"Неоконченное путешествие" - читать интересную книгу автора (Фосетт Перси)

Глава 8 Река зла

Бателон обогнул лесистую излучину реки, и вдруг с носа лодки раздался удивленный крик. Я поднял голову. Около берега, ярдах в двухстах впереди, стоял океанский пароход.

— Идите-ка сюда! — позвал я Дэна и Чалмерса, которые о чем-то спорили между собой, сидя под навесом. — Такое вы не часто увидите.

Они вылезли на палубу и стали как вкопанные, раскрыв рты от удивления.

Это было сравнительно небольшое судно, водоизмещением, быть может, в тысячу тонн, но в эту минуту оно казалось огромнее «Мавритании», величественнее «Олимпика», так неожиданна была эта встреча. Мы едва могли поверить своим глазам. Казалось невероятным, что можно увидеть настоящий океанский пароход — судно из совершенно другого мира — здесь, в самом сердце континента, у стены первобытного леса, с одной стороны отделенное от океана подпирающими небо Кордильерами, с другой — речным путем, протяженностью в тысячу шестьсот миль! Его черный корпус и желтая закоптелая надстройка были испещрены полосами ржавчины; его борт на целые восемь футов поднимался над поверхностью воды; высокая тонкая черная труба не исторгала дыма, но воздух над ней дрожал от горячих газов, выходящих из топок. Судно стояло, слегка накренившись в сторону берега, так что клотики его невысоких мачт почти касались густой листвы деревьев, росших у самой воды.

Проплывая мимо, мы прочли на носу судна его название — «Антонина», выведенное потускневшими буквами. На палубу ниже капитанского мостика вышел полуголый стюард, вылил за борт ведро помоев и, завидя лодку, выпрямился, разглядывая нас; это был маленький человек с копной волос цвета пакли, впалой грудью и узкими плечами. Больше на корабле никого не было видно, не было заметно и движения на берегу, но, правда, в это время европейцы обычно завтракают. Грязные парусиновые виндзейлеры были натянуты над вентиляторами котельного отделения, а из открытых люков торчали воздухозаборники. На корме мы снова увидели надпись «Антонина, Гамбург», а внизу показалась лопасть единственного винта.

— Ха! — воскликнул Дэн. — Как насчет того, чтоб подняться на борт и выпить пива? Держу пари, у них есть настоящее немецкое пиво, свежее, прямо из бочки.

Но было уже поздно. Течение пронесло нас мимо судна, а возвращаться было трудно. Нам следовало подумать об этом раньше, вместо того чтобы стоять дураками и глазеть на пароход!

— Интересно, что они тут делают? — пробормотал Чалмерс.

— Каучук, — сказал Дэн. — Они пришли за каучуком. Возможно, привезли с собой машины и контрабанду. Подумать только — в такую даль на таком судне!

Эта встреча поразила и меня. Пароходы еще показывались от случая к случаю на Мадейре, но никто из нас не ожидал увидеть пароход на Акри. Его присутствие доказывало, что река судоходна, во всяком случае до этого места.

Мы находились в нескольких милях от Шапури — самого южного бразильского селения на Акри. Покинув Кобиху, мы вступили на бразильскую территориию и сразу ощутили разницу по сравнению с Боливией — барраки были в прекрасном состоянии, дома построены прочно, владельцы их преуспевали. После Кобихи Шапури казался роскошным местом, ибо мог похвастаться отелем — своеобразным, конечно, день пребывания в котором стоил четырнадцать шиллингов, включая услуги, что ввиду цен, существовавших на реках, было отнюдь не слишком дорого.

Так же как и в боливийских поселениях, алкоголизм и болезни были здесь обыкновенным явлением. Головорезы Акри сделали Шапури местом своих развлечений, и тут зачастую было жарко не только в прямом смысле этого слова. Среди всех нас Дэн был франтом, и жалованье, которое он получил в Кобихе, он истратил на приобретение нового костюма, позолоченной цепочки для часов и пары ужасающих желтых ботинок на высоких каблуках с резинками сбоку. Как он умудрился не обратить на себя внимание бандитов, не знаю; эти молодчики были способны на все и уж наверняка не отказались бы погулять часок-другой за его счет. В этих прибрежных деревнях собираются самые темные личности Бразилии. Местные головорезы не гнушаются нападать на centros, воруют каучук и удирают с ним, прежде чем сборщик обнаружит пропажу. Реализовать каучук ниже по реке легче легкого. Они искусники по части обращения с револьвером и ножом и без всякого зазрения совести готовы пустить их в ход. Ни один простои человек не осмелится встать им поперек пути.

Встреча с пароходом была для нас отрадным проблеском цивилизации, однако мы спустились с заоблачных вершин, как только начали заглядывать в барраки на реке. В одной из них ежегодная смертность среди рабочих достигала двадцати пяти процентов. — В другой все мулы пали от какой-то непонятной болезни — если б они умерли, объевшись газетами, это еще куда ни шло! Причиной всех человеческих недугов были спиртные напитки.

Несколько хуже, чем Шапури, была Эмпреса — другое бразильское поселение; там мы пробыли ровно столько, сколько необходимо было, чтобы забрать полковника Пласиду-де-Каетру, губернатора Акри. Он сопровождал нас до своей барраки Капатара. Полковнику мы были обязаны тем, что смогли достать в Капатаре мулов для путешествия по суше до реки Абунан. Еще больше мы должны благодарить полковника за его гостеприимство и то удовольствие, которое он доставил нам как собеседник.

