"Катары" - читать интересную книгу автора (Каратини Роже)

5 ОТ КАСТРА ДО ПАМЬЕ: ПУТЬ СИМОНА ДЕ МОНФОРА (1209-1212)

Итак, Каркассон пал. Симон де Монфор отдыхал от трудов за стенами завоеванного им города и наслаждался победой. В конце августа 1209 года папский легат присудил ему виконтство побежденного Раймонда-Роже Тренкавеля со всеми городами и крепостями на тех самых условиях, которые были описаны выше. В сентябре «благородный граф» в сопровождении оставшихся у него двадцати шести рыцарей и значительной части своего войска покинул город, который теперь принадлежал ему, и вместе с герцогом Бургундским и его воинами «двинулся дальше», как пишет автор «Альбигойской истории». Что же касается крестоносцев, которые помогли ему взять Каркассон, то они вернулись домой, во Францию, равно как и граф де Невер со своей армией.

План графа был прост и сводился к двум пунктам: 1) подчинить себе все крепости виконтства до того, как противник вновь соберет войско; 2) добиться, чтобы вассалы Тренкавеля принесли клятву верности новому сюзерену, что обязало бы их в соответствии с феодальным кодексом к военному участию в завоевании различных городов Окситании, где еще жили катары: в частности, они стали бы снабжать его войсками, ведь собственные силы Монфора теперь были немногочисленны, а у сопровождавшего его герцога Бургундского и вовсе почти никого не осталось.

Итак, покинув Каркассон, Монфор направился на юго-запад. Но к концу первого дня перехода он все еще не решил, какую крепость или какой город будет штурмовать в первую очередь. Он приказал разбить лагерь на подступах к маленькому городку под названием Альзон. На следующее утро герцог Бургундский, явно лучше Монфора знавший эти места, посоветовал ему остановиться в Фанжо[70] и разместить там гарнизон в ожидании подкрепления, которое должно было подойти. Подкрепление явилось в марте 1210 года — жена Монфора, Алиса де Монморанси, сама привела эти несколько сотен солдат; то, что подобный поступок совершила женщина, нисколько не удивляет Пьера де Во-де-Серне, написавшего в «Альбигойской истории»:

Автор хроники не уточняет, чему так сильно обрадовался Монфор — приезду ли жены, с которой несколько месяцев был в разлуке, или же прибытию сопровождавших ее рыцарей и солдат, с которыми он намеревался одну за другой подчинять себе крепости Окситании.

Первыми — не оказав ни малейшего сопротивления — в конце весны или летом 1210 года пали Монреаль и Фанжо, брошенные сеньорами и войсками. Монфор не стад задерживаться ни там, ни там, оставил в каждом из городов по гарнизону, а затем, прежде чем устремиться к Тулузе, которую представители папы считали главным рассадником ереси, решил очистить владения местных сеньоров от еретиков, перевешать тех сеньоров, которые предали папу, а там, где сеньоры остались ему верны, — жителей мятежных городов, вставших на сторону катаров. Теперь замки, крепости и города этих мест постепенно будут переходить в руки «благородного графа» Симона де Монфора, а по всему Лангедоку начнут вырастать виселицы, костры и эшафоты. Все это будет делаться с благословения непреклонного брата Арнаута Амори, настоятеля Сито, всемогущего духовного вождя этого так называемого «альбигойского» крестового похода, нисколько не напоминавшего крестовые походы против турок, когда в течение двух веков совершались грандиозные перемещения войск от Парижа до Иерусалима. В конце концов все свелось к лишенной всякого величия пятнадцатилетней «войнушке», в которой на одной стороне выступала небольшая армия папы и его сторонников, а на другой — войска не катаров, послуживших лишь предлогом, но графов Тулузских Раймонда VI и Раймонда VII.

Мы подробно расскажем обо всех событиях этой войны, начиная с того момента, как Симон де Монфор покинул Каркассон, намереваясь завоевать главные феоды и сеньории Окситании для себя и своих товарищей — и все это под предлогом истребления там катарской ереси. Поскольку все большие дороги, по которым могло пройти его многочисленное войско, шли вдоль пересекающих Лангедок рек (главным образом Гаронны и десятка ее притоков), большая часть крепостей, которые захватит Монфор, окажутся расположенными на берегах Гаронны, Эга, Ода, Арьежа, Тарна, Авейрона, Савы и Жера (заметим мимоходом, что Альби стоит на Тарне, то есть на севере той области, где происходил «крестовый поход против альбигойцев»).

После завоевания Каркассона всем окситанским сеньорам стало понятно, что крестовый поход, к которому призывал настоятель Сито, превратился в завоевательную войну, ведущуюся к выгоде «благородного графа» де Монфора; тогда они принялись усиленно готовиться к обороне и собирать войска. Стратегическое значение долины Ода, где находились пока еще оставшийся у них Лиму и утраченный ими Каркассон, побудило сеньоров этих мест укреплять оборонительные сооружения крепостей на севере (Пюисегье, Минерв, Кабаре, Монреаль) и на юге (Терм) этой долины. Совершенно естественно, что та же причина заставляла и Монфора стремиться к тому, чтобы овладеть этими крепостями — как к вящей славе Церкви, возложившей на него миссию истребить еретиков, так и для того, чтобы увеличить свои феодальные владения, присоединив к ним земли, которые соблаговолит пожаловать ему настоятель Сито, а там, как знать, может быть, и прибавить к виконствам Безье и Каркассонскому лучший, самый прекрасный и самый богатый из окситанских феодов — графство Тулузское.

Этот крестовый поход против альбигойцев, таким образом, превратился в завоевательную войну в пользу Симона де Монфора и баронов из числа его союзников, которая велась без всякого определенного политического плана против мелких и крупных феодалов, никогда не объединявшихся в «блок противников»; вот потому эта война резко отличается от крестовых походов, которые велись в то же время на востоке и были связаны с политическими и экономическими планами. По этой же причине мы можем лишь описывать развитие событий этой войны, единственной в своей роде в нашей истории и сводившейся к ряду налетов, устроенных Симоном де Монфором на владения крупнейших феодалов Окситании — разумеется, от имени Церкви, но единственно к территориальной выгоде «благородного графа».

В апреле или мае 1210 года, выехав из Фанжо лишь с небольшой свитой, Монфор направился поначалу на север и достиг Кастра-на-Агу в альбигойском крае, крупного города, где уже в те времена существовали burgenses, то есть буржуа, которые принесли ему клятву верности и сдали город. К графу привели двух еретиков: первый из них был совершенным, второй — одним из его последователей. Граф, созвав совет, приговорил обоих к костру. Ученик молил о пощаде, обещал отречься от ереси, исполнить все, что ему прикажут, и совет стал решать. Если он раскается, говорили одни, не следует обрекать его на смерть, ведь он готов повиноваться. Это всего-навсего еретик, возражали другие, и можно считать, что его обещания продиктованы в большей степени страхом перед неминуемой казнью, чем искренним желанием вернуться к христианской вере.

Монфор властно и ловко разрешил вопрос, отрезав: «Искренне он говорит или нет, пусть его сожгут. Если он действительно раскаивается, он искупит свои грехи в огне; если он лжет, костер станет справедливым наказанием за его вероломство».

Обоих приговоренных к смертной казни связали и отнесли на костер. Ученика спросили, в какой вере он хочет умереть, и тот ответил: «Я отрекаюсь от ереси, я хочу умереть в вере святой христианской Церкви и молюсь о том, чтобы это пламя очистило меня от моих грехов».

После того как он произнес эти слова, палач развел большой костер у подножия столбов, к которым были привязаны совершенный и его ученик. Пламя мгновенно испепелило первого, но веревки, стягивавшие второго, тотчас упали, и он вышел из огня целым и невредимым, без малейших ожогов, разве только кончики пальцев опалив (АИ, 113).

Гильем из Туделы, автор первой части «Песни о крестовом походе», об осаде и взятии укрепленного замка Минерв повествует весело:

Этот замок в маленьком городке Минерв, где сегодня едва насчитывается сотня жителей, городке, расположенном в нынешнем департаменте Эро на равном расстоянии по прямой от Нарбонна и Каркассона, стоял на вершине холма (высотой 227 м) на краю долины Сессы, притока Ода; замок защищали два очень глубоких рва, выдолбленных в известняке — такое положение, казалось, делало его неприступным. За его стенами укрылись около ста сорока совершенных, мужчин и женщин. Похоже на то, что немногочисленные жители деревушки мирились с их присутствием, а может быть, и извлекали из него пользу, но для нарбоннцев и их сеньора, виконта Эмери, соседство этих еретиков было нестерпимо — они сами попросили Симона де Монфора избавить их от катаров. Граф согласился, но при условии, что Эмери Нарбоннский и его подданные станут помогать ему до конца, иными словами, до тех пор, пока Минерв не падет. Пьер де Во-де-Серне в своей «Альбигойской истории» (АИ, 151 — 162), равно как и Гильем из Туделы в своей «Песни о крестовом походе», подробно описывает события. Вот как это все происходило.

