"Что мне делать без тебя?" - читать интересную книгу автора (Лобановская Ирина Игоревна)

9

— Ашот! — пошевелилась рядом Маргарита. — Да когда это кончится наконец?

Муж удивился ее вопросу и проснулся. Часы показывали пять минут третьего. Карен, конечно, дома опять не ночует. Если Рита спрашивает о нем, то это не кончится никогда.

На улице под окнами кто-то беспрерывно с отчаянием выкрикивал:

— Я хороший, а она меня бросила! Я хороший, а она меня бросила!

— Сумасшедший! — шепнула Маргарита. — Так кричит уже очень давно.

— И что я должен делать? — спросил Джангиров.

— Ну, Ашот! — закапризничала Маргарита. — Я хочу спать!

Муж лежал, глядя в потолок и вспоминая темноглазого сына с его заносчивым и вызывающим видом.

— Что же делать? — повторил Джангиров.

Словно ему в ответ распахнулось окно этажом ниже.

— Молоток твоя баба! — заорал басом сосед. — Ты, видно, ей надоел так же, как нам!

"Хороший" растерялся и замолчал. Ашот улыбнулся. Наступила долгожданная тишина. И в этой тишине Джангировы ощутили неестественную, угнетающую пустоту в комнате Карена.

— Все-таки ты напрасно разрешил ему не ночевать дома, — жалобно посетовала Маргарита. — Я понимаю, у тебя не было другого выхода…

— Что я должен сделать? — в третий раз повторил Ашот. — И почему ты совершенно не спишь по ночам? Ведь тебя разбудил не этот страдалец, ты просто еще не засыпала.

— Да, правда, — виновато согласилась Рита. — И ты ничем не можешь мне помочь… Неужели мы совершенно бессильны?

Джангиров уже примирился с этой мыслью: у него дьявольски упорный ребенок. Ашот погладил жену по плечу.

— Боюсь, что так, рыжая… И это очень хорошо. Карен сейчас счастлив, зачем ему мешать? Любовь — всегда испытание, и нужно радоваться, что он оказался к нему готовым. А вот мы слишком плохо знали его. Думали, мелочи, переходный возраст, то да се. Переходили, переходили и наконец перешли… Прямиком к любви… Человек всегда начинается с мелочей, чтобы проявиться по-настоящему в чем-то большом и серьезном. Все-таки лучше обмануться в ребенке позже, чем не поверить вначале. Я всегда и во всем доверял Карену. И сейчас доверяю. Он вряд ли ошибается в себе.

— Спорно и неоригинально! — заявила Рита, прежде никогда не спорившая с мужем. — Ты чересчур идеализируешь Карена! Всегда и во всем. А мы не такие уж тупые!

— Возможно… Но не это главное. Просто нам не стоит лезть в его жизнь. Пусть любит, учится понимать другого, сострадать… Да и Малахов, вспомни, не советовал нам вмешиваться в личные дела Карена…

Марго возмущенно села.

— Ах, Малахов? Ты и его представляешь себе совсем не таким, каков он есть. Уже прошло несколько месяцев после его отъезда, но никто до сих пор ничего не понял! Куда он уехал, почему, зачем? Бросил все, ни слова не сказал на прощанье, не прислал никому ни полстрочки! Здесь какая-то нехорошая тайна, а его жена почему-то предпочитает все оставить как есть и даже не пытается что-либо предпринять и изменить. Все секреты да секреты! Твой загадочный и любимый Валерий Семенович ужасно, страшно нас подвел! Он непорядочный!

— Да чем он нас подвел, рыжая? Скорее, мы сами себя подвели. А его загадочность не такая уж необъяснимая. По всей вероятности, он просто не мог жить дальше по-прежнему, вот и все.

Маргарита повернулась к Ашоту, отбросив назад густые, не редеющие с возрастом, тяжелые волосы. Рыжий ангел, насквозь земной и давно позабывший о своих небесах…

— Ты договорился до абсурда! Я тоже не могу больше жить так, как живу: я не могу не видеть Карена неделями и знать, что он ночует у старухи и трахается с ней, мой ребенок! Прости меня, Ашот! Может, мне тоже теперь все бросить и бежать отсюда куда глаза глядят?

— Рыжая, — в который раз попытался найти веские, убедительные доводы Джангиров, — ты преувеличиваешь! Мне тоже многое не нравится, но, тем не менее, у Карена серьезное чувство, и она вовсе не старуха, а очаровательная женщина.

— Ах, вот как! — взвилась Маргарита. — Значит, ты ее видел и был очарован?! Замечательно! Тогда нам с тобой больше не о чем разговаривать! Ты можешь и дальше поощрять страсть мальчика и уверять, что это серьезное чувство! Заодно я разрешаю тебе самому влюбиться в нее и тоже там ночевать! Если Карен тебе позволит! Кстати, она моложе меня, что же ты не сообщил мне об этом?

Ашот постарался, чтобы жена не увидела его улыбку. Как вызывающе чужое счастье и как легко люди поддаются его вызову!

— Рыжая, — шепнул он, — а я даже не подозревал, что ты умеешь ревновать! Ведь я ни разу в жизни не давал тебе повода. И, знаешь, у меня еще никогда не было ни малейшего желания тебе изменить! Почему бы это?

— Еще не было? — продолжала взбешенная Маргарита. — Хорошее заявление! Еще не было! Значит, будет? Прекрасно, что ты меня порядочно и честно предупредил!

— Опять ты со своим "хотелось"! Ты слишком часто стала предъявлять свое желание как неопровержимый аргумент. Но я согласен принять его целиком и полностью с одним условием: ты тоже всегда будешь делать то, что хочется мне!

Рита так удивилась, что тотчас потеряла большую часть воинственного запала.

— А разве я делаю иначе? По-моему, я всю жизнь только и выполняю твои желания!

— Да?! Что ты говоришь! — притворно изумился Ашот. — Ну, тогда выполни одно из них, но немедленно. По крайней мере, потом ты будешь спать. Могу поклясться.

