"Попкорн" - читать интересную книгу автора (Элтон Бен)

Глава пятая

Тот же голос произнес:

— Теперь давайте медленно назад.

Мистер Кокс вынырнул из-под юбки Тони, Эррол снова засунул палец Бобу в зад.

Тело бедняжки Тони принялось засасывать обратно вытекшую кровь. Кровавая лужа на столе стала уменьшаться, и даже казалось, что Тони потихоньку оживает.

Эррол вынул палец из задницы Боба, вернулся к столу и сел. Ему, по-видимому, было очень больно: он издавал какие-то сдавленные гортанные стоны. Он снял с руки перчатку, встал, попятился от стола и, обращаясь к Бобу, простонал что-то нечленораздельное. Затем достал пистолет и направил его на Тони.

С ней в это время происходило чудо. Ее рана заживала. Крови уже не было, а зияющее входное отверстие закупорила пуля.

Потом Тони выстрелила в Эррола.

Точнее, из нее выстрелило. Пуля высвободилась из тела девушки и полетела в сторону гангстера. Эрролу повезло: на пути пули оказался пистолет. Она угодила прямо в ствол и скрылась где-то в глубине.

Снова заговорил бесплотный голос:

— Отлично. Спасибо. Остановимся пока на этом месте.

Внезапно наступила тьма. Боб, Тони, Эррол и мистер Кокс исчезли — как если бы их никогда и не было. Во всяком случае, на какое-то мгновение они перестали существовать.

— Я специально показал вам этот эпизод задом наперед, — сказал Брюс Деламитри. — По-моему, кадры легче подвергнуть деконструкции, когда внимание не занято развитием событий. Запомните этот прием — он вам еще пригодится в работе.

Как он сказал! Спокойно, уверенно, с видом настоящего эксперта. Брюс ощутил прилив энергии: она поднималась волной под джинсами от Келвина Кляйна. Приятное чувство, которое он получил чуть раньше, уничтожив Оливера и Дейл на «Кофе-тайм», не шло ни в какое сравнение с пьянящим восторгом, который Брюс испытывал при виде двух сотен свежих юных лиц студентов, ловящих каждое его слово. Они смотрели на него, не смея поверить собственному счастью: их герой, их самый большой герой, с которым никто и никогда не сможет сравниться, стоял перед ними!

Брюс обожал выступать перед студентами. Вернее, студентками. Маленькими рокершами в «мартинсах» на тонких девичьих ногах. Отличницами в очочках как у Джона Леннона. Мрачноватыми поклонницами «готики» с их бледной кожей, черными одеждами и фиолетовым лаком для ногтей. Юными женщинами-вамп с пирсингом в пупке и кто знает, где еще. Брюс ничего ужасного не планировал. Женщины всегда любили с ним работать именно потому, что он не проявлял хищнических повадок. Дело тут было в другом: Брюс получил свой долгожданный приз.

В юности он не пользовался популярностью у девушек, и чтобы хоть чего-нибудь от них добиться, ему приходилось прилагать большие усилия. И не то чтобы он не нравился девушкам. Они всегда смеялись над его шутками. Брюс идеально имитировал звуковые эффекты из «Резни бензопилой в Техасе» и хранил у себя дома пластиковый пистолет, который он стащил на съемках «Звездных войн», работая статистом. Его энтузиазм по поводу всего, что касалось кино, был очень заразителен. Однако для того, чтобы забираться к девушкам в постель, энтузиазма и чувства юмора недостаточно. Как, впрочем, и для того, чтобы завоевать уважение парней, которые поголовно увлекались Куросавой, в то время как Брюс предпочитал фильмы про Джеймса Бонда.

— Конечно, «Великолепная семерка» лучше «Седьмого самурая», — говорил Брюс. — Хотя бы потому, что субтитры читать не надо.

Брюс пользовался популярностью в университете, и все же так, как сегодня, на него никто еще не смотрел.