Подойдя к крепости, — которая, не будем об этом забывать, представляла собой маленький городок, две или три сотни душ, — Монфор расставил свои шатры с восточной стороны, а один из его рыцарей, по имени Ги де Люси, с гасконскими крестоносцами расставил свои с западной; на севере был Эмери III, виконт Нарбоннский, которого сопровождали его подданные, на юге — другие крестоносцы. Установили боевые машины — камнеметы, лестницы и пр. Людям, которые ими управляли, решили платить двадцать один ливр в день. В течение нескольких дней крепость Минерв была под непрестанным обстрелом: ядра рассекали воздух и ударялись в стены, повреждая их, хоть те и были сделаны из крепкого камня, — и потому поэт, воспевший этот крестовый поход, сказал:

Но осажденные были находчивы и не лишены воображения. Как-то в воскресенье, когда в лагере крестоносцев все спали, защитники крепости предприняли ночную вылазку, добрались до того места, где осаждающие установили свой грозный камнемет, который никто не охранял, и прикрепили к тыльной части орудия корзины, наполненные паклей, высушенными щепками и кусками жира, а потом все это подожгли. К небу тотчас взметнулось огромное пламя, все кусты и деревья, окружавшие крепость, мгновенно запылали — ведь стояла жара, был самый разгар лета, «канун праздника святого Иоанна Крестителя», уточняет автор «Альбигойской истории». Солдат из орудийной прислуги, отошедший в сторонку, чтобы справить нужду, заметил горящую машину и успел поднять тревогу прежде, чем упал на землю, тяжко раненный копьем одного из поджигателей. В лагере крестоносцев вскоре поднялась суета: камнемет в мгновение ока исправили, можно было возобновить обстрел стен Минерва. Обстрел продолжался еще несколько дней. Но в конце концов в осажденной крепости съестные припасы истощились, и мужество ее защитников начало слабеть. Что можно к этому прибавить? Осажденные молили своего сеньора, Гильома де Минерва, попросить перемирия, и тот вышел из города, чтобы вступить в переговоры с графом де Монфором.

Переговоры между двумя полководцами едва начались, и вдруг тот и другой заметили словно по волшебству показавшегося с первыми лучами рассвета брата Арнаута, настоятеля Сито и папского легата: он прибыл из Тулузы, где встречался с графом Раймондом VI. С ним был другой папский легат, мэтр Тедиз, и он явно знал обо всем, что происходило поблизости от Каркассона. Граф Гильом де Минерв, изворотливый, как все гасконцы, прервал переговоры с Монфором и заявил, что во всем, что касается условий капитуляции Минерва, он полностью полагается на решение брата Арнаута, высшего судьи в делах Христа в Окситании. Настоятелю ничего другого не оставалось, как присоединиться к

Гильому и поддержать его половинчатое предложение, но сделал он это скрепя сердце: в глубине души он страстно желал смерти всех «врагов Христовых», как он называл катаров и их мирских покровителей, но, поскольку был монахом и священником, не смел приговорить их к смертной казни — разве Христос не запретил в Евангелиях убивать? Он старался как-нибудь отделаться от этой дилеммы, и ему пришла в голову коварная мысль: приказать обоим противникам, Гильому де Минерву и Монфору, записать свои предложения и пообещать их рассудить, втайне надеясь, что составленный каждым из них план окажется неприемлемым для другого, что ipso facto[71] отменит для него необходимость решать.

Враждующие полководцы повиновались. Графу де Монфору зачитали предложения сеньора Минерва, и, как и предполагал брат Арнаут, граф их отверг. Он пошел даже дальше того: предложил Гильому вернуться в свой город и, укрывшись за крепостными стенами, защищаться как может. Гильом отказался и предложил, напротив, исполнить все, что прикажет «благородный граф», а тот захотел все уладить в соответствии с решениями, которые примет настоятель Сито в качестве папского легата. Тогда брат Амори составил условия договора: город Минерв останется владением своего сеньора, и всем его жителям, в том числе еретикам из числа простых верующих, будет сохранена жизнь, если они согласятся повиноваться Церкви; что касается еретиков «совершенных», их также пощадят при условии, что они перейдут в католическую веру. Последнее предложение насторожило одного из католических предводителей, Робера де Мовуазена, вернейшего спутника Симона де Монфора.

«Цель нашего крестового похода — истребить всех еретиков, — возразил он настоятелю Сито, — а те из них, кто сегодня перейдет в истинную веру, чтобы спасти свою жизнь, завтра вернутся к прежним заблуждениям: наши не потерпят таких мягких мер, какие предлагаете вы».

«Вам нечего опасаться, — ответил брат Амори, — думаю, очень мало кто из них сменит веру».

После этого обмена мнениями крестоносцы вошли в Минерв, впереди них несли огромный крест и знамена графа де Монфора, и все они, направляясь к церкви, пели Те Deum laudeamus.

Осада города длилась семь недель. Однако задача победителя еще не была выполнена: после того как Христос завоевал Минерв, графу и его воинам-крестоносцам надо было еще обратить жителей города в католическую веру; однако все их старания остались тщетными. Монфор послал к еретикам священника, аббата Пьера де Во-де-Серне[72], который встретился со многими из них, собравшимися в одном из городских домов, и стал кроткими словами уговаривать их вернуться в католическую веру. Катары в один голос ему ответили:

Потеряв надежду их убедить, почтенный аббат поспешил уйти из этого дома и отправился в другой дом, где собрались женщины, также еретички. Но они оказались еще более твердыми в своей катарской вере, еще более упрямыми, чем мужчины. Вскоре после того Монфор, закончив военный осмотр окрестностей Минерва, в свою очередь въехал в город. Для начала он направился к дому, где собрались все еретики города, чтобы в последний раз попытаться вернуть их в католическую веру и спасти — нет, не от костра, на котором им предстояло погибнуть, но от вечного проклятия, ожидающего их в случае, если они не раскаются. Ему посчастливилось не больше, чем аббату, и куда менее злобно, чем в Безье, поскольку после своего страшного призыва к убийству он лучше узнал этих еретиков и теперь не столько ненавидел их, сколько жалел: он велел вывести их из города.

За городскими стенами складывали большой костер, первый, о котором точно известно, большой костер за время этого крестового похода — он предназначался для ста сорока совершенных Минерва. По словам Пьера де Во-де-Серне, их нечестивая вера была столь велика, что

Автор «Песни о крестовом походе против альбигойцев» Гильем из Туделы куда более грубо и оскорбительно высказывается о еретиках, к которым не испытывает ни малейшего сочувствия:

Вскоре после взятия Минерва жители соседнего городка Монреаля и их сеньор Эмери, «движимые страхом», как пишет Пьер де Во-де-Серне, послали к графу де Монфору гонца с просьбой пощадить их город на следующих условиях: Эмери де Монреаль предлагал отдать графу ключи от города[73] в обмен на другие равные по размеру и лишенные укреплений земли на равнине и обещал ему свою помощь в сражении с врагами. Соглашение было заключено, поскольку маленький городок Монреаль, как и Фанжо, стоял на дороге, ведущей к тулузскому графству, которое, как мы знаем, было объектом вожделения «благородного графа» с тех пор, как он прибыл в Окситанию.

Тем не менее пока что для Монфора главным было завоевать последнюю, еще не перешедшую в его руки большую стратегическую крепость, расположенную между Каркассоном и Нарбонном, цитадель Терм[74] на юге долины Ода. Тогда руки у него будут развязаны, и он сможет подумать о походе на Тулузу. Вот как решилось дело.

Из Минерва, оставив там часть войска, чтобы восстановить город и разместить гарнизон, Монфор вернулся в Каркассонне. По дороге он сделал привал в Пеннотье, поблизости от Каркассона, где его принимал владелец местного замка. Оттуда он без промедления отправил гонца в этот город, где оставил свою супругу, Алису де Монморанси, с кратким посланием: «Идите ко мне, я жду вас!» Два часа спустя Алиса появилась у ворот замка. «Бог свидетель! — пишет Гильем из Туделы. — Свет не видел более любезной супруги».

Жена полководца, уже не очень молодая (лет под пятьдесят, что в те времена считалось старостью), провела в лагере, среди войск Монфора, три дня. Ее муж тотчас созвал своих баронов и различных правителей-крестоносцев; двое из его вассалов, Ги ле Марешаль и Гильом де Контр, которым он отдал земли Тренкавеля, отнятые у того после взятия Каркассона двумя годами раньше, а также крестоносец Робер Мовуазен считали, что надо без промедления начать осаду считавшегося неприступным — «орлиное гнездо» на отвесной скале — замка Терм; другие присутствовавшие на совете рыцари их поддержали, и, поскольку настал час вечерней трапезы, все сели за стол.

Сытно поужинав и крепко выпив, рыцари собрались снова. Монфор тревожился, не зная, кому доверить охрану Каркассона на то время, пока будет длиться осада Терма. Одно за другим были названы два имени: Ламбер де Креси и Ренье де Шодрон. Оба крестоносца отказались: они боялись, как бы прежние подданные Тренкавеля не воспользовались случаем и не подняли бы мятеж, и откровенно в этом признались: «Слишком опасно, сеньоры, слишком опасно... Это развращенный край. Один только сеньор Гильом де Контр способен с ним справиться».

Выбор пал на этого последнего рыцаря из числа местных сеньоров. Гильем из Туделы, автор первой части «Песни о крестовом походе», описывает завершение совета (лессы 51—52) в словах, которые заслуживают того, чтобы привести их здесь, даже если поэт их попросту выдумал: они дают нам представление, пусть приукрашенное и пристрастное, о том, какой была обстановка этой военной вечеринки, увиденная глазами современника. Мы оценим «демократический» стиль обсуждения:

Осада Терма, которая теперь была делом решенным, была нелегким предприятием, хотя бы из-за большого числа сражающихся. В самом деле, в ней собирались участвовать многие бароны из северной Франции, среди прочих — Гильом де Кайе и бретонское войско, которого Монфор не ждал, но его появлению обрадовался, поскольку бретонцы славились как могучие воины.

