"Любовь небесного цвета" - читать интересную книгу автора (Кон Игорь Семенович)

Неназываемый порок

Христианское отношение к однополой любви было продолжением традиций, с одной стороны, иудаизма, а с другой — поздней античности. В принципе, аскетическое христианство осуждает все виды чувственности, однополая любовь — только частный случай общего запрета. В отличие от Ветхого завета, ранние христианские тексты вообще не упоминают ее, сам Христос никогда не высказывался по этому поводу.

В Евангелии от Матфея есть один стих, который обычно истолковывается как «антисодомитский»: «Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: „рака“, подлежит синедриону; а кто скажет: „безумный“, подлежит геенне огненной» (Матфей 5:22). Загадочное негреческое слово «рака», переведенное в русском каноническом тексте Библии как «пустой человек», по мнению специалистов, еврейское rakha (мягкий), которое могло подразумевать женственность и слабость, а заодно и пассивную гомосексуальность, тогда как греческое moros, переводимое как «безумие» или «глупость», означало мужскую гомосексуальную агрессию. В переводе на современный язык, этот текст просто запрещает обзывать людей «пидорами», считая такие слова крайне обидными. Апостол Матфей лишь воспроизводит характерное для эллинистического иудаизма осуждение гомосексуальности, причем «активная» карается строже, чем «пассивная».

Все остальные евангельские высказывания, прямо или косвенно осуждающие однополую любовь, принадлежат одному и тому же человеку — апостолу Павлу, который вообще говорил о сексе больше всех других апостолов, вместе взятых. Вот его суждения.

«Или вы не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники». (Первое послание к коринфянам, 6:9)

Слово «малакии» обозначало мягких, феминизированных мужчин и ассоциировалось с пассивной гомосексуальностью, но имело и ряд других значений; в древней Руси «малакией» называлась мастурбация (не отсюда ли происходит слово «малофейка» — сперма?).

Описывая разложение отвернувшегося от Бога языческого мира, Павел пишет: «Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; Подобно и мужчины, оставивши естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение. И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства, Так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, Злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, Безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы».(Послание к римлянам 1:26–31)

Великолепная инвектива! Со своей точки зрения, Апостол Павел последователен и логичен. Если любое вожделение греховно и низменно, а сексуальная близость допустима только в браке и лишь ради продолжения рода, то однополая страсть и подавно не имеет оправдания. Тем не менее апостол Павел не выделяет ее в особую категорию. По его словам, Царства Божия не наследуют не только малакии и мужеложники, но также «ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники» (Первое послание к коринфянам 6:10). Между тем к этим порокам и их носителям церковь в дальнейшем относилась снисходительно, тогда как гомосексуальность стала неназываемой. Почему?

Все отцы церкви прославляли воздержание и девственность, а одним из самых сильных и опасных соблазнов для них был секс. Чем сильнее были чувства, которые верующему приходилось преодолевать, тем строже было морально-религиозное осуждение «соблазна». Запретить людям «плодиться и множиться» церковники не могли, но тем яростнее они обрушиваются на внебрачный, нерепродуктивный и особенно — однополый секс. По нормам канонического (церковного) права, кодифицированного в 309 г. собором в Эльвире (нынешняя Гранада), сексуальные отношения между лицами одного и того же пола так же греховны и противозаконны, как прелюбодеяние. Мужчина, имевший сношения с мальчиками, не мог получить причастие даже на смертном одре.

Впрочем, разные авторы назначали за этот грех разные наказания. Согласно пенитенциалию папы Григория III (VIII в.) сексуальный контакт между женщинами карался 160-дневным покаянием, а между мужчинами — одногодичным. Архиепископ Бурхард Вормский (умер в 1025 г.) самые строгие наказания накладывал за содомию и скотоложство, различая при однополую и разнополую содомию, последняя наказывалась гораздо мягче. Другие гомосексуальные, по нашим понятиям, действия наказывались совсем мягко: взаимная мастурбация 30 дневным покаянием, а сношение «между бедер» — 40-дневным (так же, как вызов кого-то на соревнование по пьянке — кто кого перепьет, или как сношение с женой во время Великого поста). Теодор Кентерберийский «самым большим злом» считал оральный секс, все равно, с мужчиной или с женщиной.

