"После третьего звонка" - читать интересную книгу автора (Лобановская Ирина Игоревна)

4

— Так что же это мы с Алексеем недоглядели в Анюте? — повторил Виктор, постаравшись стереть в памяти единственную ночь, проведенную с Татой.

Она, улыбаясь, встала и начала натягивать сапоги, собираясь уходить.

— Растерянности, — объяснила Тата. — Анюта оказалась в этой жизни растерянной и до сих пор все никак не может сообразить, что, к чему и почему. И не осознает, где ее настоящее место. Может быть, возле детей, у плиты — не знаю, но каждому важно найти занять свое собственное, ему одному предназначенное. Иначе — мрак, как ты любишь повторять, Витюша. Поэтому она мучается, мечется, не понимая, чем себя занять и что предпринять.

— Кто мучается? Аня?! — Виктор насмешливо округлил глаза. — Ты слишком далеко зашла в своих выводах! Умная женщина — это что-то страшное, заметь! Вот уж где поистине мрак!

— Я оставляю вас вдвоем, мальчики, — сказала, закутавшись в шубку, Тата. — Не пейте больше, вам на сегодня вполне достаточно.

Она ушла.

Алексей терпеливо, с добродушной улыбкой, выслушал жалобы Виктора, а потом заснул прямо за столом. И тогда впервые появилась Таня…

Белое облачко, слабо очерченное возле стены, сначала показалось Виктору дымком от сигарет. "Накурили, — подумал он, — хоть топором вырубай. Клубится, как из трубы".

Виктор вяло помахал в прокуренном воздухе рукой, лениво пробуя развеять дым, но он сгустился еще сильнее и начал принимать человеческие очертания. По всей вероятности, женские. Виктор похолодел. Сердце на мгновение остановилось, а потом застучало со скоростью падающего с крыши камня. "Допился, крыша поехала, — мрачно констатировал Виктор. — А чего, запросто! Самое оно! Видения, призраки, глюки… Это конец. Надо бы разбудить Алешку… Или не надо? Он все равно ничего не увидит… Ну что ж, с непрошеными гостями положено знакомиться".

— Крашенинников, — с трудом разодрав склеившиеся, непослушные губы, сказал Виктор и склонил голову, стараясь не глядеть на таинственное облачко. — Привидение, насколько я понимаю?..

Он едва дотянулся до сигареты — руки и ноги словно парализовало — и закурил. Чуточку полегчало.

— Ты не узнаешь меня, Витя? — низким женским голосом с удивительно знакомыми интонациями произнесло привидение и подплыло ближе. — Разве ты забыл меня? Хотя прошло уже без малого двадцать лет…

Алешка безмятежно спал и ничего не слышал. Виктор вгляделся — неясный в полусумраке подвала и зимнего вечера облик. Странно знакомый и близкий, он настойчиво вырисовывался в этом колеблющемся сгустке, рожденном причудливой игрой теней и его собственного воображения. Сместилось и потекло назад время, потеряли устойчивость стены, смешались формы, грани и очертания мебели и картин, рухнули все материалистические основы. Мысли, на секунду смешавшись, неожиданно стали ясными и четкими. Страх придавил Виктора к стулу всей своей невыносимой тяжестью и болью открытия: он узнал…

— Таня… — глухо прошептал он. — Танечка… Где ты была столько лет? И почему пришла именно сегодня?

Таня вздохнула и опустилась на диван.

— Это долго рассказывать, — сказала она. — У нас еще будет много времени впереди. Если хочешь, я буду приходить к тебе часто. Алеша спит?

— Да, — встрепенулся Виктор. — Разбудить его?

— Не нужно, — сказала Таня. — Я долго следила, думала, он уйдет, но все-таки не утерпела. Я пришла поздравить тебя с выставкой. Ты ждал ее столько лет!

— Спасибо, — ответил понемногу приходящий в себя Виктор. — Вот, видишь, наконец, дождался… Правда, никакой радости это событие не принесло. По-моему, его никто даже не заметил…

— Ну почему же? — возразила Таня. — Его заметили. Просто люди сейчас слишком поглощены другими занятиями, но все увлечения проходящи. А ценности на Земле неизменны и непреложны, чем бы их ни пробовали на время заменить. Замена неравнозначна. У тебя там есть одна картина…

Таня замолчала, задумавшись. Крашенинников ждал, с трудом пробуя осмыслить происходящее. Он сошел с ума, нарезался до белухи или просто соприкоснулся с другим миром, о существовании которого всегда подозревал, но которого до сих пор никогда не ощущал в реальности? Что же здесь действительно реально?

