

Сидя в ресторане с кем-нибудь из местных (у Кафки в романе «Замок» тоже было что-то в этом роде – корчма), можно послушать рассказы о тайнах замка и замковой горы. Например, о Петроварадине рассказывают, что в толще горы – пятьдесят или шестьдесят километров тоннелей. Для исторического контекста надо добавить, что Петроварадин – это мощная крепость на берегу Дуная. Крепость построили в конце XVII века, после того как Австро-Венгрии удалось отразить натиск турок и отвоевать кое-какие земли. Она контролировала судоходство по реке и прикрывала с юга Австро-Венгерские рубежи.

Человек, не знающий секретов тоннелей, заблудится в лабиринте, а врагов, проникших туда, встречали тупики, заканчивающиеся стеной с бойницами, подстерегали боковые бойницы, через которые можно стрелять из соседнего тоннеля…

Однако принципиальной особенностью замков австро-венгерского типа было то, что, в отличие от простых рыцарских замков, распоряжался в них не какой-нибудь бандит-феодал, а работала имперская (королевская, герцогская, графская – как у Кафки) бюрократия – по возможности, под защитой более или менее серьезного гарнизона.

(Из прочих секретов – не исключается что-нибудь тюремное, например в Кёнигштайне в разное время сидели изобретатель саксонского фарфора Бётгер, знаменитый анархист Бакунин, социалист Бебель. Но сейчас все эти места открыты для туристов, от прежней системы мало что осталось[1].)

Между прочим, сам Франц Кафка был довольно-таки высокопоставленным бюрократом и очень хорошо знал, как функционирует бюрократическая машина. Правда, он работал в страховой компании (страховка рабочих от несчастных случаев), но так ли уж отличается страховая бюрократия от чисто государственной? Разве что дает некоторую дистанцию, возможность взглянуть со стороны, полезную для писателя, создает некоторое «остранение». Когда наш «литературовед-формалист» Виктор Шкловский ввел в оборот это слово в 1919 году, он имел в виду именно «странность», которую придает предмету взгляд со стороны, и писал «остранение», а не так, как иногда это пишут теперь – «отстранение».

Размышления на тему «Замка» Кафки. Итак, мы сидим в ресторанчике у подножия холма (горы). На вершине – замок. Взгляд со стороны придает ему странность, таинственность. Можно сказать, окутывает его тайной. Но чем же является эта тайна – нашей иллюзией? Ведь если нам все-таки удастся проникнуть в замок (сейчас это не трудно – повсюду пускают посетителей), что мы обнаружим там, за крепостными стенами? Несколько банальных зданий казарменного типа? Несколько чуть более красивых зданий – дворцов – но тоже вполне функциональных в общей схеме управления?

Допустим, что нам удалось перенестись в прошлое, когда эта система еще работала. Попасть наверх было труднее, но значит ли это, что там нас ждали бы какие-то особые тайны? Или всего лишь несколько десятков (или сотен, или тысяч, или миллионов) бюрократов со своими бумагами?

Постараемся быть более точными, добавим к этой исторической картине кое-какие детали. Наверху находились казармы, квартиры коменданта и нескольких старших офицеров. Иногда – апартаменты еще более «крупных фигур» – губернатора, графа, герцога, короля. Остальные офицеры, скорее всего, жили на квартирах в городе, так же как и мелкие чиновники. То есть непроницаемой границы между Замком и городом, скорее всего, не было. Посыльный Варнава у Кафки живет в деревне. У него также описывается особая гостиница, где останавливаются чиновники из Замка, если им приходится ночевать внизу. Правда, может быть, следует принимать во внимание границу во времени – между служебными и свободными от службы часами. Является ли чиновник на службе тайной для самого себя во внеслужебное время?

Этот вопрос не является таким уж беспочвенным и риторическим, как может показаться. У Кафки читаем: «Как с чиновником я могу разговаривать только в его, по всей видимости, недоступной канцелярии, там в Замке, или, может быть, в гостинице, хотя это уже сомнительно. Но как частное лицо я могу говорить с ним везде» («Замок», гл. 6, «Второй разговор с хозяйкой»).

Кстати, что было тайной для работавших наверху бюрократов? Что было тайной для их начальников, для самого главного начальника над замковыми бюрократами – будь он графом, герцогом или губернатором? Быть может, народ внизу? А они – были ли они тайной для народа? Или только для приезжих, вроде «землемера К.» у Кафки? Один из персонажей Кафки (деревенский учитель) говорит: «Между Замком и крестьянами особой разницы нет». Но разницы может не быть и в отсутствие (или при наличии) тайны. Возможно, все они являются тайной друг для друга, и никакой тайны не остается, если взглянуть, так сказать, из «четвертого измерения».