Он снова был дома, на факультете киноискусства в Университете Южной Калифорнии, где он провел три счастливых, но сексуально неурожайных года. Это было единственное место в мире, где ему действительно хотелось себя показать. И потому он согласился в день оскаровской церемонии проехать через весь Лос-Анджелес после утреннего выступления в программе «Кофе-тайм», чтобы встретиться со студентами своей альма-матер. Чтобы в течение трех упоительных часов смотреть и обсуждать отрывки из фильмов Брюса. Ну и чтобы выпендриться. А зачем еще кому-то возвращаться в свой университет? Когда председатели студенческих комитетов приглашают знаменитых выпускников на встречу с теперешними студентами, им кажется, что они просят об огромной услуге. Сами они уверены, что университет — дерьмо, и с нетерпением ждут выпуска. Однако для выпускника дело обстоит совсем иначе. Для них такое приглашение означает признание, окончательную победу над комплексами ранней молодости, и дает им редкую возможность, хотя бы мысленно, вернуться в годы юности и пережить те восхитительные студенческие романы, которые в реальности с ними так и не случились.

Брюс сидел, будто король, на своем подиуме, раздуваясь от гордости и предвкушая предстоящую беседу, из которой этим юным особам станет совершенно очевидно, что он невероятно умен и талантлив.

Напротив Брюса сидел профессор Чэмберс, какой-то несчастный скучный старикан, которого студенты попросили провести встречу. Учитель во главе собрания! Для Брюса это было неслыханно: в годы его учебы на месте старика был бы какой-нибудь студенческий заводила, но времена, по-видимому, изменились. Похмелье, продолжавшееся пару десятков лет после шальных шестидесятых, наконец-то окончательно испарилось. Подули более прохладные ветра, и студенты стали тише и консервативнее. Этим и объяснялось их решение позвать профессора на встречу с Брюсом: так им было спокойнее.

— А теперь, — начал Брюс, — я с удовольствием выслушаю ваши вопросы и соображения по поводу последнего фрагмента. Что скажет наше будущее?

Ответом Брюсу была тишина. Страх показаться глупым или по-дурацки восторженным мог бы остановить кого угодно, особенно того, кто только что был назван «будущим».

— С вашего позволения, я хотел бы задать вопрос, — сказал профессор Чэмберс.

Брюс выругался про себя. Неужели этот старый экскремент будет настолько бестактен, что попытается погреться в лучах его славы? Пожертвовав тремя часами оскаровского дня, Брюс не намеревался обсуждать тонкости постмодернистского кино-нуар с каким-то замшелым профессором. Брюс пришел сюда покрасоваться перед юными нимфами.

— Валяйте, профессор, — отозвался он и улыбнулся студентам, как бы говоря: «Так уж и быть, сделаем приятное старому козлу».

— Не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы добиться и без обследования интимных органов героини?

Брюса вопрос профессора застал врасплох. Он что — критикует его? Этого просто не может быть. В конце концов, Брюс номинирован на «Оскар».

— Что-что? — переспросил он.

— Кхм, — профессор Чэмберс прокашлялся. Ему было неуютно от ощущения, что взгляды всех присутствующих устремились на него. — Я просто спросил, не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы достичь и без обследования интимных органов героини?

Возникла напряженная пауза: Брюс размышлял, не раздавить ли ему это мелкое бородатое насекомое каблуком своего стильного остроносого ботинка. Нет, решил он, такой вариант не годится. Ни на кого не стоит тратить больше усилий, чем он заслуживает, а этот тип усилий не заслуживал вообще. Брюс ограничился тем, что смерил Чэмберса недоуменным взглядом.

— Интимные органы здесь не показаны, — сказал он. — Вы что, профессор, не смотрели фрагмент?

— Я понимаю, что интимные органы не показаны, — возразил профессор Чэмберс немного нервно. — И тем не менее они играют в происходящем несоразмерно большую роль.

Старикан действительно его критиковал. Как будто Брюс — какая-то тема для журнальной статьи. Брюсу показалось, что беседа затянулась. Ему хотелось пообщаться с модной молодежью, а не со старым дураком.

— Я не снимаю фильмов, эксплуатирующих низменные чувства, — сказал он, своим видом показывая, что тема закрыта, и снова повернулся к залу, чтобы порадовать взгляд морем юных лиц, светящихся обожанием и ловящих каждое его слово.