— Это странная картина, — снова заговорила Таня. — Я ее очень хорошо запомнила. Мир на ней остался отгороженным тремя стенками будки-автомата старого образца, теперь таких уже нет, четвертая — стена дома. Жизнь словно сосредоточилась в маленьком стеклянном пространстве, где будто плавает в воздухе аквариума без воды девушка с бледным и уставшим лицом. Она счастлива, сияет, светится, улыбается и верит тому, что ей говорят… Кто с ней разговаривает? Уж не Туманов ли?

Виктор удивился.

— Откуда ты знаешь Туманова? Вы с ним незнакомы… А когда ты сегодня была на выставке? Я не видел тебя там…

— Я все про тебя знаю, но это неважно, — задумчиво сказала Таня. — Просто для тебя пришла пора меня увидеть. Расскажи, как ты жил все эти годы. Словно мне ничего неизвестно. Сможешь представить? Я скучала без тебя, Витя…

— А я… — начал Виктор и внезапно осип. — А я… — продолжал он хриплым пропитым голосом. — Я вообще не жил без тебя, Танечка… С тех пор, как я… как ты… ушла туда… далеко-далеко… навсегда… насовсем… я больше не знаю, что такое жить… Спал, ел, запоем работал… Да, вот видишь, творил, создавал картины. Иногда даже неплохие. Женился, разводился, опять женился. У меня появлялись дети. Я заводил любовниц. Разброд и шатание. Без конца и без края… Семья для художника — экологическая среда.

Таня слушала внимательно и спокойно, не перебивая.

— Но я никогда не жил без тебя по-настоящему… Мне всегда были позарез нужны деньги. Деньги, деньги, деньги, всюду деньги без конца… Жены и девки то просили, то требовали, в зависимости от характера. Дети росли. Шмотье, колбаса, гарнитур в гостиную… И мое винище вдобавок. И я ходил по издательствам и унижался, ходил и унижался… Да… Оформить книгу — это невеселая задача, Танюша, а выклянчивать ее на оформление — совсем тоска. Пока не окреп и не вмешался в мои дела Гера. Ты его хорошо знаешь.

Таня молча кивнула.

— Потом пришла слава, — Виктор брезгливо поморщился. — Какое противное, мерзкое, отвратительное слово! "Что слава? Яркая заплата"… Или зарплата, что в принципе одно и то же… А теперь я совсем схожу с круга, видишь, я окончательно спиваюсь, Танюша… В полном раздрызге! И Анна на шее… Но пока еще кисть из рук не выпускаю! Может, это и есть пресловутое счастье? Как ты думаешь? Конечно, банальность, но заметь, до каждой банальности надо сначала дорасти. И что такое на Земле счастье? Печорин считал, что это насыщенная гордость. Всего-навсего. Насыщенная гордость, и больше ничего. Умнейший человек был. Ты знаешь, кто такой Печорин?

Таня ничего не отвечала. Алексис мирно спал. Крашенинников осторожно, с опаской покосился в сторону: с кем он так упорно разговаривает? Но облачко было на месте, слегка покачивающееся, немного расплывшееся в сумраке подвала, но все же довольно четкое и очевидное. "Да, пить нужно бросать, и немедленно, — решил Виктор. — Может, срочно "зашиться"? Вон Леонид сколько лет назад сподобился, с тех пор — ни капли. Дачу построил, собаку завел, жена плакать перестала…"

— Если тебе больно меня видеть, я больше не приду, — сказала вдруг Таня. — Я долго боялась причинить тебе своим появлением лишние мучения. К чему эта страшная неотвязная проклятая память? Но я очень соскучилась по тебе, Витя, и сегодня не совладала с собой…

Виктор вскочил и бросился к ней. Облачко испуганно взвилось под потолок.

— Таня, — простирая вверх руки, хрипло забормотал Виктор, — Таня, ты все-таки многого не знаешь… Я очень прошу тебя сейчас не уходить, а потом проведывать меня как можно чаще… А оттуда… где ты находишься… звонить нельзя?

— Почему нельзя? — засмеялась Таня. — Очень даже можно! Повременную оплату пока не ввели. Но я опять же боялась тебя испугать. И для меня лучше, если я буду приходить — я хочу тебя не только слышать, но и видеть! Согласен?

