"Подозреваемые" - читать интересную книгу автора (Каунитц Вильям Дж.)

Глава 8

На улицах было полно народу. Многие вышли на субботнюю полуденную прогулку. Скэнлон решил поставить машину в нескольких кварталах от дома Циммерманов, а оставшуюся часть пути пройти пешком. Он достал из-под солнцезащитного козырька карточку и бросил ее на приборную доску, вытащил пепельницу и нажал скрытую кнопку, которая отключала систему зажигания, потом извлек из-под сиденья кольцо, которым соединил рулевую колонку и педаль тормоза. Вылезая из машины, он надеялся, что она по-прежнему будет на месте, когда он вернется. В окнах большинства домов виднелись вывески: «Сигнализация этого дома непосредственно связана с полицией». Были и другие предупреждения: «Этот участок патрулируется истсайдской охранной службой». Большинство окон первого этажа были разрисованы арабскими орнаментами и украшены ажурными решетками.

Скэнлон внимательно рассматривал номера домов, когда мимо него трусцой пробежала женщина. Ее шорты были настолько короткими, что ягодицы торчали из-под них как два полумесяца. Он вдруг вспомнил слова свидетеля Томаса Тиббса: «Было что-то странное в том, как убийца убегал с места преступления, в его манере бежать». От мыслей о Тиббсе его отвлекла шикарная женщина с синей лентой в волосах, терпеливо ждавшая, когда ее маленькая собачка справит нужду. В ее руках он увидел желто-коричневый совок. «Интересно, — подумал Скэнлон — это, наверное, фирменная вещица из Парижа от „Арни“. Только нью-йоркские толстосумы покупают эти лопатки для собачьего дерьма». Он остановился перед домом, чтобы проверить адрес, записанный на спичечном коробке.

Четыре траурные ленты украшали старинный оранжевый фасад: На медной табличке у двери значилось: «Стэнли Циммерман, доктор медицины».

Лейтенант позвонил и отступил на пару шагов, наблюдая за плывущими по небу облаками. Он втянул носом воздух, полный тонких летних ароматов.

Немного погодя он позвонил снова.

Сквозь стеклянное окошечко в центре толстой двери Скэнлон увидел узкий коридор справа от лестницы из красного дерева. Он позвонил еще раз.

— Кто там? — послышался мужской голос из домофона.

Скэнлон приблизил губы к стальному ящику.

— Лейтенант Скэнлон.

Циммерман провел полицейского в комнату с высокими дверями. Скэнлон обратил внимание на богатое убранство: удобные стулья с ворсистыми сиденьями, софа в стиле королевы Анны. Старинный зеленый с золотом письменный стол, бар и набитые книгами стеллажи. Тони Скэнлон опустился на изящный стул, и в глаза ему почему-то бросились кисти рук Циммермана, удлиненные и грациозные, будто точеные.

— Вчера, когда вы позвонили, я сказал вам, что наша семья будет сегодня отправлять траурный обряд. Но я совсем забыл, что сегодня суббота, а в субботу этот обряд запрещен.

— Я знал об этом, — сказал Скэнлон, надеясь, что стул под ним достаточно устойчив, чтобы выдержать и его, и его искусственную ногу.

Циммерман удивился тому, что Скэнлон так хорошо знает еврейские обычаи.

Полицейский объяснил, что начинал службу в 64-м участке в Боро-Парк, бруклинской общине, насчитывавшей более двухсот синагог. Он патрулировал Тринадцатую авеню, где и познал различия между иудейскими сектами, кошерным и некошерным мясом, услышал о семидневном трауре.

— Полицейские, наверное, много знают об обычаях разных народов, — смущенно сказал Циммерман.

— Да, это так.

Циммерман уставился в какую-то точку за спиной Скэнлона.

— Мне ее очень не хватает.

Скэнлон сочувственно кивнул. Он увидел страдание в глазах, услышал печаль в голосе, и ему стало неловко оттого, что он вторгся в дом к скорбящим.

— Расскажите мне, как умерла моя мать, — попросил Циммерман, глядя в пол.

— Это была попытка ограбления, которая не удалась, — ответил Скэнлон и добавил, что все силы отдела брошены на поиски убийцы и что часть детективов даже сняли с других заданий, чтобы расследовать это дело.

Говоря все это, Скэнлон изучал Циммермана. «Каждый человек — потенциальный подозреваемый» — таков девиз полиции.

Лицо врача все никак не расслаблялось. Солнечные лучи рисовали тонкий узор на стенах комнаты.

Скэнлон закончил свое тягостное повествование и подался вперед, дожидаясь ответа.

— Но почему, лейтенант?

Посчитав, что вопрос относится к ужасному двойному убийству, Скэнлон покачал головой, словно и сам не мог постичь умом это бессмысленное преступление.

— Зачем человеку, имеющему сообщника и машину для бегства, грабить кондитерскую лавку? С какой целью? Чтобы украсть мелкие деньги и несколько конфет?

Скэнлон ощущал на себе его вопрошающий взгляд.

— И почему именно магазин моей матери? — с неожиданной горячностью спросил Циммерман.

У Скэнлона начались фантомные боли, и он никак не мог сосредоточиться.

— Возможно, она стала жертвой каких-нибудь наркоманов.

— Вот как? — Циммерман горько усмехнулся. — А какие еще выводы вы можете сделать на основе проделанной работы?

Скэнлон пожал плечами.

— Мы подозреваем, что это заказное убийство. Как недавние убийства в Си-би-эс. Преступник получил заказ устранить одного человека, но, к несчастью, на месте убийства случайно оказался второй.

— Думаю, у человека вроде Галлахера могли быть заклятые враги. Должно быть, борьба с наркотиками — опасное занятие.

— Да, верно. Но намеченной жертвой могла быть и ваша мать.

