""Вороново крыло"" - читать интересную книгу автора (Теккерей Уильям Мейкпис)

ГЛАВА I, которая служит всего лишь введением и в которой рассказывается о мисс Крамп, о ее поклонниках и о ее семействе

В одном тихом и захолустном уголке некой малолюдной деревни, называемой Лондоном, быть может, по соседству с Баркли-сквер или, во всяком случае, неподалеку от Берлингтон-Гарденс, находилось некогда питейное заведение под названием "Сапожная Щетка". Владелец заведения мистер Крамп в начале своего жизненного поприща исполнял обязанности чистильщика сапог в одной гостинице, пользовавшейся еще большей известностью, чем его собственное заведение, и, нимало не стыдясь своего прошлого, — что нередко свойственно людям, достигшим благосостояния, — запечатлел воспоминание об этом прошлом на гостеприимных вратах своего трактира.

Крамп женился на мисс Бадж, столь хорошо знакомой любителям балета по ту сторону Темзы под именем мисс Деланси; у них была единственная дочь Морджиана, названная так в честь знаменитой героини из "Сорока разбойников", роль которой мисс Бадж исполняла и в "Cappee" и в "Сэдлерс-Уэлзе", неизменно срывая бурные аплодисменты. Миссис Крамп восседала в небольшой распивочной, стены которой были в изобилии украшены портретами танцовщиц всех времен, начиная с Хилисберг, Роуз, знаменитой Паризо, усердно работавшей своими легкими волшебными ножками в 1805 году, и кончая сильфидами наших дней. Среди этого собрания был и ее собственный портрет работы де Вильде, где она была изображена в костюме Морджианы, наливающей под звуки необыкновенно медленной музыки кипящее масло в один из сорока кувшинов. Итак, она восседала в этом святилище — черноволосая, черноглазая, с красным лицом, в тюрбане, и когда бы вам ни случилось зайти в распивочную — утром, днем или вечером, — вы неизменно заставали миссис Крамп, потягивавшей из чашки чай (подбавляя в него только самую малость кое-чего более крепкого) и листающей модный журнал или читающей "Британский театр" "Кэмбер-ленда. Из газет она признавала "Санди тайме", ибо, как и большинство представительниц ее профессии, она осуждала "Диспатч", находя его вульгарным и либеральным, и обожала всякие театральные сплетни, которыми изобилует первая из упомянутых газет.

Следует заметить, что Королевская "Сапожная Щетка" была хоть и скромным, но чрезвычайно благородным заведением; и ничего не стоило заставить мистера Крампа, когда он поглядывал на освещенную солнцем дверь своего Трактира, рассказать, как однажды ему довелось собственноручно чистить сапоги вот этой самой щеткой его королевскому высочеству принцу Уэльскому, первому джентльмену Европы. И в то время как все другие таверны в округе спешили во всеуслышание выразить свои симпатии политике либералов, "Сапожная Щетка" придерживалась старой консервативной линии и посещалась только лицами, разделявшими этот образ мыслей. В трактире было два зала для посетителей: один для ливрейных лакеев, хозяева которых жили неподалеку от трактира, и другой — для "гасиод", как говаривала миссис Крамп (да благословит ее небо!}, устроивших в трактире свой клуб.

Я забыл сказать, что, в то время как миссис Крамп потягивала свой бесконечный чай и без конца перемывала голубые чашки, можно было нередко слышать, как мисс Морджиана барабанила на небольшом фортепиано под красное дерево и напевала "Дрожит осиновый листочек", "Бенни бродит по холмам и долинам" или "Олень и лютня" и прочие модные песенки. И надо признаться, что пела эта очаровательная девица с большим искусством; у нее был приятный сильный голос, а если порой ей и случалось сфальшивить, то сила и чувство, вкладываемые ею в исполнение, вполне восполняли этот недостаток. При этом Морджиана не просто пела, — она вносила в свои рулады и трели виртуозность и блеск, заимствованные у миссис Хамби, миссис Уэйлет или у мадам Вестрис, которых ей довелось слышать в театре. У девушки были, как и у матери, прекрасные черные глаза и, как обычно у всех детей актеров, врожденная страсть к сцене; говоря по правде, она уже не раз выступала в театре на Кэтрин-стрит, сначала в эпизодических ролях, а позднее играла в "Литл Цикле" Розину и Дездемону и исполняла роль мисс фут — не припомню точно, в каком спектакле, но, кажется, это была пьеса Дэвидсона. Не менее четырех раз в неделю мисс Крамп отправлялась со своей маменькой в одно из увеселительных заведений; миссис Крамп была таинственным образом связана с самыми разнообразными представителями театрального мира, и двери "Сэдлерс-Уэлза", где она некогда подвизалась, "Кобурга" (с разрешения добрейшей миссис Давидж) и даже "Друри-Лейна" и "Маркета" распахивались в ответ на ее "Сезам, отворись!", как дверь разбойников — перед ее партнером Али-Бабой (Хорнбаклом) в прославленной опере, где она выступала с таким триумфом.

Излюбленным напитком мистера Крампа было пиво, чередующееся по вечерам с джином; что же до остального, то достаточно будет сказать, что сей джентльмен с честью исполнял свои обязанности и настолько прочно и плотно занимал свое председательское кресло в клубе, насколько это вообще было возможно, ибо кресло так точно соответствовало его комплекции, что в пальто он уже не мог бы в нем поместиться. Его жена и дочь относились к нему, быть может, несколько свысока, ибо он ничего не смыслил в литературе и ни разу в жизни не был в театре с тех пор, как в одном из них нашел себе невесту. В ту пору он служил лакеем у лорда Слэппера, и не кто иной, как его светлость помог ему обзавестись "Сапожной Щеткой"; поговаривали и еще кой о чем, но что нам с вами до этих сплетен?! Стоит ли интересоваться прошлым? Миссис Крамп была не менее добродетельна, чем ее соседки, а до того как стать миссис Крамп, она была обладательницей пятисот фунтов, которые и принесла в приданое мужу.