— Да! — завопил Виктор. — Да, Танюша, конечно! Ты придешь завтра? Не забудешь?

Таня кивнула, улыбнулась, и облачко стало медленно таять в прокуренном воздухе подвала.

Когда Алексей, наконец, поднял голову от стола, его поразило лицо Виктора. Отсутствующим выражением, блуждающей улыбкой и сияющими от счастья глазами приятель напоминал наркомана или сумасшедшего. Он был абсолютно трезв, словно сегодня ничего не пил, сидел, опершись на руки, и мурлыкал себе под нос:

— "Но только нас соединить паром не в силах, нам никогда не повторить того, что было…"

Алексей подозрительно, с тревогой осмотрел лучшего друга.

— Ты что это, Витя? Вроде и не ложился? — осторожно спросил он.

— Я поговорил тут без тебя сам с собой, Алеша, и понял, что еще не вечер, хотя первый тайм мы уже отыграли, — странно ответил Виктор. — Но обязательно будет второй, и вообще потом могут дать дополнительное время. Я очень на него рассчитываю, Алексис.

"Надо срочно звонить Ане, — решил перепуганный Алексей. — Или нет, не стоит, она только ударится в панику и снова начнет кричать. Вызову Туманова и Геру. Насчет врачей решим с ними вместе".

"А вдруг она больше никогда не придет?" — неожиданно подумал Виктор и взглянул на Алексея в вакууме отчаяния, сменившимся последней надеждой.

Нет, Таня не должна его обмануть. Она просто не сможет этого сделать. Его Таня, Таня Сорокина, которую он сам убил почти двадцать лет назад темным августовским вечером.

Единственная любовь Виктора на Земле…

Он не подозревал, что способен на убийство. Да и кто всерьез будет предполагать у себя такие "таланты"? Бывает, конечно, но редко. Достоевского с его болезненными теориями и бредовыми идеями Виктор не любил.

С Таней он познакомился в студенческой компании, куда и ее, и его привела Татка, сокурсница Виктора.

В крохотной передней, где двое могли разойтись, только стукнув друг друга боками, будущий художник, снимая куртку, успел запросто раскланяться со знакомыми и незнакомыми мордами, то и дело высовывавшимися из комнаты: кто пришел? Неожиданно за спиной что-то тихо, еле слышно зашелестело, точь-в-точь как теперь, появляясь, всякий раз шуршало облачко.

Виктор стремительно обернулся. И застыл.

— Вроде памятника самому себе! — живописала потом Татка, воссоздавая в подробностях эту впечатляющую незабываемую сцену.

— А почему у тебя глаза желтые? — быстро спросил незнакомку Виктор. — Да еще с рыжими точками посередине…

Смешные, словно хной крашенные глаза.

— Потому что осень, — откликнулась она. — Все желтое.

— Они у тебя в зависимости от сезона? А зимой какие будут? А весной?

Незнакомка улыбнулась. Рыжие точки превратились в тире.

— А ты, оказывается, дотошный! Зимой и увидишь, какие. Время терпит?

— Вполне! — радостно согласился Виктор и сразу свободно положил руку на ее плечо. — "Первый вальс я прошу вас со мной!"

— Вальс! — фыркнула наблюдавшая за ними с большим интересом и любопытством Татка. — Это тебе не дом графини Безуховой! Поэтому возможны только танцы-манцы-прижиманцы. Ничего другого столичная жилплощадь нынче не позволит.

— Да что ты говоришь? Неслабо я лопухнулся, лапоть! — воскликнул Виктор, не отрывая от незнакомки взгляда. — Явился сюда как раз в расчете на первый бал Наташи Ростовой! Пилил, валенок, на другой конец Москвы под проливным дождем!

— Перебьешься! — нелюбезно заявила Татка. — А вот скажи лучше, ну, не красавица ли у нас Таня?

Спрашивать этого не стоило. Сердце вдруг с грохотом обрывающегося лифта стремительно метнулось вниз, и Виктор сильно засомневался, что оно вернется на свое место.

— Не красавица! — бестактно брякнул он. — И не дай Бог!

Уже тогда у студента-суриковца вырабатывалась индивидуальная теория красоты и формировалось своеобразное к ней отношение. Таня по-прежнему невозмутимо улыбалась.

— Ты грубый, Витя! — грустно сказала Тата. — И на комплименты не способный.

Она гордилась подругой, как собственным произведением.