Пока сам он двигался к Терму, оставшиеся в Каркассоне крестоносцы стали вытаскивать за мощные крепостные стены все боевые машины, какие были в городе, чтобы предоставить их в распоряжение графа. Но когда вражеские рыцари[75], стоявшие в Кабаре, об этом узнали, они обезумели от ярости и среди ночи послали многочисленное и хорошо вооруженное войско, чтобы изрубить машины топорами. Но не тут-то было — не стоило и пытаться, потому что каркассонские крестоносцы, присматривавшие за своими машинами, вышли из города, напали на людей из Кабаре и обратили их в бегство. Те, обозлившись еще сильнее, вернулись к концу ночи, незадолго до рассвета, и снова набросились на машины. На этот раз крестоносцы рассердились не на шутку. Вторая их вылазка была еще более решительной, чем первая, они снова разогнали нападавших и даже чуть было не взяли в плен сеньора Кабаре. Тот, испугавшись, попробовал обмануть солдат Монфора, громко крича: «Монфор! Монфор!» — как будто был одним из них; ему удалось от них ускользнуть, но он заблудился в горах Каркассоне и вернулся в Кабаре лишь два или три дня спустя.

Что касается бретонцев, которые должны были встретиться с Монфором в Каркассоне и привести ему другие боевые машины, они сбились с пути и шли через Кастельнодари, расположенный в если и не вражеских, то по меньшей мере недружелюбных тулузских владениях; горожане Кастельнодари отказались впустить их в город, и крестоносцам пришлось заночевать в поле. Впрочем, ночевкой под открытым небом их трудно было испугать, и они в конце концов благополучно добрались до места, то есть до Каркассона, вместе со своими машинами, которые должны были послужить Симону де Монфору при осаде Терма.

Эта крепость, расположенная в двух дневных переходах от Каркассона, на нарбоннских землях, казалась неприступной, взять ее было не в человеческих силах, пишет Пьер де Во-де-Серне в «Альбигойской истории» (АИ, 171). Она стояла на вершине высокой горы; замок был выстроен на огромном природном утесе, окруженном рвами, по которым бежали неукротимые потоки, какими обычно бывают реки в Пиренеях, а вокруг стеной высились неприступные скалы. Нападающим, если бы они захотели проникнуть в замок, пришлось бы сначала вскарабкаться на скалы, затем соскользнуть по противоположному склону до самого дна рвов, а потом каким-нибудь образом подняться на каменную площадку, на которой возвышался замок, и все это под градом стрел и камней, которыми не преминут осыпать их защитники крепости.

Хозяин замка, рыцарь Раймонд де Терм, был пылким старцем, который, по словам Гильема из Туделы, укрывшись за стенами, которые и считал, и объявлял неприступными, не боялся ни Бога, ни людей (ПКП, 56). Пьер де Во-де-Серне, кроме того, сообщает нам, что он «предавался нечестивым чувствам» (то есть был гомосексуалистом), что он был «отъявленным еретиком», ни Бога, ни черта не боявшимся, и что он, если бы случай представился, без колебаний выступил бы против своего сюзерена, графа Тулузского. Узнав о том, что Монфор готовится начать осаду Терма, сеньор Раймонд собрал как можно больше рыцарей, велел наполнить подвалы и чердаки своего замка съестными припасами и боевым снаряжением и приготовился встретить презренных крестоносцев, посмевших вступить в его владения, так, как эти негодяи того заслуживали.

Первыми к Терму подошли Монфор и его крестоносцы, которые без промедления разместили у его стен свой лагерь и боевые машины. Многочисленных и хорошо вооруженных защитников крепости нисколько не испугали расшитые шатры одетых в парчу рыцарей, крепко державших свои длинные ясеневые копья и знамена; сеньор Раймонд надеялся на прочность своих неприступных стен, и его солдаты входили и выходили из замка, запасаясь водой, на глазах у пока еще малочисленных крестоносцев, насмехались над ними, крича с высоты укреплений:

— Чего вы ждете, почему не бежите, пока мы вас всех не перебили?

Вскоре после того как Монфор сам прибыл на место, к нему одно за другим стали подходить войска подкрепления: это были крестоносцы из северной Франции и германских земель. Увидев их, утверждает Пьер де Во-де-Серне, который — не будем об этом забывать — состоял в армии крестоносцев, осажденные испугались, присмирели, насмешки смолкли. По крайней мере, на какое-то время, поскольку вскоре защитники крепости Кабаре, которые, как пишет Пьер де Во-де-Серне, «были главными и жесточайшими врагами христианской веры» (АИ, 173), перешли Од и поспешили на помощь Терму: они днем и ночью рыскали по большим дорогам вокруг крепости, хватали всех солдат Монфора, какие им попадались, и убивали их, или же, отрезав нос, выколов глаза или причинив какое-нибудь другое увечье, отправляли обратно в лагерь.

Раймонд, сеньор Терма, с высоты своих стен аплодировал и посмеивался. Так все продолжалось до тех пор, пока к крепости не подошли прибывшие с севера Франции могущественные особы: шартрский епископ Бернар и епископ Бове Филипп, графы Дре и Пуатье, парижский архидиакон Гильом, а с ними большое войско новых крестоносцев. Тогда Монфору показалось, что победа близка, и, пока его рыцари занимались осадными работами, он велел установить камнеметы и подверг первый пояс укреплений (тот, что был впереди рвов) безостановочному обстрелу; все были заняты делом, и — исключительный поступок для духовного лица — архидиакон Гильом деятельно участвовал в работе. Он не только каждый день служил мессу и проповедовал, — это само собой разумелось, — но шел вместе с крестоносцами в лес, окружавший крепость, за деревом для камнеметов, приказывал засыпать рвы вокруг замка, чтобы облегчить крестоносцам подступ, давал советы кузнецам, руководил работой плотников и превосходил всех специалистов по части осады неусыпной бдительностью и творческим подходом к делу.

Камнеметы несколько дней подряд беспрестанно обстреливали стены замка. Затем, когда крестоносцы заметили, что первый пояс укреплений начинает по кускам осыпаться, они вооружились, чтобы преодолеть его и занять первое окружавшее замок предместье. Увидев это, их враги подожгли это предместье и отступили в другое, расположенное ближе к замку и выстроенное на склоне горы, выше первого, по которому, несмотря на охватившее его пламя, рассыпались крестоносцы. Но защитникам крепости удалось яростным контрударом их оттуда вышибить. Бои продолжались несколько недель, каждый из лагерей поочередно оказывался то победителем, то побежденным, и наступила полная неясность.

В конце концов победу одержали не воины, но бактерии, размножившиеся в воде больших замковых водоемов, о чем сообщают нам оба наши источника в различных, более или менее мудреных выражениях. Более простое изложение принадлежит перу Гильема из Туделы, одного из двух авторов «Песни о крестовом походе», благосклонного к крестоносцам:

Зато автор «Альбигойской истории», находившийся в лагере крестоносцев, ни слова не говорит об эпидемии дизентерии, которая пришлась как нельзя более кстати и привела к поражению еретиков; он приписывает победу своих успешному обстрелу крепости из man-gonneau (метательного орудия типа катапульты) особенной силы, установленного рядом с укреплениями, под защитой скалы, в практически недоступном месте: этим орудием на редкость искусно управляли артиллеристы (триста солдат и пять рыцарей), его храбро защищали рыцари:

Епископ Бове и графы Дре и Пуатье, отчаявшись, покинули лагерь и вознамерились отправиться по домам. Монфор же тем временем предпринимал попытки добиться капитуляции графа Раймонда де Терма на любых условиях, только бы он отдал свой замок; чтобы вернее его уговорить, он даже отправил к нему своего окситанского соратника, епископа Каркассонского, чьи мать и брат, отъявленные еретики, находились среди осажденных. Однако ничего не помогало. Ни слова, ни мольбы, ни угрозы не действовали: Раймонд де Терм оставался непреклонным.

«Благородный граф» де Монфор, встревоженный и смущенный, уже не знал, что делать. Снять осаду? Об этом и речи быть не могло, это означало бы поражение папы. Продолжать ее? Если вспомнить о том, какими средствами защиты располагал замок и как мало солдат было в распоряжении Монфора, это означало бы стремиться навстречу собственной гибели; к тому же ледяные ноябрьские дожди и снежные бури, которые в горах всегда начинаются рано, вскоре должны были сделать дальнейшее пребывание в лагере непереносимым. Однако непредвиденный приход подкрепления (крестоносцев, пешими добравшихся из Кельна и Лотарингии) придало мужества «благородному графу» и его войскам; новоприбывшие тотчас взялись за дело, подтащили катапульты поближе к укреплениям, и их выстрелы, куда более меткие, чем у артиллеристов Монфора, «словно каждое из каменных ядер направлял сам Господь», основательно повредили крепостные стены и донжон Терма. После нескольких дней непрерывного обстрела «в праздник святой Цецилии» (АИ, 188—189), то есть 22 ноября 1210 года, Монфор приказал выкопать траншею и покрыть ее решетками, чтобы его саперы смогли через этот крытый подступ подобраться к крепостным стенам и подрыть их основание, оставаясь защищенными от стрел и дротиков врага. Затем он удалился в свой шатер для поста и молитвы, готовясь к назначенному на завтрашний день сражению.

И вот тогда, как пишет автор «Альбигойской истории», «по милосердию Божию», осажденные, охваченные страхом, предприняли отчаянную вылазку. В лагере крестоносцев тотчас пробили тревогу, осаждающие рассыпались во все стороны, стараясь окружить беглецов, немногим нападавшим удалось спастись, но большую часть убили или взяли в плен. Раймонд де Терм, владелец замка, был схвачен бедным и незнатным крестоносцем, пришедшим из Шартра, и отведен к графу де Монфору. Тот принял это как драгоценный дар Провидения, но не приговорил графа к смертной казни: он велел заточить его в башне своего каркассонского замка, где старик и умер спустя несколько лет.

После этой великой победы, отдавшей в руки крестоносцев важную крепость катаров, Монфор решил вернуться в диоцез Альби и окончательно закрепить за собой города еретиков; он вернулся в Кастр, жители которого отдали ему город и подчинились его воле, затем отправился в Момбер и несколько других мелких городков, покинутых знатными особами — все они бежали, узнав о его приближении, — и разместил там свои гарнизоны.