Циммерман вскочил, побагровев от негодования.

— Да как вы смеете высказывать эти домыслы?

Скэнлон успокаивающе поднял руки.

— Я сказал лишь, что такое возможно, доктор, а это вовсе не значит, что так оно и было.

— Не желаю больше слышать ничего подобного. Вам понятно, лейтенант?

— В мои обязанности входит отработка всех версий, даже если они кажутся невероятными родственникам жертвы и задевают их чувства.

— Но в моем доме — не смейте! И если хотите знать, моя мать была самой прекрасной женщиной в мире и не имела ни одного врага! Она делала людям только добро, она… — он зарыдал.

Скэнлон терпеливо ждал, пока доктор успокоится.

Вытирая платком глаза, Циммерман сказал:

— Я не знаю, что мы будем делать без нее. На ней держалась вся наша семья.

Скэнлон вдруг вспомнил о своей матери.

— Я вас понимаю.

Но между ними уже возникла стена недоверия.

Скэнлон следил глазами за Циммерманом, который нервно комкал свой платок.

— Скажите, вы знали, что ваша мать работала на мафию?

Глаза доктора гневно сверкнули.

— Вы сумасшедший.

— Она принимала ставки для местного букмекера. Его зовут Уолтер Тикорнелли. Вы когда-нибудь слышали от матери это имя?

— Нет, не слышал. И не верю ни одному вашему слову. Подумать только, мама работала на букмекера. Это просто смешно!

— Это не смешно, доктор. Народ валом валил в ее лавку не только для того, чтобы что-то купить или прицениться. Они приходили, чтобы поставить свои десять центов или четвертак на бегах. Ваша мать участвовала в этом, принимая ставки и передавая деньги букмекеру. Может быть, она случайно узнала что-то о других делишках букмекера. Наркотики? Какое-то заказное убийство? Что-нибудь в этом роде могло навлечь на вашу мать беду.

Атмосфера накалялась.

— Пожалуй, вам лучше покинуть мой дом, лейтенант.

— Наше расследование пока что наводит на мысль об ограблении, но, как я уже говорил, мы должны отработать все версии. Если вы не хотите мне помочь, я не могу вас заставить. Она ведь была вашей матерью, а не моей.

Он приподнялся, чтобы встать со стула.

— Разумеется, я хочу вам помочь.

Скэнлон снова сел. Разговор шел тяжело. По мнению большинства полицейских, такие беседы приносят скорее вред, чем пользу.

— Вы живете здесь один, доктор?

— С женой и дочерью.

— Они дома?

— Нет. Моя жена и сестра ушли за покупками. Я подумал, что так будет лучше.

Скэнлон видел, как взгляд врача делается все более растерянным, и ему стало жаль Циммермана.

Изучая свои руки, Циммерман сказал:

— Моей дочери, ее зовут Андреа, вчера исполнилось девять лет. Мама купила торт. Мы собирались устроить праздничный вечер, но вместо этого отправляли траурный обряд.

Его глаза снова наполнились слезами. Скэнлон вспомнил место преступления. Куски торта, взбитые сливки и повидло, перемешанные с запекшейся кровью. Уолтер Тикорнелли рассказал, что видел, как Галлахер вносил в магазин коробку с тортом.

— Расскажите мне о своей матери, Стэнли.

Циммерман разволновался, но мало-помалу его лицо сделалось задумчивым, он погрузился в воспоминания.

— Мама родилась в Варшаве, в довольно состоятельной семье. Когда началась война, у нее был муж и трое маленьких детей, девочка и мальчики. Нацисты отправили их в Аушвиц, где всех сожгли в крематории. — Слезы текли по его лицу. — Мать пощадили, потому что этим зверям нужен был переводчик, а мама свободно владела польским, немецким, русским и венгерским. В Аушвице она познакомилась с отцом. Он тоже потерял всю семью. Он был хорошим бухгалтером, поэтому выжил. Ведь нацистам надо было подсчитывать награбленное у живых и мертвых. Мои родители работали в одном бараке. Это были два живых скелета, трудившиеся бок о бок день за днем. Они кое-как поддерживали друг друга, а потом полюбили. Они поженились вскоре после освобождения и переезда в Америку. Тут они имели статус перемещенных лиц. У них родилось двое детей. Моя сестра Линда на три года старше меня.

Тяжелые воспоминания заставили его отвернуться.

— Папу сбил пьяный водитель, когда он переходил Бенсон-херст-стрит. Водителя осудили условно. Мама открыла кондитерскую лавку, чтобы хоть как-то прокормить нас. Она работала по семь дней в неделю, с утра и до позднего вечера. Линда после школы сразу шла домой убираться, стирать, готовить ужин. По выходным мы с сестрой помогали маме в лавке, чтобы она могла вздремнуть в подсобке.

Он перевел дыхание и посмотрел прямо в глаза Скэнлону.

— Моя мать работала на организованную преступность! Какое безумие! Я расскажу вам, какой женщиной была моя мать. Взгляните на меня, лейтенант. Меня можно назвать красавцем? Я мал ростом, плешив, как монах, и физиономия у меня совиная, но благодаря матери я чувствовал себя выше, статнее и красивее Кларка Гейбла или Грегори Пека. Она постоянно твердила, что я вырасту и стану великим врачом, и это будет ей наградой за все страдания. — Он показал Скэнлону ладони. — Вы видите эти руки? «Твоя сила — в твоих руках!» — говорила мне мать. Мои руки сделали меня красивым в глазах других людей. Моя специальность — пластическая хирургия, лейтенант. И мать часто приводила ко мне детей, чьи родители никогда не смогли бы заплатить за операцию. Недавно я сделал краниофасциолярную реконструкцию больной от рождения девочке. Это мама привела ее ко мне. «Ты должен делать это бесплатно, потому что мы обязаны помогать несчастным. Мы должны отблагодарить эту страну за все хорошее, что она сделала для нас», — сказала моя мать. А вы говорите мне, что она — преступница. Разве преступники так рассуждают?