— Но самое плохое, что ты, живописец, не в состоянии видеть истину!

— Это не факт, — буркнул Виктор. — Итак, она "звалась Татьяна…" Отвали, Татка! Не видишь, у нас намечается любовь! И ты нам, пожалуйста, не мешай!

Татка прыснула и исчезла.

— Ты забыл спросить у меня согласия, Витя, — спокойно произнесла Таня.

— Согласия? — искренне изумился Виктор. — На что? На первый танец, что ли?

— Ну, хотя бы, — кивнула Таня. — Ты слишком быстро запрягаешь.

— Есть такое дело… Не люблю зря время терять, — признался Виктор. — Было бы куда ехать! Ты смотри на окружающее проще. Думаешь, с годами что-нибудь меняется?

— Иногда бывает, — заметила Таня. — Например, твои прежние понятия и убеждения.

— Правильно говоришь, правильно! — весело подхватил Виктор. — Вот из-за них и кажется, что все вдруг изменилось. А изменились всего-навсего они одни.

— Значит, по-твоему, нет вечных убеждений и понятий?

— Конечно, нет! — Крашенинников решительно положил ей на плечо вторую руку. — Так ты идешь? Народ там уже развлекается вовсю, а мы с тобой торчим в передней, как два пня на опушке!

— Иду! — согласилась Таня с непонятной улыбкой. — Очень хочется послушать захватывающие новости, которые ты мне еще поведаешь.

В маленькую комнатенку набилось столько народу, что танцевать можно было не иначе, как прижавшись друг к другу крепко-накрепко. Виктора такой вариант вполне устраивал. Что устраивало Таню, он выяснять не желал. В этой восхитительной тесноте и давке никто никому не мешал и никто ни на кого не обращал внимания: все были заняты только собой и своими партнершами и партнерами.

— Хочешь, я тебе свою жизнь расскажу? — спросил Виктор, крепко прижимая к себе Таню, и начал, не дожидаясь не интересующего его ответа. — Я один раз целых четыре дня девочку любил. Это у меня рекорд был. Больше четырех дней мне не удавалось. Я ее в театре увидел, вместе с родителями. На "Синей птице". Папа толстый и мама тоже, бегемотов ужасно напоминали, а у нее, знаешь, совсем тоненькие ручки и ножки. Сквозные прямо. И она с бантами. Я за ней из театра до дома шел. Узнал, где живет, и три дня у подъезда караулил. Ждал, когда она пройдет. Всех жильцов наизусть выучил. На четвертый день она только появилась. А мне уже надоело к тому времени. Ей бы раньше выйти… Так все и кончилось.

— Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, на что мне рассчитывать, — спокойно заметила Таня, выслушав рассказ и улыбнувшись одними глазами. — Всего лишь на четыре дня! Отсчет начинать с сегодняшнего? Так что тебе никогда не придется узнать, Витя, какие у меня глаза зимой! А уж весной тем более.

— Это не факт! — заявил Виктор. — Просто я малость лажанулся в расчетах. Нерасчетливый я, глуповатый!

— Это видно! — откровенно уронила Таня.

— Ах, вот вы какая, оказывается, миледи! Вострая!

Виктор остановился, но вокруг моментально стали на него шипеть, а Татка даже нарочно больно наступила каблуком на ногу. И Виктор, легко лавируя между танцующими, подтащил Таню поближе к окну. Там он быстро спрятался вместе с ней за портьерами и взял в ладони ее лицо. Рыжие крапинки были совсем рядом, близко-близко, смешные и яркие. Хлопнула форточка и прикусила штору.

— Отдай, нехорошо! — сказал Виктор форточке. — Вы нагло и дерзко ведете себя, мадам! И вы тоже!

Теперь он уже обращался к Тане.

— Тебя нужно писать пастелью, — задумчиво продолжал Виктор, рассматривая ее. — Да, я сильно лопухнулся с тобой, валенок! Чего-то недоучел… Что бы это могло быть? Ты не знаешь?

Таня молчала и смотрела на него так, как она одна на Земле умела: насмешливо и понимающе.

— Поедем ко мне? — вдруг предложил Виктор. — У меня матери сегодня дома нет: ночует у тетки.

Он явно торопил события.

— Ну, вот… — со вздохом разочарования отозвалась Таня. — А я-то надеялась, что ты способен на более увлекательный вариант!