Но что же все-таки создает это ощущение тайны? Непрозрачность – или «ограниченная прозрачность» перегородок? Помогают или мешают пониманию многочисленные посредники? Их список в «Замке» весьма обширен. Кажется, что их существование обеспечивается некоей бюрократической «аксиомой Архимеда». (В математике аксиома Архимеда говорит, что между любыми двумя точками на прямой находится, по крайней мере, еще одна.)

Не претендуя на полноту, упомянем секретарей чиновников из Замка (секретарь Кламма «по деревне» Мом; Эрланген…), жителей, претендующих на связь с чиновниками или Замком (Фрида, Хозяйка…), посредников между посредниками (мальчик Ханс, сын Амалии)… Секретари могут писать протоколы, которые играют роль промежуточного звена в цепи документов. «Единственный путь, который может привести вас к Кламму, идет через протоколы», – заявляет Хозяйка в гл. 9.

Каждый из персонажей, с которыми встречается К., сам по себе, так же как и содержание документов, с которыми ему приходится иметь дело, представляется банальным, ощущение тайны скорее порождают необъяснимые (не объясняемые, а если объясняемые, то объяснение сомнительно) несоответствия. Хотя барьеры и перегородки страшным образом запутывают дело, среди них нет непреодолимых. Непонятно, где проходит настоящая граница: «Они – только часть канцелярий, потом идут барьеры, а за ними другие канцелярии… Не надо заранее предполагать, что канцелярии за теми барьерами существенно отличаются от канцелярий, где уже бывал Варнава…» («Замок», гл. 16). Чтобы лучше разобраться в происходящем, быть может, стоит несколько расширить круг поисков.

«Замок» и «Улитка на склоне». Вот еще один пример, не опровергающий, а скорее, подтверждающий нашу еще не сформулированную догадку – ей еще только предстоит быть сформулированной. Заглянем в «Улитку на склоне» Стругацких.

В «Улитке…» переплетаются две сюжетные линии. Белые Скалы, где находится Управление, и лес внизу, в котором затеряны деревни. Замок на горе и «нижний мир». Та же внутренняя банальность и взаимная тайна.

Взгляд сверху: «С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир, рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и проросло грубым мхом. Как бесформенная маска, скрывающая лицо, которое никто еще никогда не видел».

Внизу: «Больше на улице, оранжевой и красной от высокой травы, в которой тонули дома, сумрачной, покрытой неяркими зелеными пятнами от солнца, пробивавшегося сквозь лесную кровлю, никого не было. С поля доносился нестройный хор скучных голосов: «Эй, сей веселей, вправо сей, влево сей…» В лесу откликалось эхо» (Аркадий и Борис Стругацкие. «Улитка на склоне». «Советский писатель», Ленинград, 1990, гл.1.).

В «Улитке…», как и в «Замке», те же многочисленные посредники, тайна, порождаемая несоответствиями между компонентами, которые, взятые сами по себе, представляются банальными.

Взять, например, Слухача в деревне, где живет Кандид: « Мутное лиловатое облачко сгустилось вокруг голой головы Слухача, губы его затряслись, и он заговорил быстро и отчетливо, чужим, каким-то дикторским голосом, с чужими интонациями, чужим, не деревенским стилем и словно бы даже на чужом языке, так что понятными казались только отдельные фразы:

– На дальних окраинах южных земель в битву вступают все новые… Отодвигается все дальше и дальше на юг… Победного передвижения… Большое Разрыхление Почвы в северных землях ненадолго прекращено из за отдельных и редких… Новые приемы Заболачивания дают новые обширные места для покоя и нового продвижения на… Во всех поселениях… Большие победы… Труд и усилия… Новые отряды подруг… Завтра и навсегда спокойствие и слияние…» («Улитка…», гл.2).

Любому взрослому жителю государства с централизованно-бюрократической системой управления и пропаганды, типа СССР, Китая, или Ирака Саддама Хуссейна, стиль этой «радиопередачи» был бы однозначно понятен – только неясно сразу, что стоит за многочисленными пропагандистскими штампами. Ощущение тайны создается главным образом за счет кажущегося несоответствия места, способа передачи и содержания.