Надо было исследовать и нанести на карту верхние притоки Абунана, что было крайне важно для демаркационных работ. Мы остановились в месте под названием Кампо-Сентраль с целью проследить истоки некоторых рек и определить их подлинное местоположение. Занимаясь этим делом, мы выходили на огромные, заросшие травой расчистки в виде круга, с милю, а то и больше в поперечнике.

Несколько лет назад здесь были большие поселения индейцев племени апурина. Некоторое количество этих индейцев жили сейчас в другом месте — Гавионе, а те, кому посчастливилось ускользнуть от экспедиций, охотившихся за рабами, — на несколько лиг севернее, в глубине лесов. Там они свели знакомство со сборщиками каучука и под влиянием алкоголя быстро деградировали. Во всяком случае они выглядели крайне жалкими, были очень малы ростом и, по-видимому, безобидны. Своих покойников они хоронили в сидячем положении, и повсюду на расчистках виднелись могилы.

Кучка индейцев, осевших в Гавионе и подчинившихся цивилизации, казалось, была довольна своей участью, если не считать скверных проделок злого духа по имени Курампура. Неудача на охоте рассматривалась как дело рук Курампуры, и часто, чтобы умиротворить бога, совершали жертвоприношение, привязывая человека к palo santo. Palo santo, или священное дерево, весьма распространено в южноамериканских лесах[77]. Оно имеет мягкую, легкую древесину и обычно растет вблизи берегов рек. Эти деревья являются излюбленным местом скоплений бразильских огненных муравьев[78], злобных насекомых, укус которых исключительно болезнен. Стоит дотронуться до дерева — и полчища этих муравьев устремляются из всех отверстий в стволе, готовые к нападению, они даже падают с веток на обидчика. Привязать человека к такому дереву на два-три часа — значит обречь его на неимоверные муки, и тем не менее таков обычай у этих индейцев; но я знал мерзавцев из белых, которые применяли этот способ как пытку. Подобно многим другим ядовитым насекомым, огненные муравьи стараются укусить человека в шею; только осы, как говорят, пытаются добраться до глаз. У palo santo нет снизу сучьев, и в радиусе нескольких ярдов вокруг него не растет ни одной травинки. В Гавионе я чуть было не лишился жизни. Двигаясь по тропе, мы встречали довольно много глубоких речек, через которые были перекинуты мостики из грубо отесанных бревен. В сырую погоду мулы предпочитают ступать по крайнему бревну, потому что оно кажется менее скользким, вследствие чего эти бревна наиболее истоптаны и наиболее опасны. Я изрядно нервничал, но успокаивал себя мыслью, что инстинктивно или в силу опыта мул лучше знает, что ему делать. Как раз при переходе через одну из таких речек, имеющих довольно крутые берега, бревно, по которому ступал мой мул, со страшным треском сломалось, и мы полетели в воду. Я оказался под мулом, который навалился на меня всей тяжестью, вдавливая в грязное дно. Окажись дно более твердым, у меня не осталось бы целой ни одной кости, так как мул бешено барахтался и брыкался, пытаясь встать на ноги. Он сделал это как раз вовремя, ибо у меня в легких уже совсем не было воздуха, и я высунул голову над поверхностью в самый последний момент. Я был на волосок от гибели, но отделался всего лишь купанием.

Пришла беда — открывай ворота. В ту же ночь индеец из чистого озорства слегка подрубил большое дерево, и оно с устрашающим треском упало на наш спящий лагерь. Никого не задело, но навесы над гамаками были изодраны в клочья, веревки порваны. Полчища небольших, чрезвычайно агрессивных черных муравьев набросились на нас с ветвей поваленного дерева, а мухи катуки ринулись в атаку на наши незащищенные тела, вонзая в нас свои острые, как иголки, жала[79]. Весь остаток ночи никто не спал — об этом позаботились насекомые.

Сильные дожди залили тропу, ведущую на Абунан, и мы были вынуждены на несколько дней остановиться в centro под названием Эсперанса. Там кто-то украл у нас два седла и скрылся с ними в лесу. Если бы вора поймали, мне было бы его жалко, так как седла принадлежали Пласиду-де-Кастру.

В тот день, когда мы прибыли в Санта-Росу на Абунане, там от змеиных укусов умерли три сборщика каучука. Расположенное посреди болот, это место было раем для всевозможных змей, включая анаконд. Анаконд здесь так боялись, что по сути дела баррака выполняла роль каторжного поселения. Сборщики каучука работали тут попарно, потому что, если люди ходили в одиночку, многие из них таинственно исчезали. Этот участок, принадлежавший братьям Суарес и расположенный на боливийской территории, показался мне одним из наиболее удручающих мест, в которых мне когда-нибудь доводилось бывать, но он был очень богат каучуком. Единственной отрадной особенностью здешней хижины было то, что она имела два этажа, но так как она стояла всего на несколько футов выше нормального уровня воды в реке, ее часто затопляло, а в сухой сезон ее окружал океан грязи. Управляющий — француз из хорошей семьи, — несмотря на слабость здоровья, отводил душу тем, что держал гарем из четырех довольно хорошеньких индейских девушек. Постоянным бичом Санта-Росы была нехватка рабочей силы. Не решаюсь приводить цифру здешней смертности, она попросту невероятна.

