"Египетские мифы и мистерии" - читать интересную книгу автора (Штайнер Рудольф)

Лекция 9

В наших последних исследованиях мы рассмотрели известное количество фактов эволюции человечества, я попытался показать, как развился человек на Земле в тот период нашего развития, который занимает время приблизительно между отделением Солнца и Луны. Нечто должно быть еще приставлено к этим фактам, которые мы можем назвать фактами оккультной анатомии и физиологии; но чтобы понять это правильным образом, мы должны сегодня пролить свет на другие факты духовной жизни, ибо мы не должны забывать, что, собственно, должно быть показано, — а именно, какое отношение существует между египетскими мифами и мистериями, вообще всей египетской культурой, и нашим собственным временем. Поэтому необходимо уяснить себе, каким было вообще движение вперед времени.

Припомним еще раз то, что было показано как действие солнечных и лунных духов; а именно Озириса и Изиды, — чьи воздействия распространялись на человеческое тело и создали его; вспомним то, что произошло в изначальной древности, — что тогда наша Земля едва в отдельных частях выкристализировалась из водной Земли и что большая часть описанного происходила, собственно, в этой водной Земле. Существовавшее тогда состояние человека мы должны представить себе вполне отчетливо для того, чтобы иметь ясное представление о том, как выглядело это для человеческого зрения в ходе человека в его земном развитии. Я указал, что нижние части человеческого существа возникли, так сказать, как физиологический облик с того времени, когда Солнце начало выделяться из Земли. Но мы должны хорошо помнить, что, хотя всегда говорится, что это выглядело бы так, как если бы человеческий глаз мог это видеть, но глаза тогда не было. В то время, как человек находился в водяной Земле, он воспринимал исключительно органом, описанным нами как шишковидная железа. Восприятие глазом возникло лишь когда образовались человеческие бедра. Можно сказать, что нижняя часть человеческого облика уже существовала в человеке, но не существовало того, что могло бы видеть человеческое тело; человек получает возможность видеть свое существо лишь в тот момент, когда его тело поднялось над бедрами, лишь тогда возникает человеческий глаз, человек начинает туманно видеть себя; так что до развития бедер все человеческое восприятие, всякое видение, было ясновидящим, астральным видением. Человек тогда еще не мог воспринимать физическое; человеческое сознание было смутным и сумеречным, но ясновидящим, сонно-ясновидящим. Теперь человек переходит к тому состоянию сознания, где бодрствование сменилось сном. В бодрствовании человек смутно видел физическое, но как бы окутанное туманом, как бы окруженное световой аурой. Во сне человек поднимался к божественно-духовным существам. Ясновидящее сознание, становившееся все слабее, чередовалось с дневным сознанием, являющимся основным сознанием нашего времени. Тогда все больше терялась способность во сне видеть богов и в той же мере возникала ясность дневного сознания, делая все сильнее самосознание, чувство Я, Я — восприятие.

Если мы оглянемся на лемурийское время; на время до, после и в момент выделения Луны из Земли, — то раньше всего мы увидим ясновидящее сознание человека, когда человек не подозревал о том, что мы теперь называем смертью, ибо, восходя из своего физического тела, все равно — путем ли сна или смерти — выделяясь из него, человек не переживал помрачения сознания; оно в известном отношении даже становилось выше, чем тогда, когда он находился в своем физическом теле. Человек никогда не говорил себе: «я умираю»- в то время этого не было. Человек еще не опирался на свое чувство самости, но он чувствовал себя бессмертным в лоне богов и знал, как само собой разумеющиеся факты все то, что мы теперь описываем. Представим себе следующее, представим себе, что мы погружаемся в сон, астральное тело выделяется из физического, и все это происходит во время полнолуния. Тогда ясновидящий видит не только просто астральное облако, он действительно видит проникающие в физическое тело истечения из астрального тела. Эти истечения ночью изгоняют усталость и приводят физическое тело в такое состояние, что оно чувствует себя бодрым и освеженным. Можно было бы увидеть такие духовные потоки исходящими также и от Луны, и каждый такой поток пронизан астральными силами, можно было бы видеть, как на самом деле от Луны исходят духовные воздействия, пронизывают астральное тело и плодотворно воздействуют в своей деятельности на тело физическое. Представим себе, что мы люди древнего лемурийского времени; тогда наше астральное тело восприняло бы эти излияния духовных сил; оно взглянуло бы наверх и сказало бы, что Озирис, работающий надо мною, — вижу как его влияние проходит сквозь меня. И мы бы почувствовали себя ночью сокрытыми в Озирисе, мы бы, так сказать, жили в Озирисе. «Я и Озирис — одно» — ощутили бы мы. И затем мы бы ощутили: «Теперь я должен вернуться вниз в ждущее меня физическое тело, теперь время, когда я погружаюсь в низшую природу», и мы бы радовались тому времени, когда мы снова можем оставить физическое тело и покоиться в лоне Озириса или переменно — в лоне Изиды.

