"Глобальное политическое прогнозирование" - читать интересную книгу автора (Панарин Александр Сергеевич)

Введение. О ПРЕДМЕТЕ И МЕТОДЕ ГЛОБАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

В последнее время в центре внимания интеллектуальной и политической элиты находится феномен глобального мира. Политологи, экономисты, культурологи заняты осмыслением всех тех последствий, которые вытекают из современного процесса глобализации. Но в тени остается самое главное: историческая динамика глобального мира, долговременные последствия процесса глобализации. Между тем именно с этими последствиями в значительной степени связана будущая судьба человечества, грядущие отношения Востока и Запада, Севера и Юга.

Однако ни в научной, ни в популярной литературе до сих пор не предпринято ни единой попытки выстраивания долгосрочного прогноза глобализации. Хотя последняя превращается в специальную отрасль обществоведческого знания и заслуживает того, чтобы быть представленной в учебных курсах высшей школы, наше научное сообщество медлит с ответом на этот новый запрос времени.

Предлагаемое учебное пособие является первым опытом отечественной политологии в этой области. Поэтому особенно важно адекватно определить задачи нового направления науки, ее объект, предмет и метод исследования. Объектом глобального политического прогнозирования является глобализация в ее исторической динамике — становление единого взаимосвязанного мира , в котором народы не отделены друг от друга привычными протекционистскими барьерами и границами, одновременно и препятствующими их общению, и предохраняющими их от неупорядоченных внешних воздействий. Принципиальное значение имеет тот факт, что к новой системе открытого, глобализующегося мира различные народы и государства подошли неодинаково подготовленными, значительно отличающимися по своему экономическому, военно-стратегическому и информационному потенциалу.

Новая встреча более и менее развитых, более и менее защищенных народов в складывающемся открытом мировом пространстве чревата новыми потрясениями и коллизиями. Не случайно наиболее последовательными адептами глобального мира, пропагандирующими идею единого открытого общества без барьеров и границ сегодня выступают наиболее развитые и могущественные страны, усматривающие в ослаблении былых суверенитетов новые возможности для своей экономической, геополитической и социокультурной экспансии. Эти же страны тяготеют к социал-дарвинистской интерпретации глобального мира как пространства нового естественного отбора, призванного расширить границы обитания и возможности наиболее приспособленных — за счет менее приспособленных, которым предстоит потесниться.

В ответ на это менее развитые и защищенные страны проявляют подозрительное отношение к процессу глобализации и либеральной концепции мирового открытого общества, противопоставляют им разного рода защитно-протекционистские механизмы. В различии этих позиций проявляются реальные противоречия процесса глобализации, асимметричного по своей сути. Некоторые из проявлений этой асимметричности уже исследовались в науке и известны политикам. Так, в ответ на западную концепцию глобальной "электронной деревни", жители которой помещены в единое информационное поле и реагируют "по-соседски" на события в самых отдаленных уголках мира, представители стран третьего мира подняли проблему "информационного империализма", связанную с неэквивалентным обменом информацией между Севером и Югом, развитыми и развивающимися странами.

Сегодня эта асимметричность отношений разных стран в едином пространстве глобального мира касается не только собственно информационных отношений, затрагивающих судьбы национальных культур и традиций. В современном глобальном мире появились новые финансово-экономические, политические и военные технологии, способные подрывать национальный суверенитет в вопросах, затрагивающих основы существования людей, их повседневную обеспеченность и безопасность. Произошло своеобразное развеществление многих условий человеческого существования, подверженных действию различных трансферов — возможностей управления на расстоянии, поверх государственных границ. Манипуляции с плавающими валютными курсами и краткосрочным спекулятивным капиталом, способные экспроприировать национальные накопления и обесценить труд сотен миллионов людей — только наиболее разительный пример применения этих новых технологий.

Менее изучены трансферы, применяемые в сфере политического воздействия на поведение местных властных и интеллектуальных элит, этнических групп, лидеров, принимающих решения. Тем не менее и эти сферы не избежали воздействия феномена глобализации, который нужно анализировать не только как стихийно складывающийся процесс мировой взаимозависимости, но и как технологию ассиметричных глобальных взаимодействий, по-новому структурирующих современный мир. В сфере отношений информационного социокультурного обмена эксперты давно уже делят мир на культуры-доноры и культуры-реципиенты, взаимоотношения которых строятся по модели субъектно-объектной связи.

