ГРЕГ ВАН ЭКХАУТ Рынок призраков Пер. О. Полухина

Ему пять лет. Лезвие коньков со скрежетом разрезает лед. Он думал, что будет больше падений, однако катание на коньках оказалось проще, чем он думал.

А теперь ему девять. Мяч прорезает сетку кольца. Он ловит отскочивший от земли мяч и снова бросает его. Попадание, отскок, новый бросок.

Четырнадцать. Он собирает в маленькие голубые кучки ошметки ластика, а часы тикают неумолимо. Осталось еще двадцать вопросов.

Семнадцать. Застежка ремня безопасности впивается ему в поясницу, когда над ним склоняется парень, который нервничает еще больше, чем он сам.

Ему девятнадцать. Попадание, отскок, новый бросок.

И двадцать два. Старше он уже не будет. В парке рано стемнело, но это его не тревожит. Он знает дорогу, кроме того, приятно остаться наедине со своими мыслями.

Какой-то звук за спиной. Это шаги?

Каждый третий вторник месяца под мостом Вашингтон-стрит-бридж торгуют призраками. Если вы хотите сделать выгодную покупку, нужно приходить на рынок пораньше, до того как солнце успевает прогреть день.

— Эй, хочешь быть страстным любовником?

Я пожимаю плечами:

— Кто не хочет?

За раскладным столом в палатке, сооруженной из пластиковых труб и мятого синего брезента, сидит она, похожая на Венеру Виллендорфскую,[7] в футболке с портретом Че Гевары.

— Некоторые люди боятся быть страстными любовниками, — говорит она, показывая пустую на первый взгляд пивную бутылку, запечатанную воском. — Этого я знала лично. Он был моим соседом. Произвел на свет семнадцать детей. Неплохо, да? — Она подмигивает мне. — Занимался этим самым, когда его сердце разорвалось.

— Как романтично, — отвечаю я, беру у нее бутылку и поднимаю к серо-лиловому небу. Внутри ничего не видно. — Только я бы не назвал его страстным любовником. По мне, он был просто-напросто мужланом, который продыху не давал своей жене.

Она выхватывает у меня бутылку:

— Ты можешь поискать товар в другом месте.

Я собираюсь продолжить этот вдохновенный спор торгующихся, но тут голос в моей голове произносит: «Тупик».

Я натягиваю свою шерстяную шапку и иду дальше.

Есть на рынке отсек, который официально не является частью торговой зоны. Если пройти дальше под мост и поднять глаза, взору предстанет черно-зеленая путаница из опор и креплений, похожая на гигантскую паутину. Звук машин, громыхающих по настилу, смешиваясь с перекатыванием речных волн, напоминает шум крови, который слышится, стоит заткнуть уши. Следуйте до этого места, и там вы обнаружите закуток, отгороженный забором из проволочной сетки. В заборе есть ворота с замком, но замок сломан, и если вы об этом знаете, то спокойно проникнете внутрь.

Здесь можно совершить выгодную сделку.

Кое-кто из продавцов готовит себе завтрак, разведя огонь в мусорных ведрах, и в воздухе разливается запах чеснока, капусты и рыбы. Откуда-то доносятся пронзительное треньканье струнного инструмента и стук барабана.

Я подхожу к мужчине, сидящему на переносном холодильнике «Колман». Это старик ростом с ребенка. Лицо у него истертое и блестящее, словно чересчур усердно наполированный башмак. Он улыбается мне сияющими зубными протезами.

— У меня есть оружие, — говорит он, и его руки шарят в карманах куртки.

— Угу. — Я делаю шаг назад. — Хорошо.

— Мы можем поладить, — продолжает он, — но только попробуй свалять дурака, и я продырявлю тебе грудь. — Он деловито запрокидывает голову и делает основательный глоток из банки «Доктора Пеппера».

— Вероятно, мне стоит обратиться к кому-нибудь еще, — отвечаю я.

Он вынимает руку из кармана, и я дергаюсь. Но рука пуста. Он машет ею, показывая, чтобы я уходил.

— Давай проваливай, — говорит он. — У них ничего нет. Лишь всякое барахло из дома престарелых. Старое дерьмо. Сплошной обман.