Тем, кто знает нравы британских торговцев, хорошо известно, что им не в меньшей степени, чем лордам, свойственно чувство стадности; что они любят пошутить и не прочь пропустить стаканчик, что после трудового дня им приятно встретиться с людьми своего круга, а так как наше общество еще не настолько развито, чтобы позволить им наслаждаться удобствами роскошных клубов, открывающих двери многим, не получающим и десятой доли их дохода, то они собираются со своими приятелями в уютной маленькой таверне, с посыпанным песком полом, где просторное виндзорское кресло и стаканчик чего-нибудь горячительного с водой доставляют им не меньше радости, чем величественные салоны — любому члену клуба.

Как уже было сказано, в "Сапожной Щетке" собиралось весьма почтенное и изысканное общество, основавшее там клуб "Отбивная", который получил свое название благодаря тому, что члены клуба, собираясь по субботам, имели обыкновение лакомиться отбивными котлетами. Завсегдатаи клуба собирались по субботам, из чего, разумеется, не следует, что они не появлялись там и во все остальные дни недели, если у них было соответственное расположение духа, и, наоборот, в летнее время многие из них по субботам отсутствовали, ибо проводили тридцать шесть свободных часов, которыми, к счастью, завершается каждая неделя, в своих прелестных загородных виллах.

Среди этих завсегдатаев были мистер Болз, знаменитый бакалейщик с Саус-Одли-стрит, человек весьма состоятельный и имеющий, как говорили, двадцать тысяч фунтов капитала; Джек Снэффл, содержатель ближайшего извозного Двора, большой охотник до пения; торговец скобяными изделиями Клинкер, — все это были женатые и вполне преуспевающие джентльмены; затем гробовщик Трэсл и прочие. Лакеи, разумеется, не имели сюда доступа, если не считать двух-трех избранных дворецких или мажордомов, допускавшихся в этот круг; ибо членам, его составлявшим, было слишком хорошо известно, как важно поддерживать хорошие отношения с этими лицами, — не однажды счет какого-нибудь милорда был оплачен или распоряжение какой-нибудь миледи исполнено только благодаря застольным беседам в "Сапожной Щетке" и дружественным связям между членами клуба.

Украшением этого общества были два холостяка, два самых что ни на есть избранных представителя своего класса, — мистер Булей, портной из знаменитой фирмы "Линдси, Булей и Кo" на Кондит-стрит, и мистер Эглантайн, прославленный парикмахер и парфюмер с Бонд-стрит, чье мыло, бритвы и патентованные, пропускающие воздух парики были известны всей Европе. Линдси, старший компаньон этой фирмы, владел прекрасным домом в Риджент-парке, выезжал в собственном кабриолете, и его участие в делах фирмы ограничивалось тем, что он дал ей свое имя. Булей же жил при лавке, сам в ней работал, и говорили, что его покрой не уступал в элегантности покрою любого другого портного в городе. Булей и Эглантайн были соперниками во многих отношениях; они соперничали в следовании моде, в остроумии и, самое главное, оба притязали на руку вышеупомянутой очаровательной молодой леди, черноглазой певуньи Морджианы Крамп. Оба они были отчаянно влюблены в нее, и каждый в отсутствие другого старался всячески унизить соперника. Булей утверждал, что настоящее имя парикмахера совсем не Эглантайн, что он только пускает пыль в глаза (но Булей не проведешь), что он целиком и полностью находится в руках евреев и что его лавка со всеми складами всецело принадлежит ростовщикам. Эглантайн, в свою очередь, заявлял, что утверждение Булей, будто он ведет свой род от кардинала, чистейшая выдумка, что хотя он и компаньон фирмы, но доля его составляет всего лишь шестнадцать процентов, что дела фирмы запутаны и она кругом в долгах. Во всех этих утверждениях, как это всегда бывает, крылась большая доля истины и не меньшая доля злостной клеветы; так или иначе, оба джентльмена занимали видное положение в своем кругу, и родители Морджианы не без одобрения относились к обоим претендентам. Мистер Крамп был на стороне портного, тогда как миссис Крамп со всем пылом стояла за галантного парфюмера.

Любопытно отметить, что оба джентльмена нуждались во взаимных услугах: Булей — по причине преждевременно появившейся лысины, а может быть, в силу еще более рокового недостатка, нуждался в парике, тогда как Эглантайну, страдавшему чрезмерной полнотой, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно, требовался хороший портной. Он носил коричневный сюртук, обшитый шнуром, и с помощью всевозможных ухищрений всячески пытался скрывать свою тучность; однако слова Булей, что в своем одеянии он всегда будет выглядеть деревенщиной и что только один человек во всей Англии способен сделать из него джентльмена, запали парфюмеру в самую душу, и ни о чем на свете он так не мечтал (если не считать, разумеется, руки мисс Крамп), как о сюртуке от Линдси, уверенный, что тогда уж Морджиане перед ним не устоять.

Если Эглантайну причинял множество хлопот его костюм, то он, со своей стороны, не упускал случая жестоко поиздеваться над париком Булей, ибо последний, хотя и пользовался услугами лучших парикмахеров, никак не мот раздобыть парика, который выглядел бы на нем естественно, и злосчастное прозвище мистера Паричка, которым наградил его один цирюльник, сохранилось за ним даже в клубе, так что ему приходилось то и дело краснеть, когда кто-нибудь намекал на это обстоятельство. И Эглантайн и Вулси давно бы уже с радостью покинули "Отбивную", но, имея определенные виды, ни один из них не решался оставить поле сражения за соперником.

Нужно отдать должное мисс Морджиане: она ни одному из них не отдавала предпочтения и, принимая в подарок флакон одеколона, или гребень от парикмахера, или же билет в оперу, приглашение в Гринвич или кусок настоящего генузского бархата на шляпку (предназначавшегося первоначально для жилета) — от другого обожателя, была одинаково мила с обоими и каждому преподнесла по локону своих прекрасных шелковистых волос. Это было все, чем она располагала, бедняжка! Я как же еще она могла отблагодарить своих обожателей, как не таким скромным и безыскусным выражением признательности? В тот день, когда соперники обнаружили, что они оба обладают локонами Морджианы, между ними разразилась бурная сцена, окончившаяся ссорой.