В отличие от «Замка», в «Улитке…» два героя. Один, Кандид, землянин-биолог, после несчастного случая оказался в лесной деревне. (Заметим, кстати, что имя его начинается на К, как у героя Кафки.) Другой – Перец, работает в Управлении на Белых Скалах, штаб-квартире землян, явном аналоге Замка.

Стругацкие пошли дальше, чем Кафка, – они попытались описать внутренний мир Замка, в целом у них представляющийся не менее абсурдным, чем мир затерянных в лесу деревень. То, что Перец находится наверху, не особенно приближает его к разгадке происходящего. Даже то, что в конце он сам неожиданно становится Директором. Не думаю, кстати, что такой поворот темы вызвал бы особые возражения у Кафки. Думаю, что Стругацкие это прекрасно понимали.

Главные герои обеих сюжетных линий «Улитки…» пытаются нащупать в окружающем их абсурде некоторый смысловой стержень. Кандид в конце концов находит смысл в том, чтобы защищать ее туповатых жителей от того, что он называет жерновами прогресса.

«Плевать мне на то, что Колченог – это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камне жернова затормозили. (…)

На поле вдруг зашумели. Завизжали женщины. Много голосов закричало хором:

– Молчун! Эй, Молчун!

Колченог встрепенулся.

– Никак мертвяки! – сказал он, торопливо поднимаясь. – Давай, Молчун, давай, не сиди, посмотреть хочу.

Кандид встал, вытащил из-за пазухи скальпель и зашагал к окраине» («Улитка…», гл. 11).

Может быть Перец, оставшийся наверху, в «Замке» на Белых Скалах, не столь удачлив в своих поисках смысла, но он тоже его отчаянно ищет.

Этим они оба напоминают землемера К. из романа Кафки. Маленький смысл или огромный – но смысл К. необходим. Он заявляет в разговоре с деревенским старостой: «честолюбие мое не в том, чтобы ради меня вырастали и рушились огромные груды папок с моим делом, а в том, чтобы мне дали спокойно заниматься своей мелкой землемерной работой за маленьким чертежным столиком» («Замок», гл. 5, «У старосты»).

Любопытно отметить элементы сходства и различия в романе Кафки и в «Улитке…». Возьмем, например, роль женщин.

Сходство, несомненно, в том, что даже те, которые кажутся глуповатыми и недалекими, куда лучше понимают законы того странного мира, где оказался герой. Нава и Алевтина у Стругацких, Фрида, Ольга, Амалия, Пепи у Кафки…

«Пиво разливала молоденькая девушка по имени Фрида. Это была невзрачная маленькая блондинка, с печальными глазами и запавшими щеками, но К. был поражен ее взглядом, полным особого превосходства. Когда ее глаза остановились на К., ему показалось, что она этим взглядом уже разрешила многие вопросы, касающиеся его» («Замок», гл. 3, «Фрида»).

«– Пусенька, – сказала Алевтина. – Все это ты посмотришь. Все это я тебе покажу. Все это ты прочитаешь своими близоруконькими глазками. Но ты пойми: позавчера не было директивы, вчера не было директивы – если не считать пустякового приказика о поимке машинки, да и то устного… Как ты думаешь, сколько времени может стоять Управление без директив?» («Улитка…», гл. 10, в которой Перец становится директором).

Различие, однако, в том, что у Кафки женщины играют явно подчиненную роль по отношению к чиновникам из Замка, в то время как у Стругацких они куда более самостоятельны.

Внимательный читатель Стругацких помнит – в «Улитке…», помимо Управления, наличествует еще одна сила, в лесу – более могущественная, чем земляне из Управления. Сила, которую направляют таинственные (опять «таинственные») подруги, те, которые преобразовывают лес, которые командуют легионами невидимых Строителей, которым подчиняются биороботы-мертвяки. Подруги, которые могут убивать и воскрешать взглядом.

Заметим, что их Город тоже находится на холме и по своей недосягаемости (по своей функции) тоже напоминает Замок.

Вопрос – много ли от этого меняется? Не оказалась бы эта тайна, если взглянуть изнутри, не менее банальной, чем все остальные?

Может быть, для ответа стоит припомнить встречу Кандида в «Улитке…» с тремя женщинами-подругами-хозяйками – матерью его жены Навы и с двумя другими. Первая реакция подруг на появление Навы, которая бросается на шею матери, вполне издевательская. Оказывается, у подруги есть дочь – и значит, был муж, в то время как нормальные повелительницы леса превосходно размножаются безо всяких мужей.