Начавшийся захват Церковью окситанских крепостей и городов не без оснований тревожил крупных феодалов, в особенности наиболее могущественного из сеньоров Лангедока, графа Раймонда VI Тулузского, чей конфликт с папой в 1207 году привел к войне, более феодальной, чем религиозной, которая вот уже три года как обагряла кровью землю Окситании. Представлялось необходимым устроить совещание в верхах с тем, чтобы положить конец этой войне. Едва узнав о том, что Терм пал, граф Тулузский собрал свой двор и отправился в Сен-Жиль (город неподалеку от Арля в нынешнем департаменте Гар) в сопровождении ученого правоведа. Вездесущий настоятель Сито заверил, что граф вел себя как истинный христианин, отдал свои земли и заслужил доброе к себе отношение и прощение грехов. Однако, когда члены собрания заглянули в письма, присланные им папой Иннокентием III, суровость этих посланий их смутила, а граф разгневался. «Неужели я должен себе кровь из всех жил выпустить ради того, чтобы угодить папе? — вскричал он. — Даже продав Тулузу, я не смог бы выплатить тех денег, какие он от меня требует!»

И он покинул собрание, удрученный, согнувшись, «словно раб под вязанкой хвороста с шипами», пишет поэт (ПКП, 58), и отправился в Нарбонн, где бароны решили собраться, чтобы в присутствии настоятеля Сито, епископа Узесского и арагонского короля уладить между собой феодальные разногласия, связанные с падением Терма. Результат: «изморось слюны и сплошной туман», как пишет автор «Песни о крестовом походе», несмотря на присутствие множества просвещенных людей и такого ученого законника, как мэтр Тедиз, «самый ученый и самый кроткий человек на свете». Когда в Нарбонне мэтр Тедиз протянул лист пергамента, на котором был написан приговор, чтецу и тот прочел его вслух, граф Тулузский «страшно разозлился» и воскликнул, повернувшись к Педро II Арагонскому: «Слышали ли вы, ваше величество (тут он безрадостно усмехнулся), какому странному наказанию эти проклятые легаты хотят меня подвергнуть?» Король молча прочел протянутый ему свиток, несколько минут подумал и в свою очередь заявил: «Господь не потерпит подобной нелепости» (ПКП, 59).

Граф Раймонд VI, ни слова не сказав, удалился — багровый от ярости, ни с кем не простившись, потрясая свитком пергамента, на котором был написан приговор — и, пришпорив коня, поскакал в свой славный гасконский край. Во всех городах, куда бы он ни приезжал в Муассаке, в Ажане, в Монтобане, он в бешенстве показывал всем из своих рук приговор папы, а потом заставлял своего герольда читать его во всеуслышание:

Повсюду чтение этой грамоты приводило слушателей в смятение. «Уж не считают ли нас рабами? — говорили в Окситании. — Лучше подохнуть от голода на дне каменного мешка!» Славные горожане Муассака и жители Ажене поклялись, что по реке убегут в Бордо, если им захотят навязать французского правителя с севера. «Если вы захотите нас увести, — говорили они своему доброму графу Раймонду, — мы отправимся в изгнание вместе с вами».

Когда морозы утихли и душистый пасхальный ветер напоил благоуханием поля Гаскони, в марте месяце 1211 года умы вновь охватило волнение. Священники возобновили свои проповеди против катаров, стараясь вернуть в Лангедок «праведную веру» Церкви. Бароны снова принялись чистить оружие, и в Каркассон вошло большое войско крестоносцев, которых привели Робер де Куртене, Гийом де Немур (он был певчим в Париже), граф Оссерр и другие знатные сеньоры из северной Франции, а также, что может показаться неожиданным, из Гаскони: среди этих сеньоров, давным-давно покинувших свои замки из страха перед крестоносцами, были Пьер де Мир и Пьер де Сен-Мишель. Монфор встретил их радостно — после тяжелой осады Терма ему нужны были свежие войска для того, чтобы взять Кабаре, замок, в котором нашли убежище многие рыцари из Каркассонне, покинувшие собственные замки из страха перед крестоносцами с севера, которым, казалось, неизменно сопутствовала удача. В частности, два названных выше сеньора перед тем, как уйти на север, в течение нескольких недель укрывались в Кабаре.

«Благородный граф» устроил совет, на который пригласил новоприбывших рыцарей и сопровождавших их офицеров, и быстро организовал поход против сеньора Пьера-Роже де Кабаре. Последний, когда ему стало об этом известно, испугался, и особенно его тревожило то, что рядом с Монфором были два его прежних рыцаря: ведь они знали все тайные тропы, ведущие к замку, знали и то, какими довольно незначительными силами он располагает, и еще многое другое, что ставило его в невыгодное положение. А потому он заключил с графом соглашение, по условиям которого отдавал ему Кабаре без сопротивления и освобождал одного из рыцарей Монфора, взятого в плен во время сражения за несколько месяцев до того, некоего Бушара де Марли — в обмен на другие достойные его земли, какие Монфор обещал ему даровать. Освобождение рыцаря совершилось с чисто гасконским блеском и заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробно, поскольку являет собой один из многочисленных примеров рыцарских нравов того времени.

Сеньор Пьер-Роже пришел к Бушару де Марли в камеру, где его держали в цепях. «Вы доблестный, справедливый и мудрый рыцарь, — сказал он, — я знаю, что вы — человек чести, и я хочу поступить с вами так, как подсказывает мне сердце. Не все ли равно, что об этом скажут; вы свободны, рыцарь».

Бушар неверно истолковал его слова: он подумал, будто Пьер-Роже хочет его купить, собирается ему доверить некую военную тайну, и отказался от дарованной ему свободы. «Я никогда никого за все свое рыцарское существование не предавал, — ответил он сеньору Кабаре».

«Вы не поняли меня, рыцарь: я отдаю вам мой замок и, если вы согласитесь меня принять, стану вашим вассалом». Сказав это, Кабаре позвал кузнеца и велел разбить цепи, которыми Бушар де Марли был прикован к стене своей камеры, затем проводил рыцаря в донжон, где его ждала горячая ванна, подарил ему новую рыцарскую одежду, лучшего парадного коня, какой был в его владениях, отдал ему в услужение троих бойких пажей, сам проводил недавнего пленника до порога замка и простился с ним, снова повторив, что отныне считает себя его вассалом. Перед тем как вскочить в седло великолепного коня и взяться за поданные ему вожжи, Бушар де Марли сказал напоследок: «Знайте, Пьер-Роже, вы при любых обстоятельствах можете рассчитывать на мою полную и безраздельную дружбу. В моем присутствии никто не посмеет дурно о вас отзываться, даю вам клятву».

И Пьер-Роже улыбнулся, поскольку знал, что Бушар де Марли был честным человеком. Затем последний стремительно поскакал к своим, то есть к Монфору и французским баронам, двигавшимся к Кабаре. Все шумно бросились ему навстречу, принялись обнимать его и целовать. Симон, трезво мысливший и прочно стоявший на земле, поинтересовался, чего потребовал Пьер-Роже в обмен на его свободу.

«Ничего, мессир, ровным счетом ничего, — ответил Бушар де Марли. — Он отдал мне свои земли и свою крепость и объявил себя моим вассалом, а я пообещал ему, где бы он ни находился, мою помощь и поддержку. Благородный граф, надо дать ему новое владение, которое было бы его достойно».

«Мы позаботимся об этом в свое время, а пока сегодня вечером отпразднуем твое освобождение».

В ту ночь, если верить автору «Песни о крестовом походе», в Каркассоне крестоносцы пировали и во хмелю были радостны; затем, когда настал день, даже на час не прикорнув, крестоносцы во главе с Монфором, развернув знамена, весело направились к Кабаре. Пьер-Роже широко распахнул перед ними ворота своей крепости, и вот уже все собрались в самом большом зале замка. Бушар де Марли рассказал рыцарям и воинам об условиях соглашения, заключенного между «благородным графом» и сеньором Кабаре. Затем на всех башнях цитадели подняли флаги Монфора, чтобы все знали: крепость сдалась, — после чего, не теряя времени даром, граф и его крестоносцы направились к Лавору, большому укрепленному городу на левом берегу Агу, приблизительно на полпути между Кастром и Монтобаном, в нескольких лье от Тулузы. Город принадлежал вдове по имени Гирода де Лавор. Автор «Альбигойской истории» называет ее «отъявленной еретичкой». Эта дама обратилась за помощью в обороне города к брату, Эмери де Лавору, который прежде состоял в армии крестоносцев, но без колебаний предал Монфора ради того, чтобы устремиться на помощь сестре.

Едва добравшись до места, крестоносцы тотчас приступили к осаде города, но он был так велик, что им не удалось полностью его окружить, и пришлось ограничиться нападением на него только с одной стороны. Дня за три или четыре напротив крепостной стены расставили камнеметы и прочие машины, и начался обстрел стен Лавора; осажденные, которых было больше, чем осаждающих, поскольку Лавор был весьма многонаселенным городом, попытались совершить крупную вылазку, и им удалось захватить в плен вражеского рыцаря, которого они тотчас предали смерти. Прошло еще два или три дня, за которые положение нисколько не изменилось, затем на помощь крестоносцам пришли свежие войска из северной Франции, во главе которых были епископы Байе и Лизье и граф Оссерр. Теперь осаждающих было достаточно много для того, чтобы перебросить через Агу деревянный мост и окружить Лавор со всех сторон. Однако крестоносцы не могли надеяться взять осажденную крепость голодом, поскольку жители соседнего большого города, Тулузы, тайно встали на сторону еретиков и снабжали их съестными припасами, а граф Тулузский, который, по словам Пьера де Во-де-Серне, вел двойную игру, закрывал на это глаза. Вот как этот автор, современник тех событий, и современник весьма пристрастный, описывает то, что назвал «лицемерием графа Тулузского»:

После различных событий, описанных Пьером де Во-де-Серне, прекрасный город Лавор был взят; это произошло 3 мая 1211 года. Крестоносцы вывели оттуда Эмери, пришедшего защищать город сестры, а также восемьдесят сопровождавших его рыцарей и решили, что всех их следует повесить.