Скэнлон решил, что спорить глупо. Поэтому он вежливо спросил:

— В каких вы отношениях с сестрой?

— Мы очень дружны. Мы с детства научились помогать друг другу.

— А какие отношения были у вашей сестры с матерью?

— Линда боготворила мать. Они были очень близки…

Послышались женские голоса, хлопнула дверь. Скэнлон повернул голову и увидел входящих в комнату женщин и маленькую девочку. Воцарилась напряженная тишина. Циммерман поднялся навстречу женщинам.

— Позвольте представить, это моя сестра Линда.

Она вежливо улыбнулась, подошла к стулу и села.

Циммерман представил свою жену. Рэчел Циммерман была привлекательной женщиной с черной челкой до бровей. Лет тридцати с небольшим. Простое льняное платье, римские сандалии на босу ногу. В руках у нее были две обувные коробки.

Стоявшая рядом девочка с каштановыми волосами робко пряталась за мать и поглядывала на Скэнлона любопытными карими глазками. На ней были джинсы и мешковатая майка с изображением красноносого Снули на груди, а на ногах — белые кроссовки с большими синими помпонами.

Рэчел подошла и пожала руку Скэнлону.

— Спасибо, что пришли.

Андреа подбежала к отцу и бросилась к нему на шею с криком:

— Папа, папа, посмотри, какие мне купили босоножки! А тетя подарила мне новые кроссовки!

— Ну и везет же тебе, — с нежной улыбкой сказал отец.

Девочка обернулась и посмотрела на Скэнлона.

— А вы настоящий полицейский?

— Конечно.

— Вы такой же крутой, как Грязный Гарри в фильме?

— Еще круче. — Скэнлон улыбнулся.

— Давайте, юная леди, пойдем наверх и не будем мешать папе беседовать с дядей полицейским, — сказала Рэчел.

Андреа внимательно посмотрела на отца.

— Папа, я очень скучаю по бабуле.

— Я тоже, дочка, — произнес Циммерман и заплакал.

В комнате вновь стало тихо.

Молчание нарушила Линда Циммерман, сказав:

— Может, ты тоже поднимешься наверх, Стэнли? А я поговорю с лейтенантом.

Циммерман взял дочь за руку.

— Если я вам понадоблюсь, я буду наверху, — обратился он к Скэнлону.

Проходя мимо Линды, он остановился и что-то шепнул ей на ухо. Скэнлон не мог слышать, что именно, но по выражению лица Линды понял, что Циммерман сообщил ей нечто не очень приятное.

Когда все ушли, Линда Циммерман сняла черную шляпу с огромными полями и положила ее на столик рядом с собой. Она осторожно стащила с руки черную кружевную перчатку и небрежно бросила ее на шляпу. Свободной рукой она пригладила иссиня-черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и принялась неторопливо стаскивать вторую перчатку.

— Стэнли сказал мне, что, по вашей версии, моя мать стала жертвой преднамеренного убийства, я правильно его поняла?

Скэнлон развел руками.

— Это только одна из версий.

Он обратил внимание, что на пальцах у нее не было колец. «Интересно, она замужем?» — гадал Скэнлон, подробно рассказывая о расследовании. Наконец он сказал:

— Все факты, которыми мы сейчас располагаем, указывают на ограбление.

— Понятно. — Она сцепила руки на коленях. — Расскажите мне, пожалуйста, все, ничего не скрывайте.

Скэнлон изложил официальную версию, стараясь не упоминать о притоне Джо Галлахера в Джексон-Хайтс и его двойной жизни.

— Вот звери, — с яростью проговорила Линда. — Взять и оборвать две человеческие жизни. Такой мрази не место на этом свете.

— Такое происходит каждый день, и вечерние газеты редко посвящают этим событиям больше одной строчки.

— Не поймите меня превратно, лейтенант. Мой брат и я действительно хотим, чтобы преступников поймали, но мы вовсе не желаем лишнего шума.

— Я понимаю это, мисс Циммерман.

— Не думаю, лейтенант, — она немного передвинулась на стуле и поправила платье. — Мне тридцать девять лет, и я вице-президент кредитного отдела банка Моргана. Я отвечаю за частные капиталовложения самых богатых людей Америки.

— Но я не вижу здесь связи со смертью вашей матери.

— Банковское дело, лейтенант, это жестокий мир, в котором правят мужчины, поглядывающие на женщин свысока. Скандал, даже если он не коснется меня лично, может повредить, и повредит, моей карьере.

— Да, но смерть вашей матери трудно назвать скандалом.

— В нашем деле стараются избегать даже упоминаний в газетах, это считается неприличным. Одно дело, если ваш ближайший родственник погибает случайно, и совсем другое — если он становится жертвой предумышленного убийства, да еще потому, что сам занимался незаконной деятельностью.

— Мисс Циммерман…

— Позвольте мне высказаться до конца. Моя семья не хотела бы увидеть ваши вздорные домыслы в газетах. Эти измышления весьма повредят и моей карьере, и карьере моего брата. И если вы действительно хотите установить мотивы убийства, то покопайтесь в жизни вашего покойного лейтенанта. Надеюсь, вы меня поняли.

Слушая, Скэнлон поймал себя на том, что смотрит на нее с интересом, какой обычно проявляют к женщинам, а не просто родственникам жертв преступлений. Он подался вперед и заглянул ей в глаза.