И пока Марго пыталась самостоятельно понять, что он имеет в виду, Ашот начал целовать роскошные рыжие волосы, белый, до сих пор такой гладкий лоб, любимые, сейчас такие разгневанные глаза… Жена притихла, пытаясь, правда, проворчать что-то в ответ, но ее попытки все слабели и слабели, а губы все крепче прижимались к сделанному из металла Джангирову, оказавшемуся вдруг совершенно бесхарактерным перед собственным сыном, созданным из значительно более прочного материала.

Валерий действительно не сообщил о причинах и мотивах своего отъезда и, по меньшей мере, странного поведения. Невразумительная открытка из Германии, написанная неразборчиво, наспех, ничего не объяснила Эмме. Единственное, что она хорошо поняла — он не вернется никогда. Ни после Рождества, ни весной, ни летом, ни через год… Он вообще к ней не вернется, не вернется в Россию, в Москву. Он хочет жить в Европе, и пусть остальное не тревожит Эмму: как он собирается существовать — его личное дело.

В воздухе настойчиво запахло весной, и молодые, неразумные юноши, не боясь весенней сырости и рискуя простудиться, бродили по ночам до утра, обнимая своих юных спутниц за худенькие плечи.

Семен спросил об отце на ходу, и, выслушав довольно пространное и неопределенное объяснение матери, вполне им удовлетворился.

Валерий и Олеся были очень наивны и жестоко заблуждались: Эмма все о них знала. Но предпочитала не вмешиваться. Малаховы давно жили, как соседи, по странному капризу судьбы соединенные под одной крышей. Любовь в их доме никогда не зимовала, но Эмма все же старалась сохранить едва теплящиеся, почти не греющие ощущения молодости, когда погруженный в книги юноша казался ей олицетворением всего самого лучшего на Земле. Он работал, работал, работал… Сидел ночами. Валерий не любил никуда ходить, все вечера, выходные и праздники просиживал дома. И как же он, умный, рассудительный директор школы, не смог догадаться, насколько подозрительными и странными будут для Эммы его вечерние отлучки?

Люди удивительно слепы. И почему-то всегда уверены, что окружающие тоже лишены зрения.

За годы довольно безрадостного существования рядом с Малаховым Эмма сумела так притерпеться к своей беде, так с ней свыкнуться, что смогла не по-женски мужественно вынести новый поворот судьбы. Эмма понимала, что все равно у Валерия с непутевой Олесей ничего не получится — просто не может получиться! — а поэтому лучше всего затаиться и переждать это позднее увлечение мужа.

Но Малахов поступил слишком неожиданно… Он бежал от своей любви. Значит, и от Эммы.

Она почти забыла, что такое мужчина в постели. Рассчитывать на других мужчин не приходилось — не та внешность, а интимные общения с Валерием давно стали эпизодическими. Их нельзя было принимать всерьез. И муж раньше не придавал им большого значения. Потом у него все изменилось… Но не у Эммы. Никто никогда не интересовался ею — душа кажется прекрасной, загадочной и глубокой только у красивой женщины.

Но Эмма продолжала преданно любить Олесю и хранить добрые воспоминания о Валерии. В конце концов, никто не хотел сделать ничего плохого. Люди просто мечтали быть счастливыми. Естественное и законное желание… И сложилось так, как сложилось…

Олеся обладала странной особенностью, переданной, очевидно, ей по наследству Глебом: ее почти все любили, в том числе и женщины. Трудно сказать, почему: то ли из-за ее предельной искренности, то ли из-за вечной неудачливости даже в самых удачных вариантах. Люди тяготеют к несчастным: их можно жалеть и опекать, им нужно помогать и сострадать. А женщины способны забыть и простить что угодно, кроме счастья — оно не прощается никогда и никому.

Порой Эмма подозревала, что ее дорогая и любимая подружка умело и тонко играет на самых податливых и нежных струнах человеческих душ. Она легко добивалась сочувствия несколькими фразами и постоянно пользовалась своим положением разведенной женщины с ребенком.

Были ли Олеся и Валерий жестоки к Эмме? Этот вопрос ей даже не приходил в голову. Добрая, безотказная и доверчивая, Эмма рассматривала их встречу как непреложный, свершившийся без всякого их участия факт. Что они могли сделать? Не любить? Не мечтать о счастье? Да кто на такое способен…

Люди должны искать гармонию. Обязаны. Не получится с одним — ищите следующего… До бесконечности. И у каждого в жизни бывает свой, иногда единственный шанс на любовь. Он был у Валерия с Олесей. Что поделаешь, если они не сумели им правильно воспользоваться…

Эмма не хотела быть виноватой ни в чем. Не желала брать на себя ответственность за чужие несчастья.

После внезапного отъезда, скорее, бегства Валерия, когда его школа оказалась на грани катастрофы и родители уже всерьез подумывали о переводе детей, Эмма, неожиданно для многих, сумела все сохранить. В школе Малахова остался высокий, известный всему городу уровень преподавания, прежняя удивительно теплая, на редкость дружеская атмосфера, свобода и легкость отношений… Правда, никто не подозревал о степени такой свободы, втайне добравшейся до самого предела… Но это частность.

Эмму любили ученики и учителя. Понимая, что никто лучше нее не сможет сейчас продолжить дело, начатое Малаховым, они просили утвердить на место директора его жену. Пока хотя бы временно. В округе сначала согласились на подобную замену с трудом, в порядке эксперимента. Но он вполне удался. И только один Семен знал, каких нравственных и физических усилий это стоило его матери.

Внешне Эмма осталась все той же неаккуратной и заботливой толстухой, искренне привязанной к детям и Олесе, которая бродила в первые дни после Рождества по школе как потерянная, глядя перед собой ничего не видящим взглядом. Казалось, она не замечала Полины и Карена, выбивавшегося из сил, чтобы разрядить обстановку. С Глебом Олеся не виделась, Эмму пыталась избегать, хотя сделать это было невозможно.