Сеньор Эмери де Монреаль первым был подведен к виселице. Ему накинули на шею петлю и повесили, но, поскольку роста он был высокого, а виселица была плохо закреплена, она рухнула вместе с уже испустившим дух казнимым; другим рыцарям тут же перерезали горло, «и времени на это потребовалось меньше, чем на то, чтобы рассказать об этом», пишет Пьер де Во-де-Серне (АИ, 227). Что же касается госпожи Гироды де Лавор, она была брошена в колодец, и Монфор приказал засыпать ее тело камнями. Для прочих еретиков сложили огромный костер, и автор торжествующе добавляет: «Наши крестоносцы с безмерной радостью сожгли множество еретиков». В самом деле, лаворский костер был самым большим костром за все время крестового похода: на нем, к величайшей радости крестоносцев и паломников, сожгли четыреста человек, мужчин и женщин. Все они проявили стойкость, которую их палачи приписали тому обстоятельству, что эти люди, несомненно, были одержимы бесом.

Истребив огнем и мечом еретиков Безье, Каркассона, Лавора и еще полудюжины городов или цитаделей Каркассонне и Альбижуа, сеньоры которых если и не покровительствовали катарам, то приняли их, а затем, разделив земли этих владений с баронами, помогавшими ему в этом крестовом походе (и забрав себе львиную долю), граф де Монфор намеревался взяться за катаров, обосновавшихся во владениях графа Раймонда VI Тулузского, самого могущественного и самого богатого из крупных феодалов юга Франции, который защищал их, как и положено ему было защищать всех своих подданных. С этого времени крестовый поход начал превращаться и очень быстро превратился в захватническую войну, которую будет вести единственно ради собственной выгоды «благородный граф» Симон де Монфор, чем дальше, тем менее благородным себя выказывавший, поскольку согласился взять на себя миссию, которой облек его легат Арнаут Амори, настоятель Сито, по одной-единственной причине: он жаждал захватить земли графа Тулузского. Тот постепенно сделается центральным персонажем этого конфликта, религиозный характер которого вытеснят гордыня, алчность и, если уж договаривать до конца, глупость и упрямство его главных действующих лиц.

Во время этого крестового похода сражавшиеся между собой противники представляли собой несравнимые по численности силы. Много ли значили несколько тысяч или десятков тысяч катаров по сравнению с миллионами французских католиков? С другой стороны, предводителей той и другой стороны тоже невозможно было поставить вровень: один из них был безвестным бароном, которому папа предоставил неожиданную и исключительную возможность обратить на себя внимание, тогда как сеньором — и при этом добрым католиком, — которого обирал этот «благородный граф», был один из крупнейших французских феодалов, граф Раймонд VI Тулузский, первый из сеньоров Лангедока, чей священный долг состоял в том, чтобы защищать своих вассалов, и который торжественно примирился с папой и был возвращен в лоно Церкви во время Сен-Жильского собора в июне 1209 года.

Положение Церкви сделалось совершенно безвыходным: во имя веры она обязана была поднять меч на христианских сеньоров, защищавших своих подданных-еретиков, поселившихся в их владениях. По мере того как она в этом преуспевала, она теряла авторитет — в особенности тогда, когда отправляла этих знатных особ на костер или на виселицу вместе с их подданными, — и каждая одержанная ею земная победа, такая, как в Минерве, Терме или Лаворе, сопровождалась нравственным поражением в глазах местного общественного мнения, в первую очередь из-за тех костров, которыми каждая победа завершалась, а во вторую — из-за того, что города и крепости Лангедока занимали чужеземные (французские или немецкие) войска. С падением Лавора положение сделалось еще более напряженным, поскольку крестоносцы, заняв город, застали там сенешаля графа Тулузского и многих тулузских рыцарей, которых Раймонд VI тайно послал к владелице Лавора, чтобы помочь ей защитить ее замок... И в то же время за пределами этого самого города он помогал осаждавшим добывать продовольствие.

После взятия Лавора стало окончательно ясно, что целью крестового похода сделалось богатое графство Тулузское, которое его владелец готов был яростно отстаивать.

Войдя в Лавор, крестоносцы, среди прочего, обнаружили там камнеметы и другие машины, которые Раймонд VI прислал хозяйке этих мест для того, чтобы она могла защитить свою крепость и свои земли, прислал, невзирая на то, что Монфор запретил тулузцам снабжать подобными орудиями здешних сеньоров. Отныне «благородный граф» считал себя вправе относиться к графу Тулузскому как к заклятому врагу Христа, папы и веры, с которым следовало открыто сражаться. И потому, едва отпылал страшный лаворский костер, он двинулся к замку Кассес, принадлежавшему непосредственно графу Тулузскому, с намерением начать осаду. Раймонд VI тем временем отправился в Кастельнодари (также ему принадлежавший) и сам поджег город для того, чтобы он не попал в руки крестоносцев.

Подойдя к Кассесу, Монфор приказал своим офицерам готовиться к осаде и расставлять у стен замка шатры и камнеметы, однако люди графа Тулузского, поняв, что не смогут долго сопротивляться крестоносцам, сдались через два или три дня и добились, чтобы их свободными выпустили из города в обмен на то, что они выдадут осаждавшим всех еретиков, которые нашли там приют. Так и сделали: тулузцы оставили Кассес, в него вошли епископы крестоносной армии и принялись проповедовать еретикам, надеясь вновь обратить их в истинную веру, однако их старания и на этот раз оказались тщетными. Тогда еретиков вывели из города туда, где крестоносцы сложили большой костер, на котором «с радостью», как пишет Пьер де Во-де-Серне, сожгли около шестидесяти катаров[79].

После того как была взята крепость Кассес, Монфор, безразличный к тому, что отныне был на землях графа Тулузского, неумолимо продолжал свой путь. Два дня спустя он начал осаду Монферрана, замка, который Раймонд VI поручил защищать своему младшему брату, графу Бодуэну. Стены этой крепости были, по определению Гильема из Туделы, «не слишком хороши» (ПКП, 73). Зато хороши были защитники города, решившие держать оборону замка до самой смерти против «десяти тысяч человек», его осаждавших, как с явным преувеличением утверждает поэт[80], которого мы уже не впервые уличаем в хвастовстве. И завязался бой: со всех сторон летели стрелы и каменные ядра, Бодуэн доблестно сражался, и его храбрость тронула сердца крестоносцев, предложивших ему вступить в переговоры с графом. К соглашению пришли быстро: крепость и все припасы, какие в ней были, отошли к крестоносцам, в обмен на это защитники крепости добились сохранения им жизни и разрешения покинуть Монферран после того, как Бодуэн поклянется на святом Евангелии больше не воевать против крестоносной армии. Как только клятва была произнесена, Монфор перешел Тарн и повел свое войско к новым замкам, расположенным неподалеку один от другого, по большей части между Тарном и Авейроном. Его армия наводила такой страх на местных сеньоров, что все эти замки сдались ему без боя: Гайяк, Монтегю, Рабастан, Сен-Марсель, Лагепи, Сент-Антонен — весь альбигойский край был им завоеван. Еще через несколько дней к Монфору вернулся молодой граф Бодуэн, побывавший у брата, графа Тулузского, и сообщивший ему о своем поражении. Бодуэн только что был возвращен в лоно Церкви и просил благородного графа сделать его своим вассалом; таким образом, как пишет Пьер де Во-де-Серне,

Припомнив эти последние события, мы можем убедиться в том, что крестовый поход менял свой облик. Начиная с взятия Монферрана, Симон де Монфор обрушивался не на города, крепости и замки, принадлежавшие сеньорам-еретикам или тем, кто укрывал еретиков, — теперь он со своим немалым войском направился во владения графа Раймонда VI Тулузского:

Тулуза не была городом еретиков. Там было много католиков, которые старались жить в ладу со своим епископом Фульком. Однако последний был неумолим: когда их граф был отлучен от Церкви, его преосвященство приказал подданным Раймонда VI перестать ему повиноваться и изгнать его из города. Жители Тулузы с негодованием отказались изменить клятве верности Раймонду VI и приказа не выполнили. Тогда Фульк объявил Тулузу «еретическим городом» и воззвал к крестоносцам Монфора, который только того и ждал: нельзя было упустить такой случай завладеть городом и графством, как захватил он другие города и крепости Лангедока.

«Благородному графу», впрочем, было известно, что в Тулузе существовали две воинствующие партии: белые, которые преследовали «ростовщиков» (евреев) и еретиков, разрушали и грабили их дома, и черные, которые не осмеливались нападать прямо на священнослужителей, но поступали таким образом с мирянами-католиками. Первые носили в качестве отличительного знака на одежде нашитый на грудь белый крест, у их противников крест был черным.

Таким образом, между непримиримым епископом Фульком и снисходительным графом Раймондом VI начались нелады. В конце концов произошел тяжелый эпизод, который тонко анализирует в своей «Альбигойской истории» Пьер де Во-де-Серне:

«Тиран» — под этим определением имеется в виду граф Раймонд VI Тулузский, которого называли тираном лишь его враги, поскольку народ его почитал, — был достаточно умен для того, чтобы не раздувать этот конфликт, и слишком осмотрителен и дальновиден для того, чтобы поймать Фулька на слове и осмелиться убить епископа; он воспринял слова прелата как театральную тираду и не стал отвечать ему ни письмом, ни речами, ни тем более насильственными действиями. Что касается жителей Тулузы, они были в сильном замешательстве: как добрые католики, они хотели, чтобы между графом и епископом царил мир, однако первый был отлучен от Церкви вторым, и они уже не знали, как им теперь поступить. Они обратились к Фульку, упрашивая его примириться с Раймондом VI. Однако прелат остался непреклонен: «Я отлучил от Церкви вашего сеньора, вы должны отказаться ему повиноваться и изгнать его из города, не то я всю Тулузу отлучу от Церкви!»