— Послушайте, моя работа — ловить преступников. Речь идет не о неосторожном убийстве или убийстве третьей степени, а о преднамеренном уничтожении двух человек, один из которых — полицейский. И мы, несмотря ни на что, раскроем это преступление. Вы же и ваша семья можете быть уверены, что ни один журналист не услышит от меня и моих людей ничего лишнего. Знаете, мисс Циммерман, в мире легавых и воров газетчиков уважают еще меньше, чем проституток и сутенеров. Я понятно выражаюсь, мисс Циммерман?

Она чуть заметно улыбнулась.

— В высшей степени. Кстати, меня зовут Линда, лейтенант.

— А меня Тони.

Она оглянулась и приложила палец к губам.

— Я рада, что мы поняли друг друга, Тони.

Аромат ее духов напоминал благоухание апельсинов и зелени. Она была еще красивее, чем ему показалось вначале.

— Вы часто общались с матерью?

— По телефону не меньше двух раз в день.

— Она говорила, где собирается покупать торт для вашей племянницы?

— Она сказала, что ей достанет знакомый полицейский по оптовой цене.

— Но ведь ваша мать была состоятельной женщиной?

Ей стало немного неловко, она помолчала.

— Да, и, прежде чем вы сами спросите, знайте, что все будет поровну разделено между братом и мной.

— Тогда почему ваша мать работала в таком возрасте?

— Ей это было необходимо. Мой брат и я несколько раз просили ее бросить работу, но она не соглашалась, говорила, что никогда не будет обузой для детей. Понимаете, лейте… Тони, моя мать пережила ужасный геноцид. Ее рассудок так и не пришел в норму после войны. Мама прятала деньги, каждый цент, откладывая на случай, если ей вновь придется бежать от преследования, спасать детей, внуков. Только несколько лет назад нам наконец удалось уговорить ее положить деньги в банк.

— А вы знали, что она принимала ставки?

— Она делала это, оказывая услуги соседям. Я не думаю, что она зарабатывала на этом больше полусотни в неделю.

— Почему же ваш брат не знал об этом?

— Потому, что дочь всегда ближе матери, чем сын.

— Ваша мать когда-нибудь упоминала о Джо Галлахере?

— Один или два раза.

— А об Уолтере Тикорнелли?

— Никогда.

— Гретти Полчински?

Ледяная улыбка.

— Вы имеете в виду хозяйку публичного дома? Да, мы часто смеялись над ней и ее заведением. Женщины, приходившие в мамину лавку по утрам, говорили, как они рады, что в выходные мужья оставляют их в покое, убегая к девушкам Гретты.

— У вашей матери были какие-нибудь дела с Греттой?

— Никаких. Гретта не та женщина, с которой мама могла бы иметь дело. В Польше такие женщины работали горничными в доме моей матери.

Он встал и подошел к африканским копьям и щитам, украшавшим стену. Дотронулся до наконечника, оглядел разукрашенные щиты.

Линда подошла к нему, объясняя:

— Это Стэнли собирал. Он долго работал в Африке по линии ООН.

Ему очень нравился аромат ее духов. Вдруг захотелось заключить Линду в объятия, целовать ее, шептать ласковые слова. Ему стало не по себе.

— Линда, а вы кого-нибудь подозреваете?

Она посмотрела на него своими проницательными глазами.

— Нет.

— Ну что ж, я думаю, это все. Благодарю вас за помощь. Еще раз примите мои соболезнования.

Она подошла к столику, взяла сумку и достала свою визитную карточку.

— Меня можно найти по этому телефону на работе.

— А если мне надо будет связаться с вами после работы?

Она чуть улыбнулась.

— Вечером я бываю по этому номеру, — она дописала телефон на карточке. — Но только если это действительно необходимо.

Вечерело, когда Скэнлон вошел в 93-й участок. Одинокий полицейский сидел на коммутаторе и коротал время, листая старые номера «Траха» и «Живчика». В дежурке было пусто. Столы завалены оберточной бумагой и бумажными стаканчиками. За конторкой — никого. Сержант отправился скрашивать жизнь машинистке с призывной улыбкой.

Скэнлона удивила тишина, царившая в здании. Были выходные, а «дворцовая стража» по выходным не вкалывает. Начальник дорожного патруля, разносчики повесток, офицер детской комнаты, отдел по связи с общественностью, архивариус, его помощники — все сотрудники канцелярии, за исключением нескольких человек, работающих по скользящему графику, сидели по домам подобно обычным служащим, занятым с девяти до пяти. По выходным в полицейских участках до странного тихо.

Покинув дом Циммерманов, Скэнлон решил забежать в участок, посмотреть, нет ли каких-нибудь новостей. Вообще приходы на работу в неурочное время считались проверками, но Скэнлон имел свое мнение на этот счет.

В дежурке сидел полицейский и печатал на машинке рапорт.

— Что нового?

Седой детектив Стайгмэн, живот которого был так огромен, что нависал над широким ремнем брюк, прервал работу и сообщил:

— Они нашли тот фургон. Он уже догорал.

— Где?

— Лаурел-Хилл-бульвар, недалеко от кладбища Кэлвери.

Скэнлон хорошо знал этот район. Это был огромный пустырь рядом с Лонг-Айлендской автострадой. Очень удобное место, чтобы бросить машину и поджечь.

— Судебные эксперты на месте?

— Да, они были там. Фургон сгорел дотла. Не за что зацепиться. Правда, эксперт сказал, что машину подожгли изнутри. Рапорт у тебя на столе.

— А где все остальные?

— Крошка Биафра и Колон опрашивают свидетелей на месте обнаружения фургона. Там неподалеку какие-то фабрики, может, кто и видел что-нибудь. А Флорио «доступен», — сказал детектив, хитро поглядывая на Скэнлона.

«Доступен» на жаргоне нью-йоркской полиции означало, что детективам было известно, где находится Анджело Флорио. И если он понадобится, то его можно быстро найти, заглянув в формуляр номер 28 — «Заявление на отгул».