"Она не может больше плакать, — с жалостью глядя на Олесю, думала Эмма. — Значит, с ней совсем плохо. Может быть, позвонить Витковскому?"

К телефону подошла Юрате, которая явно насторожилась, услышав незнакомый женский голос. Она немного поколебалась, но ступить на путь обмана не решилась и позвала Глеба.

— Витковский слушает! — пророкотал в трубку поэт.

— Глеб Иванович, — не очень уверенно начала Эмма, — это Малахова… Я прошу прощения за неожиданный звонок, но я хотела бы с вами встретиться. Дело касается Олеси. Она очень меня беспокоит.

— Олеся… — недовольно повторил Глеб. — Она тоже меня беспокоит, но, в конце концов, каждый должен прожить свою жизнь! Олеся никогда не желала меня слушать, а теперь расплачивается за собственные ошибки. Эмма, дорогая, не нужно запрещать искупать свои грехи! Ты ведь прежде никогда не лезла в чужие дела. Я уважаю тебя за это безгранично, хотя отказываюсь иногда понимать — нельзя быть до такой степени безропотной! Ну, и теперь тоже не стоит мешать Олесе страдать, пусть в полной мере насладится, до конца насытится своим страданием — таков характер! Только тогда она сможет успокоиться и заняться собой, дочкой и работой. Иначе ничего не получится, так что ты даже не пробуй что-то изменить, Эмма, дорогая! Вон моя литовочка надула губки, услышав слово "дорогая". Она всегда обижается, когда я общаюсь с женщинами. По ее мнению, самое лучшее, чтобы она представляла прекрасную половину человечества в единственном числе. Что-нибудь слышно от Валерия?

— Ничего, — отозвалась Эмма. — Я думаю, он больше не будет писать. Я послала на адрес тети Лизы два письма, но никто не ответил. Продолжать нет смысла.

Глеб невесело хмыкнул.

— Да, наверное… Ну, а как этот ваш мальчик… — Витковский выразительно и недобро помолчал, — Карен Джангиров, кажется? Он все еще ходит за Олесей?

— Карен прекрасно учится, — ответила Эмма. — Он гордость школы. Весной он ее окончит. Все остальное меня не касается.

— А напрасно! — неожиданно взорвался поэт. — Совершенно напрасно тебя это не касается! Нельзя быть такой безответной, робкой мокрой курицей! Так можно дойти до любой глупости! А Семен тебя касается? И тогда почему тебя так трогают переживания Олеси? Пусть и они тоже тебя не волнуют! Это будет лучше и для тебя, и для нее! Уж поверь моему богатому жизненному опыту!

Эмма его опыту верила, но у нее давно был свой собственный, и тоже довольно богатый.

— Я думала… — попыталась она объяснить, но Витковский не дал ей сказать больше ни слова.

— А ты не думай, дорогая! И тогда все будет в полном порядке! Олеся не нуждается ни в спасении, ни в облегчении, ни в утешении! Да и чем ты можешь помочь? Вот этот твой блестящий ученик — может! И предоставь это делать ему и только ему одному! Вы все надоели мне со своими надуманными проблемами и нелепыми мировыми трагедиями! Это не трудности, не вопросы — это дурь! Как ты, разумная, рассудительная женщина, не понимаешь таких простых вещей! Не вмешиваешься — и чудесно! Не вмешивайся дальше, но уж ни во что, понимаешь, Эмма, ни во что! А моей девочке просто нужно надрать уши, вот и все! Это самое правильное! Мальчики, красавчики! Каждый по-своему с ума сходит! Только не иронизируй про себя, что я за всеми вижу, а за собой нет! Я прекрасно все вижу и за собой! Но у меня это нормальный, спокойный образ жизни, а у Олеси — какие-то немыслимые, невероятные страдания и муки! То ли дело мои свистушки: подулись себе часок-другой — и все в порядке! Через два часа забыли любые огорчения и неприятности! Передай Олесе, Эмма, что она дура! И ты тоже, прости меня, дорогая! Если хочешь, приезжай, я тебя познакомлю с Юраткой, она прелесть — вон сидит улыбается! А не хочешь — извини, я очень плохой мальчик и терпеть не могу выяснять отношения: ни свои, ни чужие! Так ты едешь, Эмма?

Говорить дальше было бессмысленно.

— Нет, к сожалению, я сейчас не смогу, — отказалась Эмма. — У меня сегодня много дел. Может быть, в другой раз…

— Вот и чудненько! — одобрил поэт. — Занимайся себе делами и школой. И никогда не пытайся нарушить естественный ход событий — он ненарушаем! И еще, я очень тебя прошу, если что-нибудь будет от Валерия — дай мне тут же знать!

— Хорошо, Глеб Иванович, — пообещала Эмма. — Если что-то будет…

Но ничего не было. Валерий сгинул в Европе, а лететь его разыскивать у Эммы не было ни желания, ни времени, ни сил. И денег, кстати, тоже. Лишние расходы ей были ни к чему, да и Семена не на кого оставить. Раньше она могла бы понадеяться на Олесю, но не сейчас. Неизвестно, насколько бы растянулась ее депрессия, если бы не беда с Кареном.

Маргарита позвонила Ашоту в редакцию и, поскольку Джангиров уехал по делам, передала секретарю, что просит мужа приехать домой пораньше. Жена редко звонила Ашоту на работу, и он насторожился, почуяв недоброе.

— Маргарита Петровна просила передать, что ничего не произошло, — объяснила секретарь, видя его встревоженное лицо.

— Да, да, я понял, спасибо, — отозвался Ашот. — А много у нас на сегодня запланировано?

Заранее назначенные встречи отменить было нельзя, и Ашот постарался не думать о том, что ждет его вечером. Только сев в машину, он попытался себе представить, почему Маргарита звонила ему, и откинулся на спинку сиденья. Нет, лучше ничего не воображать.

