"Глобальное политическое прогнозирование" - читать интересную книгу автора (Панарин Александр Сергеевич)

1.1. Кризис прогностической парадигмы Просвещения

Я хочу начать с парадокса: главным препятствием развитию современной теории общего (глобального) прогнозирования, как и социального прогнозирования вообще, является господствующая научная установка европейского модерна — установка на овладение миром. Речь идет о пресловутой "прометеевой воле", не привыкшей встречать настоящих препятствий в лице "другого", будь этот другой еще не прибранная к рукам природа, или — другая культура, или, наконец, самое будущее. Все общественные науки европейского Нового времени — это дерзновенные попытки заклясть навечно демонов исторической судьбы, подчинить ход истории "непреложным закономерностям", сделать его управляемым.

С этой точки зрения высмеиваемый сегодня исторический материализм — всего лишь наиболее откровенная и последовательная версия европейского социально-исторического сциентизма, задумавшего высветить все тайны истории. Этот научно-рационалистический менеджеризм впервые со всем апломбом заявил о себе голосом деятелей Французской революции, задумавших построить "новый мир". Это они всерьез вознамерились превратить весь мир в объект преобразующей революционной воли новоевропейского человека, самоуверенно колонизирующего мир и навязывающего ему свои стандарты "светлого будущего", даже не спрашивая его согласия.

В основе такой колонизации лежит знаменитый софизм Просвещения, отождествляющий западного человека с "естественным человеком", а все от него отличающееся, объявляющий "отклонением". Ален де Бенуа справедливо отметил, что к "принципам 1789 года идеологи прав человека постоянно прибегают не для того, чтобы осудить колониализм, а для того чтобы его легитимировать" { Alain de Benoist. Europe, Tiers – Monde, meme combat. P.: 1986. Р. 51. } . Однако, как остроумно заметил теоретик герменевтики Х.-Г. Гадамер, опытный человек — не тот, кто видит другого насквозь. Опытный человек — это принципиально адогматический человек, отдающий себе отчет в том... что действительность другого сложнее наших предожиданий { Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: Наука, 1998. С. 419. } .

Собственно, главным конституирующим моментом прогнозирования как раз и является понятие не прибранного к рукам другого — кого мы еще не знаем и рецептами овладения которым не располагаем. Если мы понимаем будущее как экстраполяцию уже сложившихся "прогрессивных" тенденций, значит мы отказываем ему в статусе "другого", в праве не укладываться в наши предожидания. Все так называемые великие учения, от либерализма до марксизма, представляют собой смесь догматической "научной" самоуверенности с психологией гедонистического баловня судьбы, ожидающего от будущего исполнения всех своих капризов. Это сочетание сциентистского педантизма, ждущего от истории неукоснительного повиновения "только что открытым" всеобщим законам развития, с гедонистической инфантильностью, не способной мужественно встречать удары судьбы, разительно контрастирует с несравненно более зрелым и мужественным мировосприятием древних, известным нам, в частности, по литературным источникам античности.

ХХ век по многим показаниям можно оценивать как небывалое торжество прометеевой воли новоевропейского человека, выдвинувшего программу тотального овладения миром. Но в то же время даже самые слепые и фанатичные адепты теории прогресса сегодня не могут игнорировать два кардинальных в своем значении факта. Первый связан с тупиками роста, обнаруживающимися в свете глобальных проблем современности, и в первую очередь — в свете конфликта между технической цивилизацией и природой. Второй состоит в том, что ХХ век, как никакой другой, подтвердил принципиальную непредсказуемость будущего, и в этом смысле ознаменовался посрамлением всех глобальных рационалистических претензий, всех "великих учений".