Таковы были хозяева и посетители нашей маленькой "Сапожной Щетки", с которыми (поскольку глава эта вводная и не претендует на полноту, а значит, и на последовательность) мы должны на время разлучить читателя и перенести его всего только (так что не надо пугаться) на Бонд-стрит, где его внимания ждут некоторые другие персонажи.

На Бонд-стрит, неподалеку от магазина мистера Эглантайна, расположены, как это всем хорошо известно, "Виндзорские конторы". Тут же находится Дидлсекское страховое общество (Западный филиал), "Британская и Иностранная Мыловаренная Компания", всеми уважаемая контора прославленных адвокатов Кайта и Левисона; впрочем, поскольку имена других владельцев контор не только выгравированы на дощечках, но и занесены в придворный календарь мистера Бойля, то совершенно излишне перечислять их здесь. Здесь-то, на антресолях (между просторными залами "Мыльной компании" в бельэтаже со статуей Британии, протягивающей пакет с мылом Европе, Азии, Африке и Америке, и Западным филиалом Дидлсекского общества в первом этаже), проживал некий джентльмен: по имени Говард Уокер. На дверях конторы этого джентльмена, на медной дощечке, чуть пониже его имени было начертано слово "агентство", а потому мы вправе предположить, что он действительно занимался этим таинственным делом. Выглядел Уокер чрезвычайно почтенно: у него были пышные бакенбарды, темные глаза (которые слегка косили); он всегда ходил с тростью и в бархатном жилете. Он был членом клуба, посещал оперу и во всех подробностях знал театральную закулисную жизнь; кроме того, он имел обыкновение употреблять в разговоре кое-какие французские словечки, которых он нахватался во время пребывания "на континенте"; в самом деле, в его жизни бывали периоды, когда ему представлялось крайне удобным обретаться в Булони, где он научился курить, играть в экарте и на бильярде, что чрезвычайно пригодилось ему впоследствии. Он был завсегдатаем лучших бильярдных залов в городе, и маркер Ханта мог дать ему вперед не более десяти очков. Кроме того, мистер Уокер был знаком с некоторыми представителями высшего света, так что его нередко можно было видеть прогуливающимся под руку с такими особами, как милорд Воксхолл, маркиз Биллингсгет или капитан Бафф, при этом он раскланивался с молодым Мозесом, щеголеватым бейлифом, с содержателем игорного дома Лодером или с Аминадабом, торгующим сигарами в Квадранте. Порой мистер Уокер отпускал усы и именовал себя капитаном Уокером — он считал себя вправе претендовать на это звание, ибо некогда числился на службе у ее величества королевы Португальской. Вряд ли следует говорить, что он не раз представал перед судом по: делу а банкротстве, Однако тем, кто недостаточно хорошо знаком: с его биографией, довольно трудно поверить, что он столько раз оказывался неплатежеспособным ж был тем самым лицом, которое в долговом списке значилось под именем Хукера Уокера то виноторговцем, то комиссионером, то продавцом нот и еще бог знает кем. Дело в том, что, хотя он и предпочитал называться Говардом, настоящее его имя было Хукер, именно так окрестил его почтенный старый родитель, бывший священником и предназначавший сына для той же деятельности. Но так как старый джентльмен умер в Йоркской тюрьме, куда был посажен за неуплату долгов, то ему не удалось привести в исполнение свое благочестивое намерение; и молодой человек был брошен на произвол судьбы (как он имел обыкновение говаривать, неизменно сопровождая свои слова градом проклятий) и начал самостоятельную жизнь в очень раннем возрасте.

Сколько лет было мистеру Говарду Уокеру в ту пору, к которой относится наше повествование или незадолго до или после описываемых событий, определить невозможно. Если ему и впрямь было, как он утверждал, двадцать восемь лет, то время его не пощадило: волосы его поредели, под глазами образовались гусиные лапки, и во всей наружности можно было заметить признаки увядания. Если же, наоборот, ему было сорок, как уверял Сэм Снэффл, тоже с малых лет хлебнувший горя, то для такого возраста Уокер выглядел еще чрезвычайно молодо. Он был подвижен и тонок, у него были стройные ноги, а в его бакенбардах не было ни одного седого волоска.

Следует, правда, заметить, что он употреблял восстановитель мистера Эглантайна (от которого бакенбарды становились черными, как сапоги) и был достаточно частым посетителем лавки этого джентльмена, покупая у него в большом количестве мыло и другие парфюмерные товары по необычайно низким ценам. Сказать по правде, никто не видел, чтобы он когда-нибудь уплатил хоть шиллинг за все эти предметы роскоши, так что, приобретая их на столь выгодных условиях, он, разумеется, имел возможность необыкновенно широко ими пользоваться. Таким образом, мистер Уокер являл собой не менее замечательный букет, чем сам мистер Эглантайн: его носовой платок благоухал вербеной, волосы — жасмином, а от сюртука всегда распространялся приятный запах сигар, благодаря чему его появление в маленькой комнате тотчас же обращало на себя внимание. Я потому так подробно остановился на мистере Уокере, что эта небольшая повесть посвящена главным образом людям, а не каким-либо выдающимся событиям, а мистер Уокер — один из главных ее dramatis personae [1].

Итак, познакомившись с мистером Уокером, мы направимся вместе с ним в заведение мистера Эглантайна, который тоже ждет своей очереди быть представленным читателю.

На огромную, увенчанную королевским гербом витрину мистера Эглантайна пошел, наверное, добрый акр стекла, и нетрудно вообразить, какое зрелище являет она по вечерам, когда зажигают газ и все шары с шампунями начинают светиться, а вспышки пламени перебегают по бесчисленным флаконам духов, то внезапно озаряя коробку с бритвами, то на мгновенье освещая хрустальную вазу с сотнями патентованных зубных щеток. Вам, разумеется, не придет в голову искать в этой витрине отвратительные восковые фигуры, называемые в простонародье болванами, с глупыми, застывшими на лицах улыбками. Мистер Эглантайн выше этих жалких ухищрений, и я полагаю, он скорее дал бы отрубить собственную голову и выставить ее без туловища в качестве некоего украшения в витрине своей лавки, чем водрузить там манекен. На одном из стекол красивыми золотыми буквами выведено: "Эглантиния — эссенция для носовых платков"; на другом — "Восстановительный эликсир — незаменим для укрепления волос".