«– Ай-яй-яй, – говорила беременная женщина, смеясь и качая головой. – И кто бы мог подумать? Могла бы ты подумать? – спросила она девушку. – И я нет. Милая моя, – сказала она Навиной матери, – и что же? Он здорово пыхтел? Или он просто ерзал и обливался потом?» («Улитка…», гл. 8).

Последующее их поведение – равнодушная жестокость, забота о «деле» преобразования Леса, собственническое чувство по отношению к Наве со стороны ее матери – нисколько не опровергает этой банальности.

Большая самостоятельность женщины у Стругацких – всего лишь отражение духа времени, свидетельство реализма обоих произведений. Написание фантастических произведений – честный способ приблизиться к непостижимой реальности.

Наиболее гротескные сцены в «Улитке…» и в «Замке» прямиком заимствованы из повседневной реальности, характерной для той страны и того времени, когда они сочинялись.

Убегая, напуганный до смерти, со склада с машинами (машины обсуждают, что хорошо бы избавиться от людей, которые только мешают), Перец случайно смешивается с толпой, бегущей кросс – для сотрудников Управления, разумеется, периодически устраиваются спортивные соревнования.

«Он влетел в толпу, и толпа расступилась перед ним, и перед его глазами мелькнул квадратный флажок в шахматную клетку, и раздались одобрительные возгласы, и кто-то знакомый побежал рядом, приговаривая: «Не останавливайтесь, не останавливайтесь…» Тогда он остановился, и его тотчас обступили и накинули на плечи атласный халат. Раскатистый радиоголос произнес: «Вторым пришел Перец из отдела Научной охраны, со временем семь минут двенадцать и три десятых секунды… Внимание, приближается третий!»» («Улитка…», гл. 9).

В «Замке» описывается праздник деревенской пожарной команды.

«Замок тоже принял участие, оттуда прислали в подарок новый насос. (…) Так вот, Сортини принимал участие в передаче насоса. (…) Но Сортини не обратил на нас внимания – не по личной прихоти, а как все чиновники, он выказывал полное безразличие к людям. (…) И только когда мы почтительно поклонились и отец стал извиняться за нас, он посмотрел на нас, взглянул на всех по очереди усталыми глазами; казалось, он вздыхает оттого, что мы подходим друг за другом, пока его взгляд не остановился на Амалии. (…) Тут он опешил, перескочил через рукоятку насоса, чтобы подойти поближе к Амалии, и мы, не разобрав, в чем дело, все, во главе с отцом, двинулись было ему навстречу, но он остановил нас, подняв руку, а потом махнул, чтобы мы уходили». («Замок», гл. 17, «Тайна Амалии».)

После встречи на празднике Сортини пишет Амалии развязно-грубое письмо. В письме он вызывает Амалию к себе в гостиницу. Амалия разрывает письмо на глазах у посыльного. Ее обвиняют в оскорблении посыльного из Замка, и от нее с семьей отворачивается вся деревня.

Если вернуться к линии Белых Скал (а также к сюжету «Замка») – и там и там присутствует стремление героя прорваться наверх, чтобы хоть в чем-то разобраться.

Землемер К. все время пытается попасть в Замок или хотя бы лично поговорить с чиновниками оттуда. Что ждет его в будущем – окончательное падение или взлет, – не вполне ясно. «У Ханса возникла убежденность, что хотя К. и пал так низко, что всех отпугивает, но в каком-то, правда, очень неясном, далеком будущем он всех превзойдет». («Замок», гл. 13).

Кандид пытается вернуться на Белые Скалы.

Перец на Белых Скалах пытается встретиться с Директором – и в конце, неожиданно для себя, сам становится им. Но что это ему приносит? Не говоря о власти, но хотя бы в области понимания?

В заключение сравнения «Улитки…» и «Замка» заметим, что при внимательном чтении мир «Замка» кажется куда более рациональным, чем при поверхностном, а «Улитки…» наоборот. Возможно, все действующие лица в «Замке» абсолютно рациональны в пределах (каждый – своего) узкого отсека, и ощущение абсурда создается столкновением этих – не понимающих друг друга – рациональностей. В то же время в «Улитке…» чувствуется присутствие некоей не обсуждаемой героями глубинной основы, которой они, даже в мыслях, боятся коснуться, а поверхностное ощущение рациональности создается стилем – оба героя, и Кандид, и Перец, так или иначе связаны с наукой, да и авторы писали научную фантастику в расчете на соответствующего читателя. Впрочем, «Замок» – произведение незаконченное…

Литература и жизнь. Вернемся от литературы к реальности – помимо старинных замков, потерявших свою функцию, у нас в стране, в нашей системе власти, есть свой собственный «замок» – Кремль[2].