Прометеев человек не привык в чем-либо встречать сопротивляющегося и не укладывающегося в заданные рамки "другого". Однако в лице будущего он встретил этого самого "другого", не выполняющего приказы великих учений и ведущего себя действительно "нонконформистски". Можно сказать, прометеева воля разбилась-таки об одно несокрушимое препятствие — о непредсказуемость будущего. Разумеется, наиболее показательным и демонстративным сегодня выступает фиаско марксистской футурологии. Практически тотчас же вслед за моментом провозглашения "полной и окончательной победы" нового строя этот строй рассыпался словно карточный домик — так, что изумленные современники до сих пор не могут поверить собственным глазам. Перед лицом такого фиаско мыслимы две стратегии: либо вовсе отказаться от претензий со стороны великих учений на тотальное овладение будущим — то есть понизить эти учения в идеологическом и научном статусе, либо попытаться заменить успевшее обанкротиться учение новым, "на сей раз истинным". Судя по всему, либерализм после своей победы над коммунизмом пошел именно по второму пути: объявил себя новым великим учением, знающим, чем закончится драма мировой истории (окончательной победой западных порядков во всем мире).

И здесь самое время сказать о втором факторе, сегодня действительно мешающем развитию теории глобального прогнозирования. Речь идет о заинтересованности победителей в холодной войне навечно закрепить плоды своей победы, то есть предотвратить возможные сюрпризы будущего и связанные с ним исторические альтернативы. Здесь имеется как сходство с ушедшим марксизмом-ленинизмом, так и отличие от него. Сходство состоит в догматической сциентистской самоуверенности, связанной со стремлением тотально рационализировать мир, то есть устранить в нем все то, что не соответствует сегодняшним стандартам западной общественной теории. Отличие же заключается в том, что современный либерализм в чем-то учел драматический опыт своего коммунистического "альтер эго". Если коммунисты твердо знали, что "иного не дано" и история является одновариантной — соответствующей шаблону научного коммунизма, то либералы твердо намерены не дать реализоваться враждебному им "иному": исполнены решимости сделать историю одновариантной. Отсюда — различие в стратегиях и в самой концепции будущего.

Если марксизм считал, что он пребывает в союзе с самой историей — с ее непреложными закономерностями восходящего развития, то либерализм чувствует себя находящимся в состоянии войны с историей — если под историей понимать творчество качественно новых общественных форм, радикально меняющих сложившееся статус-кво. Поэтому марксизм провозглашал неотвратимость истории (со всеми ее классовыми приговорами), современный либерализм — конец истории (со всеми ее сюрпризами для удобно устроившихся победителей).

Марксизм всюду выискивал силы, с которыми он связывал реванш истории — вызов настоящему и нарушение статус-кво, либерализм всюду выискивает способы нейтрализовать еще не прибранные к рукам исторические силы и альтернативы. В марксизме центральное место занимал революционный анализ, выискивающий трещины в порядке бытия, в фундаменте сложившейся цивилизации.

В современном либерализме это место занимает так называемый системно-функциональный анализ, связанный с методологией адаптации, нейтрализации и приручения всех нонконформистских сил, называемых "антисистемной оппозицией". Современный либерализм, в отличие от марксизма, претендует на то, чтобы окончательно покончить с историческим временем — с тем хроносом, который пожирает настоящее и преподносит неприятные сюрпризы, связанные с историческими обвалами и катаклизмами. Могут возразить, что либерализм не столько враг исторического времени как такового, сколько враг варварского, катастрофически-прерывного времени — того самого, в котором живут не благонамеренные бюргеры, а агрессивные изгои и кочевники, одержимые реваншем. Но давайте задумаемся, в чем же состоит особенность либерального исторического времени.

Приходится признать, что либеральный тип движения сродни покою в классической механике. Вспомним одно из ее школьных выражений: "если на тело не действует сила, оно сохраняет состояние покоя или равномерного прямолинейного движения". Вот что такое прогресс с точки зрения современного либерализма: это равномерное прямолинейное движение или количественное развертывание вечного "теперь". Не случайно либеральная идеология "вынула" из прогресса его качественную составляющую, отождествив прогресс в основном с научно-техническими и экономическими сдвигами. Они призваны улучшать благосостояние людей, не меняя установившихся буржуазных структур. Не случайно и то, что либерализм заменил классическую временную триаду: прошлое — настоящее — будущее механистической дихотомией "традиционность — модерн". Либерализм как господствующая идеология современного Запада, формирующая его идентичность, связан с апологетикой современности — с образом блестящего и несокрушимого модерна, равно враждебного и "темному" прошлому и качественно иному альтернативному будущему. Особенность современной западной цивилизации состоит в том, что она отождествляет себя с модерном. Поэтому не прав С. Хантингтон, говорящий об извечном "конфликте цивилизаций" и видящий в противостоянии Запада остальному миру банальное выражение этого конфликта. Если бы современный Запад противостоял другим в качестве одной из специфических цивилизаций, он бы не чернил собственное средневековье как олицетворение традиционалистского мрака.