Пора признать, что теперь наряду с глобальными информационными полями, позволяющими действовать на сознание людей поверх государственных границ, в мире образовались и другие глобальные поля, открывающие возможности аналогичных действий в отношении материальных факторов человеческого существования. Это означает, что мы являемся свидетелями нового процесса формирования глобальной власти, отличающейся от ее традиционных форм принципиально новыми технологиями дистанционного воздействия и латентными формами проявления.

Надо сказать, человечество еще не осознало полного значения этого нового явления и его долгосрочных последствий. Со времен американской и французской революций XVIII века, народы решали две проблемы:

— достижения национального суверенитета и независимости, свободы от внешнего гнета;

— установления демократического контроля над собственной властью, подчинение ее воле избирателей и конституционно-правовым нормам.

Приходится признать, что многие реальности современного глобального мира ставят под вопрос эти завоевания эпохи демократического модерна: и гарантии народов от несанкционированного внешнего воздействия, и демократический контроль за силами, организующими это воздействие, сегодня не обеспечены. Поэтому в задачу глобального политического прогнозирования входит выработка предостерегающего знания и прояснение имеющихся в распоряжении человечества приемлемых альтернатив.

Предметом глобального политического прогнозирования является качественно иное будущее человечества или будущее как иное. Этим глобальное политическое прогнозирование отличается от оперативной прогностической аналитики, связанной с прогнозированием результатов избирательных кампаний и других краткосрочных политических процессов. Мы живем в поздний час истории, когда человечество стоит перед дилеммой: либо оно откроет дверь в качественно иное будущее — либо будущего у него не будет вовсе.

По меньшей мере по трем основаниям мы можем заключить, что будущее как продолжение настоящего — количественное наращивание сложившихся параметров и тенденций — уже невозможно.

Первое из этих оснований связано с экологическими "пределами роста" — несомненной экологической перегрузкой планеты. Это требует смены самой парадигмы развития современной технической цивилизации и форм ее отношений с природой.

Второе связано с не менее опасными тенденциями нравственного вырождения, которое проявляется не только в катастрофическом ухудшении моральной статистики, касающейся массового поведения, но и в существенном ухудшении принимаемых современными элитами решений — политических, экономических, административно-управленческих. Возникает необходимость смены социокультурной парадигмы, формирующей нравственный и поведенческий код современного человечества.

Третье связано с углубляющейся социальной поляризацией между адаптированной (благополучной) и неадаптированной (неблагополучной) частями человечества. Еще недавно казалось, что процесс глобальной модернизации осуществляется в русле единой общечеловеческой перспективы - приобщения менее развитых слоев, стран, регионов к единому эталону, в котором воплощена заветная историческая цель человечества.

Сегодня мы стоим перед угрозой утраты единой общечеловеческой перспективы, раскола человеческого рода на приспособленную культурную расу ("золотой миллиард") и неприспособленную, к которой, как оказалось, принадлежит большинство населения планеты. Этот раскол мира уже сейчас работает как быстродействующий механизм разрушения нашей планетарной цивилизации, ведущий от отношений солидарности и доверия к безжалостному социал-дарвинистскому отбору, войне всех против всех, вездесущей подозрительности.

На такой основе человечество не сможет долго продержаться. Требуется смена самой парадигмы отношений между Западом и Востоком, Севером и Югом, Морем и Континентом, "полюсами роста" и обездоленной периферией. Таким образом, вопрос о качественно ином будущем — это не очередная утопия, а жизненная необходимость, ибо в настоящем, как оно сегодня сложилось, нам по всей видимости не дано долго пребывать, даже если некоторых оно и устраивает.

И здесь уже возникают методологические вопросы, связанные с открытием путей в качественно иное будущее. Вопросы эти можно свести к двум: кто именно открывает качественно иное будущее и с помощью каких средств и процедур?

Современная секуляризированная общественная мысль приучила нас к тому, что первооткрывателями выступают наиболее развитые страны, указующие менее развитым их завтрашний день. Но сегодня, когда мировой авангард все более откровенно заявляет, что у него свое будущее, куда менее приспособленным и достойным вряд ли суждено попасть, мы имеем явную поломку самого механизма модернизации, связанного с мессианистской деятельностью тех или иных авангардных групп. Счастливое меньшинство явно склоняется к тому, чтобы приватизировать будущее, вместо того, чтобы сделать его всеобщим достоянием.