И уж можно не сомневаться, что в своем деле мистер Эглантайн был истинным виртуозом. Он продавал кусок мыла, за который в другом месте не дали бы и шиллинга, за семь шиллингов, а его зубные щетки расходились с молниеносной быстротой по полгинеи за штуку. Если он предлагал дамам румяна или пудру, он умел придать этим простым вещам столько таинственной привлекательности, что совершенно невозможно было устоять перед соблазном, и дамы были убеждены, что нигде в другом месте не найти такой косметики. Он давал своим товарам какие-то невероятные, неслыханные названия и получал за них столь же неслыханные цены. Он действительно умел делать прически, как немногие это умеют в наше время, и говорят, что, когда в моде были локоны, он умудрялся за один вечер зарабатывать по двадцать фунтов, делая такое же количество причесок первым красавицам Англии. Появление бандо, по его словам, сократило его годовой доход на две тысячи фунтов, и ничто не вызывает в нем такого презрения и такой ненависти, как прическа, называемая "мадонной". "Я не торговец, — любил повторять он, — а артист, дайте мне только хорошие волосы, и я сделаю вам любую прическу, и к тому же совершенно бесплатно!" Он уверял, что только благодаря прическе, которую он делал мадемуазель Зонтаг, в нее влюбился ее будущий супруг граф; у него хранится брошка с локоном ее волос, и, по его словам, эта была самая прекрасная голова, которую ему когда-либо приходилось видеть, разумеется, если не считать головы Морджианы Крамп.

Но каким же образом, обладая такими талантами и пользуясь всеобщим признанием, мистер Эглантайн не нажил состояния, как это сделали другие, куда менее одаренные от природы куаферы? Если уж говорить правду, объяснялось это тем, что мистер Эглантайн любил пожить в свое удовольствие и находился в лапах ростовщиков-евреев. Вот уже двадцать лет, как он вел свое дело: он занял тысячу фунтов, чтобы приобрести лавку и склад, и, по его подсчетам, заплатил более двадцати тысяч фунтов процентов под занятую первую тысячу, которая до сих пор оставалась невыплаченной, как и в первый день, когда он сделался владельцем лавки. Он мог бы показать вам, сколько десятков тысяч бутылок шампанского получил он от бескорыстных ростовщиков, с которыми он имел дело. А его "салон" был сплошь увешан картинами, приобретенными им в таких же сделках. Если он продавал свои товары по неслыханным ценам, то и ему они обходились почти во столько же. В его лавке не было ни одной вещи, которую он приобрел бы, минуя посредничество поставщиков-израильтян; и в самой лавке, в передней комнате, сидел представитель его кредиторов, некий мистер Мосроз. Он вел кассу и следил за тем, чтобы его хозяевам отчислялась определенная сумма, согласно договору, заключенному между ними и мистером Эглантайном.

Мистер Эглантайн ненавидел его, разумеется, всем сердцем и относился к нему примерно так же, как Дамокл к нависшему над ним мечу. "Это он-то мастер? Да это просто переодетый бейлиф, — возмущался мистер Эглантайн. Какой он Мосроз, его зовут Амос, и прежде чем попасть сюда, он торговал апельсинами". Мистер Мосроз питал, со своей стороны, глубочайшее презрение к мистеру Эглантайну и мечтал о том дне, когда он сам станет владельцем лавки, а Эглантайна сделает своим подмастерьем, и тогда уж настанет его черед помыкать им и отпускать по его адресу шуточки.

Итак, мы видели, что в большой лавке парфюмера был свой злой гений, или, как говорится в пословице, своя червоточина, и хотя со стороны можно было подумать, что дела Эглантайна процветают, на самом деле положение его было довольно шатким.

Об отношениях между мистером Эглантайном и мистером Уокером можно судить из диалога, который произошел между обоими джентльменами однажды летом в пять часов пополудни, когда мистер Уокер, покинув свою контору, заглянул в лавку парфюмера.

— Дома ли мистер Эглантайн? — спросил мистер Уокер приказчика Мосроза, сидевшего в передней комнате.

— А я почем знаю, сами посмотрите (что означало "чтоб тебе провалиться!")! — Мистер Мосроз ненавидел также и Уокера.

— Не вздумайте грубить мне, а то я сверну вам шею, мистер Амос, пригрозил мистер Уокер.

— Это мы еще посмотрим, мистер Хукер Уокер, — отвечал приказчик, нимало не устрашившись; капитан бросил на него несколько испепеляющих взглядов и прошел в заднюю комнату, или "салон".

— Добрый день, красавчик Тайни, — ну что, много работы?

— В городе ни души, я за целый день ни разу не притронулся к щипцам, уныло ответствовал мистер Эглантайн.

— Ну так приготовьте их скорее и займитесь моими бакенбардами. Я собираюсь обедать в "Ридженте" с Биллингсгетом и еще кое с кем, так что уж, пожалуйста, постарайтесь.

— Никак не могу, капитан, я с минуты на минуту ожидаю дам.

— Ах, вот как. Как это, в самом деле, я осмелился беспокоить столь важную особу. Прощайте. Надеюсь услышать о вас через неделю.

Эта угроза означала, что через семь дней мистеру Эглантайну будет вручен к оплате вексель.

— Да куда же вы так спешите, капитан! Садитесь, пожалуйста, я вас мигом завью. А кстати, разве нельзя его переписать?

— Совершенно невозможно. И так уже три раза переписывали.

— Я уж постараюсь для вас, будьте уверены, вы останетесь довольны, право, я…

— Сколько же вы предлагаете?

— Десять фунтов, а?

— Что?! Предлагать моему патрону десять фунтов? Да вы спятили, Эглантайн! Подкрутите-ка еще немного левую бакенбарду.

— Но ведь я имел в виду только комиссионные!

— Ну ладно, посмотрим. Особа, с которой я сейчас имею дело, весьма влиятельная, так что, я думаю, можно будет договориться об отсрочке. А что касается меня, то сам я не имею к этому ни малейшего отношения, клянусь честью, я всего только дружеский посредник между ним и вами.

