Идоломахия и никто

Дискуссия

Идоломахия и никто

ПРОШЛО ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Писатель Александр СЕГЕНЬ, автор романов «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Поп», размышляет о стране и народе постсоветской России.

– Александр Юрьевич, помните ли вы себя в 1991 году? Как на вас повлиял ветер исторических перемен?

– В 1991 году я писал книгу, в которой как раз пытался выразить то время. Книга называлась «Идоломахия», что значит «Война изваяний». Сюжет её таков: в Москве ожили все статуи, а поскольку большинство из них – памятники пролетариату и его вождям, то они немедленно вступили в бой с теми самыми переменами в обществе, о которых мы сейчас говорим. Параллельно главный герой спускался в ад, чтобы найти там свою умершую возлюбленную и остановить идоломахию… Словом, тот ещё сюжет! И представьте, когда я начал главу, где повествовалось, как в Москву вводят танки, в столицу действительно вошли танки ГКЧП. Я просто испугался – описываемое мною прямо на глазах воплощается в жизнь! С того дня я прекратил писать «Идоломахию», он так и остался незаконченным.

– А если представить, что вы сегодня сочиняете роман о будущем, и всё, что напишете, обязательно совершится…

– Я бы не взялся за такой роман.

– Но ведь есть какие-то вещи, которые, на ваш взгляд, обязательно должны произойти?

– Да, безусловно. Например, я уверен, что Горбачёв должен предстать перед судом за свои деяния и ответить за горе миллионов наших сограждан. Он чем-то похож на Хрущёва, при котором много было хорошего, но и немало откровенно глупого. А если государственный деятель позволяет себе совершать заведомые глупости, это, по существу, можно назвать предательством собственного народа. Мне кажется, подавляющее большинство русских людей со мной согласится.

– А те, кто сегодня ещё молод? Они тоже с вами согласятся?

– О них пока ещё рано беседовать. У меня перед глазами ребята, поступающие в Литературный институт. Сущие дети. Ничего пока не знают, не понимают. Им только предстоит разобраться в нынешней жизни, сформировать гражданскую позицию.

Я бы сказал так: и большинство взрослых сейчас как несмышлённые дети – ничего не знают, не понимают, никуда не стремятся. Они лишь верят в доброго царя, который один знает, что надо делать. Вот с ним не пропадёшь. Эта вера сродни вере ребёнка в безоговорочную правоту и силу своего отца.

– А можно ли с помощью этой веры как-то сплотить людей? Может быть, она заменяет сегодня отсутствующую идеологию?

– Нет.

– Почему?

– Потому что власть не заботится о государственной идеологии. Трудно винить в этом Медведева и Путина – им досталось тяжелейшее наследие горбачёвско-ельцинского развала. Но давно уже пора думать не только о развитии спорта и нанотехнологий. Спорт и нанотехнологии – это ещё не национальная идея.

– А что могло бы стать национальной идеей для новой России?

– Трудно сказать. Но я точно знаю одно: наш народ нуждается в нравственной опоре. Было время, когда мы опирались на свою христианскую совесть. Было время, когда христианскую совесть заменила партийная, или совесть советского человека. Сейчас, опять же на мой взгляд, нравственной опорой мог бы стать сплав из христианской и советской совести… Мог бы, если б в 1991 году не рубили так безжалостно, с плеча, наотмашь, с остервенением, с ненавистью. Одумавшись, опомнившись, нам надо взять всё лучшее, что было в русском человеке до революции 1917 года, и совместить со всем лучшим, что было в советском человеке до революции 1991 года.

– А это возможно?

– Трудно. Ведь 20 лет назад мы успели отринуть всё, что было связано с советским прошлым. И хорошее, и плохое – всё подряд. За это мы должны «благодарить» ельцинскую эпоху. Ельцинские времена будут самыми позорными в нашей истории ХХ века, потому что именно тогда мы разучились уважать себя, свою страну, свою историю.

– Но ведь в 1991 году все приветствовали перемены! Ельцина избрали всенародным голосованием…

– Да, сначала перемены радовали, потому что Россия производила впечатление больного организма, который нуждается в экстренном лечении. К сожалению, лечение получилось изуверским. Всё равно, как если бы у человека болели ноги, а вместо того, чтобы лечить, ему их отрезали. Да заодно и руки оттяпали…

– Если власть не готова сейчас сформулировать некие принципы существования страны, то, возможно, это сделает сам народ?

– Увы, за истекшее двадцатилетие мы в данном направлении мало продвинулись. Чтобы в этом убедиться, достаточно выйти на улицу и прислушаться. Как обращаются друг к другу люди? До сих пор самым расхожим остаётся: «Мужчина!» или «Женщина!». Если в обществе нет национальной идеи, то общество состоит не из «товарищей» или «граждан». Оно состоит из «мужчин», «женщин», «девушек», «молодых людей».