У одного из видов местных змей голова и треть тела плоские, как тесьма, остальная часть тела круглая. Другая змея вся красная, с отметиной в виде белого креста на голове. Обе змеи слыли ядовитыми. По ночам обычно можно было видеть блестящие глаза анаконд, в которых сверкающей точкой отражался малейший огонек.

— На Акри живут белые индейцы, — сказал мне управляющий барракой. — Мой брат однажды отправился на баркасе вверх по Тауаману, и в самых верховьях реки ему сказали, что поблизости живут белые индейцы. Он не поверил и только посмеялся над людьми, которые это говорили, но все-таки отправился на лодке и нашел безошибочные следы их пребывания. Потом на него и его людей напали высокорослые, хорошо сложенные, красивые дикари; у них была чистая, белая кожа, рыжие волосы и голубые глаза. Они сражались как дьяволы, и когда мой брат убил одного из них, остальные забрали тело и убежали.

Говорят, белых индейцев не существует, а когда доказывают, что они все-таки есть, говорят, что это метисы от смешанных браков испанцев с индейцами. Так утверждают те, кто сам никогда не видел белых индейцев, но кто их видел, думают иначе!

Лихорадка и насекомые оказались слишком суровым испытанием для Чалмерса. Видя, что он начал сдавать, и опасаясь, как бы тяготы нашей жизни не сломили его, в случае если он останется и дальше со мной, я предложил ему вернуться в Риберальту. Я ожидал, что он почти наверное откажется и был очень удивлен, когда он охотно согласился. 10 апреля Чалмерс отправился в путь с пятью индейцами тумупаса, также страдавшими от лихорадки. Я остался с тремя индейцами, Виллисом и Дэном, с ними мне предстояло подняться вверх по Абунану и точно определить ее течение. Мы уже нанесли на карту ее истоки с помощью наших несовершенных инструментов, и, для того чтобы закончить работу должным образом, необходимо было произвести съемку остальной части реки. Не то, чтобы она была вовсе не обследована — по ней поднимались еще в 1840 году и в ее верховьях находилось несколько баррак, но она пользовалась дурной славой, часто выходила из берегов, образуя временные озера и болота, а в среднем ее течении встречались опасные, всегда враждебно настроенные индейцы племени пакагуаре. Недавно они убили одного бразильца и увели в лес много пленников. Здесь тоже водились гигантские анаконды, самые крупные из всех удавов, гнездившиеся на обширных, зачумленных лихорадкой болотах.

Как жалко, что реки утратили свои старые индейские названия, которые указывали на их характерные особенности!

Например, Акри по-местному называлась Макаринарра, или Река Стрел, потому что на ее берегах рос бамбук, из которого делались стрелы; Рапирран — пограничный приток Абунана, именовался Рекой Сипо по названию лианы, которая широко применяется при постройке жилищ; другая небольшая речка, Каипера, называлась Рекой Хлопка и так далее. Рано или поздно старые наименования забываются, и это очень большая потеря в районах, где ищут важные полезные ископаемые.

Пласиду-де-Кастру пришел проститься с нами перед нашим отъездом из Санта-Росы на игарите[80], которую мне удалось купить. Как обычно, полковника сопровождала целая свора собак разных пород, которые имели привычку ежеминутно присаживаться и чесаться; в лесу собаки чешутся все время — в этом проходит вся их жизнь, и просто чудо, что их шкуры облезают лишь местами, а не сходят целиком!

В этот день я видел полковника в последний раз, так как вскоре после нашего отъезда он был убит в дороге неопознанными убийцами. Его смерть была серьезной потерей для бразильского каучукового края, так как он был хорошим и просвещенным человеком.

Пласиду-де-Кастру играл видную роль в событиях 1903 года на Акри, выступая на стороне Бразилии. Он рассказывал мне, что вначале одел своих солдат в форму цвета хаки, но потом ему показалось, что он теряет слишком много людей, и он решил перейти на форму зеленого цвета. Эта форма оказалась менее заметной в лесу, и потери сразу сократились до незначительной цифры. По его мнению, беспорядки были вызваны плохим управлением. О своих собственных подвигах он скромно умалчивал, но слава о нем гремела далеко за пределами реки Акри.

Быть сборщиком каучука — весьма незавидный удел, и все-таки я встретил здесь одного серингейро, который проучился шесть лет в Англии, отказался от всех своих европейских привычек и платья и вернулся сюда по своей собственной воле. Человек, как бы образован он ни был, однажды познав предельную простоту существования, редко возвращается к искусственной жизни, созданной современной цивилизацией. Тяжесть цивилизованной жизни никогда не ощущаешь в полной мере до тех пор, пока ее не сбросишь.

На реке Мадейра я повстречал человека, который служил матросом на бателоне — более тяжелую жизнь невозможно себе и представить. Он прекрасно говорил по-французски и по-английски, но предпочитал этот изнуряющий труд и все, что ему сопутствует — алкоголь, чарке, заплесневелый рис и ночевки на песчаных отмелях, — всему другому, что могла предоставить ему более комфортабельная жизнь.