Дома, на первый взгляд, было тихо и спокойно. Суетилась Дуся, звучала музыка в комнате Левона, царила привычная тишина у Карена…

"Мальчик совершенно здесь не живет, — грустно подумал Ашот. — Я его очень редко вижу. Неужели так будет и впредь? Как-то уж слишком быстро выпорхнул он из гнезда…"

Маргарита вышла в переднюю.

— Прости, никак не мог освободиться раньше, — целуя ее, сказал Ашот. — Что-то очень срочное?

— Нет, — замялась Рита. — Ничего особенного. Просто… Ты поешь и отдохни, а потом мы поговорим.

Ашот ослабил узел галстука.

— Опять о Карене? Как только тебе не надоест… Ну, хорошо, подожди немного.

Через час он плотно закрыл дверь и сел напротив жены.

— Что ты еще придумала? Ведь мы с тобой, кажется, договорились…

Но с Маргаритой нельзя было ни о чем договориться, если речь шла о детях. Тут она становилась неуправляемой. И достучаться до ее сознания и здравого смысла было попросту невозможно. Сегодня, вдобавок, Рита вела себя в высшей степени странно: как-то жалась, смущалась, не зная, с чего начать. Муж пришел ей на помощь.

— Карен не приходил?

— Он зашел ненадолго, — оживилась Марго. — Что-то взял в своей комнате, кажется, книги, и ушел. Сказал, что придет завтра. Видишь ли, Ашот… — снова замялась Рита и вытащила из кармана упаковку с ампулами. — Вот! — выдохнула она и положила ее перед мужем.

Джангиров взял ампулы в руки. Название ему ничего не говорило: журналист никогда не болел.

— И что же это такое? — он недоуменно повертел упаковку в руках. — Новый наркотик? Ты хочешь сказать, что Карен колется? Нашла коробку в его комнате?

— Это не наркотик, — с трудом выговорила Маргарита. — Это очень сильный препарат, снижающий давление… Но не только давление, понимаешь? Давай попробуем колоть его Карену…

Ашот в замешательстве посмотрел на жену, не улавливая смысла сказанного. Потом наконец понял.

— Кажется, дошло, — еле слышно сказал Джангиров.

Он боролся с неистовым искушением со всего размаха швырнуть ампулы в лицо Маргарите. Рыжий ангел… Но ограничился тем, что со всей силой сжал их в ладони. Тонкое стекло моментально хрустнуло в его тренированных мощных пальцах, колючей болью пронзив ладонь. На брюки потекла кровь.

Маргарита вскочила.

— Что за демонстрация, Ашот! К чему эти трагические трюки?! И у меня есть еще одна упаковка!

Джангиров неторопливо встал и с полным самообладанием отряхнул руку от стекла. Кровь потекла на стол.

— Как ты только додумалась до этого, рыжая? А колоть тоже будешь ты? Каким образом? Свяжешь его с помощью наемников? И разве небезопасно просто снижать давление? А если ты изуродуешь его на всю оставшуюся жизнь? Ты подумала об этом?

Маргарита вызывающе вскинула голову.

— Колоть будешь ты, я не умею! В сок насыплем снотворное, вот и все! А Карен очень здоровый мальчик!

У нее, оказывается, была четко выработанная программа действий. Растерялся даже железоподобный Джангиров. Он снова опустился в кресло и закрыл руками лицо. Кровь текла непрерывной струйкой между пальцев и капала на пол. Все вокруг уже было покрыто бурыми пятнами.

— Дуся! — вдруг истерически завизжала Рита и топнула ногой. — Дуся, скорее! Помоги!

Вбежавшая Дуся сначала остановилась, не в силах понять, что произошло и почему хозяин в крови, но тут же пришла в себя и, охая и ахая, бросилась к Ашоту. Через десять минут он отправился в постель. Дуся, непрерывно причитая, убирала в гостиной и успокаивала испуганного Левона. Маргарита плакала, уткнувшись лбом в плечо мужа. Он осторожно гладил ее левой рукой по голове.

— Ты, рыжая, хорошо умеешь только реветь! Ты хочешь сделать из юноши импотента… Или ты потеряла всякую способность соображать? И сколько времени действует твой препарат?

— Не знаю, — плакала Рита. — Долго…

— Не знаешь или долго? — попробовал уточнить Ашот. — И долго в твоем понимании — это сколько?

Маргарита вытерла слезы кулачком.

— Если ты хочешь, — неуверенно сказала она, — я могу узнать все подробности прямо сейчас…

— Сейчас не надо, я очень устал, — целуя ее, отказался муж. — Узнаешь завтра. А теперь я буду спать.

Рита радостно выскользнула из спальни, чувствуя, что близка к желанной победе. Ашот остался в одиночестве. Он не собирался спать — ему нужно было обдумать все хорошенько. Маргарита, конечно, окончательно обезумела, попросту озверела в неуемном желании удержать при себе хоть на время своего ребенка. Его все равно ничем не удержишь. Но если попытаться искусственно погасить, притушить ненадолго костер его желаний… Кто знает, насколько его чувство духовно и нет ли здесь одной простой физиологии… А если это так, Маргарита права: физическая тяга уйдет — и не останется ничего… Пустота… Тогда Карен вернется домой…

Вот только следы от уколов и неожиданность странного состояния… Вдобавок, снижение давления… Как это сможет объяснить себе Карен? И что делать, если он догадается и предъявит обвинение родителям?

Утром Маргарита, дергая на груди кофточку и опустив глаза, робко сообщила мужу за завтраком, что обо всем разузнала. Ашот с досадой и брезгливостью отодвинул от себя чашку.

— Хорошо, поговорим вечером. Мне очень некогда.

— Нет! — отрезала Рита, поднимая голову. — Вечером придет Карен, и если ты до этого времени ни на что не решишься, Ашот… — в ее голосе прозвучала нескрываемая угроза. — Я боюсь, потом будет слишком поздно!

