"После Апокалипсиса" - читать интересную книгу автора

Глава четвертая

Что-то было не так. Они победили во всех важных турнирах (и во множестве пустяковых), они выбрались в финал — а все-таки что-то было не так!

Гарри не спалось, он вертелся с боку на бок, сопел, зарывался пальцами в лежавшую рядом ритуальную бороду, он вспоминал о триумфе побед и завистливых взглядах противников, но в голове, как крик обезумевшей отчайки, билась одна и та же мысль: что-то не так! забыл о чем-то!

«Пустобредни это всё, — думал он. — Завтра последний день Игрищ. Бэтмены, конечно, сильное племя, и рабы у них тоже не из худших, но мы их сделаем, точно! После Брюс-Раба Клод-Раб самый сильный, с ним никто не сравнится. Мы их сделаем».

Наверное, эта маета — из-за зуба; Шаманка всегда для колдовства просила у него зубы, но вот сегодня ранка болит сильнее, чем обычно. Раз уж все равно не спалось, Гарри поднялся с кровати и подошел к высокому, на всю стену зеркалу, чтобы поглядеть, кровоточит ли десна.

Была ночь, но в «Х’тоне» ночь ли, день — мало что значит. Здесь всегда властвовал сумрак, и приходилось пробираться по коридорам и лестницам с облайтками[1] в руках. («Когда-нибудь, — ворчал Миль-Раб, — эти светляки-переростки, которыми вы заполняете бутылки из-под колы, вырвутся на волю и учинят то еще светопредставление!» Как обычно в таких случаях, его не слушали: слишком много заумных слов и никакого смысла.)

Несколько облайток сонно светились на подоконниках и тумбочках возле кроватей, Гарри взял одну и хотел было помахать, чтобы разгорелась поярче, но замер. В зеркале он видел отражение выхода в коридор (и сам коридор, конечно) — и сейчас заметил, как по травяной дорожке неслышно проскользнула очень даже знакомая тень.

Приблуда Джексон.

Интересно, с чего это ему не спится? Зубы, вроде, накануне себе не рвал…

Сунув облайтку за пояс, Гарри поспешно ткнул в пару кнопок на пультике. Рабы спали в соседней комнате, запертые, само собой. Но к тому времени, когда он открыл дверь, двое из них, Клод-Раб и Миль-Раб, уже проснулись, получив через ошейники соответствующий приказ.

— За мной! — приказал им Гарри. — И тихо чтоб!

Еще он разбудил Тревора Колеснутого и объяснил всем троим, что к чему.

— А теперь — посмотрим-ка, куда это нацелился наш Приблуда!

Коридорный ковер очень даже удачно скрадывал шаги не только Джексона, но и его преследователей. Они нарочно держались на приличном расстоянии от Приблуды: тот время от времени вертел головой по сторонам и вообще вел себя крайне осторожно. То есть, подозрительно!

Пройдя весь этаж, Джексон очутился на лестнице. Перегнувшись через перила, он долго вглядывался в полумрак, как будто мог там что-то разглядеть. Наконец кивнул и заспешил вниз по ступенькам.

— Здесь осторожней, — скомандовал Гарри. Лестничные пролеты не были покрыты коврами, и эхо здесь гуляло будь здоров!

Они выждали, пока Приблуда спустится хотя бы на пару этажей, и лишь тогда последовали за ним.

Снизу донеслись чьи-то приглушенные голоса; Шалун знаком велел своим остановиться и вслушался.

— Ну? — спросил кто-то с интонациями, показавшимися Гарри очень знакомыми. — Узнал?

— А то! — в голосе Приблуды впервые послышалась угодливость.

— Так не тяни, рассказывай!

— Раскопать-то не просто было. Номер накарябан у них изнутри, фиг разглядишь.

— Не тяни! — повторно рявкнул собеседник.

И тут-то Гарри пожалел, что все огнеплюи они оставили на входе в «Х’тон», подчинившись обязательному правилу амерзонок. Он узнал, узнал этот голос!

— Бэтмены!

— Ты о чем? — не понял Колеснутый.

— Там, снизу, бэтмены. И этот… этот… он им помогает.

— Нужно остановить Приблуду, — решительно шепнул Миль-Раб.

— Нет, подождем. — Гарри сам собирался отдать точно такой приказ, но теперь не мог, должен был показать, кто здесь президент. Ничего, так даже лучше. Больше узнает о двурушничестве Джексона.

А тот, пока они спорили, успел что-то задиктовать президенту бэтменов, какие-то цифры. Теперь Большой Летун уточнял:

— Значит, просто вводишь и всё?

— Ну, я не уверен… Пусть Умнец разбирается.