Чем более развивалось физическое тело, чем больше оно складывалось, чем больше развитием верхних частей человек мог видеть физически, тем больше времени должен был отдавать человек на погружение в Физическое тело, тем больше приобретал он к тому интереса; чем темнее становилось его сознание духовных миров, тем яснее сознание в физическом теле. Так все больше развивалась жизнь человека в физическом мире и в состояниях, протекающих между смертью и новым рождением, все более прекращалось сознание; по-крайней мере, сознание в этом состоянии изменилось. В Атлантиде человек все более терял чувство божественной родины и, когда миновала великая катастрофа, уже большая часть человечества совершенно утеряла природную способность видеть в духовном мире, но зато все отчетливее видела днем. Уже было обращено внимание на то, что во время создания культур у отставших людей существовал дар ясновидения. Вплоть до времени, когда основалось христианство, еще были отсталые обладатели такого ясновидения, и еще теперь, хотя лишь в отдельных случаях, есть люди, сохранившие естественное ясновидение, приобретаемое путем эзотеризма.

Итак, в Атлантиде ночь мало-помалу становилась для людей темной. Она стала бессознательной для людей первой после-атлантической культуры, которую мы попытались охарактеризовать во всей ее величине, — ту древнюю культуру святых Риши, которая прошла перед нашей душой в предыдущих лекциях и которую мы должны охарактеризовать еще иначе.

Перенесемся в учеников Риши, вообще в людей индусской культуры, скажем, во время непосредственно после катастрофы. Это было как бы воспоминанием о том мире, где человек видел богов, работавших над ним. Теперь он вышел из этого мира, из лона богов. Раньше для него все было там, как теперь для него всем является физическое. Как воспоминание проходило это сквозь душу тех, которые принадлежали к первой после-атлантической культуре, — сквозь душу индусского человека, который знал, что Риши и их ученики могли видеть в духовном мире, но который знал также, то для нормального человека, для принадлежащего к индийской культуре, уже прошли времена, когда он мог видеть в духовном мире.

Это было для индуса как бы воспоминанием, болезненным воспоминанием о прежнем мире отчизны и, тоскуя, он стремился из этого огненного мира. Не действительность — горы и долины, не действительность — облака, звездное небо — все это лишь оболочка, лишь личина сущности, а истинного, скрытого позади — богов и истинный образ человека — мы не можем видеть все, что мы видим, майя, не действительность; истина же сокрыта оболочками. И это настроение становилось все более жизненным, — что человек родился из истины, что его родина в духовном, все же чувственное не истинно, оно майя. Кто столь сильно чувствовал противоположение и не истинность физического, религиозное настроение того все менее проявляло интереса к физическому миру и все более склонялось духовно к тому, что могут лицезреть и возвращать посвященные. Тоскуя, стремился индус прочь из этой действительности, из жестокой действительности, которая для него была ничем иным, как иллюзией. Истинное он чувствовал лишь позади, и первая культурная эпоха мало интересовалась тем, что происходило внешне на физическом плане.

Иначе было во второй культурной эпохе, у персов, из которых вышел Заратустра, великий ученик Ману. Если мы хотим в немногих чертах уяснить себе, в чем состоял переход от индийской культуры к персидской, то мы должны сказать, что перс чувствовал физическое не только как сцепление обстоятельств, он чувствовал его как задачу. Он глядел наверх в области света, он глядел в духовные миры, и его душа видела, как все распадалось на силы света и темные силы, и физический мир становился для него миром работы. Перс говорил себе: есть благие силы света божество Аура-Маздао (Маздао) и есть темные силы под водительством Аримана. От Аура-Маздао идет исцеление людей, от Аримана — физический мир. Приходящее от Аримана мы должны претворить, мы должны связать себя с добрыми богами и победить Аримана тем, что мы изменим Землю, тем, что мы станем такими, что сможем переработать Землю. Побеждая Аримана мы тем самым делаем Землю средством богов. Принадлежащие к. персидской культуре сделали первый шаг к освобождению Земли, и они имели надежду, что однажды Земля станет благою планетой, что воссияет слава высшего существа Аура-Маздао.

Так чувствовал тот, кто не смотрел в возвышенные высоты, подобно индусу, но кто твердой ногой попирал физический мир.

И дальше шло завладение физическим планом, и на третьей культурной ступени, во время египетской культуры, уже почти ничего не существовало от древнего отвращения, с каким чувствовалась майя.