— Будь оно все проклято… — пробормотал Джангиров и снова закрыл лицо руками. Правая белела чистым бинтом. — Мне было бы неплохо заехать к врачу, рыжая. Твоими заботами… Ну ладно, мы решим так… На сколько, ты сказала, хватит ампулы? Попробуем раз или два, снотворное в кофе, сваришь сама. Я буду в восемь.

И Ашот сильно хлопнул дверью. Маргарита осталась сидеть, безучастно глядя ему вслед. Понимала, что она преступница… Но разве у нее нет законного материнского права решать за сына кое-какие вопросы? Во всяком случае, пока, ведь мальчик еще несовершеннолетний. На душе у Маргариты было отвратительно.

Возвратившись вечером домой, Ашот сразу услышал голос старшего сына, весело болтающего с братом. Левон был попросту счастлив: он, как и отец, безумно скучал по Карену.

— Привет! — сказал Карен, увидев отца. — У меня все в порядке.

Ашот сдержанно кивнул, с любовью осмотрев мальчика. Да, похоже, на полный порядок: темные глаза блестят откровенной радостью.

"Как мало места мы занимаем в его жизни, — с грустью подумал Ашот. — Почти совсем не нужны… Появилась женщина — и все остальное оказалось лишним, чужим, ничего не значащим… Стремительная переоценка ценностей… Или мы и раньше не были для него по-настоящему близкими?"

Карен безмятежно улыбался, покачиваясь на носках.

— Почему ты не ходишь в тренажерный зал, папа? Я уже несколько раз занимался там без тебя.

— Было слишком много дел, — отозвался Ашот. Дела, конечно, здесь вовсе ни при чем. — А ты не пропускаешь ни дня?

— Очень редко. Будет жаль, если ты тоже бросишь тренажеры, как мама. Она страшно разленилась.

Ашот неопределенно хмыкнул. Разленилась…

— Я поужинаю с тобой, — объявил Карен. — Я ждал, когда ты придешь.

Какая трогательная привязанность! Просто нежный любящий сын, который без отца не может даже куска в рот положить! Ашот натянуто улыбнулся.

— Еще пять минут Вымою руки и переоденусь…

Карен с готовностью кивнул и вернулся к брату. Все в доме казалось мирным и безмятежным. Маргарита переглянулась с мужем и предупредила Дусю, что вечерний кофе приготовит сама.

— Не перепутай чашки! — на ходу буркнул Ашот. — С тебя станется…

— Нет, ну что ты! — Рита прижала ладошки к груди. — А как твоя рука? Ты был у врача?

И Ашот неожиданно осознал, что Карен, его любимый драгоценный сын, даже не заметил повязки, резко выделяющейся белизной на смуглой кисти отца. Сын ведь ничего не спросил… Джангиров опустился на диван.

Маргарита испугалась.

— Разве она у тебя так сильно болит? Ты совсем не жаловался…

— Это не рука болит, рыжая, — с трудом ответил Ашот.

— Не рука? А что? — Маргарита недоумевающе наморщила лоб. — Мне кажется, тебе нужно заняться своим здоровьем. Ты мне не нравишься.

— Я сам себе тоже очень не нравлюсь. И довольно давно, — грустно признался Джангиров.

Маргарита села рядом и обняла мужа за плечи.

— Ашот, — тихо сказала она, — не терзайся ты так, пожалуйста… Пятнадцатилетнее упрямство — вещь опасная, но оно довольно быстро проходит. Главное — протянуть какое-то время. Я советовалась с врачом, от которого никто ничего не узнает, не беспокойся. И мне многое стало ясно.

— Ну что тебе стало ясно, ну что? — с бессильным отчаянием пробормотал Ашот. — Разве может здесь быть хоть что-нибудь ясно? И мы с тобой ведем себя как собственники…

Марго оскорбленно поджала губы.

— Ты нарочно все время стараешься представить нас какими-то изуверами, зверями в человеческом облике…

— А кто же мы еще, рыжая? Конечно, звери. Только ты не совсем точна: звери гораздо ближе к природе, чем мы с тобой.

Рита окончательно озлобилась.

— Это неправда, Ашот! Ты говоришь так назло мне! Я измучилась, совершенно не сплю и думаю об одном Карене! И как раз твое полное бездействие и равнодушие заставляют меня хоть что-то предпринимать! Ты удивительно спокойно относишься к происходящему, словно ничего не случилось! Все только "мальчик вырос" да "мальчик вырос"! Да, вырос, ну и что? Умнее от этого он не стал, а ты с утра до ночи занимаешься своими газетами!

Маргарита на мгновение замолчала, чтобы перевести дыхание.

— Ты завершила свою обвинительную речь? — холодно спросил муж. — Звучала замечательно! Лишь по нелепой случайности ты не стала прокурором! Впрочем, на эту должность годится любая женщина без всякой подготовки. Займись чем-нибудь, рыжая, хотя бы ужином, а я немного посижу один. Продумаю последнее слово обвиняемого. Или ты не предоставишь мне такой возможности? Не забывай, по закону я имею на него полное право.

Рита возмущенно передернула плечиками, взмахнула густой гривой и вышла. Рыжий ангел… Как все ангелы в конце концов оказываются близки к сатане!..

Ашот неподвижно сидел в кресле. Медленно темнело. Когда-то он больше всего любил это время суток…

Маргарита с безмятежным лицом подала кофе. Ашот равнодушно взял свою чашку, не глядя в сторону сына. Левон уже отправился спать.

— По пристрастию к напиткам люди делятся на три категории: чайники, кофейники и молочники. Алкогольные не учитываются, — объявил Карен. — Джангировы — все ужасные кофейники. По природе.

Ашот нехотя усмехнулся

— Как хорошо, когда ты дома… Без тебя вечера стали пустыми и бессмысленными…

— А ты совершенно напрасно, папа, сделал меня смыслом своей жизни, — возразил Карен. — Очень неосмотрительно и неразумно. Сыновья всегда уходят. Именно так и должно быть. Разве ты никогда не задумывался над этим? Ты просто не хотел.