— Нет больше Умнеца, — отрезал Летун. — За два дня до Ньярка была у нас встречка с бигмаками… сожрали парня, а многих так кетчупом забрызгали — двое потом еще от ожогов поумирали, Тилли и Джо Двузубый… Ладно, Джексон, как-нибудь без Умнеца разберемся. Ты — молодец. Теперь мы их точно сделаем!

— Посмотрим еще, кто кого сделает! — грозно выкрикнул Шалун, съезжая по лестничным перилам. За ним, перепрыгивая через ступеньки, мчались рабы и Тревор. — А ну, Приблуда, давай колись, перед кем ты здесь хвостом виляешь! А, это наши старые знакомые, крылачьё-дурачьё! Надеетесь с его помощью выиграть завтрашний финал? И не надейтесь, ничего у вас…

Гарри осекся: он наконец сообразил, что Большой Летун слушает его с легкой ухмылочкой и не очень-то внимательно, а сам в это время нажимает на кнопки своего пультика. Вызывает на подмогу рабов?

Вряд ли: рабы никогда в разборках между племенами не участвуют, это железно, никакие ошейники не помогают их переубедить. Гарри и своих-то взял больше для уверенности и для какой тяжелой работки, если придется, — а знал бы, как получится, больше бы сантаклаусов разбудил.

А все-таки, о чем там трепался Приблуда? Какой это «номер» и изнутри чего, интересно, он был «накарябан»?

— Ошейники, Гарри, ошейники!

Да Шалун уже и сам догадался, только ни он, ни кричавший Миль-Раб сделать ничего не успевали. Большой Летун набрал код.

Улыбнулся своей гадкой ухмылочкой.

Подмигнул Приблуде.

И нажал на кнопку.

Кажется, Клод-Раб даже ничего не почувствовал. Просто вот только что была у него голова, а теперь — одни кровавые клочья во все стороны летят. И воняет паленым мясом, как обычно, когда огнеплюи долго работали на полную мощность.

— Ты!.. — Гарри подавился собственным криком, он только и мог, что накинуться на предателя Джексона и колошматить его кулаками — по лицу, по плечам, не целясь, только стараясь ударить посильнее, чтоб понял, гад, что наделал!..

Их растащили; судя по обалдевшему взгляду Приблуды, тот и сам не ожидал, что его двурушничество обернется такой бедой. Но какая разница, ожидал, не ожидал!

— Ты продался! — вопил Гарри. — Продался им, продался, поверил им, а теперь из-за тебя…

— Он не продался, — спокойно возразил Большой Летун.

— …мы проиграем! — Гарри осекся и икнул от удивления. — Ч-что?

— Ну, скажи ему, Джексон.

Приблуда захохотал, будто свихнутый:

— Никому я не продавался, бородач! Слышишь! Никто из вас не знал, никто! Вы даже догадаться не могли, тупицы! Никто не знал, а я — бэтмен! Понял?! Бэтмен, вот так-то!

— Ну ладно, — сказал Большой Летун. — Похохмили и хватит. Завтра решающий день, нам нужно выспаться. Пойдем, Джексон. А эти… пусть сами думают, выходить им завтра на арену или лучше свалить до утра, чтоб лишний раз не позориться. Привет!

Гарри хотел наброситься на них и, если не огнеплюем, то кулаками превратить этих двух подонков в куски кровоточащего мяса, да, именно так, в куски, в кровоточащие!..

На лестнице действительно гуляло хорошее эхо — и звук от пощечины прозвучал как выстрел.

— Повторить? — тихо спросил Миль-Раб.

— Н-нет, — мотнул головой Гарри. — Нет, хватит. Спасибо. Ну… — он посмотрел на безголовое тело Клод-Раба. — И что теперь?

— Амерзонки позаботятся о нем, — сказал Миль-Раб. — А у нас сейчас есть дела поважнее, пойдем.

Только тогда Шалун заметил, что на шум давным-давно сбежались настоящие хозяйки и «Х’тона», и вообще всего Ньярка. Они стояли вдоль стен, огнеплюи в их руках пока еще смотрели дулами в низ, но если бы Гарри попытался, например, вырвать оружие у одной из них…

— И не думай, — прошептал Миль-Раб. — Потом, по-другому поквитаемся.

— Устами раба глаголит истина, — невесело хмыкнул Тревор. — Оставь, Гарри, нам есть чем заняться до завтра.

— Что, собирать вещички? И сдаться, да?!