Лично мне нравится обращение «господин» и «госпожа». В нём подчёркивается христианское отношение человека к человеку: я служу Богу в служении другим людям, а поскольку я служу людям, они для меня являются господами. Но мне также кажется родным и тёплым обращение «товарищ», появившееся вовсе не при большевиках, а гораздо раньше. Сослуживцы в дореволюционной России всегда называли друг друга товарищами. Воззвания на флоте и в армии нередко начинались словом «Товарищи!». Если нация будет состоять из людей, служащих друг другу и одновременно являющимися друг для друга товарищами, в том и будет её самоопределение.

Я очень надеялся, что православие станет нашей национальной идеей после крушения большевизма. Оно стало, но, к сожалению, лишь для очень немногих. Почему? Понимаете, если в посёлке нет ни храма, ни детской больницы, их нужно строить одновременно. А у нас стали строить храмы, забывая обо всём остальном. Конечно, не хлебом единым жив человек, но и о хлебе забывать нельзя. Благотворительность, забота об образовании людей, о лечении их телесных недугов всегда была заботой Церкви, но нужно ещё воспитать поколение священнослужителей, для которых работа вне Церкви не будет, так сказать, «непрофильным активом». Такие есть, но они сейчас в меньшинстве.

– А каким вы представляете сегодняшнего россиянина? Что этот человек любит? Чего не любит? К чему стремится?

– Это слишком размытое понятие. В России нет среднестатистического человека. У нас каждый – особенный, он один такой. Я много езжу по России, так что у меня есть возможность копить наблюдения, которые позволяют делать выводы.

Однажды в южном городе я искал православный храм и обратился за помощью к женщине, по виду которой трудно было определить, кто она по национальности.

– Нашли кого спрашивать, где церковь! – фыркнула она. – Не знаю и знать не хочу.

– Простите, что спросил, – смутился я. – Вы, должно быть, мусульманка?

– Я? Мусульманка?! – пуще прежнего возмутилась она. – Да я вообще никто!

К сожалению, сейчас у нас многие могут с нелепой гордостью сказать о себе так же: «Я – никто!» То есть я ни за кого, я сам по себе, я себе на уме, у меня нет религии, твёрдых убеждений, незыблемых принципов… Увы, как оказалось, убеждения и принципы могут рухнуть в одночасье, пропасть как сбережения при дефолте и кризисе. Вот люди предпочитают быть никем до той поры, пока общество не выработает свой новый призыв, не объяснит, кем надо быть в данную эпоху.

– Когда же это должно произойти?

– Когда… Это хороший вопрос… Мне сейчас вспоминается один случай, когда судьба занесла меня в северные края нашего Отечества. В те края, где нет дорог, а транспортное сообщение возможно только по воздуху. И застрял я на отдалённой стоянке учёных-исследователей. Меня ещё несколько дней назад должны были забрать вертолётом на Большую землю, но поднялась пурга. И сколько простоит нелётная погода, никто не может сказать.

Вот сижу я, думаю: «Прилетит вертолёт сегодня или не прилетит?» А рядом сидит другой человек и тоже ждёт этого вертолёта, потому что тоже собирался на Большую землю – закончилась его командировка. И вот вдруг он говорит:

– Летит.

Я прислушиваюсь и ничего не слышу. Возражаю:

– Не может быть. Ничего не слышно.

А он с уверенностью:

– Летит.

Я снова прислушиваюсь – ничего. Но вдруг минут через пятнадцать слышу звук… И вправду летит! Вот что значит опытный слух и напряжённое ожидание.

– Так когда же к нам прилетит вертолёт с Большой земли?

– Не знаю. Но если человек долго и сильно чего-то ждёт и слух у него настроен правильно, то услышать заветный звук можно намного раньше остальных.

– А что произошло за эти двадцать лет с нашей культурой? Ведь на неё навалился масскульт…

– Знаете, если бы я взялся за создание романа о будущем, там обязательно появилась бы строчка: «Все перестали читать Донцову». Современное тиражирование пошлости страшно угнетает. Я не боюсь говорить, что я – малоизвестный писатель. Что уж там… Но я бы вовсе не переживал, если бы меня заслоняли талантливые люди. Обидно, что заслоняет раскрученная и наглая пошлятина, дурацкая детективная жвачка. Но я не отчаиваюсь. Я убеждён, что новую «Войну и мир» и новый «Тихий Дон» ещё напишут…

Беседовала Светлана ЛЫЖИНА

Статья опубликована :

№30 (6332) (2011-07-27) 2

Прокомментироватьgt;gt;gt;

Общая оценка: Оценить: 3,5 Проголосовало: 17 чел. 12345

Комментарии: 29.07.2011 09:24:49 - Анатолий Фёдорович фёдоров пишет:

Есть,есть надежда....

Хорошее интервью "хорошего человека" и писателя...О Будущем следует писать однако уже сейчас, поскольку грозный час перемен придёт нежданно-негадано, и мы опять НЕ будем знать, ЧТО же нам ДЕЛАТЬ!Предлагаю свой вариант Будущего (см http://www.proza.ru/2009/10/09/623 ).