Он пригубил свой кофе. Отец пристально посмотрел на его чашку.

— Не хотел, — подтвердил он. — Скоро весна, у тебя экзамены в университет…

— Я их сдам, — уверенно ответил Карен. — Неужели ты сомневаешься?

Еще один глоток кофе.

— Кто может в тебе сомневаться? — усмехнулся Ашот. — А что ты обещал Левону? Он ждет не дождется знакомства с девочкой по имени Полина, которой ты иногда носишь Сонечку.

— Я и вас могу с ней познакомить, — смело заявил сын. — И с ее мамой тоже.

— Нет уж, оставь! — резко вмешалась Маргарита. — Для чего нам такое знакомство?

— А вы по-прежнему думаете, что оно ни к чему? — Карен недобро осмотрел родителей.

Его взгляд неожиданно поймал правую перебинтованную руку отца, которую тот неловко держал на коленях, словно пряча от сына.

— Что у тебя с рукой, папа? — виновато, беспокойно спросил Карен. — Как же я не заметил раньше, прости… Ты порезался?

— Да, в машине, — быстро отозвался Ашот. — Выпало стекло, нас немного стукнул полоумный водитель шикарного "роллс-ройса" — куда-то несся как угорелый. На днях получу с него на ремонт.

— Ты попал в аварию? Когда? — неподдельно встревожился Карен. — Почему ты ничего мне не сказал? А что, машина сильно пострадала?

— Разве тебе можно о чем-то рассказать, если ты не бываешь дома неделями? — снова вмешалась Маргарита. — С машиной ничего страшного, вот только рука у отца…

Ашот наслаждался тревогой и заботой сына, теперь такими редкими, почти случайными. Хоть какая-нибудь малость на его несчастную отцовскую долю… Рита допила свой кофе. Ашот и Карен последовали ее примеру.

— Я пойду к себе, папа, — пробормотал притихший и пристыженный Карен. — Если ты еще не ложишься, зайди ко мне немного посидеть.

И он вышел. Родители сидели молча, не глядя друг на друга.

— Ну и как быстро действует твое снотворное? — спросил Ашот.

— Быстро, — еле слышно отозвалась Рита. — Я засыпаю как убитая через двадцать минут.

— Хорошо, — сказал муж и встал. — На всякий случай, подождем час. Проверь, пожалуйста, чтобы он крепко спал.

И Ашот тоже вышел. Маргарита судорожно нащупала в кармане ампулу и посмотрела на часы. Было только начало десятого.

Джангиров лежал в спальне на кровати в одежде, закинув руки за голову и внимательно изучал потолок. Занятие было более чем увлекательное, поэтому Ашот не расслышал, как в спальню вошла Рита.

— Уже половина одиннадцатого… Он спит очень крепко, я посмотрела…

— Потормоши его, — вяло отозвался муж. — Попробуй разбудить.

— Я пробовала, — сказала Маргарита. — Он не проснулся. Попытайся еще ты.

Ашот встал и взял со столика приготовленный шприц. Жена молча вложила ампулу в протянутую ладонь. Спокойное, ровное дыхание Карена показалось Ашоту оглушительным, каждый собственный шаг грозил столкновением со стеной: Джангиров стал неуклюж и совершенно ослеп в темноте.

— Тебе нужен свет? — прошептала Маргарита.

— Не помешает, — Ашот наклонился над мальчиком.

Как спокойно, безмятежно, беззаботно он спит… Джангиров тихо вздохнул и коснулся плеча сына.

— Карен… Ты слышишь меня?

Ответом было блаженное посапывание. Маргарита отодвинула штору. Холодное сияние вечерней улицы проникло в комнату.

— Так тебе достаточно или включить ночник?

— Обойдусь! — буркнул Ашот. — Очень неудобно с перевязанной рукой, но левой, боюсь, ничего не получится.

Маргарита стиснула кулачки. Конечно, можно было осторожнее, тактичнее ввести мужа в курс дела. Джангиров поднял шприц. В лиловом свете рекламы неприятно сверкнула игла. Рита отвернулась. В комнате резко запахло спиртом. Ашот смазал упругую мышцу на ноге лежащего навзничь сына и быстро уколол. Мальчик даже не пошевелился: снотворное матери действовало безупречно.

— А следа от укола не останется? — спросила Рита.

— Нет, — протягивая ей шприц, пробормотал Ашот. — Выбрось немедленно, и чтобы никто не видел.

Маргарита кивнула.

Родители Карена Джангирова не спали до утра, безуспешно стараясь скрыть бессонницу друг от друга. Они кололи сына еще несколько раз, когда он ночевал дома.

Карен проснулся с непривычно тяжелой головой. Все тело было непослушным, словно налитым металлом, вставать и двигаться не хотелось.

— Ты проснулся? — постучала в дверь его комнаты мать. — Пора вставать, опоздаешь в школу!

Карен продолжал лежать, с изумлением ощущая что-то странное, необычное, чужое в своих вдруг ставших такими неподатливыми мышцах. Он неохотно встал и поплелся в ванную. Поташнивало, голова медленно, упорно кружилась. Маргарита внимательно посмотрела ему вслед. Ашот уже давно уехал: в последние дни он особенно торопился утром по своим делам. "Конечно, — с возмущением подумала Маргарита, — все самое трудное и неприятное всегда достается на мою долю".

Дуся сразу заметила неладное в поведении своего любимца.

— Ты не заболел, Карик? Почему ты сегодня такой скучный и так плохо ешь?

— Мне что-то не хочется, — вяло отозвался Карен. — Лучше я пойду, а то опоздаю на автобус.

В школе стало еще хуже. Внимательная Дина тоже быстро увидела беду. Карен с трудом переставлял ноги, совсем не улыбался, темные глаза смотрели тревожно и недоумевающе. Что с ним случилось? А вдруг он тяжело заболел? Дина подошла ближе и заглянула мальчику в лицо. На почтительном расстоянии маячила окончательно притихшая и присмиревшая Люда.