— Смотрите в оба, когда окажетесь на Абунане, — с каким-то самодовольством предостерегал нас каждый.

— Вы можете умереть там от лихорадки, а если избежите ее, то ведь есть еще индейцы пакагуаре. Они выходят на берега и забрасывают лодки отравленными стрелами!

— На днях они напали на немецкого инженера и убили троих его спутников, — говорили нам. Остальные присутствующие важно кивали в подтверждение сказанного и грозили нам пальцем.

— Совсем недавно сорок восемь человек поднялись вверх по Рио-Негро — это приток Абунана — в поисках каучука. Только восемнадцать из них вернулись обратно, причем один совсем сошел с ума от пережитого.

Если бы мы прислушивались ко всем мрачным предостережениям, мы бы никуда не попали. К этому времени я уже начал сам соображать, что к чему, и не был склонен принимать на веру все небылицы, которые рассказывали о дикарях.

Это было одно из самых мрачных путешествий, которые я когда-либо предпринимал. Река была угрожающе спокойной, слабое течение и глубокая вода словно предвещали беды впереди. Демоны притоков Амазонки вырвались на свободу, заявляя о своем присутствии низко нависшими небесами, проливными дождями и насупленными стенами леса, стоявшего по берегам.

Прежде чем добраться до слияния Абунана с речкой Рапирран, мы остановились в барраке обогатившегося на каучуке индейца тумупасе по имени Медина. Вместе с ним в этой грязной дыре жила его дочь, светловолосая индейская девушка, самая красивая из всех индианок, каких мне приходилось видеть; высокая, с тонкими чертами лица, изящными руками и массой шелковистых золотых волос, она могла украсить собой любой королевский двор и блистать на любом европейском балу. Эта чудесная девушка уже была предназначена для гарема управляющего Санта-Росы, где ей предстояло чахнуть в роли пятого члена сераля предприимчивого француза. Я снял ее несколько раз, но эти фотографии, как и все другие, сделанные на Абунане, за исключением тех, что я проявил в Санта-Росе, погибли от сырости.

На этой реке водится птица по названию орнеро[81], которая строит свое гнездо — куполообразный домик из глины на ветках — как раз на уровне реки в половодье. Другая птица, по названию тавачи, подобно кукушке[82], норовит захватить это жилище, и орнеро, обнаружив, что его дом занят, замуровывает захватчика глиной, и тот погибает мучительной смертью в закрытом склепе. Природа ничего не делает просто так, но я никогда не мог найти оправдание такому расточительству и не мог понять, почему инстинкт тавачи не предостерегает его от почти верной смерти.

Здесь можно было встретить буфео, млекопитающее, одного из видов ламантинов[83]. Это животное несколько походит внешним видом на человека и имеет выпячивающиеся груди. Оно следует за лодками, подобно тому как дельфины следуют в море за кораблями. Говорят, что его мясо очень вкусное, хотя сам я никогда не мог поймать ни одного, чтобы удостовериться, так ли это. Нельзя сказать, что это животное беспомощно и безобидно — оно прекрасно нападает на крокодилов и убивает их.

— Вы что-нибудь продаете? — Такой вопрос задавали нам в каждом centro, куда мы заходили. Когда сирийцы поднимаются сюда на своих лодках — а они иной раз предпринимают подобные путешествия, — они, должно быть, зарабатывают здесь немалые деньги.

Мы медленно дрейфовали вниз по течению неподалеку от слияния Абунана с Рио-Негро, когда почти под самым носом игарите показалась треугольная голова и несколько футов извивающегося тела. Это была гигантская анаконда. Я бросился за ружьем и, когда она уже вылезала на берег, наспех прицелившись, всадил ей тупоносую пулю в спинной хребет, десятью футами ниже сатанинской головы. Река сразу же забурлила и вспенилась, и несколько тяжелых ударов потрясли днище лодки, словно мы наткнулись на корягу.

С большим трудом я убедил индейцев повернуть к берегу. От страха они закатывали глаза так, что виднелись лишь одни белки. В момент выстрела я слышал их испуганные голоса, умоляющие меня не стрелять, иначе чудовище разломает лодку и убьет всех нас; ведь эти страшилища, когда их ранят, нападают на лодки, да и их собратья представляют немалую опасность.

Мы вышли на берег и с осторожностью приблизились к змее. Она была не в состоянии причинить нам вред, но волны дрожи все еще пробегали по ее телу, подобно ряби на горном озере при порывах ветра. По возможности точно мы измерили ее длину: в той части тела, которая высовывается из воды, оказалось сорок пять футов и еще семнадцать футов было в воде, что составляло вместе шестьдесят два фута. Тело ее не было толстым при такой колоссальной длине — не более двенадцати дюймов в диаметре, но, возможно, она долго ничего не ела. Я попытался вырезать кусок ее кожи, но, оказывается, змея была еще жива — внезапная резкая конвульсия всего ее тела изрядно перепугала нас. От нее исходило резкое зловоние, возможно, это было ее дыхание; говорят, оно обладает ошеломляющим действием: запах сначала привлекает, а потом парализует жертву. Все в этой гадине было отталкивающим.