— Клод-Раб был лучшим, но не единственным, — Миль-Раб будто рассуждал вслух. — Есть другие, не такие хорошие, но вполне способные потягаться с бэтменовскими. Хотя, конечно, решать президенту…

«Ну да, — подумал Шалун, немного приходя в себя, — президенту, кому же еще». Только беда в том, что «не такие хорошие» — это еще слабо сказано. Предыдущие соревнования многих вывели из строя: покалечили или временно сделали неспособными участвовать в дальнейших. Вон, тот же Миль-Раб слегка прихрамывает на левую ногу — куда ему завтра, на какую арену?! Он и двух минут не продержится…

А кто продержится?

Он спросил об этом вслух, вроде как у Тревора, хотя знал, что Миль-Раб слушает и обязательно тоже что-нибудь да присоветует.

— И не знаю даже, — протянул Колеснутый. — Попали мы крепко, это да. Из толковых-то почти все, ты прав, сошли с дистанции.

— Почти, — пробормотал Миль-Раб, опять-таки, делая вид, что беседует сам с собой. — Почти, да не все. Донал и Безум…

— Это смешно! — угрюмо покачал головой Тревор. — Ни один, ни другой Клод-Рабу и в подметки не годятся!

— Не годились, — поправил его Шалун. — А разве у нас есть из чего выбирать? Пусть лучше так, чем втихаря драпать из Ньярка. Согласен?

— Согласен…

Остальные сантаклаусы, когда сообразили, что к чему, тоже согласились. Правда, не могли прийти к соглашению в другом: кого все-таки выставлять, Донала или Безума. Донал-Раб, вообще-то, принадлежал предателю Приблуде, но зато был сильнее Безум-Раба.

— Уймитесь! — не вытерпел наконец Гарри. — Давайте-ка все на боковую, нечего головы ерундой забивать. Завтра решим.

Но перед сном он велел снять со всех рабов ошейники: «Кто знает, у кого еще Приблуда коды срисовал? А если чего — и браслетов хватит, чтоб успокоить особо бойких».

Утром проснулись рано и первым делом принялись решать, кого же из рабов выпустить на арену. Голоса разделились, и тогда Миль-Раб предложил: бросьте жребий, пусть Однорукий Бандит даст знак, кому представлять племя. Согласились, подбросили крышечку от колы: упадет дном вверх — идти Донал-Рабу, дном вниз — Безум-Рабу.

Оба претендента стояли рядом и напряженно следили взглядами за падавшим кругляшом.

И вот тогда-то Гарри вдруг вспомнил.

Он отпихнул Миль-Раба, перехватил крышечку в воздухе и вручил ее Безуму:

— Ты пойдешь!

— «Вы выиграли поездку в…» — пробормотал тот, вертя в руках бесполезный кругляш; Гарри так и не понял, к чему.

И это, надо сказать, его сильно задело. Безум-Раб всегда был чересчур своевольным, слишком дерзким!..

— Учти, — сказал ему Шалун, — если что — розгаликов тебе не миновать, я, как президент, гарантирую.

Тот лишь ухмыльнулся в ответ.

«Ты, главное, не отвлекайся, — напутствовал Миль перед боем. — На трибунах будут кричать, бросать в вас рваные баксы, скандировать всякую чушь — тебе должно быть побоку всё это. Только кусни. Отвлечешься — считай, труп».

Но пока еще ничего не началось, пока вы с бэтменовским рабом еще только стоите на постаменте и ждете сигнала, можно поотвлекаться. Тем более, есть на что.

Это действительно бывший стадион, только в одном месте кольцо трибун разломано, борта арены кое-как залатаны (да нет, поправляешь себя с досадой, не кое-как, а надежно, не сбежать), по ту строну пролома — берег и торчащая из воды рука с факелом. Как сказал бы Миль, весьма символично.

К черту руку.

Смотрим дальше; первый ряд трибун — рабы. Все одинаково худощавы, жилисты, кожа у всех дряблая, как у старых мороженых кур, в глазах — лихорадочная жалость к тем, кто оказался на арене. Это они зря. Таким, как они, жалеть других — все равно что голодному пытаться накормить еще более голодных.

Хотя бэтменовского игрока могут и пожалеть. Ты не дашь ему сегодня ни полшанса, пусть там что — ни полшанса! Или ты, или он. Рабы-жалостники этого не понимают, зато очень хорошо понимают их хозяева.

«Дети»? Пусть Миль сколько угодно трепется про свое детство, но, если он не дурак (а он — не дурак!), должен соображать, что разница есть. Кто не верит — пусть посмотрит на этих «новых адамов» отсюда, с арены.

Трибуны строго разделены на секторы, по племенам. Джедаи, попкорны, дюрасели, кингконги, сантаклаусы… Десятки племен, и у каждого — свой шест с флагом или столб с изображением «пращура». Тотемы, самые натуральные. Возле тотемов сидят «президенты» и их ближайшее окружение; вообще иерархия что у твоих рыцарей Круглого Стола, только и разницы: здесь чем ближе к центру, тем почетней.