В этих условиях прогностическое творчество вынуждено пересмотреть парадигму модерна и вернуться к старому христианскому парадоксу: к той мысли, что не господа мира сего, не развитые и приспособленные являются первооткрывателями человеческой перспективы, а "нищие духом". Господа мира как нельзя лучше устроились в настоящем; им выгоден "конец истории", сохранение сложившегося статус-кво на вечные времена. Открытие качественно иного будущего тем самым выпадает на долю пасынков прогресса, не нашедших себе место в настоящем. Прорыв в новое историческое измерение совершается тем особым типом сознания, которое характеризуется сочетанием социального пессимизма (относительно качеств и возможностей настоящего) и исторического оптимизма. Такое сочетание сродни библейскому "веселию на дне отчаяния".

В противоположность этому прочно обосновавшиеся в настоящем господа мира сего сочетают социальный оптимизм с историческим пессимизмом: они явно предпочитают настоящее и опасаются губительного для них "реванша истории". Отсюда и возникла новейшая цензура модерна на долгосрочное историческое воображение, заклейменное как утопический радикализм. В этом смысле прогнозирование качественно иного будущего явно становится гонимым научно-интеллектуальным жанром, взятым на подозрение идеологами и адептами модерна.

Современная теория модернизации явно не сводит концы с концами. С одной стороны, она трактует исторический процесс как "догоняющее развитие" — приобщение отсталой периферии к уже сложившемуся эталону, воплощенному Западом; с другой стороны, она же обосновывает бесперспективность догоняющего пути, ссылаясь на экологические "пределы роста" и препятствия, связанные с традиционным менталитетом. В этих условиях долгосрочная прогностическая теория вынуждена искать себе опору в иных традициях и интенциях культуры, не связанных с обслуживанием текущих нужд модерна.

Укажем на две таких опоры. Во-первых, это нравственное сознание, которое не связывает свои оценки и вердикты с показателями, относящимися к сравнительному анализу стартовых условий, соотношения сил, экономического и политического потенциала. Нравственное сознание судит людей независимо от их места на шкале успеха. И человечество вряд ли продержалось бы на планете несколько миллионов лет, если бы суждения нравственного сознания никак не соотносились с ходом исторического процесса, не содержали в себе реального прогностического потенциала, касающегося судеб тех или иных порядков, учреждений и систем.

Нравственное сознание, вместо того чтобы говорить "горе побежденным!", говорит "горе победителям!". Но разве не то же самое говорит и история, рано или поздно наказующая победителей за излишнюю самонадеянность и бесцеремонность?

Во-вторых, это новая научная картина мира, в которой прежнему, классическому детерминизму пришлось существенно потесниться. Классический детерминизм не столько открывал качественно иное будущее, сколько в будущем разглядывал черты настоящего (сложившиеся тенденции и стартовые условия как точка отсчета). Словом, он вел прямую нить из прошлого в будущее. Но новейшая постклассическая наука рвет эту нить с помощью таких концептов как нелинейность, неопределенность, бифуркации, стохастичность.

Как пишет академик Н. Моисеев, "вполне детерминированные процессы (алгоритмы) способны воспроизводить (порождать) процессы, обладающие всеми свойствами процессов вероятностной природы. Это обстоятельство является уже эмпирическим обобщением. Оно имеет очень глубокий смысл и... может существенно расширить наше представление о сущности самого фундаментального понятия любого научного знания — принципа причинности" { Моисеев Н. Н. Современный рационализм. М.: МГВПКОКС, 1995. С. 66. } .

Таким образом причинность в современной постклассической науке существенно поменяла свою интенцию: вместо того, чтобы попустительствовать прошлому в его посягательствах на будущее, как это делал классический детерминизм, она дает шанс будущему как иному. Но тем самым она по-своему реабилитирует нравственный разум, который своими средствами осуществляет процедуру открытия качественно иного — вопреки конъюнктурному прагматическому разуму, ориентированному на статус-кво. Словом, если прежняя классическая прогностика в основном отслеживала тенденции, то новая, постклассическая видит свою задачу в том, чтобы предвосхищать альтернативы.

Обозначим основные методологические презумпции глобального политического прогнозирования:

— принцип неопределенности будущего, который соответствует новой научной картине мира, связанной с критикой классического детерминизма и открытием стохастических процессов;

— понятие бифуркации — раздвоения течения тех или иных процессов, достигших определенной критической величины, после которой однозначная зависимость между прошлым и будущим состояниями системы теряется;

— принцип дискретности пространства-времени, означающий, что в точках бифуркации образуются предпосылки качественно новых состояний, дающих качественно иное будущее. Это предполагает, что механические экстраполяции имеющихся тенденций некорректны и не могут служить основанием для долгосрочного прогноза.