— Не увлекает? — живо заинтересовался Виктор. — Неужели вы, такая юная и прелестная, уже столь пресыщены, мадам, что вас не в состоянии увлечь на редкость обаятельный и талантливый отрок?

— В ход пошли комплименты! — заметила Таня. — Но непонятно кому.

— Чтобы понравиться вам, я способен на все: даже найти несуществующие достоинства в своей серой особе! — продолжал охваченный азартом игрока Виктор.

Его заносило на волне вдохновения.

— Повелевайте мной, миледи! Я готов на любой поступок, и моя жизнь теперь целиком в вашем распоряжении! Могу даже упасть к вашим ногам! — и Виктор сделал решительную попытку это изобразить.

Попытку Таня хладнокровно пресекла.

— Ты слишком увлекся. Паяцев я люблю только в оперном исполнении. Желательно в итальянском, — холодно объяснила она. — И вообще я ухожу.

Крашенинников молча отправился за ней. Они вышли из подъезда. Мелкий, точно просеянный через сито осенний дождик спугнул со скамейки кошку.

— Ну, а ты чего идешь? — скорбно обратился Виктор к дождю. — Тебе чего надо? Не видишь, мы гулять вышли? И ты нам, пожалуйста, не мешай.

Дождь не послушался.

— Не стыдно? — грустно спросил его Виктор и повернулся к неслышно идущей рядом, тихой Тане. — А свой телефончик ты мне дашь?

Дождю стыдно не было. Таня молчала, словно раздумывала, стоит или не стоит давать номер телефона.

— Твердыня! — пробормотал Виктор. — Бастилия! Но, если мне не изменяет память, и ее взяли, Танюша. Вот только не помню, приступом или осадой? Поотшибало память!

— Сбросили атомную бомбу! — сообщила Таня. — Одну — на Хиросиму, вторую — на Нагасаки, а третью — на Бастилию. Вот как обстояло дело, Витюша!

— И все янки проклятые? — легко продолжил обрадовавшийся Виктор. — Неужто до таких кошмариков додумались? Вот ведь до чего докатились!

— Они самые, Витюша! — подтвердила Таня. — Империалисты окаянные! И загнивающие! Во Вьетнаме сперва здорово потренировались.

— Какой бы мы отличной были парой, — неожиданно вполне серьезно, резко изменившимся тоном сказал Виктор и остановился. — Мы с тобой очень подходим друг другу, заметь!

— Что-то пока не замечаю, — прохладно отозвалась Таня, продолжая идти. — Из чего это следует? И слова переврал…

— Ты обидно равнодушна ко мне, Татьяна! — заявил Виктор, отправляясь за ней. — Уж как я ни стараюсь, как ни бьюсь, просто из кожи вон лезу, чтобы тебя пленить и очаровать, а многого не достиг! Все мои усилия пропадают втуне.

— На Земле ничего не пропадает совсем и не возникает из пустоты, — философски изрекла Таня. — А скажи мне, художник, что ты рисуешь?

— Пишешь, — мягко поправил ее Виктор и улыбнулся в темноте в сторону, чтобы Таня не увидела его улыбки. — Рисуют дети. О художниках принято говорить "пишут". Как о писателях. Даже не знаю, почему. А пишу я сейчас триптих о войне…

Соврал он спокойно, легко, сам не зная, для чего, просто так, по привычке непрерывно бойко болтать, сочинять и выдумывать.

— Будешь мне позировать?

— В качестве жертвы Освенцима? — бесстрастно справилась Таня и, словно доказывая справедливость своих слов, прикоснулась к нему худым, остро выступающим бедром.

Растерялся даже находчивый Крашенинников, хотя сразу же быстро, почти автоматически, прижался к бедру потеснее.

— Ну, Таня, — пробормотал он, — это уж слишком… Почему именно жертва?

— А тогда кто же? — продолжала Таня. — Я тоже очень пытливая. И мне ведь нужно знать, на что я иду, и хорошенько выяснить все обстоятельства, чтобы решить, соглашаться или нет. Очевидно, во мне тебе мерещится образ юной партизанки с одухотворенным лицом? Или какой-нибудь Анки-пулеметчицы? То бишь Таньки-летчицы?

— Таня, — вдруг снова останавливаясь, тихо сказал Виктор, — а мы с тобой действительно очень подходим друг другу. Ты подумай… Я говорю абсолютно серьезно.

Это и впрямь была редкая для него серьезность. Таня покосилась на своего кавалера. И пообещала подумать. На том они в первый их вечер расстались.