Речь идет, следовательно, не столько о конфликте цивилизаций, сколько о конфликте модерна, монополизированного Западом, с культурным и цивилизованным наследием всего человечества, с историей вообще. В основе процессов модернизации и вестернизации мира лежит унаследованная от просветителей ХVIII века процедура, направленная против историзма. Речь идет об отождествлении западного человека эпохи модерна с человеком как таковым, с естественным человеком. Все то, что противостоит "разумному эгоизму" этого человека, объявляется вымученной искусственностью, стеснительные оковы которой должны быть сброшены. Отсюда этот настойчивый призыв к естественному эгоизму, к естественному (рыночному) отбору, к естественности сексуальных отношений и т.п. Культура на протяжении многих тысячелетий боролась с проявлениями этой "естественности", приучая человека обуздывать свой эгоизм и свои инстинкты.

Современный Запад рассчитывает стабилизироваться, победоносно завершить экспансию модерна в мире, обратившись напрямую через голову культурных институций того или иного цивилизационного типа, к эгоистическому индивидуалисту — потребителю, которого стесняют нравственные и культурные нормы и который давно уже ждет алиби и поддержки извне. Не случайно модернизация и вестернизация знаменуются эффектами варваризации, нравственного одичания, всемирной криминальной революции. Те, кто задумали навсегда преодолеть воодушевление "исторического романтизма", связанное с чаяниями качественно иного будущего, вольно или невольно насаждают стратегию успеха в настоящем — успеха любой ценой. Модерн, дискредитирующий "утопии будущего" как пережиток традиционного эсхатологического мифа, плодит людей, не умеющих ждать — т.е. не способных систематически готовить себя к будущему и открывать его.

В области социальной философии это породило волну так называемого презентизма — апологетики современности, воплощаемой Западом и начисто лишенной критической исторической рефлексии. В экономической области — царство спекулятивно-ростовщического "бизнеса", не склонного делать долговременные производственные инвестиции; само по себе это создает фон, не благоприятствующий новому дискурсу о будущем и долгосрочной прогностике. Необходимо понять, что наша прогностическая способность в конечном счете измеряется глубиной нашей культурной памяти: те культуры, которые не помнят своего прошлого, имеют столь же мало шансов, как, впрочем, и вкуса, серьезно строить свои отношения с будущим.

Модерн, отмеченный откровенной ненавистью и презрением к прошлому, обречен на отлучение от будущего. Дело в том, что у прошлого и будущего есть решительное сходство в одном: они представляют собой другое — отличное от привычного нам, от того, с чем мы накоротке. Не случайно идеология модерна породила два способа расправы с прошлым как качественно иным: это либо дискредитация его как средоточия мрака и невежества, либо его модернизация — проекция на него современных модных представлений и стандартов. Типичный пример — школа так называемой новой истории, которая попыталась генерализовать методы современного макроэкономического, социологического, демографического анализа, применив их к анализу самых отдаленных исторических эпох. Представители этой школы в любой глубине веков и на любых континентах встречали хорошо им знакомых: "экономического человека", "потребительского человека", человека рациональных отношений — и тем самым счастливо избавляли свое сознание от шока встречи с моментами качественно иного образа мыслей и ценностей.

Такую же профилактическую работу ведут представители идеологии победоносного модерна в отношении всех, подозреваемых в пристрастии к альтернативному будущему — носителям постбуржуазных, постэкономических, постиндивидуалистических ценностей. Они объявляются либо маргиналами, не приспособленными к настоящему и потому склонными к анархической разрушительности, либо агрессивными традиционалистами, вынашивающими опасные реставрационные планы. На подозрение взято само творческое историческое воображение, объектом которого являются не ньютоновское обескачествленное время, а время исторически дискретное, прерывное, рождающее качественно новые формы.