Постепенно церковные нормы подчиняли себе и светское законодательство. В 342 г. императоры Констанций и Констант запретили не то — если понимать текст закона буквально — однополые браки, не то вообще однополый секс; виновные подвергались «особому наказанию» (возможно, кастрации). В 390 г. император Феодосий I, в порядке борьбы с языческими культами, издал закон, по которому пассивная гомосексуальность в борделях наказывалась сожжением заживо. В 438 г. Феодосий II распространил эту кару на всех, уличенных в «пассивной» содомии, а Юстиниан в 538 и 544 гг. велел подвергать смертной казни всех участников подобных действий, независимо от сексуальной позиции.

Женской гомосексуальности церковники уделяли меньше внимания. Хотя апостол Павел считал ее такой же отвратительной, как содомия, а святой Иоанн Хризостом писал, что для женщин искать таких сношений даже более постыдно, «ибо они должны быть скромнее мужчин», церковные наказания за лесбиянство назначались реже, касались преимущественно монахинь и были сравнительно мягкими. Однополую любовь не только преследовали, но и приписывали ей всевозможные социальные несчастья и стихийные бедствия. По словам императора Юстиниана, именно «из-за таких преступлений возникают голод, землетрясения и мор».

Выполнялись ли эти законы и были ли они эффективны? Однополая любовь всегда имела какие-то социальные ниши. В раннем средневековье ее главными убежищами были воинские братства (пережитки древних мужских союзов) и монастыри.

Германские племена, на территории которых возник западноевропейский феодализм, имели развитые воинские организации, где презиралось все женственное и действовали обряды мужских инициаций, включавшие, возможно, и сексуальные контакты между старшими и младшими. Жестко табуировалась только рецептивная позиция, покрывавшая мужчину несмываемым позором; зато тот, кому удалось, силой или хитростью, овладеть врагом или соперником, приобретал почет и славу. Изменить эту древнюю психологию было не так-то просто, да и сами условия воинской жизни, включая половую сегрегацию, благоприятствовали сексуальным контактам между мужчинами. Из всех так называемых варварских правд, только принятый около 650 года закон находившегося под сильным римским влиянием вестготского королевства (на территории Испании), запретил однополый секс, предусмотрев в качестве кары кастрацию обоих участников.

В быту же отношение к этому «пороку» и после христианизации долгое время оставалось снисходительным. Первый король салических франков Хлодвиг в день своего крещения покаялся в этом грехе и получил отпущение. Один из его преемников Гуго Капет, согласно легенде, заметив однажды в углу церкви двоих ласкающих друг друга мужчин, прикрыл их своим плащом, а затем вернулся к алтарю, чтобы дать грешникам время скрыться. Феодальный рыцарский эпос, ставивший воинскую дружбу выше супружеской любви, имеет отчетливые, хотя и не выраженные прямо, гомоэротические тона. Содомия часто практиковалась среди молодых странствующих рыцарей, между рыцарями и пажами и т.д.

Самым массовым прибежищем и рассадником гомосексуальных отношений были, естественно, монастыри, где молодые монахи и послушники вольно и невольно «вводили в соблазн» старших и друг друга. Основатель одного и первых коптских монастырей (313 г.) святой Пахомий постановил, что монахи не должны не только спать на одном матрасе, но даже сидеть вплотную друг к другу в трапезной. Его младший современник святой Василий писал: «Во время трапезы садись подальше от своего молодого брата; ложась отдыхать, не оставляй свою одежду рядом с его одеждой; лучше, если между вами ляжет старший брат. Когда молодой брат разговаривает с тобой или поет напротив тебя в хоре, отвечай ему с опущенной головой, чтобы ненароком не взглянуть пристально ему в лицо, чтобы злой сеятель не заронил в тебя семя желания, которое прорастет разложением и гибелью».

Советы подкреплялись запретами. Второй Турский собор (567) запретил монахам и священникам спать подвое в постели. Позже это правило было распространено и на монахинь. Увы, ничего не помогало! В Х в. настоятель аббатства Сен-Жермен де Прэ Аббон горько жалуется на всеобщий разврат. В середине XI в. фанатичный святой Петр Дамиан тщетно призывал папу Льва IX усилить борьбу с содомией. В начале XII в. архиепископ Кентерберийский святой Ансельм, отвечая по подобные же требования, разъяснял, что «этот грех стал таким распространенным, что почти никто даже не краснеет из-за него и поэтому многие погружаются в него, не осознавая его серьезности».