Они, эти, остро воспринимают такую иерархичность и готовы бороться за нее любыми способами. Для них каждый день и каждый миг — букет возможностей возвыситься или пасть, и вся жизнь их проходит на ступенях, на лестнице власти. Длина ритуальных бород или пестрота нашивки на рукаве — вот предел их мечтаний, выжить во время перехода от города к городу — вот их сиюминутная цель; их представления о смысле жизни причудливы и нелепы, а слова «доброта» и «любовь» — для этих лишь набор ничего не значащих звуков.

Племена сидят на трибунах без галдежа и суеты, они похожи на статуи из музея восковых фигур — статуи неудачные, поскольку скульпторы не сумели отобразить на их лицах сколько-нибудь человеческих эмоций; как говорили когда-то давно, «не вложили в них душу». Бездушные, эти способны умереть, но не состариться.

Ты скользишь по ним взглядом: при всей внешней пестроте эти одинаковы до ужаса, до мурашек по коже. И вдруг запинаешься, вздрагиваешь, непроизвольно сглатываешь и кашляешь.

На одной из трибун, в окружении своих девочек-воительниц, сидит чернокожая Шаманка. Та, кто на самом деле заправляет всем, что здесь творится. Ты улыбаешься, скалишься в ухмылке и салютуешь ей: «Мое почтение, госпожа! Я удивлю тебя сегодня…» — и добавляешь несколько слов, которые когда-то давно считались оскорбительными.

Жаль, не услышит.

— В первый раз? — вдруг спрашивает под боком раб-соперник.

— Что?

— Говорю, впервые на Игрищах, да?

— Впервые, — легко соглашаешься ты. Пусть расслабится, уверует в собственную победу. К тому же, ты ведь не врешь: тебя, как и большинство других рабов, всегда оставляли в «Х’тоне», под присмотром двух-трех сантаклаусов. Ты еще тогда досадовал, что не попадешь на соревнования. Вот, попал. — Слушай, а многим удается… ну, справиться с этими куснями?

— Почти никому, — снисходительно хмыкает соперник. — Есть, правда, способы… но я ж тебе не расскажу, сам понимаешь. Не на медаль играем.

— Понимаю. — Тебе и не нужно. Миль знает о «способах» и поделился кое-какими секретами. А кое-что за месяцы, проведенные с сантаклаусами, ты и сам хорошо усвоил.

Например: «главное — неожиданность».

Ты сталкиваешь его за удар сердца до сигнала, за два удара сердца до того, как он сам столкнул бы тебя. Повезло; скалишься ему в лицо и сразу — нет времени! — переводишь взгляд на распахнувшиеся створы ворот. Оттуда выкатываются беспредельники; твой соперник уже понял это, учуял затылком своим бритым — и рванул к другой платформе. Успеет. А жаль.

Ладно, развлечение затягивается, да ты и не рассчитывал на быстрое завершение.

Смотришь, как лихорадочно карабкается твой соперник на ближайшую платформу. Да уж, «бэтмен»! — только без крыльев.

Самый проворный кусень краем широкой своей морды высекает искры из постамента, на котором угнездился везунчик. Остальные, выкатившись, замерли полукругом и только неслышно рычат моторами: принюхиваются.

…Когда Миль объяснил, с кем тебе предстоит иметь дело, ты сперва не поверил. «Какие джипы, ты что?! За столько времени они должны были бы в металлолом…»

«За сколько „за столько“?» — поддел Миль. И объяснил потом, что за время твоего отмокания в криованне человечество ушло далеко вперед — семимильными шагами навстречу собственной гибели. А уж авто со встроенным искусственным интеллектом — вообще такая, понимаешь, обычная на этом пути штуковина, ей в свое время никто и удивляться особенно не стал. О таких чудесах, брат, еще писатели-фантасты в двадцатом веке писывали — а вот теперь пожалуйста, сбылось. Пользуйся.

Ладно, возражал ты, интеллект интеллектом, но как они от ржавчины и повреждений не сколёсились?

А просто, пожимал плечами Миль. Сколёситься не сколёсились: научились самостоятельно заправляться от бензоколонок, отыскали и другие способы подпитки. Завели бактерий-симбионтов, ведут стадный образ жизни, кое-кто подозревает: даже размножаться ухитряются, хотя, конечно, ни о каком внутриутробном развитии, ты ж понимаешь, речи не идет. По-другому у них; как точно — не знаю.

В общем, не сколёсились. А вот шарики за ролики у них того… Или думаешь, ИскИны их изначально были настроены на стадный образ жизни? То-то; шли годы, бесхозные авто, наблюдая за какими-нибудь бизонами, сделали выводы по аналогии. Кто знает, что творилось и творится в их провонявшихся бензином мозгах…

Но тебе, поучал Миль, и не нужно это знать. Для тебя главное — выжить!