— Я это знаю, дорогой сэр.

Последние две фразы были сплошным лицемерием, парфюмеру было очень хорошо известно, что Уокер прикарманит эти десять фунтов. Но он был слишком беспечен, чтобы беспокоиться из-за десяти лишних фунтов, и слишком робок, чтобы ссориться с таким могущественным другом. Он уже трижды платил за отсрочку векселя, и все эти комиссионные, как ему было известно, шли в карман его друга мистера Уокера.

Теперь читателю, надеюсь, понятно, что означало слово "агентство", начертанное на двери мистера Уокера. Он занимался посредничеством между заимодавцами и должниками, и в процессе передачи денег небольшие суммы неизбежно прилипали к его рукам. Он был также агентом по продаже вин; благодаря своим связям с сильными мира сего, он мог помочь получить какое-нибудь выгодное местечко; он распоряжался судьбой по меньшей мере полудюжины актеров и актрис, и в жизни последних, по всеобщему утверждению, он принимал особенно горячее участие. Мы перечислили далеко не все способы, которыми сей джентльмен умудрялся добывать средства к существованию, но так как при всем этом он любил жить на широкую ногу, играть и предаваться всевозможным наслаждениям, то порой, когда его расходы превышали доходы, он объявлял себя неплатежеспособным и таким способом отделывался от уплаты по векселям. Он так же свободно и беззаботно чувствовал себя во Флитской тюрьме, как и на Пэл-Мэл. "Я живу очень просто, — говаривал этот философ, если у меня есть деньги, я их трачу, если у меня их нет, я занимаю, а если мои кредиторы пристают ко мне с ножом к горлу, я объявляю себя банкротом и остаюсь неуязвимым". Какая счастливая гибкость характера! Я убежден, что, невзирая на все невзгоды и шаткость положения, во всей Англии не нашлось бы человека, чей сон был бы столь же безмятежен и совесть так же спокойна, как у капитана Говарда Уокера.

Предоставив свои бакенбарды мистеру Эглантайну, Уокер вспомнил о дамах, упомянутых парикмахером, и, обозвав его тихоней и счастливчиком, поинтересовался, хороши ли его дамы.

Эглантайн решил, что ему, пожалуй, не мешает похвастать перед человеком, с которым он связан денежными обязательствами, и намекнуть ему на свои блестящие виды на будущее и, следовательно, на платежеспособность.

— Не правда ли, капитан, через ваше посредничество я получил сто восемнадцать фунтов, которые вы были так добры раздобыть для меня. Ведь, если не ошибаюсь, у меня есть два векселя как раз на эту сумму.

— Ну, конечно, старина, а что?

— А то, что я ставлю пять фунтов против одного, что через три месяца эти векселя будут погашены.

— Идет, я согласен, пусть будет пять фунтов против одного.

Такой неожиданный оборот дела озадачил парфюмера, но до оплаты по векселям у пего оставалось еще целых три месяца, и он с готовностью повторил: "Идет!"

— Ну, а что вы скажете, если ваши счета будут оплачены? — продолжал он.

— Не мои, а Пайка, — поправил его Уокер.

— Ну пусть Пайка! Так вот я расплачусь с Минори, разделаюсь со всеми долгами, вытолкаю Мосроза, и я, и все мое заведение вздохнем свободно, как локон, который сняли со щипцов, — что вы на это скажете, а?

— Это просто невероятно, разве что скончалась королева Анна и оставила вам состояние, или еще неведомо откуда вам привалило счастье.

— Ну, это будет почище наследства королевы Анны или еще кого-нибудь. Что бы вы сказали, если бы увидели вот на этом самом месте, где сейчас сидит Мосроз (чтоб ему провалиться!), головку с самыми прекрасными волосами во всей Европе, а? Это такая женщина, я вам скажу, пальчики оближешь! И я скоро буду иметь честь величать ее миссис Эглантайн и получу за ней в приданое пять тысяч фунтов стерлингов.

— Ну, Тайни, вам и в самом деле привалило счастье. Надеюсь, вы выпишете тогда мне парочку векселей, ведь не забудете же вы старого друга?

— Ну нет, этого я не сделаю. Но за моим столом всегда найдется для вас местечко; и я надеюсь частенько видеть вас у нашего камелька.

— А что скажет француженка-модистка? Она, чего доброго, повесится с отчаянья.

— Тсс. Ни слова о ней. Довольно с меня всех этих развлечений; поверьте, что Эглантайн уже не прежний легкомысленный, молодой весельчак; я хочу остепениться, хочу обзавестись семьей. Мне нужна подруга жизни, которая разделяла бы мои заботы. Мне нужен покой. Я чувствую, что старею.

— Ха-ха-ха! Вы, вы…

— Да, да, я мечтаю о семейном очаге, и он у меня будет.

— И вы перестанете ходить в свой клуб?

— В "Отбивную"? Ну, конечно, женатому человеку не пристало посещать такие места, мне-то уж во всяком случае, а съесть отбивную я могу и дома. Но прошу вас, капитан, никому об этом ни слова; леди, о которой я говорил…

— Уж не ее ли вы ждете? Ах вы, негодный!

— Ну да, это она и ее мать. А теперь вам пора уходить.

Но мистер Уокер твердо решил, что никуда не уйдет, пока не увидит этих прекрасных дам.

После того, как операция над бакенбардами мистера Уокера была завершена, он в самом лучшем расположении? духа подошел к зеркалу и стал приводить себя в порядок; вытянув шею, он полюбовался огромной булавкой, воткнутой в галстук, и принялся самодовольно разглядывать свою левую, особенно любимую им бакенбарду. Эглантайн с непринужденным, но довольно грустным видом расположился на диване; одной рукой он вертел щипцы, которыми только что расправлялся с Уокером, а другой теребил кольцо: он думал. Думал о Морджиане, и о векселе, срок которого истекал шестнадцатого числа, и еще он думал о светло-голубом бархатном халате, расшитом золотом, в котором он бывал так неотразим, — мысли его не сходили с маленькой орбиты его привязанностей, опасений и тщеславных надежд.