Скэнлон подошел к шкафу с каталогами и, водя пальцем по ящикам, принялся отыскивать нужный.

Картотека известных преступников, игроков, распределение полиции по отделам и участкам, картотека условно осужденных и освобожденных преступников, картотека с личными номерами телефонов детективов участка.

Скэнлон вытащил последний ящик и посмотрел телефон девушки Флорио, по которому его можно срочно найти.

Скэнлон переписал номер телефона и пошел к себе в кабинет.

Закрыв за собой дверь, он позвонил к себе домой. Первый голос на автоответчике принадлежал его матери. Она приглашала его на воскресный ужин. «Я пригласила кое-каких подруг», — сказала она. Скэнлон улыбнулся. Он уже давно знал, какой смысл имеет эта фраза, невинным голосом произнесенная матерью. Он был уверен, что среди ее подруг обязательно будет молоденькая незамужняя женщина, которая, как решила его мать и ее подруги, станет ему прекрасной парой. Последняя, с кем знакомила его мать, играла на фортепьяно и говорила по-французски, о чем шепотом на кухне сообщила ему мама. Она мечтала поскорее женить его.

Следующий звонок был от Салли де Несто. Она соглашалась на свидание ночью. Просила приехать к десяти часам.

Он снова прочитал рапорт о смерти Галлахера и Циммерман. Сделал для себя пометки, чтобы не забыть возникшие по ходу чтения вопросы.

Скэнлон подумал о том, что ему предстоит сделать в ближайшее время. Мэгги Хиггинс обнаружила пропавшую свидетельницу, Валери Кларксон, одну из подруг Галлахера, так что предстоит беседа с этой дамочкой. Обязательно надо позвонить Торссен и удостовериться, что она согласна на гипноз. Затем — беседа с женой Галлахера. Ему вдруг стало интересно, как чувствует себя жена живой легенды. Придется ждать окончания похорон, чтобы узнать это. Он снова стал делать пометки на бумаге, когда внезапно ощутил аромат духов Линды Циммерман.

Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях. Раньше, когда он думал о женщинах, Скэнлон испытывал какие-то необъяснимые чувства. Теперь… Теперь его член был бесполезным придатком к остальному телу. Он сломал пополам карандаш и бросил его на стол. Встал и быстро вышел из комнаты.

Гимнастический зал в подвале здания полицейского участка был пуст. Тяжелая боксерская груша висела неподвижно. Блестела тренажерная дорожка для бега. Гири аккуратно расставлены по ящикам. Он снял рубашку, вытащил пистолет из кобуры и положил его на полку. Подошел к тренажеру и решил, что, возможно, физическое изнеможение отвлечет его от мрачных мыслей. «Никчемный легавый», — с ожесточением повторял он про себя, пока тело не покрылось потом.

Скэнлон приехал в похоронное бюро Макгиннеса около семи. Полицейские машины стояли по обе стороны Остин-бульвара и на прилегающих улицах. Все подступы были забиты мрачными машинами детективов. Было по одной машине из каждого участка. Сержанту и десяти полицейским было приказано обеспечивать свободный проход к зданию.

Похороны полицейского-героя освещались всеми средствами массовой информации.

В похоронном бюро толпились скорбящие. Все полицейские были в парадной униформе, ни один не забыл надеть траурную ленту. Сотни венков. Почетный караул из шести лейтенантов стоял у покрытого флагом гроба.

Присутствующие выстраивались в очередь, чтобы отдать последние почести герою. Мрачный Джордж Харрис встречал каждого, подводил к месту, где стоял гроб, и ждал, пока они тихо молились. Когда они поднимались, Харрис отводил их к вдове, которая сидела в первом ряду. После соответствующих выражений сочувствия Харрис выводил полицейских.

У вдовы, как у ближайшей родственницы, был особый стул. Это было кресло с подголовником и гнутыми ореховыми ножками, покрытое черным покрывалом с вышитыми узором из цветов. Остальным участникам достались стальные стулья с жесткими сиденьями.

Протискиваясь сквозь толпу, Скэнлон смотрел по сторонам. Он заметил горстку отставных полицейских, вспоминавших старые добрые времена. Тогда на Службе не было легавых с именами вроде Абдул Илла Байхат или Ким Ли Сонг. В те дни служили только белые христиане. Скэнлон узнал нескольких старых комиссаров. Некоторые из них уже были «шишками», когда он пришел на Службу новобранцем. Теперь это были согбенные старики, которым только и оставалось, что посещать вечеринки по поводу выхода в отставку и похороны в тщетной надежде, что кто-то узнает их и вспомнит прошлые заслуги, спросив: «Как дела, шеф?»

В другой части зала поодаль ото всех стояли комиссар полиции и его помощник Макаду Маккензи. Скэнлону показалось, что Маккензи поправился на несколько фунтов. Он усмехнулся в душе, когда увидел, что на Маккензи были брюки из шотландской ткани в красно-белую клетку, коричневая сорочка с черным галстуком и черная куртка. До чего же пестрое облачение.

Маккензи посмотрел на Скэнлона и, быстро повернувшись к комиссару, что-то сказал.

Скэнлон стал в очередь и начал медленно приближаться к гробу. В то время, когда он подошел, Харрис вел пожилую женщину. Скэнлон заметил, что выражение лица Харриса являло собой странную смесь снисходительности и торжества. Быть может, даже слишком странную.

Когда Харрис повернулся, чтобы отвести женщину к вдове, он махнул полицейскому, стоявшему рядом, веля пропустить Скэнлона без очереди.

— Спасибо, что пришел, Лу, — сказал Харрис, пожимая ему руку. — Пошли, я представлю тебя вдове Джо.