Такие большие экземпляры, как эта, встречаются не часто, но следы, которые они оставляют в болотах, бывают иной раз шириной шесть футов и свидетельствуют в пользу тех индейцев и сборщиков каучука, которые утверждают, что анаконды иногда достигают невероятных размеров, так что подстреленный мной экземпляр должен выглядеть рядом с ними просто карликом[84]. В Бразильской комиссии по определению государственных границ мне рассказывали о змее, убитой на реке Парагвай и превышавшей в длину восемьдесят футов[85]! В бассейнах рек Арагуая и Токантинс водится особый черный вид анаконды — дормидера, или «сонливая», названная так по издаваемым ею громким храпящим звукам. Говорят, она достигает огромных размеров, но мне не пришлось ее видеть. Эти змеи живут главным образом в болотах, так как в противоположность реке, часто превращающейся в забитую грязью канаву во время сухого сезона, болото всегда остается болотом. Вторжение в место обитания анаконд равносильно игре со смертью.

На этой реке у нас было немало волнений. Мы подстрелили нескольких маримоно — черных обезьян — для пополнения наших продовольственных запасов и на привале, чтобы сохранить тушки, подвесили их на высоких ветвях. Среди ночи я проснулся от глухого толчка в дно гамака, словно кто-то тяжелый прошел подо мной. Всмотревшись, я увидел в свете луны крупного ягуара. Он пришел за обезьяньим мясом и мною совершенно не интересовался; во всяком случае было бы безрассудством стрелять при столь неверном освещении, ибо ничего не может быть страшнее раненого ягуара на близком расстоянии. Я видел, как зверь поднялся на задние лапы и тронул лапой тушку. В момент, когда он схватил свою добычу, шорох моего гамака потревожил его; он с ревом повернулся, обнажил клыки и в следующий миг исчез, бесшумно, словно тень.

Местами по берегам реки ничего не росло, кроме palo santo, в присутствии которых лес, так сказать, подбирал подол своего одеяния. Их невозможно было спутать ни с какими другими деревьями, ибо они стояли поодиночке, как прокаженные, и земля вокруг них была лишена всякой растительности.

Как-то раз Дэн так устал, что вечером на стоянке подвесил свой гамак между двумя palo santo и, не соображая, что он делает, завалился спать. Среди ночи раздались леденящие кровь крики ужаса, от которых мы в панике повыскакивали из гамаков и бросились к ружьям, вообразив, что на нас напали дикари. Еще не совсем очнувшись от сна, мы почти ощущали, как отравленные стрелы вонзаются в наши незащищенные тела, и даже различали неясные тени, бесшумно несущиеся через кусты к лагерю! Потом только мы разглядели Дэна, с дикими воплями бешено мчащегося к реке. Раздался громкий всплеск, и крики затихли. Убедившись, что индейцы тут ни при чем, мы поспешили к Дэну узнать, в чем дело. Оказывается, полчища муравьев[86] переползли к нему с дерева по веревкам гамака, облепили его с ног до головы и принялись обрабатывать своими ядовитыми челюстями каждый сантиметр его драгоценной персоны! Мокрый до нитки, Дэн залез в лодку и там провел остаток ночи, обирая с себя насекомых. Наутро нам стоило немалого труда отвязать гамак и выколотить из него муравьев.

— Дикари!

Это крикнул Виллис, стоявший на палубе и смотревший на приближающийся водопад Тамбаки. Мы с Дэном выскочили из-под навеса и взглянули в том направлении, куда указывал негр. Несколько индейцев стояли на берегу, их тела были сплошь раскрашены красным соком уруку — растения, весьма распространенного в этих лесах. Мочки их ушей были оттянуты и свободно свисали, из ноздрей торчали иглы дикобраза, но головной убор из перьев отсутствовал. Таких индейцев я видел впервые и решил, что они принадлежат к племени карипуна.

— Мы остановимся и постараемся подружиться с ними, — сказал я, но не успел отдать приказ подойти к берегу, как наши индейцы тоже заметили их. Раздались тревожные возгласы, весла заработали с бешеной быстротой.

Дикари закричали и, отпустив тетиву, послали несколько стрел в нашу сторону. Мы не видели, как летели стрелы, но одна из них с каким-то злобным чмоканьем пробила борт лодки — доску, толщиной в полтора дюйма, а затем прошла и через другой борт. Сила, с которой была пущена стрела, поразила меня, и, если б я не увидел это своими глазами, я никогда бы не поверил, что стрела может обладать такой пробивной способностью. Винтовка вряд ли могла бы сделать больше!

Эти дикари имели обычай выходить на берега отрядом в двести — триста человек и задавать жару всякой проходящей лодке. Середина реки была в пределах досягаемости с обоих берегов, и спасение было невозможно. Мне известен случай на другой реке с пароходом, который атаковали таким образом. Стрела попала в одного англичанина, пройдя через обе руки и грудь, и с такой силой пригвоздила его к палубе, что его не сразу удалось поднять.

Игарите скользило по воде так быстро, что мы скоро достигли водопада Тамбаки и пролетели по нему без всяких неприятностей: команда не переставала яростно грести, напуганная возможностью появления новых стрелков.

Водопад, который мы прошли, был не очень опасный, во всяком случае далеко не столь грозный, как следующий — Фортадеза, у которого падение воды составляло десять футов и который устрашал уже одним своим ревом. Вода, пенясь, перехлестывала поверх выхода гранита, такого же, какой можно встретить на Мадейре и всех других реках к востоку от нее между восьмым и десятым градусами южной широты. Но значение этого факта я осознал, лишь изучая геологию древнего континента. Лодку пришлось переправлять волоком, ее катили по суше на катках из стволов деревьев — труд, который ввиду ограниченного количества рабочих рук, привел нас в почти полное изнеможение.