"Черт побери, — думал между тем мистер Уокер. — Я красив, такие бакенбарды, как у меня, не всякий день встретишь. А если кто и заметит, что я подкрашиваю бороду, так я…"

В эту самую минуту дверь распахнулась, и полная дама с локоном, ниспадающим на лоб, в желтой шали, в зеленой бархатной шляпе с перьями, в полусапожках и в коричневом, расписанном тюльпанами и прочими экзотическими растениями платье, — одним словом, миссис Крамп и ее дочь влетели в комнату.

— Вот и мы, мистер Эглантайн, — игриво воскликнула миссис Крамп, весело и дружелюбно приветствуя его. — Ах, боже мой, у вас тут, кажется, посторонний джентльмен!

— Прошу вас не стесняться моим присутствием, — ответствовал вышеупомянутый джентльмен с присущей ему обворожительностью. — Я друг Эглантайна, не правда ли, Эгг? Мы ведь одного поля ягоды?

— Не знаю, как насчет поля, но то, что вы фрукт — это верно, проговорил, вставая с дивана, парфюмер.

— Вы, значит, куафер? — спросила миссис Крамп. — Знаете, мистер Эглантайн, в людях, занимающихся вашим делом, есть что-то особенное, я бы сказала изысканное.

— Вы мне льстите, сударыня, — с невозмутимым видом ответил на комплимент мистер Уокер. — Вы позволите мне продемонстрировать мое искусство на вас или на вашей прелестной дочери? Мне, конечно, далеко до Эглантайна, но, уверяю вас, я совсем не так уж плохо справляюсь с этим делом.

— Бросьте, капитан, — прервал его парфюмер, не слишком-то обрадованный встречей между Уокером и предметом своих воздыханий. — Никакой он не парикмахер, миссис Крамп, это капитан Уокер, которого я имею честь называть своим другом. Это первый щеголь в городе из самого что ни на есть высшего общества, — добавил он вполголоса, чтобы слышала только миссис Крамп.

Обыгрывая ошибку, только что совершенную миссис Крамп, Уокер немедленно сунул щипцы в огонь и повернулся к дамам с такой чарующей улыбкой, что обе они, узнав теперь его истинное положение в обществе, вспыхнули, усмехнулись и остались, казалось, чрезвычайно довольны его шуткой. Маменька посмотрела на Джину, Джина — на маменьку, после чего маменька легонько подтолкнула дочку в то место, которое граничило с ее изящной талией, и обе они залились смехом, каким умеют смеяться только дамы и каким, смеем надеяться, они будут способны смеяться до скончания века. Разве нужен для смеха повод? Давайте смеяться всегда, когда нам этого хочется, так же как мы засыпаем, когда нам хочется спать. Миссис Крамп и ее дочь смеялись от всей души, не сводя больших сияющих глаз с мистера Уокера.

— Я ни за что не уйду, — говорил он, подходя к дамам с раскаленными щипцами в руке и вытирая их оберточной бумагой с ловкостью заправского мастера своего дела (надо вам сказать, что Уокер каждое утро со всей тщательностью и с большим искусством сам подвивал свои огромные бакенбарды), — я ни за что не уйду, дорогой мой Эглантайн. Раз миледи приняла меня за парикмахера, я имею полное право оставаться здесь.

— Ах нет, как можно! — вскричала миссис Крамп, покраснев неожиданно как пион.

— Но ведь я надену свой пеньюар, мама, — возразила мисс, взглянув было на джентльмена, но вдруг потупилась и тоже залилась краской.

— Но, Джина, говорю же тебе, ему нельзя тут оставаться: уж не думаешь ли ты, что я стану снимать при нем свою…

— Ах, вот оно что, мама имеет в виду свою накладку! — подсказала мисс Крамп, подпрыгивая и заливаясь неудержимым хохотом, и в ответ на ее смех почтенная хозяйка "Сапожной Щетки", любившая шутку, даже когда она отпускалась по ее собственному адресу, тоже рассмеялась и заявила, что никто еще, кроме мистера Крампа и мистера Эглантайна, не видел ее без упомянутого украшения.

— Ну так уходите же, насмешник, — обратилась мисс Крамп к Уокеру, — я хочу поспеть к увертюре, а сейчас уже шесть часов, и мы непременно опоздаем.

Но это "уходите" было сказано таким тоном, что проницательный мистер Уокер понял его как "останьтесь".

— И не подумаю, Эгги, я не уйду отсюда, пока вы не кончите завивать этих дам; разве вы сами не говорили, что во всей Европе не найти таких волос, как у мисс Крамп? Неужели же вы думаете, что я соглашусь уйти, не увидев это чудо? Да ни за что на свете!

— Ах вы, противный, гадкий, несносный насмешник! — воскликнула мисс Крамп. Но с этими словами она сняла шляпу и повесила ее на один из подсвечников, стоявших перед зеркалом мистера Эглантайна (это была черная бархатная шляпка с отделкой из дешевых кружев и украшенная настурциями, вьюнками и желтофиолей).

— Подайте мне, пожалуйста, мой пеньюар, мистер Арчибальд, — обратилась она к Эглантайну, и Эглантайн, готовый на все, когда она называла его по имени, немедленно извлек требуемое одеяние и окутал им нежные плечи дамы, которая тем временем сняла со лба диадему из накладного золота, вынула два медных гребня с поддельными рубинами и третий, тот, что придерживал пучок на затылке, затем посмотрела своими огромными глазами на незнакомца, тряхнула головой, и роскошная волна переливающихся, великолепных, вьющихся, черных, как агат, волос хлынула водопадом вниз, — зрелище, должен сказать, которое доставило бы наслаждение самому мистеру Роуленду. Волосы рассыпались по ее плечам, по спине, по спинке кресла, на котором она сидела, и из-под этого каскада волос лукаво блестели глаза, а розовое личико сияло торжествующей улыбкой, говорившей: ну видели вы где-нибудь подобное небесное создание?

— Черт побери, я никогда не видел ничего более прекрасного! — вскричал мистер Уокер с нескрываемым восхищением.