Тулузцы, возмутившись, отказались; епископ приказал священникам и монахам покинуть город босиком и унести с собой Святые Дары, что они тотчас и исполнили. Тулуза, объявленная своим епископом «еретическим городом», была теперь ничем не защищена от мечей крестоносцев Симона де Монфора. Последний, по удивительному стечению обстоятельств, как раз в это время получил подкрепление: граф Тьебо де Бар, о котором все очень хорошо отзывались, прибыл в Каркассон из Лотарингии с войском германских солдат. «Благородный граф» немедленно велел проводникам отвести его вместе с его войском в Тулузу, двигаясь по долине Арьежа. Несколько дней спустя у стен этого города, «где жило бесчисленное множество людей и который был в те времена прекраснейшим из городов» (как написал Гильем из Туделы (ПКП, 79), и неслучайно, поскольку был уроженцем Монтобана), собралась готовая приступить к делу армия крестоносцев: они намеревались взять Тулузу приступом.

Едва прибыв на место, граф де Бар, не теряя ни минуты, повел своих крестоносцев на штурм. Вдоль стен огромного города расставили кожаные щиты, которые должны были прикрывать осаждающих от стрел, непрестанно летевших в них из осажденной крепости; телегами везли землю, камни и бревна, чтобы засыпать рвы, окружавшие городские стены; повсюду расставляли сходни и лестницы, чтобы взбираться на стены, готовили носилки, чтобы уносить раненых. Тулузцы с высоты зубчатых стен смотрели на осаждавших, и в сердце у них закипала ярость. Они отважились на вооруженную вылазку, стремясь помешать приготовлениям к осаде, и в течение часа или двух рядом с городом шло сражение, которое ничего не дало ни той, ни другой стороне, но около сотни человек были убиты и пятьсот ранены.

Стемнело, и крестоносцы с севера наконец отступили, сделавшись недосягаемыми для тулузских стрел; однако спать они легли, не снимая доспехов — не доверяли «проклятым тулузцам», укравшим у них три больших кожаных щита, — и оставались настороже, «глядя в оба и навострив уши» (ПКП, 80—81). И не напрасно: когда ночь была уже на исходе, тулузцы напали на них с дерзостью, испугавшей даже их предводителя, графа Тулузского, назвавшего их безумцами. «Вы погубить меня хотите? или убить?» — кричал он им. Но рыцари, не слушая его, обрушились на крестоносцев. В течение двух недель вылазки тулузцев и наступления крестоносцев чередовались, но решительный бой так и не был дан, и под конец у враждующих сторон начались перебои с подвозом съестного. «За кусок черствого хлеба платили столько же, сколько за ортолана[81]», — жалуется автор «Песни о крестовом походе».

В конце концов в одно прекрасное утро, 29 июня 1211 года, утомившись от этой бесплодной осады, устав кормиться сухими бобами и терпеть нападки тулузцев с высоты крепостных стен, Монфор и его бароны свернули шатры и палатки и угрюмо и бесславно ушли прочь после двенадцатидневной осады; они направились к Отриву и перешли по мосту через Арьеж, намереваясь воевать с графом де Фуа и сбить с него спесь.

Теперь крестоносцы двигались по берегам Арьежа, приближаясь к владениям графа Раймонда-Роже де Фуа. За ними следовал брат Арнаут Амори, настоятель Сито, который повсюду, где проезжал, просил местных дворян признать своим сеньором графа де Монфора. Однако в сердцах разочарованных воинов, которые не были сейчас ни победителями, ни побежденными, угас священный огонь, пылавший в начале крестового похода, тогда как во вражеском лагере надежда возрождалась, и граф Раймонд VI Тулузский пробуждал рвение своих вассалов и союзников:

После неудавшейся осады Тулузы ветер истории в Окситании вот-вот мог перемениться. Раймонд VI собрал на своих землях большую армию, теперь у него было, по словам автора «Песни о крестовом походе», «двести тысяч воинов» (ПКП, 88), прибывших из Муассака, Тулузы, Монтобана, Кастельсарразена, Ажене, Комменжа и со всего Лангедока, они шли, «ярясь, ругая графа де Монфора, по всеуслышание обзывая его сыном старой шлюхи[82]», твердо вознамерившись освободить свой край от крестоносных полчищ, а граф Раймонд VI Тулузский тем временем сзывал оставшихся ему верными сеньоров. «Грозным, Богом клянусь, было войско Тулузы», пишет Гильем из Туделы: тысячи всадников, пехотинцы из Гаскони, Керси, Ажене, наемники из Наварры и долины Асп, — все они с развернутыми знаменами шли вперед, направляясь прямиком к Каркассону, куда Монфор, вернувшись со своими крестоносцами из графства Фуа, а затем из Керси, где воевал, созвал тех северных баронов, какие остались в Лангедоке. Теперь «благородный граф» совещался с теми, кто явился на его зов: их было две или три сотни, верных соратников, сражавшихся бок о бок с ним вот уже почти три года, и все они советовали ему изменить стратегию, временно покинуть Каркассон, — конечно, это неприступная крепость, но враг может поймать его там в ловушку, запереть в любую минуту, лишив возможности передвигаться, — предлагали укрыться в каком-нибудь слабо защищенном городе, таком, к примеру, как Кастельнодари, чтобы заманить туда Раймонда VI Тулузского. Тот, уверяли бароны, доверчиво начнет осаду, и это позволит главным силам французской армии туда подтянуться, напасть на окситанские войска с тыла и уничтожить их. Монфор прислушался к мнению своего генерального штаба, и назавтра же с рассветом армия крестоносцев в полном составе, ощетинившись воздетыми к небу копьями, двинулась к Кастельнодари, куда в один из ближайших дней и вошла, заперлась и стала терпеливо ждать появления тулузцев.

Те и в самом деле угодили в расставленную для них ловушку. Они подошли к стенам Кастельнодари во вторник после обеда и расставили свои знамена и флаги в полулье от городских укреплений, среди травы, усеянной маргаритками; затем артиллеристы графа Тулузского подтащили катапульту к стенам на расстояние выстрела и начали обстрел. Но стены Кастельнодари были крепки, а люди, запершиеся в крепости, хотя и были малочисленны в сравнении с осаждавшими город, ежедневно совершали несколько вылазок и тревожили тулузцев в ожидании подкрепления, которое неминуемо должно было появиться. Оно и в самом деле вскоре пришло.

Первыми к Кастельнодари подошли люди одного из рыцарей «благородного графа», Бушара де Марли. Они пришли из Лавора вместе с сотней других рыцарей, епископом Каорским и неким Мартеном, наемником, которого в свою очередь сопровождали два десятка готовых на все солдат; следом тянулся обоз из Каркассонне, повозки, груженные хлебом, вином, пшеницей и овсом. Приблизительно в шести километрах от Кастельнодари, в месте под названием Сен-Мартен-ла-Ланд, это первое войско — «горстка пропыленных храбрецов», сказал о них автор «Песни о крестовом походе», — похоже, случайно натолкнулось на людей графа де Фуа, которому вздумалось «побродить» вдали от лагеря тулузцев и чья армия выглядела грозно:

И «на большом, поросшем травой поле», как сказано в «Песни о крестовом походе», завязался бой между этим грозным войском, собранным крупнейшим после графа Тулузского феодальным сеньором Лангедока, и северными крестоносцами — бой неравный, где один бился против тридцати, где люди Монфора плечом к плечу сражались против двух тысяч тулузских рыцарей и испанских наемников. Люди графа де Фуа кричали: «Тулуза!», гасконцы: «Комменж!», а французы (из северной Франции) отвечали им: «Смелей, Суассон!» Несмотря на то что силы были неравны, в этом бою пали более сотни тулузцев, в то время как потери крестоносцев не превышали тридцати человек. Монфор чудесным образом одолел врага и перед тем, как войти в Кастельнодари, спешился, разулся и босым дошел до городской церкви, чтобы возблагодарить Господа, даровавшего ему победу.

Тем временем граф Тулузский и его бароны снялись и ушли, а граф де Фуа распространял от замка к замку ложное известие о поражении графа де Монфора: по словам иных, с него «заживо содрали кожу и повесили» (АИ, 277), другие тулузские бароны рассказывали, будто он ударился в бегство при лунном свете, и никому не ведомо, куда он отправился. Эта весьма современная стратегия дезинформации принесла плоды: многие города и крепости, чьи сеньоры были таким образом введены в заблуждение, перешли тогда на сторону графа Тулузского, на самом деле в этом бою потерпевшего поражение, но повсюду сообщавшего, что Симон де Монфор проиграл битву при Кастельнодари, что он вернулся в родные края, что французы везде просят пощады, что крестовый поход окончательно выдохся и ему не восстать из пепла. Раймонду верили, его поздравляли, все окрестные замки, Гайяк, Рабастан, Лагард, Лагепи, и еще шесть десятков других распахнули перед ним ворота и опустили подъемные мосты: накануне зимы 1211 года в его руках был почти весь гасконский край.