И мы (во всяком случае, большинство из нас) пытаемся честно делать свое дело, вопреки завихряющемуся вокруг нас абсурду.

И мы – что греха таить – нередко думаем, что неплохо бы понять, что происходит «там», «наверху», мечтаем во всем (или хоть в чем-нибудь) разобраться, а кое-кто – и пробиться поближе к власти.

В общем, сейчас, наверное, самое время перейти к заключительной части эссе и сформулировать наконец явным образом ту нехитрую догадку, о которой уже упоминалось – тайну порождает граница, мембрана, интерфейс, а внутри может не быть никакой тайны.

К слову – о Кремле, как одном из воплощений кафкианского замка. Недавно заглянул в мемуары Черчилля и наткнулся на вполне кафкианскую, на мой взгляд, сцену. Несмотря на то, что действующими лицами являются Черчилль и Сталин, т. е. те, кто как будто находится на самом верху, сцена выглядит чудовищно банальной. Акцент, скорее, на слове «чудовищно».

«Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

«Румыния

Россия – 90 процентов

Другие – 10 процентов

Греция

Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов

Россия – 10 процентов

Югославия – 50:50 процентов

Венгрия

50:50 процентов

Болгария

Россия – 75 процентов

Другие – 25 процентов».

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать».

А где же здесь тайна? Она возникает по дороге через все те мембраны, где подобные «решения» преобразуются в судьбы народов.

Еще один документ, связанный с Кремлем, – если подумать, еще более «кафкианский». В Музее политической истории в Санкт-Петербурге хранится записка Сталина Косыгину, в сороковые годы работавшему в Ленинграде.

«Т. Косыгин!

Посылаются Вам дары от Господа-Бога (я – исполнитель его воли).

Надо бы послать больше, да в резерве нехватка.

Обратите внимание на рыбу – называется она «белорыбица». Хорошая, говорят, рыба.

Сталин.

Привет!

22.10.48».

Над Кремлем угадываются уходящие в небесную мглу божественные иерархии…

Но вернемся к художественной литературе. И в исторической реальности, и в литературе делаются попытки осмысления.

О чем-то подобном думает Кандид в конце «Улитки…»: «М-да. Странно, никогда раньше мне не приходило в голову посмотреть на Управление со стороны. И Колченогу не приходит в голову посмотреть на лес со стороны. И этим подругам, наверное, тоже. А ведь это любопытное зрелище – Управление, вид сверху. Ладно, об этом я подумаю потом» («Улитка…», гл. 11).

Как говорится, слава героям…

Трудно, однако, на этом закончить, примириться с тем, что любая тайна – это иллюзия, что мы сражаемся с ветряными мельницами. Хорошо, пусть внутри нет никакой тайны, но, может быть, именно границы, их «тонкая структура», являются ее носителями? Это предположение перекликается с некоторыми фантастическими или полуфантастическими идеями и аналогиями. Вся информация, вся «память» об объектах, сгинувших в «черной дыре», сохраняется на ее границе, «горизонте». Мы думаем в основном корой головного мозга (т. е. тонким слоем на его поверхности). В конце концов, смотрим на экраны, пишем на бумаге. Есть еще голография, когда полная информация об объеме сохраняется в тонком плоском кусочке материала…

И в заключение – снова об «Улитке…» и о «Замке». Если сходство между ними частично объясняется литературным диалогом (Стругацкие в момент написания «Улитки…», разумеется, были знакомы с переводами произведений Кафки независимо от их «официальной» публикации), то настоящая проблема состоит в том, что они пишут об одном и том же – о многослойном мире, кажущемся загадочным (часто – загадочно-абсурдным) почти в каждом своем проявлении, хотя на девяносто (или больше) процентов состоящем из загадочных друг для друга банальностей. В хорошей фантастике куда больше реализма, чем принято считать[3].

На поверхностный взгляд, повседневная реальность кажется банальной. Интересный вопрос – что будет в остатке, если снять эту банальность. И автор «Замка», и авторы «Улитки…», несомненно, об этом думали[4].