— Мне кажется, тебе плохо, — с тревогой констатировала Дина. — Может быть, нужен врач?

Карен отрицательно покачал головой. Нет, к врачу он не желает. Это случайное, необычное состояние очень скоро пройдет: ведь сегодня он должен быть у Олеси. Только почему ни руки, ни ноги не слушаются? Такие тренированные, всегда послушные ему руки и ноги… С величайшими усилиями Карен дотянул до конца занятий. Невероятно трудно стало просто сидеть и слушать учителей. Невозможно было сосредоточиться на их объяснениях. Даже когда в класс вошла Олеся, мальчик оживился только на одно мгновение. Остальное прошло как в тумане, с которым он когда-то довольно удачно соединил имя этой женщины.

Олеся несколько раз с тревогой глянула в его сторону.

— Что с тобой? — улучив минутку, шепнула Олеся на перемене. — Ты совершенно не похож на себя.

Мальчик нехотя улыбнулся.

— Все в порядке, Леся, — замедленно произнес он. Сильнейший препарат Маргариты мощно тормозил его реакции и движения. — Все в абсолютном порядке… После пяти я буду у тебя.

Но это обещание сегодня оказалось очень трудно выполнить. После уроков Карен не смог даже встать со стула. Снова подошла Дина с верным оруженосцем Людмилой.

— Карен, — беспокойно и просительно начала она, — давай мы с Людой проводим тебя. Или давай я позвоню твоей маме.

— А куда ты хочешь меня проводить?

— Как куда? — удивилась девочка. — Домой… Куда же еще? Разве ты собираешься не туда?

— Не туда, — пробормотал Карен. — Совсем не туда… Мне нужно в библиотеку. Заниматься…

— В какую библиотеку? — всплеснула руками Дина. — Ты не сможешь сегодня заниматься.

— Смогу, — твердо ответил юный Джангиров. — Ты еще плохо меня знаешь. Но до метро ты меня проводи. Вместе с Людой. Я очень рад, что вы наконец подружились.

Больше всего на свете хотелось лечь на пол и закрыть глаза.

— Да, — зашептала осчастливленная Дина, наклоняясь к Карену и обдавая его дурманом дорогих духов.

Голова закружилась сильнее.

— Мы с ней стали совсем попугайчики-неразлучники. А знаешь, почему?

— Знаю, — махнул рукой Карен. — Чего тут не знать… Это уже все знают. Только я все-таки один, а вас двое. Боюсь, что вы обе такой подробности как-то не учитываете.

Девочка смутилась.

— Видишь ли… бывают ситуации, когда вообще ничего не учитывают… Потому что не могут…

Карен согласно кивнул и с трудом встал, неожиданно качнувшись. Дина метнулась его поддержать. Люда, готовая в любой момент броситься на помощь, беспокойно переминалась с ноги на ногу в отдалении.

— Вот незадача! — пробормотал Карен. — Что же она боится даже приблизиться ко мне? Разве я съем ее или укушу?

— Она больше не будет бояться! — воскликнула Дина. — Но ведь тебе никуда нельзя ехать! Ты не можешь идти!

Лекарства Маргариты в ее дозировке оказались слишком сильными для пятнадцатилетнего подростка.

— Могу, просто я так шучу, чтобы испугать тебя и Люду, — объяснил юный Джангиров, из последних сил удерживаясь на ногах. — Вон как ты испугалась! Этого я и добивался!

Его бледное лицо и запавшие глаза свидетельствовали совсем о другом, и Дина верила им куда больше, чем насквозь лживым заявлениям.

— Шито белыми нитками! — заявила девочка. — Опирайся на меня, иначе ты не дойдешь!

— Лучше позови Люду, она сильнее, — почти сдался Карен. — Вы будете двумя костылями, не возражаешь? Моей группой поддержки!

Они обе не возражали и с готовностью подставили свои плечи его ослабевшим рукам.

— К врачу! — потребовала Дина. — Я поймаю машину.

— К метро! — отрезал Карен. — А впрочем, идея выглядит безупречной… Возьми авто и довези меня до Сретенки.

Место он выбрал почти наугад, просто чтобы заморочить девочкам головы и оказаться не очень далеко от Олеси.

— До Сретенки? — насторожилась Дина и, наморщив лоб, переглянулась с Людой. — По-моему, там нет никакой библиотеки….

— Много ты знаешь! — отмахнулся Карен. — Там есть все! И там живет мой дядя, я сегодня сначала заеду к нему. Ну, давай, Дина, действуй, пусть меня пока покараулит Люда.

Он взглянул на Люду Фомичеву. До жалости некрасивая, даже неприятная девочка… Как несправедлива и жестока бывает порой природа… Впрочем, жизнь вполне может наладиться, еще сумеет вернуть то, что недодала раньше.

Примчалась Дина и усадила Карена с помощью Люды в такси. Он начинал жалеть, что согласился на их общество: наверняка можно добраться до Олеси на машине самому. Но теперь поздно исправлять ошибку. Девочки, ликуя, впорхнули в машину следом за ним. Погасить их радость было кощунственно, и Карен безмолвно разрешил верным подругам сопровождать его до Сретенки. Но здесь им предстояло расстаться.

— Как ты пойдешь дальше один? — робко спросила Дина. Она смотрела умоляющими, просительными глазами. — Можно, мы проводим тебя до дома?

— Ни в коем случае! — наотрез отказался юный Джангиров. — Я должен, наконец, справиться сегодня хоть с чем-нибудь самостоятельно. И это будет мой визит к дяде.