Необходимо отметить, что синтетический подход к глобальному прогнозированию обеспечивает именно политическая наука. Это не только соответствует научным представлениям о человеке как существе политическом, решающем проблемы своего существования в полисе, но и самому существу политики как сфере, где принимаются наиболее важные решения проблем общественного бытия. Ни одна сфера не может сравниться с политикой по охвату, глубине и силе своего воздействия на человеческое существование. Вот почему прогнозируя политическую эволюцию общества, формирование новых политических институтов и технологий, мы действительно открываем общую картину человеческого будущего.

Если политическое прогнозирование является процедурой открытия новых форм человеческого существования, организации и самоорганизации отдельных обществ, то глобальное политическое прогнозирование является процедурой открытия качественно новых состояний современного взаимосвязанного мира в целом.

Центральной проблемой глобального политического прогнозирования является уже отмеченный нами феномен глобальной власти. Приоритеты глобальной власти могут не совпадать с приоритетами народов, если последние лишены необходимых рычагов контроля и влияния. Трагический опыт тоталитарных диктатур показал человечеству, что нет ничего опаснее бесконтрольной власти, опирающейся не на закон, а на угрозу применения насилия. Нам необходимо осознать, что глобальная власть так же способна быть тоталитарной, закону предпочитающей прямое насилие. Излишне говорить о том, что тоталитарное вырождение глобальной власти может стать несравненно большим вызовом человечеству, чем тоталитаризм, ранее проявляющийся на национальном и региональном уровне.

Глобальная власть представляет собой новую политическую технологию небывалой силы. И в отношении нее должен действовать общий принцип, касающийся современных технологий: чем выше их мощь и, соответственно, опасность деструктивного использования, тем более надежных и всеобъемлющих форм экспертизы и контроля они требуют. Гуманистическая экспертиза и надежный демократический контроль — вот тот ответ, которого требует нынешний вызов глобальной власти. Сегодня она подступает к нам в виде доктрины так называемого однополярного мира, за которой стоят глобальные амбиции единственной сверхдержавы. Перед глобальным политическим прогнозированием в этой связи возникает несколько задач.

Во-первых, оценить возможные будущие пертурбации, связанные с экспансией сверхдержавы, пытающейся создать управляемый ею мир. В прошлом гегемонистские попытки такого рода как правило приводили к образованию противодействующих коалиций более слабых держав и восстановлению утерянного равновесия. Это вписывалось в известную диалектику вызов — ответ. Возможно ли повторение такой модели в будущем? Какие формы ответа можно ожидать: новая биполярность, устойчивый полицентризм или неостановимый хаос?

Во-вторых, вооружить человечество и политические элиты, принимающие решения, новым знанием, пригодным для построения управленческих сценариев, политической экспертизы и проработки приемлемых альтернатив. Это собственно относится к прикладной стороне глобального политического прогнозирования.

Важнейшее методологическое значение имеет различие между краткосрочным и долгосрочным глобальным прогнозированием. В первом случае более применимы процедуры экстраполяции, анализ сложившегося соотношения сил и стартовых условий. Словом, при краткосрочном политическом прогнозировании в качестве детерминант берутся уже сложившиеся обстоятельства и действующие политические субъекты.

При долгосрочном политическом прогнозировании вступают в действие принципиально иные процедуры. Здесь важнейшее значение имеют такие понятия как временная дискретность, реактивность, альтернативность. С дискретностью связано понятие открытого будущего. Мы слишком долго оперировали представлениями о непреложных исторических закономерностях, о восходящей линии развития, о гарантиях прогресса. Собственно только этой уверенностью в гарантированном историческом будущем можно объяснить ту бесшабашную смелость, с какой революционеры и радикал-реформаторы ломают прежний порядок. Они мыслят в парадигме прогресса, полагая что главное — любой ценой расстаться с "проклятым прошлым"; качество будущего кажется им гарантированным самими законами восходящего развития.

Опыт, однако, показывает, что будущее может стать гораздо более страшным, чем самое ужасное прошлое. Как оказалось, реформаторы совершают свои миропотрясающие эксперименты, находясь не во вселенной Маркса, а во вселенной Винера, доказавшего, что хаос — наиболее вероятное состояние. Иными словами, история не предоставляет человеку полных гарантий. Понятие дискретности обозначает тот разрыв между порядком прошлого и порядком будущего, в промежутке между которыми таится хаос. Именно с хаосом связаны как новые риски, так и принципиально новые возможности; в этом смысле он относится к понятию исторического творчества.