Любой ценой.

Платформы не спасут, платформы только продлевают удовольствие от представления. На них долго не отсидишься: у кусней-беспредельников зрительные рецепторы устроены так, что реагируют на силуэт гуманоида, превышающий определенные размеры. И обнаружив такового, эти металлические твари будут атаковать до тех пор, пока не уничтожат жертву. («А ловят их, — делился побасенкой Миль, — одеваясь в специальные костюмы, похожие на большие жестяные коробки. И заманивают, я уж не знаю чем. Если выживешь — спросишь у Шаманки или ее девчат. Одно скажу: нюх у кусней ни к черту не годится, реагируют в основном на картинку да еще на вибрацию, в каком-то особом диапазоне. Ты уж извини, я раньше в эти тонкости не вникал».)

Падаешь на живот, прижимаешься к щербатому камню платформы: вдруг не заметят, примут за причудливый вырост на этой самой платформе?..

Кусни, числом три, атакуют пока что твоего соперника: колотят металлическими рамами об основание пьедестала, на который тот забрался, пускают едкие клубы дыма из выхлопных труб, по-рачьи клацают капотами — будто мутировавшими клешнями. Из-под капотов тянутся какие-то крючочки, зажимы, трубки с металлическими заострениями на конце.

Бэтменский раб тоже сообразил, что удержаться будет проще, если лечь на платформу. Он распластался на ней, смешно выставив задницу и локти — мастер маскировки, профи мимикрии! Он верит в свой шанс, верит искренне. Ты не менее искренне радуешься его вере: чем дольше продержится он, тем больше надежды у тебя. А если еще выведет из строя одного-двух беспредельников…

Но они и сами не зевают. Эти их крючочки-трубочки совсем, оказывается, не киношно-устрашательные, есть у них другое назначение, практическое. Вычислив, где примерно находится «гуманоид, превышающий определенные размеры», беспредельники выстреливают крючочками в его сторону, а потом втягивают их обратно под капот. Скрежет металла по камню пробирает до костей.

Первые попытки кусней успехом не увенчались, но каждый раз они запускают крючки всё ближе к цели. Ты с досадой глядишь на соперника и думаешь, что теперь бы ему самая пора перейти к активным действиям, если не хочет сдохнуть ни за понюшку табаку. Неужели он не понимает, что отлеживаться дальше без толку?! Болван!

…Но ты не кричишь ему, не подсказываешь. Миль, конечно, утверждал, что со слухом у этих тварей не сложилось — ну а вдруг все-таки ошибался?

Да и не нужно — бэтменовский раб сам сообразил, что к чему. Вон, вскочил, стряхнул с себя крючки, метнулся вспугнутым зайцем прочь с платформы. Но не к другой такой же и не к барьеру (всё равно не преодолеть!), нет, он, как и ты, хорошо усвоил еще одно правило.

«Лучшая защита — нападение!»

Внешне кусни похожи на привычные тебе джипы: машина о четырех колесах, сидения, дверцы… разве что вместо руля панель с клавишами и рычагами. И главное — у беспредельников нет ни крыши, ни тентов.

Этим бэтменовский раб и воспользовался: запрыгнул сверху в одного из кусней, по-паучьи перебирая руками-ногами залез на водительское сидение, где панель и рычаги с клавишами…

Дальше-то что?

Все три механические твари несколько мгновений стоят неподвижно, только тарахтят моторами. Ты лениво размышляешь, как кусни могут между собой общаться: если, например, у них есть встроенные радиоприемники…

Раб тем временем отчаянно сражается с рычагами и клавишами «осёдланного» беспредельника. Кажется, впустую — никаких видимых результатов. Кусни по-прежнему тарахтят моторами, едкий сизый дым щиплет тебе глаза и мешает видеть. Ты, стараясь двигаться как можно плавнее и медленнее, тянешься рукой, чтобы протереть их…

И пропускаешь то мгновение, когда два беспредельника бросаются на третьего, «оседланного» твоим конкурентом.

В клубах поднятой пыли, в дыму мало что видно — воспринимаешь случившееся больше на слух: заходящиеся в кашле моторы, гулкие скрежещущие удары металла о металл… чей-то приглушенный вскрик — не с трибун, нет, трибуны-то как раз молчат…

Всё, спекся твой соперничек. Вон валяется разломанным манекеном. Рядом — два беспредельника, «поцеловавшиеся» друг с другом. Метили явно в оседланного: увидели фигуру «гуманоида подходящих размеров» и атаковали, — но третий шестеренками в мозгах своих электронных пошевелил и дотумкал, что к чему. Успел в самый последний момент сдать назад, только правое крыло ему задели, а сами теперь выбыли из игры. Ну, хоть так, всё ж легче с одним, а не с тремя.