— В самом деле, — проговорила миссис Крамп, принимая комплимент на свой счет. — Когда я в тысяча восемьсот двадцатом году играла в "Уэлзе" и у меня родилось это прелестное дитя, мои волосы были точно такие же. Меня прозвали из-за них "Вороново крыло", и теперь я частенько говорю Морджиане, что она появилась на свет для того, чтобы похитить волосы у матери. Случалось ли вам бывать в "Уэлзе" в тысяча восемьсот двадцатом году, сэр? Может, вы запомнили мисс Деланси. Я же и есть та самая мисс Деланси! Может, помните;

Помните из "Багдадских колоколов"? Фатиму играла Деланси, а Селима Бенломонд (его настоящее имя было Баньон, на этом и кончилась его карьера, бедняги). Так вот я пела под аккомпанемент тамбурина, а после каждого куплета танцевала:

— Ой! — вдруг вскрикнула в эту минуту, словно от нестерпимой боли, мисс Крамп (не знаю, ущипнул ли ее парикмахер, или дернул, или, быть может, вырвал один из волосков на ее прелестной головке). — Ой, мистер Эглантайн, вы меня убьете!

Ее маменька, увлекшаяся в это время ролью и державшая конец боа на манер тамбурина, и мистер Уокер, с восторгом следивший за ее игрой и почти забывший в это мгновенье чары дочери, — оба тут же повернулись к Морджиане и принялись выражать ей свое сочувствие.

— Убить вас, Морджиана, мне убить вас?! — с упреком сказал Эглантайн.

— Все прошло, мне уже лучше, — с улыбкой заявила юная леди, — право, мистер Арчибальд, не беспокойтесь.

И если уж говорить правду, то на всей ярмарке невест ж даже среди самых что ни на есть великосветских хозяек самых что ни на есть великосветских лакеев, посещавших "Сапожную Щетку", не нашлось бы большей кокетки, чем мисс Морджиана. Она считала себя самым обворожительным, созданьем на свете. Стоило ей встретиться с незнакомым мужчиной, как она тут же начинала пробовать на нем силу своих чар; ее красота, ее манеры — вся ее внешность отличались яркостью и притягательностью, которые, естественно, пользуются самым большим успехом в нашем мире, ибо люди охотнее и больше всего восхищаются тем, что само бросается в глаза; и потопу нередко оказывается, что в женском цветнике наибольшее восхищение вызывает такой цветок, как тюльпан, а какая-нибудь скромная фиалка или маргаритка остаются никем не замеченными. Таким именно тюльпаном и была Морджиана, и ее неизменно окружала целая толпа любителей тюльпанов.

Итак, простонав сначала "ой-ой-ой!", а затем успокоив всех, сказав, что ей лучше, Морджиана привлекла к себе всеобщее внимание. Последние ее слова чрезвычайно воодушевили мистера Эглантайна, и, взглянув на мистера Уоркера, он спросил:

— Не говорил ли я вам, капитан, что это чудо природы? Вы только посмотрите на эти волосы, они черные и блестящие, как атлас. Они весят не менее пятнадцати фунтов, и я не позволю какому-нибудь растяпе-подмастерью вроде Мосроза, да и вообще никому не позволю притронуться к этим волосам, хотя бы и за пятьсот гиней. Ах, мисс Морджиана, помните, что вас всегда будет причесывать Эглантайн, помните это!

И с этими словами сей достойный джентльмен начал осторожно: смазывать "Эглантинией" божественные локоны, которые он боготворил со всей страстью, на какую только способен мужчина и художник.

Что до Морджианы, я надеюсь, никто из читателей не осудит бедную девочку за то, что она выставляла напоказ свои волосы. Ее локоны были ее гордостью. В одном любительском театре она даже исполняла такие роли, в которых можно было покрасоваться с распущенными волосами; однако это отнюдь не мешало ей оставаться скромной и стыдливой девушкой, в чем невозможно усомниться, ибо, когда мистер Уокер, пока мистер Эглантайн занимался разглагольствованиями, подошел к ней и нежно дотронулся до ее локонов, она вскрикнула и вздрогнула всем телом. А мистер Эглантайн с необыкновенной важностью произнес:

— Капитан, можно любоваться полосами мисс Крамп, но прикасаться к ним нельзя.

— Вы правы, Эглантайн. Ни в коем случаев — вмешалась мать. — А теперь моя очередь, и, я надеюсь, джентльмен будет настолько любезен, что оставит нас.

— Да неужто?! — вскричал мистер Уокер; было уже половина седьмого, а так как он собирался обедать в "Риджент-клубе", да к тому же ему совсем не хотелось вызывать ревность Эглантайна, которого явно раздражало его присутствие, — то, как только прическа мисс Крамп была завершена, он взял шляпу и, поклонившись ей и ее матери, удалился.

— Смею вас уверить, — говорил Эглантайн, кивнув в его сторону, — это настоящий великосветский франт, из самого что ни на есть высшего общества, можете мне поверить. Он на короткой ноге с маркизом Биллингсгетом, с лордом Воксхоллом и всем этим кругом.

— Он очень приятный, — произнесла миссис Крамп.

— Подумаешь! А по-моему, ничего особенного, — сказала Морджиана.

А капитан Уокер шагал тем временем к своему клубу, раздумывая о прелестях Морджианы: "Что за волосы, что за глаза у этой девушки, прямо как бильярдные шары, и к тому же еще пять тысяч фунтов. Да, повезло этому Эглантайну. Но откуда у нее взялись такие деньги, этого не может быть".

Едва лишь манипуляции, производимые над накладкой миссис Крамп, были окончены (все это время Морджиана с чрезвычайным удовольствием разглядывала последние французские моды в "Курье де Дам" и думала о том, как она перекрасит розовую атласную нижнюю юбку и сделает из нее мантилью, в точности такую же, как в журнале), едва лишь, повторяю, с накладкой миссис Крамп было покончено, как обе леди распростились с мистером Эглантайном и поспешили в находившуюся по соседству "Сапожную Щетку", где их уже ожидала прелестная зеленая карета (нанятая в соседнем извозчичьем дворе), и в то время как они входили в трактир, джентльмен, восседавший на козлах, почтительно дотронулся до шляпы и приветствовал их взмахом кнута.