У Мэри Энн Галлахер были темные круги под глазами. Ее длинные русые волосы обрамляли бледное лицо. На ней было очень скромное неброское платье и никаких украшений, кроме обручального кольца. В правой руке она держала четки, медленно перебирая их и бормоча молитву.

Скэнлон склонился к ней, чтобы выразить сочувствие. На ее губах был заметен белый налет. Но, несмотря на неважный вид, Скэнлон увидел, что она привлекательная женщина тридцати с небольшим лет, с необыкновенно голубыми глазами. Мэри Энн Галлахер пустыми глазами смотрела в лицо Скэнлона, пока он шептал слова соболезнования. Исполнив свой долг, он уже повернулся, чтобы отойти, но Харрис придержал его за локоть, нагнулся и что-то шепнул вдове.

Внезапно холодная липкая рука сжала запястье Скэнлона. Он увидел, что лицо вдовы оживилось каким-то странным пугающим образом: ее ноздри расширились, губы искривились в странном оскале. Опираясь на его запястье, она поднялась со своего кресла, ее лицо оказалось на уровне лица Скэнлона. Послышался тяжелый вздох.

— Поймайте их! — завопила она. — Этих животных, которые отняли у меня мужа. Этих дикарей, которые уничтожили наши жизни. Убейте их!

Она упала в кресло. Женщины поспешили к ней, чтобы утешить.

Тут Скэнлон впервые заметил двоих детей, сидящих по бокам от вдовы. Девочке было около десяти, и она страдала синдромом Дауна. На ней были белые кружевные носочки и синее платье.

Мальчику было лет двенадцать, он был темноволос. Его тонкий черный галстук висел косо, а костюм из саржи, казалось, был великоват.

— Давай выйдем, покурим, — предложил Харрис.

Они вышли на веранду. Алый свет на горизонте уже затухал. На его фоне резко выделялись дома жилого района Мэлколм Экс Хаузинг Проджект. Скэнлон взглянул на густые заросли азалий перед зданием. Они прошли через полицейский кордон, спустились по деревянной лестнице. Трава была только что подстрижена и пахла свежестью. Они подошли к фигуре плачущего гнома в центре ухоженной лужайки. Скэнлон обратил внимание, что Харрис носил с униформой черные ковбойские сапоги. В «Уставе патрульной службы» записано: «Униформа должна подбираться по образцу: обувь — черная, простая, из гладкой кожи, со шнурками, на ровной подошве, с набойками из резины».

Сержанту Джорджу Харрису нравилось нарушать правила.

Они прислонились к стволу дерева; Харрис вытащил пачку сигарет и достал затушенный окурок. Скэнлон смотрел, как он вновь зажигает его.

— Что, дела так плохи, сержант?

— Сигареты дороги. Я ничего не выбрасываю.

Подняв руку, Скэнлон пригнул ветку и понюхал соцветие.

— Твои детективы разыскивали тебя.

Скэнлон резко отпустил ветку. Она взлетела вверх.

— Где они?

Харрис кивнул в сторону гриль-бара «Мак-Джеку», через Остин-бульвар.

— Они просили передать, что пошли туда перекусить.

Скэнлон посмотрел на полицейских, которые выходили из похоронного бюро и направлялись к «Мак-Джеку».

— Тебе удалось узнать что-нибудь в Сто четырнадцатом участке?

— С этими похоронами у меня не было времени что-то искать. Вспомни, что Джо был боссом и не общался с каждым полицейским. А те немногие, с которыми он сталкивался, ничего не знают о его личной жизни.

Харрис глубоко затянулся, потом выплюнул и раздавил окурок.

— А ты что-нибудь узнал? — спросил он, покосившись на лейтенанта.

— Я допрашивал семью Циммерманов. Они очень интеллигентные, богатые и приличные люди. Когда я только намекнул, что их мать могла быть мишенью нападения, они просто взбесились. «Невозможно!» — закричали они. Дочь сказала мне, что раз уж я не верю в то, что это был грабеж, мне надо покопаться в частной жизни Джо, поскольку ее мать чиста как первый снег.

— Как и все мы! — воскликнул Харрис. — Почему ты так уверен, что это было заказное убийство, а не грабеж?

— Потому, что свидетель сказал, будто парень просто вошел в лавку и, окликнув Галлахера: «Эй, ты!», открыл пальбу. Нам также известно, что у парня неподалеку был фургон, на котором он хотел скрыться, и там сидел сообщник. Кроме того, не было никаких: «Руки вверх!», или «Откройте кассу!», или чего-то в этом роде. Ничего из обычного словаря грабителей. Человек вошел в дверь, чтобы совершить убийство.

— И ты думаешь, что целью был Джо?

— По логике вещей, он более вероятная цель. Для публики он был «Мистер Совершенство», но нам прекрасно известно, что его личная жизнь была другой, его нельзя было назвать ангелом.

— А кого, к черту, можно так назвать?

— С этим я не спорю. Но где-то должен быть мотив преступления, и я буду копать, пока не найду его. И когда я его найду, он станет путеводным огнем, который укажет мне, где искать убийцу.

— У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Все, что у меня пока есть, — это подозреваемые. — Скэнлон посмотрел на Харриса. — Джо когда-нибудь рассказывал о женщине по имени Валери Кларксон?

Лицо Харриса застыло. Он старательно вспоминал.

— Насколько я помню, нет. Кто она?

— Одна из его любовниц. Мы вызвали ее на допрос, и она согласилась нам помочь, а потом исчезла. Только она, единственная из всех его подружек, не явилась в полицию.

— Твои люди разыскивают ее?

— Хиггинс, — ответил Скэнлон и продолжал: — А я не знал, что у Джо ребенок с синдромом Дауна.