Близилась весна, вернулись теплые дни, но графу Тулузскому, как сказано в «Песни о крестовом походе», радости они не принесли; в начале марта к Монфору пришли из Франции свежие войска, с которым он отправился в маленький тарнский городок Ле Туэлль близ Лавора. Должно быть, он устроил там настоящую резню, потому что сотня человек, составлявшая население городка, почти сплошь состояла из еретиков. Затем он перешел Тарн по большому мосту Альби и двинулся на Каюзак, который взял в два дня и где закончил свою зимнюю стоянку. В апреле 1212 года немецкие и фризские крестоносцы, овернские рыцари, ломбардские бароны, которых дожидался Монфор, одни за другими вернулись в гасконский край, где так приятно было жить. Они взяли Гайяк, Рабастан и другие альбигойские города; не зная поражений, они шли от опустевших городов к отвоеванным замкам; немногие оставшиеся там жители, не успевшие бежать, тщетно просили пощады — следовавшие за крестоносцами бродяги и солдатня грабили дома, фермы, маленькие замки, и как говорится в «Песни о крестовом походе» (лесса 113): «Когда они уходили, у Христа и его народа оставались лишь глаза, чтобы плакать».

Итак, армия крестоносцев шла вперед, разгоняя всех на своем пути. Едва становилось известно о приближении войска, города и деревни пустели, их жители бежали в леса и горы. Так майским вечером Монфор добрался до городка Сент-Антонен на Авейроне, на границе Ажене, области, которую крестоносцы после этого разоряли в течение четырех месяцев.

Этот городок был взят 21 мая «быстрее, чем сварилось бы яйцо», и стал первой жертвой крестоносцев: три десятка горожан, пытавшихся его защищать, были убиты или утонули во время короткой схватки, еще дюжина бежала при свете луны и, когда крестоносцы после налета удалились, прихватив в собой двух местных сеньоров, чтобы держать их в заточении в Каркассоне, у горожан не осталось ровно ничего. Все время, пока шло сражение, священники, сопровождавшие крестоносцев, ходили по улицам городка, распевая Veni Creator[83].

Как только военные действия в Сент-Антонене закончились, Монфор обратился за советом к епископам Каркассона, Юзеса и Тулузы, сопровождавшим его войско; узнав их мнение, он, в согласии со своими рыцарями, решил взяться за истребление еретиков в городах и крепостях Ажене, то есть всей той области, которая размещается между двумя притоками Гаронны, Авейроном и Лотом, и главными городами которой в то время были Муассак (на Тарне), Каор (на Лоте) и Ажан (на Гаронне).

Мы шаг за шагом проследим, руководствуясь подробнейшим рассказом Пьера де Во-де-Серне, за продвижением крестоносцев Монфора по Ажене и Альбижуа, областям, где почти все местные сеньоры были вассалами графа Раймонда VI Тулузского, — проследим, начиная с того момента, как маленькое войско Монфора в начале июня 1212 года покинуло Сент-Антонен, и заканчивая взятием крестоносцами Ажана в сентябре того же года.

Итак, ранним утром того жаркого июня войско «благородного графа», покинув Сент-Антонен, тронулось в путь, направляясь к прекрасному городу Ажану, некогда принадлежавшему английскому королю Ричарду[84], который в 1196 году подарил его, как и всю область Ажене, своей сестре Жанне в качестве приданого, когда та стала женой графа Тулузского. Теперь, поскольку папа приказал Монфору вести борьбу с еретиками повсюду, где они находились, равно как и с их католическими сообщниками, долг крестоносцев, раз они не могли завладеть Тулузой, состоял в том, чтобы взять Ажан и, разумеется, те окрестные города, которые были собственностью Раймонда VI.

Первыми населенными пунктами, какие перешли в руки крестоносцев, были маленькие города Кайлюс и Монкюк по соседству с Сент-Антоненом, которые перепуганные жители отдали, не делая попыток сопротивляться; зато когда войска Монфора были в двух лье от Пенн д'Ажене[85], наваррский рыцарь, которому граф Тулузский поручил охранять город, Юг д'Альфаро, не дал себя запугать: он набрал в окрестностях четыреста наемников — ландскнехтов, продававших свои услуги любому сеньору, какой побольше заплатит, заперся вместе с ними в донжоне, сделав запас продовольствия и всего, что могло потребоваться для обороны города, и принялся ждать крестоносцев. Однако последние не сразу появились в Пенне, поскольку Монфор решил сначала отправиться в Ажан, чтобы убедиться в том, что город ему покорился. Как только с этим делом было покончено, граф вернулся к своему войску, чтобы начать осаду Пенна. Ранним воскресным утром 3 июня 1212 года он со своим войском подошел к городским укреплениям. Едва они спешились, как на крестоносцев, расставлявших вокруг города свои шатры, дождем посыпались стрелы и дротики. Все же за три дня они постепенно сумели войти в предместья Пенна и разместить там камнеметы, из которых намеревались обстреливать донжон, на что осажденные ответили тем, что установили свои боевые машины, чтобы обстреливать крестоносцев. Перестрелка продолжалась несколько дней подряд под жгучим июньским солнцем, но положение нисколько не менялось, потому что войска Монфора были малочисленны и не могли противостоять частым вылазкам, которые совершали осажденные рыцари. Мало-помалу осада превратилась в настоящую войну на истощение с непредсказуемым исходом, и крестоносцы, чей сорокадневный срок службы истекал, не предполагали его продлить. Монфор, которому сообщили о том, что на подходе подкрепление из Франции, просил и умолял воинов и сопровождавших их епископов остаться с ним до прибытия войск, но мольбы его остались тщетными. Первым ушел епископ Лаона, который, ссылаясь на нездоровье, покинул город вместе с набранными им войсками и вернулся в Муассак. Вскоре и другие епископы последовали его примеру.

И тогда парижский архидиакон Гильом взял на себя руководство операциями. Он велел подвести к стенам большой камнемет, способный стрелять очень крупными каменными ядрами, и артиллеристам при помощи этого орудия удалось в конце концов расшатать крепостные стены. В последующие несколько дней прибыло долгожданное подкрепление из северной Франции, которое привели аббат Сен-Реми из Реймса, еще один аббат из Суассона, декан Оссеррского собора и архидиакон Шалона; все они принялись усердно трудиться, готовясь к натиску на город и на донжон.

Осажденные начали подавать несомненные признаки бессилия и усталости: припасы их подошли к концу, и они выгнали из города остававшихся там женщин, детей и стариков, чтобы легче было прокормиться самим. И тогда «благородный граф» и впрямь проявил истинное благородство: он не стал убивать этих безобидных людей, которых не взяли в плен его солдаты и которых противник трусливо отдал ему на растерзание. Прошло еще несколько дней, и в конце концов, когда от усиленного обстрела городские стены разрушились и были повреждены даже комнаты и подземелья донжона, осажденные поняли, что долго им не продержаться. Их командиры знали законы войны: если Пенн д'Ажене будет взят штурмом, все они, штатские и военные, будут преданы мечу. Убедившись, наконец, в том, что на помощь графа Тулузского больше рассчитывать не приходится, предводители осажденных стали договариваться с Монфором об условиях достойной капитуляции, предлагая отдать город и донжон крестоносцам при условии, что их отпустят целыми и невредимыми, причем почетно — с оружием.

Монфор обратился к своим советникам. Они указали ему на то, что почти все крестоносцы, что тогда были с ним, собирались покинуть крестовый поход, поскольку сорокадневное их служение завершилось, что у осажденных есть еще запасы, и они, должно быть, смогут продержаться до зимы, которая уже близка, а тогда продолжать осаду будет невозможно, и посоветовали графу принять условия капитуляции, предложенные врагом. В июле 1212 года, в день святого Иакова, «благородный граф» овладел городом Пенн д'Ажене, покинутым жителями, которые, собрав свои пожитки, разбрелись по окрестным дорогам.

После этой трудной осады Монфор, развернув все знамена, направился со своими крестоносцами к укрепленному городу, некогда подаренному им наемнику по имени Мартен Альге. Этот человек сначала сражался в его войсках, а затем предал его во время боя при Сен-Мартен-ла-Ланд и теперь укрывался в донжоне Бирона, расположенного в тридцати километрах от Пенна.

Два дня спустя солдаты Монфора подошли к стенам этой крепости; перебравшись через них, они ворвались в предместье, заняли его и начали осаду донжона, в котором заперлись его защитники. Последние вскоре убедились в том, что не могут сопротивляться крестоносцам, которых было больше и которые были лучше вооружены, а потому решили сдаться при условии, что им сохранят жизнь. Граф согласился, но выставил свое условие: он потребовал, чтобы ему выдали Мартена, наемника, который в свое время его предал. Услышав это, осажденные «алчно», как пишет Пьер де Во-де-Серне, набросились на этого наемника и отдали его Монфору. Тот, когда предатель оказался у него в руках, как добрый католик, предложил ему исповедаться; затем, покончив с условностями, граф велел привязать Мартена Альге к конскому хвосту, чтобы конь протащил его через весь лагерь, после чего приказал наемника повесить.

Утолив свою жажду мести по всем жестоким правилам своего времени, Монфор созвал совет, чтобы обсудить продолжение кампании. Было решено двигаться к принадлежавшему графу Тулузскому городу Муассаку, чтобы начать его осаду. Крестоносцы подошли к нему 14 августа 1212 года, накануне Успения.

Город был выстроен у подножия холма, на весьма плодородной равнине; стены его отражались в водах Тарна. Когда армия Монфора подошла к Муассаку, его жители, испугавшись, обратились к многочисленным наемникам, которые скитались по дорогам Лангедока и продавали свое воинское умение всем — сеньорам, горожанам или епископам, кому могли в эти трудные и смутные времена потребоваться их услуги. В данном случае жителям Муассака надо было защититься от нападения крестоносцев и помочь войскам графа Тулузского.

Вскоре люди Монфора приступили к осаде города. Граф был в отличном настроении: между Бироном и Муассаком армия крестоносцев сделала привал в замке[86], где Симон встретился со своей женой Алисой, которая привела ему значительное подкрепление — в «Песни о крестовом походе» говорится о «десяти тысячах крестоносцев», число совершенно неправдоподобное. Ландскнехты, нанятые для защиты Муассака, насмехаясь над осаждавшими, которые устраивали лагерь, то и дело оглушительно звонили в церковные колокола, несмотря на запрещение папы[87].