На берегу лежало наполовину высохшее тело анаконды, толщина ее шкуры была около дюйма. Вероятно, совершенно высохнув, шкура была бы тоньше, но даже и так эта прекрасная, крепкая кожа по качеству не уступала коже тапира.

Миновав Форталезу, мы спустя четыре часа достигли слияния Абунана с Мадейрой, которая была здесь такой широкой, что показалась нам океаном по сравнению с узким Абунаном. Здесь был расположен боливийский таможенный пост. Более нездоровое место трудно себе представить. Все живущие тут либо валялись в лихорадке, либо были пьяны, и если вообще пьянство можно оправдывать, так именно здесь. Уже затемно, подъезжая к берегу, мы услышали треньканье гитар и монотонный распев пьяных голосов, словно предупреждавших нас, как низко пали здесь люди. За каучук, который экспортируется из Боливии, взимались меньшие пошлины, чем за ввозимый из Бразилии, поэтому весь каучук, добываемый на Абунане, обычно проходил через этот пост, с какой бы стороны его ни везли.

Во всяком случае река еще не была определена как пограничная. Товары складывали на бразильской стороне и ночью перетаскивали на другую сторону, что являлось умеренной формой контрабанды, которую таможенники предпочитали поощрять, нежели запрещать. Какая сумма из уплаченных сборов доходила до казны — вопрос, на который я затрудняюсь ответить. Лишь один чиновник на этом посту имел дело с деньгами, остальным девяти не оставалось делать ничего другого, как залезать в долги.

Тут было шесть солдат под командой интенденте, завербованного в районе Мапири, где он искал каучук; его отправили на этот злосчастный пост со всеми его пожитками, состоявшими из жестянки с солью, двух сабель, будильника и помятого ночного горшка. Пост необходимо было укомплектовать. Его предшественник имел несчастную привычку полосовать своих солдат саблей, поэтому они однажды набросились на него, пытались пристрелить и переправились в Бразилию. Пьяный раненый офицер бежал в лес и добрался берегом реки до Вилья-Белья. Некоторое понятие о том, что творилось в таких заброшенных местах, дает такой факт.

При передаче боливийских таможен Бразилии в Сан-Антонио, торговом порте, расположенном ниже порогов реки Мадейры, было обнаружено 7000 ящиков груза, дожидавшегося отправки в бассейн Бени, из них 5000 содержали спиртные напитки!

В устье Абунана единственными продуктами питания были рис и чарке. Здесь люди не любили обременять себя охотой, рыбной ловлей или даже туалетом — каждый потел в своих грязных лохмотьях, распевал пьяные песни или стонал в приступах лихорадки. Никаких лекарств не было, а если б даже они и были, не нашлось бы ни одной достаточно трезвой головы, чтобы прописать их. Единственным здоровым человеком был некий молодой немец, который остановился здесь, путешествуя вверх по реке. Это был веселый, пышущий здоровьем юнец, который, не церемонясь, высказывал свое мнение по поводу англо-германских отношений. Германия горит желанием воевать, говорил он, чтобы подорвать торговое процветание своих соперников и приобрести колонии.

После восьмидневного пребывания в этом отвратительном месте нам удалось получить разрешение сесть на бателоны, шедшие с грузами в Вилья-Белья, порт, находящийся в устье реки Маморе на полпути к Риберальте. Когда мы двинулись по реке, нас провожал панихидный звон гитар и заунывный гул голосов.

Тогда еще не существовало железной дороги Мадейра — Маморе, этого пути, идущего в лесной глуши из «ниоткуда» в «никуда», где белые служащие получают такие высокие оклады, что после десяти лет работы — если только они выдержат столько — могут спокойно уходить на отдых.

Требовалось около двадцати дней убийственного труда, чтобы провести тяжело нагруженные лодки через многочисленные пороги между Сан-Антонио и Вилья-Белья. Бателон, имея на борту двенадцать тонн груза, возвышался над уровнем воды не более чем на три дюйма, поэтому необходимо было как можно ближе держаться к берегу. В местах с тихим течением команда из двадцати индейцев работала веслами, а там, где вода неслась и, вспениваясь, разбивалась на порогах, лодку надо было обводить вокруг скал на длинном канате. Требовалось большое искусство, чтобы избежать всюду подстерегавших опасностей, и к ночи команда совершенно выматывалась. Люди бросались ничком на раскаленные прибрежные скалы и тут же засыпали, в результате многие схватывали воспаление легких, причем болезнь принимала такие размеры, что уносила иногда всю команду, и приходилось ждать прибытия свежих людей, чтобы продолжать путь.

Четыре человека в нашей лодке умерли в течение первой половины путешествия. Каждый, кто заболевал, становился предметом насмешек для остальных, и когда он умирал, все предавались отвратительному веселью. Тело с широко раскрытыми глазами привязывали к шесту к погребали в неглубокой ямке, вырытой веслами на речном берегу; памятником служили две ветки, сложенные крест-накрест и перевязанные травой. На поминках пускали вкруговую бутылку качасы и кричали: «Кто следующий!»