Эмоциональные тональность этих чувств и привязанностей могла быть разной. Иногда это были откровенно сексуальные связи, о которых светские молодые люди говорили с шутками и прибаутками. У других гомоэротизм облекался в форму интимной страстной дружбы, сексуальная подоплека которой, возможно, даже не осознавалась ее участниками. Позже такие отношения стали называть «особенной дружбой».

Дружба, любовь и сексуальная близость — не одно и то же, в средние века дистанция между неосознанным гомоэротизмом и гомосексуальностью была гораздо больше, чем сегодня. Люди могли не осознавать истинной природы собственных чувств и не допускать их телесной материализации. Потребность в эмоциональном тепле и психологической интимности была в монастырях настолько сильна, что нежные письма иногда писали даже незнакомым людям или тем, кого не видели годами. Но отнюдь не все церковники придерживались религиозных канонов. В Х–XII вв. духовные лица создали на латинском языке целый жанр светской, откровенно-эротической любовной лирики, обращенной к мальчикам и юношам. Сохранилось и несколько лесбийских текстов.

Во многих средневековых городах легально существовали мужские бордели. Особенно славилась ими Флоренция, в Германии педерастов даже прозвали «флорентийцами». Слабостью к мужскому полу прославились английские короли Вильгельм II Рыжий, Ричард Львиное Сердце, Эдуард II, Яков I, короли Франции Филипп II, Иоанн II, Генрих III, Людовик XIII, германские императоры Фридрих II и Рудольф II, прусский король Фридрих II, Конрадин Сицилийский, римские папы Павел II, Сикст IV, Юлий II, Лев Х, который, по слухам, даже умер в объятиях мальчика, Адриан VI, Юлий III и несчетное множество князей, кардиналов, архиепископов и прочих знатных и могущественных людей.

Реальное отношение церкви и светских феодалов к однополой любви зависело прежде всего от политических причин. Гонения на содомитов, как правило, усиливались в периоды политических и духовных кризисов, параллельно росту религиозной и прочей нетерпимости, или когда властям было нужно найти козла отпущения, чтобы разрядить народное недовольство. Так, усиление преследования содомитов во второй половине XII в. было связано с политической атмосферой крестовых походов: приписав собственный порок иноверцам-арабам, церковь тем самым укрепляла «христианскую солидарность» против общего врага. Если в раннем средневековье содомия была просто одним из многих грехов, то в первой половине XIII в. ее приравнивают к ереси и демонизируют, поручая расследование таких обвинений только что созданной «святейшей инквизиции», и наказывалась она уже не штрафом или изгнанием, а сожжением на костре.

Активную роль в этой репрессивной политике играло и государство. Во второй половине XIII в. антисодомитские законы были приняты в большинстве европейских государств. В Англии сожжение содомитов ввел Эдуард I, во Франции — Людовик IX. В Кастилии по законам Альфонса X содомия наказывалась кастрацией и затем повешением за ноги до наступления смерти; в конце XV в. Фердинанд и Изабелла заменили эту казнь сожжением. Такое же законодательство вводится во многих итальянских городах. Таким образом, «грех» стал ересью, а затем и уголовным преступлением.

Чем расплывчатее были формулировки законов, тем легче их было применять. В 1481 г. один венецианский рыбак был обезглавлен за «частую содомию с собственной женой».

Сколько людей стали жертвами этих репрессий? По современным меркам, немного. Во Франции с 1317 по 1789 состоялось 73 «содомитских» процесса и было сожжено 38 человек. Из 30 тысяч дел, расследованных португальской инквизицией, обвинение в «неназываемом пороке» содержалось в 900, однако к некоторым категориям преступников, например, подросткам, проявляли снисхождение, так что сожжено было «всего» 50 человек. В Италии, где подобными делами занимались светские власти, наказания были не столь суровыми. Во Флоренции с 1348 по 1461 состоялось 50 процессов о содомии, и было вынесено 10 смертных приговоров, из них 7 — за гомосексуальные действия, но всех семи случаях содомия сопровождалась отягчающими обстоятельствами, вроде грабежа, изнасилования и т.п. В Испании преследования были более жестокими, но многое зависело от прилежания местных властей. В Севилье между 1578 и 1616 гг. было сожжено 52, в Валенсии (приблизительно за то же время) — 17, в Сарагосе — 34, в Барселоне — всего двое.