— Оба ребенка приемные. Джо с женой взяли детей, которых никто не хотел усыновить. Дали им любовь, семью. Мальчик, кстати, запаздывает в развитии. Вот таким парнем был Джо Галлахер. У этого сучонка было золотое сердце. Не обращай внимания на всю ту дрянь, которую про него рассказывают. Посмотри на этих детей, и ты увидишь, каким человеком он был.

— Вы ладили между собой?

— Мы были друзьями. На Службе Джо был моим шефом. Его слово было законом.

— Вы никогда не спорили о делах?

— Конечно, всякое бывало, — сказал Харрис. — Но он всегда выслушивал мое мнение, а потом выносил решение. Иногда он соглашался со мной, иногда — нет.

— Я допрашивал Луизу Бардвелл и ее мужа, — произнес Скэнлон, наблюдая за реакцией Харриса при упоминании имени его любовницы.

— Что скажешь о ней?

— Странная дамочка. И у ее мужа явно не все дома.

— Люди все разные, Лу.

— Аминь. Вы все еще встречаетесь?

— Нет. Я уже давно ее не видел. Пожалуй, при нынешней вспышке СПИДа лучше не встречаться с бисексуальными женщинами. Одно дело, когда ты об этом не знаешь, а другое — знаешь и продолжаешь встречаться. Это значит, что у тебя тоже не все в порядке с головой.

— А ты встречаешься с кем-нибудь еще, кто имеет отношение к делу?

— Нет. — Харрис перестал облокачиваться на дерево. — Я должен возвращаться, Лу. Я позвоню, если что-то узнаю.

Группа полицейских вышла из похоронного бюро и направилась по мощеной аллее через Остин-бульвар к бару «Мак-Джеку».

Подходили все новые участники церемонии, и среди них, облаченная с ног до головы в черное, с траурной вуалью поверх обесцвеченных волос, Гретта Полчински.

Скэнлон догнал ее на лестнице. Остановил, схватив за плечи. Лицо ее было накрашено очень ярко.

— Черное идет тебе, Гретта.

— Я пришла сюда, чтобы воздать почести мертвому, а не для того, чтобы ты заигрывал со мной.

Он придвинулся поближе и заговорщицки шепнул:

— Ты можешь что-нибудь мне сказать?

Она рассмеялась ему в лицо и повернулась, чтобы уйти. Скэнлон остановил ее.

— Я предполагаю, что такая заметная в обществе личность, как ты, может собрать кое-какие сведения для друга-полицейского, на которого и так уже все наехали.

Она выдернула руку.

— Я слышала, что твой мертвый лейтенант и его сержант жили как кошка с собакой. Харрис был шестеркой Галлахера. И Галлахер никогда не благодарил. Хотя, с другой стороны, все вы, полицейские, такие.

— Еще что-нибудь?

— Послушай, ты никогда не прекращаешь работать. Тебе надо жениться, тогда у тебя появятся другие заботы и ты не будешь все время стоять у меня над душой.

Скэнлон вскинул правую бровь.

— У меня есть один друг, который был женат три раза. У него всегда такой затравленный вид…

Он смотрел ей вслед, пока она поднималась по лестнице.

Джо Мак-Джеку был толстый человек с круглым подбородком и смеющимися умными глазами. Его глухой голос навевал мысли о туманных болотах Ирландии. Будучи владельцем шести баров, расположенных неподалеку от похоронного бюро, он знал по опыту, что похороны полицейских и пожарников всегда были подарком судьбы. «Прощание с мертвым — очень прибыльное мероприятие. Потому что парни на самом деле большие охотники до выпивки», — многократно говорил Джо Мак-Джеку своим сыновьям. Когда он узнал, что панихида по Галлахеру состоится в похоронном бюро Макгиннеса, то благоразумно отпустил постоянных барменов и заменил их своими сыновьями.

Тони Скэнлон с опаской остановился перед входом в бар «Мак-Джеку». Многочисленные инциденты научили всех начальников на Службе осторожности в День Святого Патрика и во время похорон полицейских. Бывало, что пьяные споры полицейских кончались стрельбой.

Скэнлон тяжело вздохнул и нехотя толкнул дверь. Когда он увидел разворачивающуюся в баре сцену, то понял, что перед ним — осязаемое подтверждение самых худших опасений.

Охрипшие полицейские шатались в толпе, приветствуя друзей. Тяжелое облако дыма висело под потолком. Гремел музыкальный аппарат, на откидной доске стойки шла игра в «очко». Полицейские столпились вокруг, следя за банкометом, высоким детиной в шпорах, свидетельствующих о принадлежности к конной полиции, и с трубкой из кукурузного початка в зубах.

Скэнлон оглядывался, разыскивая в толпе своих людей.

— Как дела, Лу? — послышался незнакомый голос.

Скэнлон кивнул в ту сторону, откуда донесся вопрос, и решил, что пора, пожалуй, удирать из бара. Слишком много полицейских в одном месте. Слишком много пороха, смешанного со спиртом. Скэнлон уже начал пробираться к выходу, когда услышал, что его окликают. Обернувшись, он увидел пару поднятых и размахивающих рук. «Дело — дрянь», — подумал он, расталкивая локтями толпу.

Гектор Колон и Саймон были зажаты в углу бара. Лью Броуди сидел на высоком стуле и пристально смотрел на стакан с виски. Его заячья губа обозначилась четче и покраснела от выпитого.

— Вы звали меня? — прокричал Скэнлон, пробиваясь к ним.

Колон указал рукой на Саймона Джонса.

— Мы с Крошкой Биафра кое-что разнюхали.

— Слушаю.

Колон поставил пивную кружку и смахнул пену с усов.

— Мы осмотрели место обнаружения фургона и ничего не нашли, а когда поехали в участок писать рапорт, столкнулись со Стоуном и Трамвелом. Оказалось, что они-то и отыскали фургон.