Что качается принципа реактивности, то в нем выражается специфическая динамика культуры, которая развивается по законам драмы. Культуре и драме противопоказана монотонность. Культура будущего представляет собой реакцию на издержки и крайности предыдущего периода — здесь действуют скорее законы контраста, чем экстраполяции и преемственности. Так, после пресного аскетического Средневековья последовала предельная чувственная раскрепощенность Ренессанса; после бурных эпох войн и революций активизируются концепции "вечного мира" и связанные с ними общественные ожидания; после всесилия тоталитарной запретительной цензуры следует ожидать в качестве реакции атмосферы попустительства и вседозволенности. В глобальном политическом прогнозировании этот механизм культурной драмы имеет важнейшее эвристическое значение: он позволяет прогнозисту не оставаться в плену настоящего, а вооружиться своеобразной романтической иронией по отношению к нему.

Обращаясь к понятию альтернативности, важно понять его объективный характер: история действительно может развиваться по разным сценариям, она чувствительна по отношению к нашему выбору и таит неопределенности, которые мы можем использовать себе на пользу или во вред. Понятие альтернативности включает онтологический и аксиологический аспекты. Иными словами, мы можем выявлять и сопоставлять альтернативные сценарии будущего безотносительно к велению нашей нравственной воли, нашим представлениям о должном и достойном. Надо сказать, что такой объективизм мало продуктивен в политике, которую можно определить как творчество, связанное с социальными заказами и направленное на достижение тех или иных желательных состояний. С этим и связаны самореализующиеся прогнозы, имеющие столь важное значение в политике.

Прогнозирующий политолог оперирует двумя типами информации: дискрептивной — описательной (хотя описательность здесь носит весьма специфический характер, относящийся к возможности, а не к действительности); и прескрептивной — предписательной, или рецептурной. Именно на последней практически всегда делается особый акцент. Иными словами, политический прогнозист выступает не столько в роли традиционного прорицателя или пророка, сколько в роли технолога, показывающего при каких именно условиях и с помощью каких средств может быть достигнуто то или иное состояние желательного будущего.

Поэтому на состояние прогностической теории влияет не только развитость информационных технологий, но и уровень нравственной и ценностной мобилизованности общества. Если общество пребывает в состоянии аномии и ценностных шатаний, то подавляющее большинство населения не представляет, чего оно хочет. Такое ослабление социального заказа отрицательно действует на прогностические творческие способности. Следовательно надо различать политический прогноз, адресованный тому или иному мобилизованному субъекту, и прогноз, касающийся тех обществ, которые пребывают в состоянии пассивного объекта.

В случае самодеятельного субъекта превалирует прескриптивная информация в прогнозировании; в случае пассивного объекта — дискриптивная информация. С одними будущее случается, другие его выбирают. Необходимо отметить, что в современном глобальном мире пребывание в состоянии объекта крайне опасно. В прошлой истории, когда народы находились в относительной изоляции, это различие между состоянием субъекта и объекта не выступало столь драматическим образом, но в глобальном мире перед каждым народом возникает жесткая дилемма: либо ему удастся выстроить собственную эффективную стратегию будущего, либо эту стратегию выработают за него другие в соответствии с собственными интересами.

Поэтому одной из доминант современной политической истории, характеризующей ее направленность, является стремление народов выйти из состояния пассивных объектов мировой политики и превратиться в полноправных участников процесса принятия глобальных решений. В особенности это касается народов третьего мира. В контексте прежней биполярной системы им отводилась роль объекта: они зависели от того, какой именно из двух держателей биполярной структуры сильней повлияет на них и вовлечет их в свою орбиту. С крушением биполярной системы субъект-объектное деление мира не только не исчезло, но приняло еще более драматический характер. Теперь уже единственная держава-гегемон грозит превращением всего остального мира в объект своей воли. Так новейший глобальный мир оказался в плену весьма архаичного авторитарного мышления.

Проблема заключается в том, как глобальный мир действительно осовременить и демократизировать. Глобальную революцию сознания нельзя провести на основе монолога передовых обществ, снабжающих всех остальных готовыми рецептами. Эта революция лишь в той мере заслуживает названия глобальной, если развернется на основе нового диалога цивилизаций и культур, в ходе которого окажется затребованным не только сравнительно кратковременный опыт промышленного Запада, но и долговременный опыт Востока, не только благополучного Севера, но и неблагополучного Юга, ибо большие прозрения культуры отнюдь не всегда питаются благополучием.