— Мистер Булей ожидает вас, — доложил этот джентльмен-кучер из конюшен мистера Снэффла, — он уже раз сто выбегал на улицу посмотреть, не идете ли вы.

И в самом деле, дома их дожидался портной мистер Булей, нанявший карету, чтобы везти дам в театр.

Право же, со стороны Морджианы нехорошо было отправляться в театр с одним поклонником после того, как она только что сделала прическу у другого, но что поделать, таковы уж хорошенькие женщины! Если у какой-нибудь из них двенадцать обожателей, она должна перепробовать свою власть над всеми двенадцатью; подобно франтихе, обладательнице многочисленных туалетов, любящей разнообразие и появляющейся каждый день в новом платье, юная ветреная красавица меняет своих возлюбленных, то поощряя сегодня черные бакенбарды, то улыбаясь завтра русым, то воображая, что ей больше всех нравится веселый улыбающийся краснобай, то вдруг по прихоти своей капризной фантазии предпочитая грустного сентиментального меланхолика. Не будем слишком нетерпимы к проявлениям непостоянства и причудам красоты; поверьте, что те особы женского пола, которые осуждают своих сестер за легкомыслие и осыпают их упреками за то, что они благоволят то к одному, то к другому ухажеру, вели бы себя точно так же, будь у них хоть малейший шанс на успех, а постоянство их можно уподобить постоянству, которое я проявляю в данный момент к моему пальто только потому, что у меня нет другого.

— Джина, дорогая, ты видела Булей? — обратилась мать к молодой леди. Он в буфете с твоим отцом. На нем военный мундир с гербовыми пуговицами, можно и впрямь подумать, что он настоящий офицер.

Это было в стиле мистера Булей — он всячески стремился походить на военных, которым ему, по роду его ремесла, приходилось шить столько великолепных красных и синих мундиров (в которых щеголяет наша армия). А что до гербовых пуговиц, то не он ли изготовил целый набор мундиров для его величества покойного короля Георга IV? Рассказывая об этом, он неизменно присовокуплял: "У нас, сэр, хранятся мерки с принца Блюхера и принца Шварценберга, да и не только с них, я кроил для самого Веллингтона". При его рвении, я полагаю, Булей не преминул бы отправиться на остров Святой Елены, чтобы сшить мундир Наполеону. На нем был иссиня-черный парик и бакенбарды той же масти. Он выражался всегда кратко и решительно, а отправляясь на костюмированные балы и маскарады, наряжался фельдмаршалом.

— Сегодня он просто бесподобен, — продолжала миссис Крамп.

— Да, — согласилась Джина, — но у него такой безобразный парик, а волоски его накрашенных бакенбард вечно пристают к белым перчаткам.

— Ни у кого теперь нет своих волос, милочка, — со вздохом заметила миссис Крамп, — у одного только Эглантайна роскошные волосы.

— Как у всех парикмахеров, — пренебрежительно возразила Морджиана. Противно, что у них у всех такие жирные короткие пальцы.

Ей-богу, с прелестной Морджианой творилось что-то неладное. Уж не предпочла ли она какого-нибудь претендента всем остальным? Быть может, юный Глобер, игравший в любительских спектаклях Ромео, оказался моложе и прекраснее других? Или, встретившись с таким истым джентльменом, как мистер Уокер, она острее почувствовала недостаток утонченности в своих прежних обожателях? Так или иначе, но в течение целого вечера она была необычайно холодна, несмотря на все знаки внимания со стороны мистера Булей, то и дело посматривала на дверь ложи, словно поджидая кого-то, и скушала всего лишь несколько устриц из бочонка, любезно присланного портным к ужину в "Сапожную Щетку".

— В чем дело? — спросил мистер Булей своего союзника Крампа, после того как дамы удалились и они остались вдвоем. — Она рта не раскрыла за целый вечер. Она ни разу не посмеялась над фарсом и ни разу не заплакала, когда давали трагедию, а вы знаете, как легко она смеется и плачет. Она выпила всего только полстакана негуса, а пива — не более четверти стакана.

— Да, — спокойно подтвердил мистер Крамп. — Не иначе как брадобрей приворожил ее: он ее причесывал перед театром.

— Я его пристрелю, чтоб ему пусто было! Чтобы этот глупый жирный женоподобный боров женился на мисс Морджиане! Никогда! Я застрелю его. В следующую же субботу я вызову его на дуэль. Уж я наступлю на его любимую мозоль, я оттаскаю его за нос.

— Только чтобы никаких ссор в "Отбивной", — твердо возразил мистер Крамп. — Пока я сижу в этом кресле, я не допущу здесь никаких ссор!

— Надеюсь, во всяком случае, вы останетесь моим другом?

— Разумеется, и вы это прекрасно знаете. Вы куда солиднее, и вы мне больше по душе, чем Эглантайн. Я больше доверяю вам, сэр, вы мужественнее, чем Эглантайн, хоть вы и портной, и я от всей души желаю, чтобы Морджиана досталась вам. Миссис Крами, как мне известно, думает на этот счет иначе. Но вот что я вам скажу: женщины любят поступать по-своему, и в этом отношении Морджиана не уступает своей матери, последнее слово, можете быть уверены, будет за ней.

После этого разговора мистер Вулси отправился домой все с той же непоколебимой решимостью расправиться с Эглантайном. А мистер Крамп преспокойно отошел ко сну и запустил носом свою обычную трель. Эглантайн же несколько минут терзался отчаянной ревностью, ибо он успел побывать в клубе и узнать, что Морджиана ездила в театр с его соперником. А мисс Морджиана видела во сне (сказать ли?) кого-то, чрезвычайно походившего на капитана Говарда Уокера. "Супруга капитана такого-то, — думала она. — До чего же мне нравятся настоящие джентльмены!"

Сам же мистер Уокер примерно в это самое время брел, пошатываясь, из "Риджент-клуба".

— Что за волосы! Что за брови! Что за глаза! Как б-бильярдные шары, черт возьми! — бормотал он, заикаясь.