Легче ли?

Ты, по правде сказать, тоже рассчитывал какой-нибудь этакий трюк провернуть со стравливанием кусней между собой, а единственного оставшегося — с кем стравливать?

Или, может, отлежишься, не заметит?

…Уже заметил, развернулся «мордой» в твою сторону.

Финита, раб Безум, твой выход.

Ты спрыгиваешь на горячий песок арены и бежишь что есть духу к двум «издохшим» кусням. Пар из их взломанных капотов навевает мысли о кусневых душах, отлетающих в свой механический рай. Всегда так: неподходящие мысли в неподходящее время.

Успеваешь запрыгнуть в одного из беспредельников; тот, что остался жив, цепляет краем крыла «дохлого», но вовремя разворачивается. Ну да, дважды на одну и ту же уловку не покупается.

Ладно. Ты и не рассчитывал.

Он делает широкий круг и подъезжает к корпусу мертвого собрата с другой стороны, уже разевая пасть капота и шевеля захватами: крючки, стальные конусы, тонкое ланцетоподобное острие… Своего не упустит!

«Хрен те, кусень, я не твой!» — бормочешь, выжидая, пока он подкатится поближе. Всё нутро переворачивается от страха, но внешне ты спокоен и неподвижен.

Подъезжает. Широкая, вся в царапинах и мелких пробоинах «морда» напоминает броню бывавшего в переделках допотопного танка. В распахнутом капоте что-то влажно блестит, похожее на громадный язык. Змеятся во все стороны проводки-захваты.

«Рано», — мысленно шепчешь себе.

Еще рано.

Вот, сейчас!

Хватаешь за два или три выпущенных беспредельником «щупальца» и быстро, пока он не втянул, обматываешь вокруг железного поручня за спинкой сидения «дохлого» кусня. Потом завязываешь узлом.

И едва успеваешь вцепиться за само сидение, чтобы не выпасть! Плененный беспредельник резко сдает назад, волоча за собой «дохлого» собрата. Перепуганно и хаотично он выпускает из-под капота еще горсть захватов, и ты, хищно оскалясь, снова привязываешь их к «дохляку».

Беспредельник пятится, надсадно ревя мотором, и тащит за собой корпус другого джипа, причем колеса последнего мешают, ведь ты привязал кусня мордой к левой дверце. Теперь — или оборвет «щупальца», или так и будет волочить за собой этот металлолом, пока не выдохнется. Только тебе надеяться на последнее без толку: как знать, сколько он способен выжить без подпитки извне?

Лихорадочно осматриваешь арену — сам еще не знаешь, в поисках чего.

…отвалившаяся, покореженная дверца от третьего беспредельника? Пожалуй, подойдет.

Преодолев собственный страх, выпрыгиваешь наружу, черпая песок дырявыми носками ботинок, спешишь к цели. Позади неистовствует плененный беспредельник.

Пыль; жара; вонь от выпавших внутренностей бэтменовского раба и смрад бензина. Могильная тишина на трибунах.

На бегу задираешь голову и смотришь в бесстрастные лица этих.

«Я научу вас…» Не успеваешь додумать, спотыкаешься, падаешь на четвереньки. Сбившееся дыхание трепыхается в горле рыбой, выброшенной на берег.

Позади — резкое банг! банг!! банг!!!

И яростный вой мотора, когда освободившийся кусень отъезжает подальше от «дохляка» и разворачивается — в твою сторону!

«Интересно, а было ему больно, когда обрывал себе „щупальца“?»

Встаешь, поднимаешь и держишь наперевес оторванную дверцу. Давид и Голиаф: шанс всего один, мальчик.

А руки, мать их, дрожат!

Ну, скотина, распахни свой капот пошире!

Н-на!..

Он хватает дверцу на лету, как верный пес — палку, брошенную хозяином, — и спешит к тебе. Видимо, чтобы вернуть.

…даже не пытаешься убежать. Сил нет.

Оседаешь на раскаленный песок.

Смотришь, как надвигается, скрежеща рессорами, груда металла.

Проезжает совсем рядом, острым краем подножки чиркает тебя по плечу, отбрасывает вбок. Боли не чувствуешь.

«Сейчас развернется… Сейчас…»

Не разворачивается.

Поворачиваешься сам, ощерясь, будто загнанная в угол крыса.