Если сравнить эти цифры с тем, что в Англии между 1500 и 1700 гг. было казнено 5000 ведьм, преследование содомитов выглядит сравнительно умеренным. Но на самом деле жертв было много больше. Каждый процесс, который вела инквизиция, сопровождался пытками, которым подвергались не только обвиняемые, но и многочисленные свидетели. Плюс — общественное мнение. Если в наши дни обвинение сексуального характера, даже не будучи доказанным, может сломать человеку жизнь, чего было ждать в средние века?

Драконовские законы были не только средством сохранения идеологической монополии церкви и ее собственной самозащиты, но и отражали влияние консервативных народных масс. Простые и необразованные люди считали содомию, как и все прочие сексуальные изыски, проявлениями общей развращенности и безнравственности правящих верхов. Внимание сосредоточивалось исключительно на внешних признаках. Почти все выпады против засилья «грязных катамитов» при английском королевском дворе в XI–XII вв. концентрировались на «женственной» внешности, манерах и одежде молодых дворян. Особенно бурные страсти вызывали длинные волосы. Ношение длинных волос само по себе не было ни новомодным, ни «женственным». У германских племен раннего средневековья длинные волосы считались символом мужской силы и могущества. Тем не менее в XII в. длинные волосы стали считать признаком изнеженности и продуктом норманнского влияния; некоторые священники не только осуждали их в пламенных проповедях, но и, если представлялась возможность, собственноручно стригли королей и лордов.

В отношении к содомитам ярко проявлялась сословная ненависть. Облекая свою зависть к аристократии в форму борьбы за нравственное очищение и обновление, средневековые горожане были гораздо нетерпимее циничных князей церкви. Рост влияния этого класса везде и всюду сопровождался усилением репрессий. Протестантские церкви были в этом отношении ничуть не либеральнее католической. Взаимные обвинения в содомии — один из самых распространенных «аргументов» в спорах между протестантами и католиками в ХVI в.

Положение и репутация однополой любви заметно улучшились в эпоху Возрождения, в связи с общей реабилитацией тела и плоти. В ренессансной системе ценностей однополая любовь — не преступление, а «красивый порок». Марсилио Фичино, Мишель де Монтень и Эразм Роттердамский, вслед за Платоном, утверждали, что некоторые мужчины от природы предрасположены больше любить юношей, чем женщин. Хотя формально содомия оставалось преступлением, многие смотрели на нее сквозь пальцы или с юмором, а некоторые даже бравировали ею. В одной из новелл «Декамерона» Бокаччьо муж, застав у своей жены юного любовника, вместо положенной сцены ревности заставил молодого человека развлекаться втроем всю ночь, так что на утро юноша не знал, кто с ним забавлялся больше — жена или муж.

Великого скульптора Бенвенуто Челлини (1500–1571) дважды, в 1527 и 1557 гг., привлекали к суду за связи с мальчиками, причем во второй раз он был вынужден признаться и приговорен к штрафу и четырем годам тюрьмы. Однако он не только избежал тюремного заключения, но и продолжал пользоваться покровительством высоких лиц и выполнять заказы князей церкви. Когда его враг и соперник Баччо Бандинелли в присутствии герцога Медичи обозвал Челлини «содомитищем», тот ответил: «…Дал бы Бог, чтобы я знал столь благородное искусство, потому что мы знаем, что им занимался Юпитер с Ганимедом в раю, а здесь на земле им занимаются величайшие императоры и наибольшие короли мира. Я низкий и смиренный человечек, который и не мог бы, и не сумел бы вмешиваться в столь дивное дело». Это заявление было покрыто общим хохотом.

Художник Джованни Бацци (1477–1549) даже налоговые декларации подписывал своим прозвищем «Содома», под которым и вошел в историю живописи. Английский поэт и драматург Кристофер Марло (1564–1593), по словам приставленного к нему тайного осведомителя, говорил, что «кто не любит табака и мальчиков — дураки». А герой рассказа флорентийского писателя Маттео Банделло (1485–1561) на упреки духовника, что он скрыл на исповеди свои гомосексуальные приключения, ответил: «Развлекаться с мальчиками для меня естественнее, чем есть и пить, а вы спрашивали меня, не согрешил ли я против природы!»