Монахи, сопровождавшие крестоносное войско, осенив себя крестным знамением, шли помогать в подготовительных работах. Епископ Каркассонский, архидиакон Парижский, архиепископ Реймский усердно трудились сами и подбадривали осаждавших. Пьер де Во-де-Серне в своей «Альбигойской истории» рассказывает о двух случаях, произошедших на этой стадии осады, жертвами которых были крестоносцы (но можно предположить, что, будь в рядах осажденных свой летописец, мы могли бы привести сходные случаи, где жертвами оказались бы осажденные в Муассаке):

По сведениям, почерпнутым из «Песни о крестовом походе», осада Муассака продолжалась три недели (с 14 августа по 8 сентября 1212 г.). Поначалу крестоносцы, недостаточно многочисленные, не могли полностью окружить город; похоже, это удалось им лишь по прошествии десяти дней. Тем временем солдаты, защищенные от стрел и метательных снарядов обтянутой кожей деревянной машиной, день и ночь работали тараном, разрушающим стены, — без него было не обойтись. Тогда люди из Муассака, сговорившись, предприняли отчаянную вылазку, и противники наконец-то вступили в настоящие сражение по всем правилам:

Бой продолжался до захода солнца. Наемники, защищавшие Муассак, подожгли подступную машину, но крестоносцы спасли ее из огня. До темноты было еще несколько попыток нападения с той и с другой стороны, затем, когда на город опустилась ночь, осажденные ушли к себе за укрепления. Тем временем Кастельсарразен, принадлежавший графу Тулузскому, сдался Монфору; точно так же поступили все соседние города, за исключением Монтобана, и — утро вечера мудренее — на рассвете горожане Муассака капитулировали. Монфор согласился принять капитуляцию на двух условиях: ему выдадут всех наемников, явившихся защищать Муассак, и жители города все вместе поклянутся на святом Евангелии, что отныне не станут больше воевать против католиков. После того как эти условия были выполнены, крестоносцы ушли и 8 сентября 1212 года направились к Монтобану.

Покинув Муассак, граф решил предпринять осаду Савердена, города, прежде принадлежавшего ему и относившегося к Тулузскому диоцезу, но недавно в одностороннем порядке отказавшегося признавать его своим сюзереном, чтобы перейти к графу де Фуа. Надеясь вернуть себе этот город, он направил туда войско, с которым только что взял Муассак и которое стояло теперь в Памье, маленьком городке на Арьеже, в двадцати километрах от Фуа.

У Монфора были по крайней мере три веские причины предпринять этот поход: 1 ) перейдя под власть графа де Фуа, Саверден незаконно разорвал феодальные отношения, которые связывали его с Монфором; 2) все тот же граф де Фуа, владевший теперь Саверденом, пользовался этим, чтобы угрожать Памье, также стоявшему на Арьеже и расположенному на полпути между Фуа и Саверденом; 3) Монфору стало известно о том, что только что в Каркассон прибыло значительное подкрепление — эскадрон германских дворян-крестоносцев, — а стало быть, у него появилась возможность с оружием в руках отвоевать свои владения.

Другими словами, если граф де Фуа взял на себя ответственность за то, что между ним и «благородным графом» возник casus belli, то Монфор располагал свежими войсками для того, чтобы разрешить конфликт силой. Для Монфора это была идеальная возможность утвердить свое могущество и увеличить свои владения посредством законного завоевания новых земель в Гаскони в ущерб графу де Фуа, и даже сам папа не нашел бы что возразить против такого завоевания. И «благородный граф», позабыв, что Иннокентий III послал его в Окситанию не для того, чтобы сражаться с соперником, но для того, чтобы истребить там еретиков, вознамерился потрудиться ради собственной выгоды... и ради выгоды жены, честолюбивой Алисы, которая уже так и видела себя не только графиней де Монфор, но и графиней Фуа и графиней Тулузской.

Пьер де Во-де-Серне подробно описывает череду перемещений трех графов и их войск, готовых сразиться между собой (не следует упускать из виду, что города, названия которых мы будем приводить, расположены недалеко один от другого, и что известия от одного до другого доходили быстро):

— во время осады Памье несколько знатных германских крестоносцев прибыли в Каркассон, куда их привел вассал Монфора по имени Энгерран де Бов;

— граф де Фуа и граф Тулузский, потеряв Муассак, отступили в Саверден, который теперь и занимали;

— германские рыцари и крестоносцы, прибывшие в Памье, покинули этот город и поспешно направились к Савердену (должно быть, по зову Монфора, к которому и шли на помощь);

— узнав о прибытии этого подкрепления, граф де Фуа и граф Тулузский бежали из Савердена, без труда и без боя занятого Энгерраном де Бовом и его конницей, которые там и остались (также по приказу Монфора);

— тем временем граф прибыл из Муассака со своими собственными войсками, подошел к Савердену, убедился в том, что город занят, и один отправился в Памье за германским подкреплением, о прибытии которого его известили; войско же его тем временем продолжало двигаться к Отриву, расположенному неподалеку от Савердена, между Тулузой и Фуа: таким образом можно было препятствовать сообщениям врагов — графа Фуа и графа Тулузского.

Покончив с этими стратегическими предварительными действиями, «благородный граф» решил вторгнуться в земли графа де Комменжа, союзника двух других окситанских графов, и взять Мюре, «прелестный город», как пишет о нем автор «Песни о крестовом походе», на берегах Гаронны. Его жители укрылись в Тулузе, не преминув перед тем поджечь деревянный мост через реку, чтобы помешать крестоносному войску добраться до города. Тем не менее крестоносцы добрались до него — вплавь, с Монфором во главе, — и Пьер де Во-де-Серне восторженно и поэтически прославил этот подвиг («О подвиг, достойный вождя, о непобедимое мужество» и т.д.; АИ, 357).

Во время пребывания Монфора в Мюре его посетили местные прелаты, епископы Комменжа и Кузерана, которые посоветовали ему продолжить путь с целью возвратить в лоно римско-католической церкви ее заблудших овечек. В обмен на его услуги они предложили ему беспрепятственно получить большую часть гасконских земель. Графа не пришлось упрашивать освободить города и земли, принадлежавшие гасконским сеньорам-еретикам или к еретикам благосклонным, и с благословения местных епископов все это присвоить. Пьер де Во-де-Серне высказывается об этом определенно:

В то время как северная Франция — благодаря тому, что Жорж Дюби удачно назвал «капетингским синтезом», начатым Людовиком Святым (1226—1270) и Филиппом II Августом (1180—1223), — постепенно шла к государственному единству, в Окситании в этой области еще не были сделаны и первые шаги — слишком сильны были личные интересы местных сеньоров; и весьма примечательно, что «благородный граф» в ноябре 1212 года собрал в Памье епископов и сеньоров из своих владений и владений своих вассалов, намереваясь навести порядок и спокойствие в мирских делах, как установила их в нравственной области христианская религия. Рассказ об его начинании в «Альбигойской истории» Пьера де Во-де-Серне в этом отношении особенно поучителен:

Для того чтобы установить эти правила, были избраны двенадцать человек: они поклялись на Евангелии в том, что своим знанием и своей властью составят такие законы, что Церковь будет пользоваться свободой, а положение в стране улучшится и упрочится. Среди этих двенадцати избранных было четверо священнослужителей (два епископа, Тулузский и Кузеранский, один тамплиер и один иоаннит), четверо рыцарей с севера Франции и, наконец, четыре южанина (два рыцаря и двое горожан), которые составили и утвердили приспособленные к нынешнему положению законы, которые давали гарантии Церкви, богатым и бедным. И то, что для составления этих законов были выбраны северяне и южане, было сделано преднамеренно.

На чем было основано это внезапное начинание, не предусмотренное миссией, коей был облечен Монфор? Граф был послан в Окситанию для того, чтобы manu militari[88] установить там церковные правила и порядок, но похоже, что этот человек, располагавший там практически неограниченной властью, попытался выйти за пределы своей миссии: провозглашая себя светской властью, правящей от имени папы, он теперь просто-напросто устанавливал собственное господство. Повсюду, куда Монфор приходил для того, чтобы покарать еретиков, он требовал от сеньоров, чтобы они дали ему клятву верности как своему сюзерену; за девять лет пребывания на юге Франции нигде, от Гаскони до Прованса, он не знал ни единой неудачи, и если ненависть, которую он внушал повсеместно, не проступает между строк «Альбигойской истории», то авторы «Песни о крестовом походе» ее прекрасно уловили... и не только они, но и король Франции Филипп Август. В самом деле, когда его сын Людовик[89], вернувшись из Окситании, стал расписывать в его присутствии завоевания и подвиги Монфора и его брата, король Франции произнес такие слова:

Сам того не подозревая, король Франции разделил мнение о «благородном графе» папы Иннокентия III, который еще в сентябре 1212 года приказал своим легатам составить «досье» на графа и который писал 15 января 1212 года брату Арнауту Амори в одном из тех сдержанных писем, которые он так хорошо умел сочинять:

«Лисы [еретики-катары] разоряли [обратите внимание на несовершенный вид глагола] в Лангедоке Господни виноградники. Тогда их переловили, но теперь надо предотвратить опасность куда более серьезную»[90].

Опасность, на которую намекает Иннокентий III, исходила не от еретиков-катаров, не от наследника Раймонда-Роже Тренкавеля (чье виконтство сделалось теперь собственностью Монфора), даже не от могущественного графа Раймонда VI Тулузского: опасность исходила от короля Педро II Арагонского, католического государя, прямого сюзерена таких крупнейших феодалов Окситании, как граф Раймонд-Роже де Фуа, граф Раймонд VI Тулузский и граф Роже де Комменж.