«…сдох-таки!» — Из-под вздыбленного капота валит белый, обжигающий пар. — «Все-таки сдох! Все-таки…»

Трибуны молчат. Потом Шаманка делает какой-то знак (тебе отсюда плохо видно), на арену выбегают амерзонки, много амерзонок; они молча и деловито набрасывают на кусней тросы с крюками («зажимы! — смеешься ты. — У них тоже есть зажимы!..»), а набросив, уволакивают «дохлых» беспредельников обратно в стадионное чрево. То же проделывают и с рабом бэтменов: его изуродованное тело укладывают на носилки и уносят прочь. Остаешься ты и арена, песок которой, кажется, въелся в твою кожу на всю жизнь.

Голос — громовой, механический, бесстрастно-торжественный — заявляет, что «победило племя сантаклаусов!!!». И можно, мол, забирать приз, символ власти Президента всея Земли. Вон, стоит на платформе, у раба за спиной. У тебя, то есть.

Ты из ленивого интереса оборачиваешься поглядеть — и не веришь своим глазам. На упомянутой платформе — чемоданчик: обычный такой, ничем не примечательный. Если бы только не надпись, идущая по кругу около каждой из двух защелок. Ну и еще флаг на крышке нарисован знакомый.

Усталости как не бывало! В груди разгорается всё сильнее яростный пламень, в памяти будто кто-то прокручивает события последних месяцев: тяжелые переходы, отношение к тебе, как к вещи, обещание Шалуна в случае чего «угостить розгаликами». Беспросветность, которую не переломить.

И теперь маленький мерзавец напыщенно шагает по ступеням трибун вниз, за тем, что «по праву принадлежит ему»! Ага, как же, сейчас!

— Я вам всем… все-ем!.. я покажу!..

Чемоданчик уже в твоих руках, в твоих руках — власть над этими сосунками, зверенышами, демонятами в человеческом обличье! Непослушными пальцами отжимаешь защелки, откидываешь крышку…

«Что за?!..»

Под ней лежит какой-то кусок шерсти, ты сперва думаешь, что Шаманка засунула сюда живую кошку или кролика, потом понимаешь: всего лишь игрушка. Плюшевый, так его, медвежонок! Раздраженно отшвыриваешь в сторону, и — вот она, гладкая панель с несколькими переключателями, всё просто, всё, Господи, так просто, чтобы даже самый глупый из возможных президентов смог в случае чего совершить необходимые манипуляции.

Выдвигаешь складной прут антенны.

Синхронно проворачиваешь по часовой стрелке две ручки, жмешь на кнопки в центре их. Бегло сверяешься со скупыми инструкциями, написанными здесь же, на панели.

Легким щелчком ногтя откидываешь вверх прозрачный колпак над красной кнопкой размером с пятицентовик («In God we trust», о да!).

Этот мир, этот безумный мир давно пора как следует вычистить, Миль! Извини, старина, но твои Змеевы уловки не помогли — придется вмешаться мне. Если поблизости есть какая-нибудь освинцованная криованна типа «Ковчег», тебе лучше купить себе место в ней. Привет, карапузики! Свидимся на Араратовых склонах — в лучшей, так ее, жизни!

Жмешь.

Пауза.

Конечно, а чего ты ожидал? За столько лет всё давным-давно пришло в негодность, ты мог бы догадаться…

По ту сторону пролома в трибунах рука с факелом, что торчит из воды, вздрагивает. «Пламя» откидывается вбок, как крышка сундука, — и обрушивается в воды залива, подняв громадную волну.

Тишина.

Ожидание.

«Сейчас!..»

Ты улыбаешься, но, кажется, не понимаешь этого.

Сейчас!

«…розгалики, говоришь?»

Ты переводишь взгляд на Шалуна…

— Включает, госпожа.

— А что Гарри?

— Бежит и кричит что-то угрожающее. Кажется, сквернословит. Жмет на пульт, но ничего не получается.

«Еще бы, — подумала Шаманка. — Еще бы, он ведь сам снял с Безума браслеты перед боем: подстраховывался».

— А теперь?

Впрочем, «куколка» могла и не отвечать: сегодня Шаманка будто обрела давным-давно утраченный дар видеть. И для этого ей не нужны были глаза.

«Включаешь и запускаешь ракеты, веря, что таким образом взломаешь кокон, — мысленно она обращалась к тому рабу с надтреснутым голосом, к рабу со смешным именем Безум, к человеку, которому надлежало стать той самой пусковой кнопкой в ее планах. — Ты думаешь, что взломав кокон, перечеркнув всё развившееся в нем, тем самым вложишь в руки Господа белый, новый лист. Ошибаешься. Этот лист уже никогда не будет девственно белым. А коконы… всего лишь нужно вернуть их в прежнее состояние. Бабочками им не стать — еще рано, и в этом ошибка Миля и его единомышленников. Нужно, чтобы куколки сперва опять превратились в гусениц».