Многих гениев итальянского Возрождения подозревали или обвиняли в гомоэротизме и сексуальных связях с мальчиками и молодыми людьми. В большинстве случаев доказать или опровергнуть эти обвинения одинаково трудно: о личной жизни художников сохранилось слишком мало свидетельств, а истолкование творчества — дело довольно субъективное.

О флорентийском скульпторе Сандро Донателло (1386–1466) достоверно известно только то, что он предпочитал брать в ученики красивых мальчиков и по поводу его отношений с ними всегда ходили сплетни и анекдоты, на которые веселый и жизнерадостный художник не обращал внимания. Две его знаменитые скульптуры «Давид» и «Святой Георгий» многим кажутся гомоэротическими. «Давид» Донателло выглядит не библейским героем, а кокетливым андрогинным подростком, странным образом сочетающим мускулистые руки с женственной мягкостью и округлостью бедер; его эротическая соблазнительность еще больше подчеркивается экзотической шляпой и высокими сапогами. Ни до, ни после Донателло никто Давида таким не изображал. Что же касается «Святого Георгия», то в ХVI в. на его счет во Флоренции ходила непристойная шуточная поэма, автор которой называет статую «мой красивый Ганимед», расхваливает его телесные прелести и заявляет, что «такой красивый мальчонка» был бы идеальной заменой реального любовника: правда, им можно только любоваться, зато не будет ни измен, ни сцен ревности. Но художник не может отвечать за чужое восприятие.

На Сандро Боттичелли (1444–1510) в 1502 г. был написан анонимный донос, в котором его обвиняли в содомии с одним из его подмастерьев, но художник обвинения категорически отрицал и власти даже не начали по этому делу следствия.

Имя Леонардо да Винчи (1452–1519) фигурировало в списке клиентов 17-летнего проститута Сантарелли, против которого в 1476 во Флоренции было заведено уголовное дело, но сам художник, как и прочие клиенты Сантарелли, ни в чем не обвинялся. Один автор ХVI в. писал, что Леонардо любил исключительно мальчиков-подростков не старше 15 лет, но это не доказано.

В отличие от большинства своих современников, Леонардо тщательно оберегал свою личную жизнь от посторонних взоров. Близких женщин у него не было. Многолетним спутником жизни художника был подобранный им в Милане красивый юноша Салаи, который был одновременного его учеником, слугой и подмастерьем. Подобно многим мальчикам этого типа, Салаи был нечист на руку и в конце концов оставил Леонардо, тем не менее мастер любил его и завещал ему крупную сумму денег. После ухода Салаи, художник взял к себе в дом юношу благородного происхождения Франческо Мельци, который был ему чем-то вроде сына, последовал за ним во Францию, оставался с ним до самой смерти Леонардо и унаследовал его огромный архив. О характере отношений художника с Салаи и Мельци ничего достоверно не известно, они вполне могли оставаться патерналистски платоническими, тем более, что и в творчестве Леонардо очень мало чувственного, оно выглядит асексуальным. Фрейд в своей знаменитой психобиографии Леонардо (1910) пришел к выводу о его латентном гомоэротизме, но этот очерк содержит много фактических ошибок.

Микеланджело Буонаротти (1475–1564), в отличие от Леонардо, отличался страстным характером. В молодости он дважды подвергался гомосексуальному шантажу и научился осторожности. Когда отец одного юноши, желая пристроить сына учеником к великому мастеру, предложил художнику использовать его в постели, тот с негодованием отверг это предложение. Была ли эта реакция искренней или демонстративной, мы не знаем. Некоторые исследователи считают, что Микеланджело вообще избегал физического секса, будь то с женщинами, или с мужчинами. Однако Микеланджело-художник определенно предпочитал мужскую наготу женской, а в его любовных сонетах, посвященных преимущественно мужчинам (при их публикации в 1623 г. внучатый племянник Микеланджело фальсифицировал их, заменив местоимения мужского рода на женские) явно присутствуют гомоэротические мотивы.

Источником вдохновения для немолодого, а по тогдашним представлениям старого (в момент их первой встречи ему было 57 лет) художника была многолетняя страстная любовь к 23-летнему римскому дворянину Томмазо де Кавальери, которому Микеланджело дарил рисунки и посвящал любовные стихи; учитывая сословную и возрастную разницу между ними, это чувство, скорее всего, оставалась платоническим и какое-то время сосуществовало с любовью к Виттории Колонна. Большинство современных исследователей склонны считать Микеланджело гомо- или, по крайней мере, бисексуалом.