Халдей смотрел на звезды, они не были для него только майей они были числами, запечатленными богами в физическом плане. Ихалдейский жрец следил пути звезд, и когда он становился посвященным, когда он узнавал все существа, населявшие планеты и звезды, тогда он возводил глаза к небу и говорил себе: «То, что я вижу моими глазами, есть внешнее выражение того, что мне дает оккультное видение, посвящение. Когда посвященный жрец осенил меня благодатью божественного зрения, тогда увидел я Бога; но все внешнее, видимое есть только иллюзия, — во всем этом я вижу Божии письмена». Такого посвященного охватывало чувство, подобное тому, которое охватывает нас, когда мы видим друга, с которым надолго были разлучены, или получаем письмо и видим почерк этого друга. Мы видим, что его рука начертала эти буквы, мы видим выраженное в них чувство сердца.

Так приблизительно чувствовал египетский или халдейский посвященный; так чувствовал он, пребывая в храме мистерий, духовными очами взирая на духовные существа, связанные с нашей Землей. И когда, увидев все это, он уходил и видел звезды и весь мир, то все это казалось ему письмом духовных существ; он узнавал письмена богов. Когда сверкали молнии, когда гремел гром, — узнавал он проявления богов. Боги проявлялись для него во всем, что он видел внешне. Такое же чувство, какое испытываем мы по отношению к письму друга, имел он к внешнему миру, так чувствовал он, когда он видел мир элементов, мир тварей, мир облаков, мир звезд. Все открывалось как письмена богов.

И египтянин верил, что человек может победить материю; возникла геометрия, математика; с их помощью человек мог побеждать элементы, ибо он верил, что он может найти свой дух, ибо он верил, что можно запечатлеть дух в материи. Это было огромным шагом в завоевании физического плана, и благодаря тому, что человек уже мог правильно относиться к физическому плану, он стал для него чем-то.

Ранее человек нуждался в учителях, так же нуждались в учителях и посвященные, скажем, в древнем индийском времени. В каких же учителях нуждались посвященные? Было необходимо, чтобы посвященный в состояниях посвящения приводился к тому, чтобы снова видеть то, что раньше человек мог видеть в своем смутном ясновидящем сознании. Посвящаемый должен был быть возвращен назад; он должен был быть снова возведен к духовному миру, чтобы научиться тому, что благодаря своим переживаниям он мог передать другим. Для этого ему был нужен учитель. Риши также были необходимыми учителями, указывавшими им то, что произошло в древней Лемурии, когда человек еще был ясновидящим. Также было еще у персов.

Иначе было у халдеев, совсем иначе у египтян. О, тогда тоже были учителя, которые приводили учеников к ясновидящему видению в духовных мирах за физическим миром. Это были инициаторы, показывавшие то, что лежит за физическим. Но в Египте стало необходимым новое учение. В древней Индии мало заботились о том, как то, что происходит в духовном мире, вписано в физическим план, для переписки богов с человеком, тогда не заботились об этом. В Египте было необходимо, чтобы ученик не только видел богов, но и то, как он двигает руками для того, чтобы вписать звездные письмена, как боги образуют физическое. древние египтяне имели школы, вполне по образцу школ Индии, но в них они учились и чтению физического плана. Теперь они имели новый материал для изучения. В Индии ученикам указывали бы на духовные силы путем ясновидения, в Египте же дошли до того, что показывали, что физическое соответствует духовным фактам, например, изучалось, как сердце соответствует духовной работе, и основывали школы, в которых показывалось не только духовное, но и его применение; основателем школы был великий инициатор Гермес Трисмегист. Так в нем, трижды великом Тоте, мы видим первого, показавшего людям весь физический мир, как письмена богов. Так постепенно одевалась плотью наша культура эволюции человечества. Гермес явился египтянам, как божественный вестник; он дал им то, что было необходимо раскрыть, как дело богов в физическом мире.

Этим мы немного характеризовали три культурные эпохи после-атлантического времени. Люди научились ценить физический план.

Четвертая культурная эпоха является эпохой, в которой человек еще более коснулся физического плана. В это время человек уходит настолько далеко, что он не только видит письмена богов, но и свое Я объективирует в мире. Таким образом искусства, как вГреции, не было раньше. В четвертой эпохе было достигнуто то, что выявил человек из себя, что он создал как свою физическую личность.

В это время мы видим, как внутреннее человека исходит из человека на физический план, в материю, и яснее всего это исхождение, этот брак духа с материей, выявляется в греческом храме. Этот храм, для каждого, кто может взглянуть на него, озираясь назад, должен явиться замечательным созданием. Греческая архитектоника является изначальной архитектоникой. Каждое искусство где-либо достигает своей высшей точки.