Маленький мальчик бежал по арене, прямо по спекшимся лужам крови и бензина.

Бежал.

Ее последняя, нелепая надежда. Чудом было уже то, что одна из «куколок» отыскала в архивах его фотографию и нашла фотографии его родителей — а этому предшествовали долгие, казалось, безрезультатные поиски. И Шаманка могла лишь направлять их, но не принимать участие. «Куколки» делали портреты каждого из множества приходивших в Ньярк — и потом искали в электронных базах данных, среди миллиардов детских фотографий похожие лица. Кое-кто из них находил там самих себя, Шаманке было известно об этих случаях, но всегда ее «куколки» воспринимали такие находки как совпадения. А подталкивать их к нужным выводам она не могла: проще было манипулировать кем-нибудь из бродячих племен, чем рисковать «куколками».

Гарри оказался случайным козырем, по недосмотру Судьбы попавшим в ее руки. Или — хотелось думать ей — с благословения Судьбы.

Она долго решалась. И наконец поставила на сегодняшний день всё.

Нажала на свою кнопку…

«Теперь поглядим на результат.

Я знаю, Миль, что мир, каким он может стать после сегодняшнего дня, вряд ли окажется благорасположен ко мне и моим „куколкам“. К тебе и прочим рабам — тоже. Мир, Миль, это палимпсест, а не школьная доска (вопреки представлениям Безума). Тем больше я уважаю его: он знает, что вряд ли останется жив, и все-таки жмет на кнопку.

Я тоже жму — но я еще надеюсь…»

Она вздрогнула, когда «куколка» прямо в ухо зашептала ей своими теплыми губками о том, что случилось с рукой Рогатой Богини.

Чемоданчик проверяли, он ни разу до этого не срабатывал.

Он был абсолютно безвреден!

Ей почему-то вспомнился отец: «Никогда не играй с пистолетом, даже если он не заряжен. Никогда!»

«Дура, какая же я!..»

— Госпожа! — вскрикнула, не сдержавшись, «куколка». И добавила, забывшись: — Вы бы только видели!..

Пустота, зияющая из факела ожиданием скорой гибели, заставляет тебя отвести глаза. Мгновения растянулись в века, словно во всем мире отменили само понятие времени.

Чтобы не вглядываться до одури в эту черноту, смотришь на Гарри. Звереныш еще не сообразил, нет, ему только предстоит понять.

…что это он там делает?!

Выкрикивая свои смешные угрозы, он бежал к тебе, чтобы отнять чемоданчик, символ своей абсолютной власти, — и вдруг остановился. Он тупо глядит на что-то у себя под ногами, потом наклоняется и поднимает с песка плюшевый комок. Ты завороженно таращишься на нелепую фигурку: ритуальная борода съехала на бок, выражение лица растерянное; он держит медвежонка перед собой на вытянутых руках, как змею или кусливую собачку.

А потом робко улыбается и гладит его по пыльной голове.

Чтобы только не смотреть на то, что кажется тебе невозможным, ты суетливо переводишь взгляд на трибуны. Бесстрастные лица невинных убийц искажены: кто-то по-детски завистливо таращится на Гарри, кто-то вдруг начинает всхлипывать…

А ты…

Ты вдруг натыкаешься взглядом на черное дуло факельного основания в руке, торчащей из воды, — и падаешь на колени. В левое впивается камень, боль входит в тело раскаленной проволокой — плевать! Ты никогда не был набожным, но теперь, здесь, на этой проклятой, благословенной арене ты молишься истовее, чем тысяча монахов-затворников, ты готов на что угодно, лишь бы отменить нажатие кнопки.

«Пожалуйста! — заклинаешь ты Бога, Судьбу, приведенные тобою в движение механизмы. — Пожалуйста! Не надо! Пожалуйста!»

Ты так и замираешь в своей молитве — мотылек, пришпиленный булавкой осознания на разделочной доске свершенного.

Волна, вызванная падением каменного «пламени», наконец-то добирается до берега и ударяет в него, распадаясь на мириады соленых капель.

…последним из всех, кто находится сейчас на стадионе, ты понимаешь, что ракеты не вылетят — и причины, по которым это случилось, для тебя уже не важны. Ты шепчешь: «Благодарю Тебя, Господи!» — и улыбаешься безумной улыбкой счастливого отца, услышавшего, что у него родилась двойня.

Ты еще не знаешь, что месяц спустя на месте очередного выпавшего молочного зуба у Гарри вырастет первый постоянный. Что примерно тогда же в Ваштоне, в Белдоме всея Земли, Президент Гарри объявит об окончательной отмене рабства.

Всё это потом.

Потом.

…а завтра тебя, разумеется, ждут розгалики.

Киев, июнь 2002 — март 2003