Репутацию содомита имел Микеланджело Меризи да Караваджо (1571–1610), который рисовал нежных женственных мальчиков (эрмитажного «Мальчика, играющего на лютне» и «Торговца фруктами» из галереи Боргезе искусствоведы долго принимали за девочек), с именем которого связано несколько громких скандалов.

С кем спали и кого любили художники Возрождения, в общем-то, не так уж важно. Существенно то, что реабилитируя человека, они реабилитировали также и гомосексуальное желание и создали новые образы мужского тела, любви и чувственности. Выставленная напоказ мужская нагота волновала и тревожила воображение. Рассказывают, что мраморное распятие работы Бенвенуто Челлини настолько шокировало Филиппа II Испанского, что он прикрыл пенис Христа собственным носовым платком. Микеланджело, в нарушение античного канона, «натуралистически» изваял Давида с лобковыми волосами, хотя, как дань греческим традициям, — необрезанным..

Ренессансное отношение к «красивому пороку», отчасти сохранившееся в елизаветинской Англии и во Франции XVII в., было сугубо верхушечным, элитарным, типичным для аристократической и богемно-артистической среды, где нормы официальной морали не действовали. Наличие влиятельных покровителей позволяло французским «либертинам», как осудительно называли сторонников свободной, не признающей религиозных ограничений, гедонистической морали, не только удовлетворять свои неканонические сексуальные склонности, но и создавать тайные сети дружеских связей, основанных на общности эротических вкусов.

Существовали они и при королевских дворах, даже независимо от сексуальной ориентации правящего монарха. «Король-Солнце» Людовик XIV, в отличие от своего отца, любил исключительно женщин, но его младший брат герцог Филипп Орлеанский обожал носить на балах и карнавалах женское платье и не скрывал своих любовных отношений с графом де Гишем и шевалье де Лоррэном (женоподобие не мешало ему быть успешным полководцем, вызывая у короля жгучую зависть). Периодически по поводу «Мсье», как титуловали брата короля, и его окружения возникали громкие скандалы. В 1678 несколько знатных молодых людей (де Гиш, де Граммон и др.) создали тайный орден, члены которого приняли обет полного воздержания от женщин, кроме как для продолжения рода. Вступлению в орден предшествовал обряд инициации, включавший интимный осмотр тела новичка магистрами. В 1681 г. в орден вступил 18-летний внебрачный сын короля адмирал Франции граф де Вермандуа, который не только все разболтал своим многочисленным друзьям, но и пригласил присоединиться к ордену 16-летнего красавчика и ловеласа принца де Конти. Разгневанный король приказал выпороть графа де Вермандуа в своем присутствии и отправил в ссылку; Конти был отправлен к семье в замок Шантильи, остальные получили выговоры. Но практически это ничего не меняло.

Когда в 1722 г. престарелый маршал де Вильруа по собственному почину добился удаления от двора своего внука маркиза д’Алинкура, который вместе с молодым герцогом де Буфлером пытался прямо в парке «содомизировать», с его полного добровольного согласия, третьего юного маркиза, при дворе осуждали не внука, а деда. Племянник маршала принц Шарль Лотарингский сказал ему: «Мсье, не следует дисциплинировать своих детей с помощью короля, для этого есть другие способы; лично я не стал бы ничего предпринимать по такому поводу».

Между прочим, эти распутные молодые дворяне были отличными воинами. Военный министр Людовика XIV Лувуа в беседе с королем даже выдвигал в их защиту довод, что содомиты охотно идут в армию, а будь они устроены иначе, они предпочитали бы сидеть дома с женами и любовницами. Явными содомитами, причем некоторые — исключительно «пассивными», были многие знаменитейшие полководцы XVII века: великий Конде, маршал Вандом, который подставлял свой зад буквально всем желающим, не различая чинов и званий, его брат приор Вандомский, маршал д’Юксель, маршал герцог де Вильяр, маршал Тюренн, принц Евгений Савойский

На официальном языке такие отношения именовались «грехом», «пороком» или «извращением», в обыденной же речи их чаще называли, «греческой», «философской», «сократической», «итальянской» или «флорентийской» любовью, «склонностью», «вкусами» или просто «нравами».