Греческий храм создал самое замечательное, несмотря на гигантские пирамиды; ибо что в нем достигается? Лишь слабый отзвук этого дает, когда говорят о художественном чувстве пространства, т. е. каким образом одна линия, идущая горизонтально, относится к другой, идущей вертикально. Вся сумма космических истин живет в душе, которая может почувствовать лишь, как колонна несет то, что лежит на колонне. Нужно чувствовать, что уже ранее это находится в пространстве. Художник так же ясновидяще видел колонны и лишь заполнил материей то, что он видел. Он видел пространство, как нечто ярко живое. Все было пронизано силами. Как может современный человек хотя бы только почувствовать, какой жизненностью обладало это чувство пространства. Слабый отзвук этого мы можем видеть у старых художников. Еще можно видеть изображения, например, с парящими в пространстве ангелами, и у нас возникает чувство, что ангелы удерживается взаимно. Этого чувства пространства уже мало теперь. Например, Беклин имеет большие заслуги, но видно, как образ, витающий над, каждое мгновение грозит упасть. Это должно быть отмечено, если хотят обратить внимание на то, представление о чем едва можно вызвать теперь; на чувство пространства у греков. Греческий храм давал как бы само из своих линий рожденное пространство. Следствием этого было то, что божественные существа, которых грек знал как ясновидящий, действительно спускались в храм, действительно хорошо себя чувствовали в нем. И действительно Афина Паллада, Зевс и др. были в храме; в этих храмах они имели свои тела, свои материальные тела. Храм мог стать их физическим телом, — храм, в котором их эфирное тело хорошо себя чувствовало.

Кто понимает греческий храм, тот знает, насколько существенно отличается он от готического храма. Тот, кто видит вещи может себе представить греческий храм необитаемым, в нем нет ни одного человека, лишь тогда храм, греческий храм, закончен, когда в нем не молится человек, — он не бездушен, он не пуст, ибо бог в нем он обитаем богом.

Готический храм лишь половина, если в нем нет верующих; тот, кто понимает, не может помыслить готический храм безлюдным, одиноким, без верующей толпы, которая наполняет его своими мыслями. В готическом храме нет Бога, если в нем нет молитв верующих; если же они есть, то он наполнен божественным. Это выражается в слове Doom, родственном в словах немецкость, народность, несущих в себе собирательное, с ними же родственно слово Дума. Греческий храм не есть дом верующих, — он создан как дом, в котором обитает сам бог, он может стоять одиноким. В готическом храме, чувствуешь себя дома, когда его наполняет верующая толпа, когда сквозь цветные стекла проникает свет солнца, когда проповедник на кафедре говорит: как свет делится на многие краски, так божественные силы разделяются на многие силы физического мира, и часто так говорит проповедник. Когда видение и дух взаимно слились, тогда храм являемся как нечто законченное.

В искусстве греков мрамор принимал вид живого. Грек выражал в физическом то, что жило в его духовном; у греков был брак духовного с физическим. Римлянин еще на один шаг подвинулся далее в завоевании физического плана. Грек обладал способностью выражать в искусстве душевно-духовное, но он еще владел городом, государством; он не чувствовал себя индивидуальностью, он чувствовал себя членом[полиса]. Так было и в прежних культурах; египтянин не чувствовал себя отдельным человеком, он чувствовал себя египтянином, афинянин чувствовал себя афинянином. Лишь Рим открыл возможность быть личностью, самому представлять в мире нечто, лишь римлянин почувствовал, что личность есть нечто в себе. Лишь римлянин нашел понятие» гражданин», и тогда возникло право, которое справедливо называлось римским правом.

Говорить раньше о каком-либо праве являлось лишь безвкусицей современных юристов. Люди говорят бессмыслицу, говорят о восточных создателях права; тогда не было создателей права, не было заповедей права, а были лишь божественные заповеди. Если бы говорить об этой науке объективно, нужно было бы отозваться о ней весьма сурово, если быть справедливым и всякая критика является критикой сострадания. Понятие гражданина было в древнем Риме лишь чувством, человек вплоть до своей собственной индивидуальности свел духовное в физический мир. Лишь в Риме возникает форма завещания; отдельная личность становится настолько сильной, что она может определять события и после смерти. Здесь человек спустился наиболее глубоко, выше всего он стоял в индийской культуре, индус еще парил в духовных высотах, вторая культура больше спускается вниз, египетская эпоха еще более, а в четвертую эпоху человек спускается /вполне/ в материю физического плана. Это было поворотным пунктом человека; в самой глубокой точке он должен был найти возможность возвратиться в духовный мир. Для этого должен был явиться духовными импульс, могучий толчок, который мог бы вернуть человека в духовный мир Таким толчком было явление Христа на Земле. Духовный Христос в физическом теле должен был пройти физические явление в физическом мире. В момент, когда человек был совсем в физическом мире, к нему должен был спуститься Господь, чтобы он мог найти дорогу назад в духовный мир.

Мы проследили сегодня развитие после-атлантических культур вплоть до самого глубокого пункта; мы указали, как духовный импульс низошел в этот глубокий пункт, и мы увидим, как египетская культура снова возрождается в нашу эпоху, но уже пронизанная принципом Христа.