Река была здесь шириною более чем полмили, но забита подводными скалами, а стремительное течение также затрудняло навигацию. Опасные мелкие стремнины Ара-рас и Перикита были пройдены без затруднений, но на преодоление грозного Шоколаталя потребовалось три дня. О скуке здесь не могло быть и речи. Лоцман, отправившийся разведать путь, по которому можно было бы протащить бателон волоком, в обход водопада, был убит индейцами менее чем в полумиле от судна. Мы нашли его тело с вонзившимися в него сорока двумя стрелами. В это время я тоже отправился на поиски индейки для нашего котла, но, к счастью, не встретился с дикарями. У меня сложилось впечатление, что это племя, хотя и не было склонно к учтивости в отношениях с белыми, все же не питало к ним особой враждебности.

На Маморе, около Вилья-Белья, дикари одно время действительно приходили в песканы — определенные места, где обычно становятся лагерем, — и завязывали меновую торговлю, но экспедиции охотников на рабов отпугнули их. К одному хорошо известному боливийцу, занимавшемуся торговлей на Маморе, пришла группа индейцев племени арара; они делали вид, что крайне заинтересованы его винтовкой и просили его стрелять снова и снова, каждый раз хлопая в ладоши от удовольствия при звуке выстрела. Когда все патроны в магазине были расстреляны, вождь обратил внимание боливийца на свой лук и стрелы. Словно желая сказать, что теперь он покажет свое искусство в обращении с оружием, до отказа натянув тетиву, внезапно повернулся и пустил стрелу прямо в грудь боливийца. Наступило всеобщее замешательство, и индейцы исчезли.

Брат убитого отомстил индейцам, будто случайно забыв в пескане отравленный спирт. После там было найдено восемьдесят трупов.

Это племя индейцев многочисленно до сих пор, и постройка железной дороги заставила их уйти из района Мадейры.

Один метис рассказал мне, что вблизи порогов Шоколаталя он и несколько других людей недавно захватили каноэ с двумя индейцами.

— Один из них отказывался от пищи и умер, — продолжал метис. — Другой тоже объявил голодовку, тогда мы повесили его за ноги на дереве и немножко попрактиковались в стрельбе из винтовок. Он умер на восьмом выстреле. Вот была потеха!

Перевозка грузов на бателонах была здесь прекрасным бизнесом. Постройка судна стоила 1800 боливиано (144 фунта стерлингов), а фрахтовалось оно за 400 боливиано на один рейс и делало четыре таких рейса в год, причем фрахтовщик брал всю ответственность за возможный ущерб на себя.

Команда бателона надорвала себе животы от смеха, когда у одного из моих индейцев тумупаса появились симптомы бери-бери и отнялись ноги. Бедняга умер в Вилья-Белья.

Трудно себе представить что-нибудь более жуткое, чем подходы к порогам Риберон. На протяжении мили перед ними мы двигались, прижимаясь к скалам и берегам, где можно было хоть за что-нибудь уцепиться, а затем понеслись, отчаянно работая веслами, чтобы проскочить тридцать ярдов невероятно бурной стремнины, на которой легко могло потонуть глубоко сидящее в воде судно. Во время этой передряги мы зачерпнули по меньшей мере тонну воды. Один из четырех бателонов, составлявших караван, опрокинулся и затонул — его команда оказалась слишком слабой, чтобы грести с нужной силой. Груз погиб, но люди спаслись, так как все индейцы отлично плавают.

Мы стали лагерем в Рибероне, где лодки разгружали и тащили волоком в обход порогов. Мы страшно устали и только устроились на ночлег, как на нас напали полчища черных муравьев. Несметными миллионами они покрывали все на своем пути, издавая какой-то жуткий, пронзительный, шипящий звук при встрече с каждым живым существом. Их ничто не останавливает, и горе спящему, который не проснется от мягкого шуршания, возвещающего об их приближении, и вовремя не убежит. Муравьи не принесли вреда нашему лагерю, а лишь уничтожили насекомых и пошли дальше. Они часто посещают хижины в лесу и очищают их от паразитов.

У Мисерикордии, следующих порогов на нашем пути, был большой водоворот. Здесь жил старик, составивший себе немалое состояние тем, что собирал обломки лодок, каучук и вообще все, что выбрасывалось на берег в результате крушений. Это было очень опасное место, и, если лодка подхватывалась водоворотом, крушение было неминуемо. Проход ниже по реке был еще более гибелен, ибо вода со все нарастающей скоростью мчалась в лабиринте скал, и как бы искусны ни были лоцман и команда, они обычно напивались на дорогу при отплытии из Вилья-Белья. Раньше, когда условия страховки были помягче, в этом месте часто случались крушения, так как иной раз владельцам груза было выгоднее утопить его и получить страховую премию.

Должно быть, какой-то мрачный юморист придумывал названия для населенных пунктов Боливии, если он назвал порт при слиянии рек Маморе и Бени звучным именем Вилья-Белья[87].