Однако шутить на эти темы могли только привилегированные. В Европе XVII–XVIII веков содомия была сословным, классовым преступлением. Анализ судебных архивов показывает, что сжигали как еретиков и сажали в тюрьмы исключительно простых людей: текстильщиков, каменщиков, пастухов, парикмахеров, рабочих, виноделов, торговцев. Эти люди не умели говорить возвышенно, не называли секс «сократической дружбой», да и сама судебная процедура не способствовала лирическим излияниям. Но иногда со страниц пожелтевших хроник встают трогательные истории настоящей любви. В венецианском архиве сохранилось, например, судебное дело арестованных в 1357 г. двоих гондольеров: они жили вместе несколько лет, имели общее дело, а на допросах оба лгали, пытаясь выгородить не себя, а другого, любимого…

В Англии законы, каравшие акт содомии между мужчинами смертной казнью, применялись к аристократам, только если против них были какие-то более серьезные религиозные или политические обвинения. Содомия была скорее поводом, чем причиной преследований. Например, в 1540 г. лорд Хангерфорд был обезглавлен за то, что несколько лет «содомизировал» своих слуг, но его обвиняли также в государственной измене и ереси. Когда же в 1541 г. в сексуальных связях с учениками и собственным слугой был уличен влиятельный директор знаменитой аристократической Итонской школы Николас Юдалл, его тихо, не лишив церковных званий, освободили от должности, а позже назначили директором другой церковной школы, Винчестерской. Елизаветинские вельможи охотно и небескорыстно покровительствовали смазливым молодым актерам, игравшим женские роли. Слабость к мальчикам отличала философа Фрэнсиса Бэкона (1561–1626) и его старшего брата лорда Энтони (1558–1601).

Непреодолимую склонность к молодым людям питал и сам король Яков I (1566–1625), В письме к своему фавориту герцогу Бэкингему, миниатюрный портрет которого он носил у себя на сердце, Яков писал: «…Я хочу жить только ради тебя и предпочел бы быть изгнанным в любой конец земли вместе с тобой, чем жить печальной вдовьей жизнью без тебя. И да благословит тебя Бог, мое сладкое дитя и жена, чтобы ты всегда был утешением своему дорогому папе и супругу». Мысль о том, что такое совмещение ролей кровосмесительно, очевидно, не приходила благочестивому «защитнику веры» в голову.

Официальная «неназываемость» содомии не исключала наличия обширной художественной литературы, прямо или косвенно посвященной «мужской любви» Кроме творчества Кристофера Марло, эти мотивы рельефно выступают в пасторалях Ричарда Барнфилда (1574–1627) и Эдмунда Спенсера (1552–1599). Пасторальный жанр открывал большие возможности для описания нежных отношений между мужчинами, которые в обыденной жизни вызвали бы насмешки или подозрения.

Больше всего споров вызывает, разумеется, Шекспир. Биографы до сих пор спорят о характере взаимоотношений драматурга с его знатным покровителем, молодым красавцем графом Саутхэмтоном, которому предположительно посвящены многие шекспировские сонеты. Поскольку достоверных данных о жизни Шекспира нет, биографы стараются извлечь максимум возможного из его произведений. Если принять шекспировские сонеты, написанные от первого лица, за личную исповедь, то поэт явно бисексуален:

По мнению шекспироведов, первые 126 сонетов адресованы молодому, моложе автора, мужчине благородного происхождения, а последние 28 — черноволосой женщине, возлюбленной автора. Эта раздвоенность не переживается как нечто трагическое, непреодолимое, две любви просто существуют в разных плоскостях:

Веселая содомия и бисексуальность широко представлены и в английской культуре эпохи Реставрации и первой половины XVIII в Лондон конца XVII в. был европейской столицей мужской проституции. При этом рисуются два совершенно разных типа содомитов: бисексуальные, агрессивно-маскулинные либертины, которым все равно, кого трахать, лишь бы побольше, и женственные, пассивные «молли» (один из многочисленных жаргонных терминов, обозначавших проституток), носящие женское платье обитатели мужских борделей, имеющие женские клички, собственный диалект и т.д. «Молли» были первой в новое время городской гомосексуальной субкультурой, а точнее — подпольем.