Наряду с этой революцией сознания, связанной с диалоговыми возможностями процесса глобализации, человечеству предстоит, по всей видимости, и новая институциональная революция. Дисгармонии нынешнего глобализма связаны с тем, что он вместо расширения числа ответственных участников системы принятия мироустроительных решений породил тенденцию его сужения — за счет отторжения представителей второго мира, выталкиваемых в третий мир, а также за счет выхолащивания потенциала представительных международных организаций (ООН, ОБСЕ и пр.).

Современная глобализация, генерирующая все новые всеохватные планетарные поля и системы коммуникаций, открывает возможности разблокировать международную систему, создать принципиально новые "рынки активности", в которых преимущества прежних гегемонов и монополистов, привязанных к старым правилам игры, автоматически не срабатывают. Всякий новый "рынок" (в широком смысле) — это новые шансы для тех, кто не успел реализовать себя в прошлом. В этом смысле наш глобальный мир ни в коем случае не должен быть интерпретирован и организован как экстраполяция уже сложившихся тенденций.

Задача политической прогностики — сформировать картину не закрытого, а открытого будущего, в котором прежние объекты чужой политической воли обретают шанс стать самодеятельными субъектами. Чем больше количество таких субъектов, тем шире творческие возможности человечества, выше его способность эффективно решать острейшие глобальные проблемы современности.

Важнейшей методологической задачей теории глобального политического прогнозирования является выработка критериев отличия состояний, связанных со статусом политического субъекта от состояний политического объекта. Разумеется и то, и другое состояние является научной идеализацией: ни один из политических контрагентов не может претендовать ни на роль универсально суверенного, целиком самодеятельного субъекта, полностью независимого от других, ни выступать тотально пассивным объектом, начисто лишенным потенциала влияния.

Однако, как утверждает политическая наука, взаимоотношения политических контрагентов отличаются принципиально неустранимой асимметричностью. Последняя составляет само существо власти как ключевого момента политики. Но для политического прогнозирования особое значение имеет то, что сторона, претерпевающая унизительное состояние объекта чужой воли, может ответить такой мобилизацией своих внутренних ресурсов, которая способна качественно изменить соотношение сил и создать новую политическую реальность. Политическая психология указывает на то, что уровень сплоченности и солидарности проигравших и потерпевших как правило превышает соответствующие характеристики выигравшей стороны { См.: Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие. М.: МГУ, 1990. } .

Политическое прогнозирование относится к жанру хронополитики. Существуют весьма своеобразные отношения между хронополитикой, связанной с властным проектированием, распределением и перераспределением общественного времени, и геополитикой, осуществляющей аналогичные операции в отношении пространства. Геополитическая доминанта, связанная с переделами пространства, наступает тогда, когда терпит фиаско хронополитика, направленная на эффективное проектирование будущего. Открытие качественно иного будущего (формационный рывок), обесценивает борьбу за пространство; не случайно в пике новых формационных надежд геополитика становится маргинальным занятием и осуждается как варварство.

Напротив, фиаско исторического проекта будущего, ощущение "конца истории" и окончательности однажды найденных решений, приводит к обесцениванию времени по отношению к пространству. Словом хронополитика связана с интенсивным развитием, геополитика — с экстенсивным. Бывают моменты в жизни человечества, когда предложить ему новый проект будущего, вернуть веру в историю — значит избавить его от искушений новых геополитических переделов мира. Возможно сегодня человечество переживает именно такой момент.

Предлагаемое учебное пособие в значительной мере является экспериментальным, ибо ни отечественная, ни мировая наука пока что не представили сколько-нибудь разработанной теории глобального политического прогнозирования. Обычно учебная литература следует за фундаментальными разработками и фиксирует уже апробированное, устоявшееся знание. В данном случае мы имеем дело с другой ситуацией. Теоретические разработки и учебно-методические задачи автору пришлось решать практически одновременно. Из этого не может не вытекать целый ряд трудностей и рисков, связанных в первую очередь с недостаточной методической проработкой предлагаемого учебного материала. Но эти недостатки, по мнению автора, в значительной мере искупаются тем, что студенты получают возможность окунуться в творческую лабораторию ученого и ощутить проблемное поле переднего края науки. Если угодно, это обучение методом погружения, который, как показывает педагогическая психология, значительно повышает его эффективность.