Профессор Чэмберс вздохнул. Из-за морщинистого лица и седой бороды он выглядел старше своих лет. А сейчас чувствовал себя учителем, втянутым в пререкания с талантливым, но строптивым школьником — гением физики, увлеченно изготавливающим бомбочки-вонючки, или одаренным юным писателем, который во все свои сочинения непременно вставляет нецензурщину. Профессор Чэмберс не считал себя унылым и старомодным: однажды он даже написал для «Бостон литерари ревью» благожелательную статью о творчестве Джима Моррисона. Но ведь всему же существует предел, думал профессор Чэмберс. Эротика — одно дело, а порнография — совсем другое. По его глубокому убеждению, исследовать интимные части тела можно на приеме у врача или во время любовного акта. Но никак не в поисках кокаина.

— И тем не менее, — сказал он, обращаясь к спине Брюса, — персонаж по имени мистер Кокс разглядывает интимные органы девушки. Разве не так?

— Это ирония, — ответил Брюс, даже не взглянув на оппонента.

— Ирония?

— Конечно.

— Я вас не понимаю.

Брюс собрал последние запасы терпения.

— Персонаж по имени мистер Кокс, — сказал он так, как будто разговаривал с человеком, пожертвовавшим для трансплантации свой мозг, — разглядывая интимные органы персонажа по имени Тони, тем самым занимает позицию иронического сопоставления со зрителем. Это вы поняли, профессор?

— Боюсь, что нет. Я совершенно не уловил в этой сцене иронического сопоставления. Наверное, туго соображаю?

В поиске сочувствия Брюс бросил в аудиторию взгляд, полный праведного гнева, но ожидаемой реакции не встретил. Студенты несколько растерялись: большинству из них «позиция иронического сопоставления» представлялась чем-то из постельного репертуара. Кто-то нервно захихикал.

— При всем моем уважении, — тихо добавил профессор, — мне эта сцена показалась довольно грубой.

Ситуация становилась неловкой. Брюс, как и большинство людей, терпеть не мог неловкости. Он создал себе образ расслабленного клевого парня, взрослого тинейджера в модных темных очках, которому абсолютно на все наплевать, озорного гения в расцвете сил, нарушающего все правила и запреты. Это он должен давать жару всяким там консерваторам вроде университетских профессоров, а не они ему. И надо же! В величайший из дней, в день вручения «Оскара», когда Брюсу следовало бы наслаждаться сладостным экстазом славы и купаться в подогреваемых гормонами волнах студенческого поклонения, этот старый зануда делает все возможное, чтобы изгадить его праздник.

Брюс старался сохранять спокойствие. Ему пришлось напомнить себе, насколько он выше этого старого козла. Только сегодня утром «Нью-Йорк таймс» дала о нем восторженную статью, полную фраз вроде «культовая фигура», «Zeitgeist»[1] и «ярчайшие образы нашего времени». Культовые фигуры не позволяют каким-то бородатым гномам вывести их из себя.

— Помните ли вы, что следующий план дается с точки зрения дыры Тони?

Из аудитории послышались смешки, как Брюс и рассчитывал. Грубые словечки, которые он произносил с университетских кафедр, были призваны подчеркнуть, насколько глубоко ему на все и на всех плевать.

— С точки зрения? — переспросил профессор.

— Ну да! Я думал, раз уж вы преподаете основы режиссуры, вам должно быть известно понятие точки зрения.

— Я знаю, что означает «точка зрения». Но мне не…

— Зритель видит физиономию мистера Кокса с точки зрения интимных органов Тони.

— С точки зрения интимных органов?

— Вот именно, с точки зрения интимных органов.

Профессор никогда не слышал ничего подобного. Он задумался о том, могут ли интимные органы иметь точку зрения, и если да, то в чем она заключается.

— Прошу прощения, но все же я не…

— Мистер Кокс разглядывает интимные органы, — прервал профессора Брюс, — а интимные органы, в некотором роде, разглядывают мистера Кокса.

— И в этом заключается ирония?