Вонючая черная трясина располагалась в центре этого поселения, а смертность временами была чудовищной. Среди команд бателонов, ходивших к Сан-Антонио и обратно, она составляла пятьдесят процентов в год — цифра, к которой я стал теперь привыкать. Такова та цена, в которую обходился в те времена боливийский каучук, и, я думаю, не будет преувеличением сказать, что каждая тонна отправленного каучука стоила человеческой жизни. Грязная, наскозь провонявшая Вилья-Белья, со спившимися, потерявшими человеческий образ обитателями, была тем не менее одним из важнейших таможенных постов Боливии. Район Бени был пугалом для всех более или менее порядочных чиновников; меня приняли за правительственного осведомителя и соответственно ко мне отнеслись. Ни один чиновник не проявил достаточной вежливости или хотя бы чувства долга и пальцем не пошевелил, чтобы помочь нам, а один из жителей дошел до того, что попросту разрядил в меня свой винчестер; к счастью, он был пьян и не смог хорошо прицелиться. Не в силах ничего добиться, я напрямик заявил главному администратору таможни, что, если меня немедленно не обеспечат транспортными средствами, я пошлю на него официальную жалобу министру колоний. Это возымело действие — меня приняли за настоящего доносчика! Как бы там ни было, нам удалось покинуть Вилья-Белья в тот же день.

На следующий день мы прибыли в Эсперансу, штаб-квартиру братьев Суарес главной каучуковой фирмы. Здесь мы повстречали нескольких английских механиков, служащих фирмы, которым хорошо платили за обслуживание баркасов. Клерки — все до одного немцы — питали к ним открытую вражду.

Здесь были пороги, к которым индейцы относились с величайшим уважением, слыша в их грохоте пляску смерти. Несколько дней назад через эти пороги прошел баркас, полный пассажиров; когда он отвалил от берега, в машине обнаружились неполадки, и он лишился хода. Его спасение было просто чудом, ибо, как ни странно, он не разбился. Все мужчины, бывшие на борту, за исключением английского инженера Смита, попрыгали в воду, не дожидаясь, пока баркас перевернется. Женщины беспомощно закричали, каждую минуту ожидая, что судно опрокинется и их затянет в водоворот. В то время как баркас начал проходить через быстрину, Смит, невозмутимо копавшийся в машине, снова пустил ее и направил баркас к берегу. С тех пор Смита почитали здесь героем.

Англичане-механики любили свой труд и хорошо работали; им платили большое жалованье и хорошо с ними обращались. Тут можно было неплохо подрабатывать и помимо службы — чинить швейные машины, винтовки и так далее. Все это приносило немалый дополнительный доход. Один из них снискал неувядаемую славу и почет у местного населения после того, как свалился с бателона в реку с бутылкой в руках, благополучно миновал водопад, выплыл ниже его и, выбравшись на берег, как ни в чем не бывало, допил бутылку!

Другой англичанин заболел какой-то странной болезнью, от которой совсем почернел и стал издавать неприятный запах. Однажды он не вышел на работу, и майордомо, решив, что он умер, пообещал двум индейцам по бутылке водки каждому, если они возьмут тело и похоронят его. Индейцы завязали носы и рты, положили почерневший труп в гамак и понесли его на кладбище. По дороге гамак ударился о дерево, и замогильный голос произнес: «Поосторожнее, мальчики, поосторожнее!» Индейцы бросили свою ношу и удрали, затем, выпив для храбрости, они вернулись в сопровождении нескольких других и снова взялись за гамак. Когда они опустили тело на край могилы, загробный голос послышался вновь — на этот раз он просил воды. Все бросились врассыпную; однако, опять-таки после дополнительных возлияний, пеоны снова возвратились, спихнули насмешника в могилу и поспешно закидали землей до самого верха, чтобы лишить покойника шанса воскреснуть из мертвых.

Вскоре после моего прибытия внезапно показались в каноэ шестнадцать индейцев пакагуаре в полной боевой раскраске. Когда эти смельчаки подгребли к противоположному берегу реки, Эсперанса пришла в дикий ажиотаж. Пеоны орали, все перебегали с места на место, выкрикивая какие-то команды, началась беспорядочная ружейная пальба. Дикари не обращали на это никакого внимания. Ширина реки здесь доходила до шестисот ярдов — почти предельное расстояние, на которое бьет винчестер сорок четвертого калибра. С нерушимым спокойствием дикари продолжали грести, пока не скрылись в одном из небольших притоков. Последовал приказ: «Прекратить огонь». Было учтено количество израсходованных боеприпасов, которые стоили страшно дорого, и все лица помрачнели.

Индейцы часто показывались на противоположном берегу и спокойно наблюдали за тем, что делается в барраке, отлично понимая, что винтовки им не страшны. При их появлении жители Эсперансы впадали в бешенство, всегда кончавшееся бессмысленной тратой патронов. это напоминало суматошную ярость собак при виде кота, сидящего на ограде.

18 мая мы уехали на баркасе, направлявшемся в Риберальту. Ночь накануне нашего отъезда была отмечена пьяными танцами, которые устроили четыре женщины и четверо индейцев пеонов, после того как они выпили четыре ящика пива (по 10 фунтов стерлингов ящик) — разумеется, в кредит. Наутро женщины получили внушение в виде двадцати пяти розог каждая, за то, что нарушали общественное спокойствие, и были отосланы за реку работать на плантациях — наказание, которого боялись больше всего из-за набегов индейцев пакагуаре. Мужчин освободили от наказания, возможно, потому, что фирму вполне устраивало, если они еще больше залезали в долги.