— Я знаю все это, — раздраженно перебил Скэнлон. Задержка в баре злила его.

Колон продолжал:

— Стоун остановил нас и сообщил, что вспомнил случай пяти-шестилетней давности, который может быть связан с делом Галлахера — Циммерман. — Он замолчал, чтобы сделать глоток пива. — Это было покушение на одного фраера по имени Эдди Хэмил. По-видимому, Хэмил был домушником и играл по-крупному. Если верить Стоуну, Хэмил должен был Тикорнелли большие деньги, около двенадцати тысяч. Ходят слухи, что Хэмил решил не отдавать долг, а когда этот гомик потребовал свое, ему надрали зад. — Колон отхлебнул еще пива.

Лью Броуди опрокинул стопку, поморщился и запил виски пивом.

Шум нарастал. Двое игроков в «очко» сцепились, но их быстро успокоили. Колон облизал усы. Скэнлон делался все более нетерпеливым. Культя начала зудеть, и он заерзал, чтобы почесать ее.

— Вроде бы Тикорнелли послал трех горилл взыскать должок, но Хэмил отправил всех троих в больницу, где их взяли в гипс, кому руку, кому ногу. Пошли разговоры, что-де Тикорнелли не может взять свое, ну а это, ясное дело, плохая реклама для ростовщика. Вроде бы Тикорнелли отправился на Мэлберри-стрит просить у главаря разрешение на убийство Хэмила. Разрешение было получено.

Колон махнул рукой бармену и заказал для всех выпивку.

— Однажды, серым мартовским вечером, когда наш Эдди Хэмил входил в свою конуру, два типа, от которых разило сицилийским оливковым маслом, вынырнули из темноты и попытались всадить в старика Эдди две девятимиллиметровые пули. Кончилось тем, что Эдди, настоящий атлет, сгруппировался, спрыгнул на мусорные баки, а потом побежал как олимпийский спринтер. Но все же недостаточно быстро. Очнулся он в реанимации с простреленным легким, коленной чашечкой и без трех пальцев на правой ноге. Когда Хэмил вышел из больницы, то первым делом позвонил Тикорнелли и сообщил, что вернет должок с процентами.

Вдруг среди игроков в «очко» завязалась драка. Двое полицейских катались по полу, колотя друг друга, остальные пытались разнять их. Скэнлон сразу вспомнил, как один легавый застрелил своего напарника в День Святого Патрика. Драчунов скоро утихомирили, и игра пошла своим чередом.

Скэнлону захотелось бежать от всего этого, ему вовсе не улыбалось выступать свидетелем по делу об убийстве одним легавым другого.

— И где же тут связь с Галлахером? — спросил он, искоса поглядывая в сторону игроков.

Тут рассказ повел Крошка Биафра:

— Стоун рассказал нам, что у Тикорнелли была привычка появляться в кондитерской лавке в одно и то же время ежедневно, чтобы получить ставки. Галлахер был одного роста и телосложения с Тикорнелли. У обоих были «форды». Так что, возможно, произошла ошибка. Хэмил или его наемник убил Галлахера, перепутав его с Тикорнелли. А старуху убрали как свидетеля.

— Но свидетелями были и дети, которые стояли в глубине лавки, — возразил Скэнлон.

— Да. Но они были далеко. И, кроме того, одно дело — убить взрослого, и совсем другое — поднять руку на ребенка.

Скэнлон недоверчиво взглянул на него.

— А почему Хэмил так долго ждал, прежде чем убить Тикорнелли?

— Ходят слухи, что он вовсе не ждал. Якобы за эти пять лет было несколько неудачных покушений на жизнь Тикорнелли, которые устроил Хэмил.

— Еще Стоун сказал нам, что люди Тикорнелли прочесывают Гринпойнт в поисках Хэмила, но не могут его найти.

— Наш Эдди превратился в гринпойнтское привидение, — вставил Колон.

Скэнлон покачал головой.

— Я знаю обо всех нераскрытых делах нашего участка, но не помню никакого покушения на Уолтера Тикорнелли.

— Стоун сказал, что первое покушение произошло вскоре после того, как Хэмил выписался из больницы. Стоун и его напарник ответили на вызов по 10–10 — «стрельба». И все это произошло еще до того, как мы пришли в Девяносто третий участок, — пояснил Крошка Биафра. — А что касается других случаев, Тикорнелли не из тех, кто будет писать заявления в полицию.

Скэнлон облокотился на стойку бара, обдумывая услышанное. Хотел он того или нет, но ему подбросили еще одного подозреваемого.

Плечистый детектив из 83-го участка, Джерри Эллаумэн, пошатываясь, подошел к ним и хлопнул Броуди по плечу.

— Вы, парни, что-то захандрили из-за этого убийства.

Броуди хмуро посмотрел на него.

— Отвали, не лезь не в свое дело.

Детектив стал было жаловаться на неуважение, но, увидев свирепый взгляд Броуди, поспешно откланялся и растворился в толпе.

— Вы просматривали шестидесятые формуляры, чтобы убедиться, были ли покушения на жизнь Тикорнелли? — спросил Скэнлон Крошку Биафра.

— Мы проверили все бумаги за последние три года, но не смогли посмотреть более ранние, поскольку давние дела хранятся в отдельной комнате, а она заперта, — объяснил тот.

— Почему ты не взял ключ и не проверил все остальное? — с досадой спросил Скэнлон.

Лью Броуди резко поднял голову, в его голосе послышалось негодование.

— Мы не смогли достать ключ. У дежурного его не было. Единственные люди в участке, у которых есть ключ, — это начальник канцелярии и его заместитель. И никто из этих кретинов не работает по выходным.

Броуди залпом проглотил виски и отшвырнул стакан. Скэнлон раздраженно вздохнул.

— В понедельник первым делом откопайте эти рапорты.