— Ирония, профессор, заключается в том, что мы из данной сцены извлекаем. Я хотел показать, что для мистера Кокса все это обычная работа. Я ставлю мистера Кокса в необычные обстоятельства, дабы подчеркнуть, что его лицо в этот момент не выражает ничего, кроме деловитости. Ему почти скучно. Просто такая у него работа, обычная американская работа.

Последнее заявление Брюса рассердило профессора Чэмберса уже не на шутку. Даже в голосе сквозило скрытое раздражение. Чтобы расслышать его, нужно было обладать хорошим слухом, но студенты, прекрасно знавшие повадки профессора, заерзали на своих местах.

— То есть, по-вашему, многие в Америке зарабатывают себе на жизнь, стреляя женщинам в живот и шаря у них под юбкой в поисках наркотиков?

— В Америке убийство — это род занятий, друг мой. Такой же вариант карьеры, как преподавание или медицина.

— Ну, наверное, не такой уж обычный вариант…

— Ага! Вашими бы устами…

— Статистические данные, уверен, подтвердили бы мою правоту. — Профессор Чэмберс решил, что нужно двигаться дальше. — Знаете, мистер Деламитри, следующая реплика мистера Кокса — один из самых моих нелюбимых моментов в вашем фильме?

— Вы просто сердце мне разбили. — Брюс устало улыбнулся студентам, которые наградили его ответным смехом.

— Хм-м… да… ну, то есть я понимаю, что о вкусах не спорят, и мой вкус вам откровенно безразличен. Тем не менее, по-моему, слова мистера Кокса «тут есть на что поглядеть» выходят за рамки вкуса вообще.

Брюс застонал сквозь зубы: теперь он был по-настоящему зол. Его уже не волновало, что о нем подумают юные создания. Надо было срочно разбираться с этим типом, который взялся анализировать блестящие, умные, смелые кадры из фильма Брюса с позиции допотопных представлений о пристойности.

— «Тут есть на что поглядеть» — очень важная фраза, ключевая, центральная фраза всего фильма! Она необходима для того, чтобы моя режиссерская идея дошла наконец до самых тупоголовых зрителей.

Атмосфера неловкости сгущалась. Подобные рискованные споры в наши дни нечасто случаются в университетских аудиториях — там все отлично понимают, какими последствиями чреваты высказывания, потенциально оскорбительные для той или иной социальной группы. Ощутив нервозность присутствующих, Брюс попытался умерить свой гнев.

— Я, мистер Чэмберс, отдаю себе отчет в том, что кому-то будет неприятно смотреть этот эпизод. Я также допускаю, что кто-то может найти созданные мною образы возбуждающими. Девушку подвергли грубому насилию, связали, ранили из пистолета, раздели, а потом, когда она находится при смерти, к ней под юбку лезет незнакомый мужчина. Мне подобные образы даются нелегко.

— Отрадно слышать.

— Поэтому, осознавая лежащую на мне ответственность, я помещаю их в особый смысловой контекст. Показываю реакцию мистера Кокса с точки зрения интимных органов героини.

— Вы показываете, как он с улыбкой сообщает, что под юбкой у героини есть на что поглядеть.

— Вот-вот! — воскликнул Брюс. — Но заметьте, как он это сообщает! Не ахает: «Вот это да! Я тут копаюсь в интимных органах умирающей! Это ж полный улет! Обалдеть можно!» Он пожимает плечами и говорит: «Тут есть на что поглядеть». Ему это все не нужно. Он спокоен, безразличен… Просто такая у него работа. Как я сказал, для него это всего лишь работа, обыкновенная американская работа. И именно это я хочу донести до зрителя.

Профессор вздохнул. Его уже тошнило от кино. Наркотики, стрельба, интимные органы и бесконечные ругательства вгоняли Чэмберса в депрессивное состояние.

— Давайте посмотрим следующий эпизод, — сказал он устало и кивнул студенту, отвечавшему за проектор.

Киноаппарат зажужжал. Следующая сцена происходила в грязном придорожном баре. Полураздетая женщина танцевала под медленное кантри в исполнении музыкального автомата. У стойки бара сидели двое неприятных грубых дальнобойщиков и не сводили с нее хищных глаз.

«Ну, тут, — подумал Брюс, — у старой свиньи не будет возражений».