Оставив растерянных, недоуменно глядевших ему вслед девочек на углу, Карен осторожно двинулся вперед. Зная, что они издали наблюдают за ним, он вовремя свернул в проходной двор, прошел его насквозь и оказался совсем не там, где ему было нужно, зато оторвался от преданных преследующих глаз. Но дальше оставалось не так уж мало: вернуться назад, несколько кварталов вперед, потом направо… Карен чуть не заплакал от отчаяния: каким, оказывается, далеким, почти непосильным стал его сегодняшний путь к Олесе! И зачем он наобум выпалил название именно этой улицы!

Карен в полном изнеможении присел на корточки у стены. Сейчас он немного отдохнет и двинется в путь…Только пять минут передышки…

Олеся не на шутку испугалась, увидев его лицо и походку.

— Господи… — в ужасе еле выговорила она, — может быть, лучше домой?

Карен мотнул головой.

— Я останусь здесь… Дай мне лечь, не могу понять, что происходит… — он вытянулся на диване. — Я абсолютно здоров. И могу позаниматься с Полиной. А вот есть я не хочу. Вообще-то я очень хочу спать…

Спать?! Олеся испугалась еще больше.

— А у тебя нет температуры? — спросила она, трогая его лоб.

Температуры не было. Что же это? Все-таки нужно сообщить родителям…

— Я посплю, Леся, — прошептал Карен. — А ты меня разбуди попозже.

— Зачем? Спи до утра.

— Зачем — это мое дело! — шепотом заявил юный Джангиров.

Проснулся Карен сам, неожиданно, словно его толкнули. Было совсем темно и тихо. Олеся лежала рядом и, похоже, давно спала. И вдруг он с ужасом ощутил, что слабость не прошла и что он абсолютно бессилен… Страшное открытие заставило его вскочить, наткнувшись во тьме на тумбочку, и почти сразу беспомощно рухнуть обратно. В испуге проснулась Олеся.

— Ты что, Карен? Что у тебя болит?

— Ничего, — буркнул мальчик. — Я не хотел тебя будить… Но раз уж так получилось… Повернись, пожалуйста, ко мне, я не могу сейчас ничего сделать самостоятельно.

— Знаешь что, — беспокоясь все сильнее, сказала Олеся, — ты свои штучки брось! Твои эксперименты над собой до добра не доведут! Ты просто измотал себя до предела. Тебе нужно отдохнуть, и все придет в норму.

— Нет, — возбужденно сказал Карен, — это неправда. Хотя я действительно уже не первый день чувствую какую-то дурацкую слабость… Сегодня почему-то стало хуже.

Он нервно, порывисто гладил Олесю, целовал ее волосы и лоб, тыкался носом, как собачонка, в ее плечи и губы, искусственно, мучительно взбадривая себя, но совершенно ничего не менялось. Ни тело Олеси, ни ее дорогие, любимые запахи не имели больше никакой власти над Кареном. Он был абсолютно бессилен… Карен сжался в комок. Нехорошее удушье стиснуло горло.

— Мне трудно дышать, Леся, — по-детски жалобно пожаловался он. — И я сегодня ничего не могу… Ты не знаешь, отчего?

— Я же говорю, ты устал! — зашептала Олеся, прижимая к себе упрямую непокорную голову.

Карен молчал. Он чувствовал, что здесь совсем не то, но никак не мог понять, в чем дело. Все изменилось слишком внезапно, чересчур стремительно…

— Так никогда еще не было, — в раздумье произнес он.

— Но все всегда случается неожиданно. Тебе сейчас лучше всего поспать. Хочешь снотворное?

— Нет, — отказался Карен. — Я не пью никаких лекарств. Хотя… — он задумался. — Давай! Попробуем твою отраву!

Еще одна таблетка, поднесенная рукой любимой Олеси, закончила начатое. Утром мальчик вообще не смог встать с кровати.

— Что же это такое? — в смятении бормотала Олеся. — Карен, разреши, я позвоню твоему отцу! Наверное, тебе не нужно было пить снотворное! Но что же тогда случилось с тобой вчера?

И Олеся замолчала, осененная внезапной догадкой.

— А что ты пил позавчера или еще раньше? Ты говоришь, что не любишь лекарства… Но, может быть, ты забыл?..

— Ох, Леся, не морочь себе голову! — попросил Карен. — У меня замечательная память. И зачем мне вообще что-то пить? Позавчера я вообще весь вечер провел дома с Левоном. Не он же подсыпал в мою чашку яду!

Олеся помолчала.

— Давай подождем. Посмотрим… Но сегодня тебе лучше поехать домой. Я отвезу. Кстати, и мама обрадуется, что ты побудешь возле нее дольше, чем обычно.

Карен тут же по-детски надулся.

— Ты прогоняешь меня, Леся? — сразу сделал он далеко идущие выводы. — Я тебе больше не нужен такой, какой есть: слабый, ни на что больше не способный?

Олеся прижала его к себе.

— Глупый! Ты совсем еще глупый!..

Увидев сына вечером, Ашот моментально потерял всякий контроль над собой.

"Что я наделал! — в ужасе думал он, глядя, как заторможенно, неуверенно двигается мальчик, какие у него испуганные глаза и серое лицо. — И зачем я только послушал рыжую, в критических ситуациях женщин нужно просто игнорировать!"

Но Маргарита и сама была страшно напугана.

— Сделай что-нибудь, Ашот! — твердила она свою любимую фразу, бросившись к нему в гостиной и уставившись в лицо полубезумным взглядом. — Ты должен что-нибудь сделать!

— Ах, значит, опять! — иронически поклонился Джангиров. — Благодарю тебя за доверие, рыжая! И что я теперь, по-твоему, должен сделать?

Рита безутешно заревела в ответ…

Ночью они молча лежали рядом, глядя в потолок. Ашот вспоминал темноглазого любимого сына с его заносчивым и вызывающим видом. Возле плеча неровно дышала жена. "Что же делать? — в безнадежном отчаянии думал Ашот. — Как я должен был поступить? И как вести себя дальше? Ну, когда кончится это проклятье?"

В комнате Карена стояла неестественная тишина. Мальчик спал тяжелым нехорошим сном.