Типичное заблуждение, будто молодые и свежие лучше старых. Люди отдают бешеные деньги за выдохшихся младенцев и детей постарше, а на восточной стороне даже действует шайка, которая получает от докторов сведения о смертельно больных малышах. Полная чушь. Вроде голландских тюльпанов.

— Считаешь меня за идиота? — спрашиваю я старика. — Я могу распознать стоящую вещь.

Он внимательно оглядывает меня, словно портной, оценивающий покрой костюма, и говорит:

— Ха! Ну ладно. И что же ты ищешь?

Некоторые вдыхают исключительно дух тех, кто умер при ужасных обстоятельствах. Других интересуют лишь маленькие девочки, или казненные заключенные, или же хрупкие нервные женщины с затуманенным лекарствами сознанием. Разные заскоки бывают.

— Ты читаешь газеты? — задаю я вопрос. — Слышал, что случилось с тем парнем в Дамп-Хилл?

Выражение лица у старика не меняется. Он чуть пожимает плечами.

Я продолжаю:

— Говорят, его мучили. Отметины на запястьях, ожоги от сигарет — короче, полный набор. Бутылки, должно быть, просто пели здесь. — (Призраки приходят в восторг, когда узнают, что к ним скоро присоединится очередной их собрат. Они взывают к себе подобным.) — Ты в курсе событий?

Жертвы убийств. Удовлетворение подобных причуд незаконно. Отправят за решетку на десять, а то и на пятнадцать лет.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — говорит старик.

Я пристально смотрю на него. Удивительно, как долго он способен не мигать.

— Правда? У тебя нет ни единой его частички? Хорошо. Уверен, у кого-нибудь еще найдется.

Я показываю ему уголок пачки сотенных купюр, перетянутых резинкой. Толщиной в дюйм.

Ого, вот оно! Крохотные искорки зажигаются в его глазах. Он заглядывает через мое плечо.

— Мне не нравится твой вид, — заявляет он.

Сотенные снова исчезают в кармане.

— Как хочешь. Наслаждайся своим «Доктором Пеппером».

Я успеваю отойти по меньшей мере метров на десять, и только тогда он окликает меня:

— Подожди.

Я останавливаюсь. Поворачиваюсь:

— Спи дальше, и все потеряешь. Я договорюсь с другим торговцем.

Однако я возвращаюсь к нему.

Легкая улыбка искривляет его губы свекольного цвета.

— Нет других. Я заполучил его почти сразу после.

Сразу после.

Он имеет в виду, что получил парнишку почти сразу после его смерти.

Несколько мгновений я оцениваю окружающую обстановку, проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за нами. Съежившиеся фигуры перемещаются по рынку в тусклом утреннем свете. Струнный инструмент тренькает вдали, а барабаны выстукивают нетерпеливую дробь.

Я киваю ему, и он достает бутылку из-под яблочного сока, запечатанную куском клейкой ленты.

Эта часть процедуры необходима. Содержимое бутылки невидимо, и ни один покупатель не расстанется с денежками, заработанными тяжелым трудом, без пробного вдоха. Я тоже должен убедиться, подлинный ли товар мне предлагается, по своим собственным причинам.

Старик отрывает кусок скотча от катушки и ставит бутылку на свой холодильник. Я сажусь на корточки и наклоняюсь вперед. Теперь все происходит быстро. Торговец протыкает клейкую ленту на бутылке швейной иглой, я чувствую исходящий душок, и тут же новый кусок скотча ложится на отверстие.

Ему два года, и трава щекочет его ступни.

Ему четырнадцать. Сигаретный дым обжигает гортань, но он самодовольно подавляет кашель.

Он просовывает руку под ее блузку, мечтая о ком-то другом. Первые аккорды песни рассказывают о нем все, что вообще стоит знать.

Попадание, отскок, новый бросок. Три. Поздравительная открытка к дню рождения. Пятнадцать. Первый горький вкус пива. Беговая дорожка и смех на финишной линии. Шаги и боль.

— Восемьсот, — называет старик цену.

Я даю ему деньги и забираю бутылку.

Очень отчетливо, так чтобы меня хорошо было слышно, я произношу заготовленную фразу:

— Хороший товар.

А голос в моем ухе отвечает: «Берем его».

Струнное треньканье замирает. Барабанный грохот прекращается. Шляпы срываются, шарфы разматываются, и волна людей в синих ветровках обрушивается на старика.

Но честь надеть на него наручники выпадает мне.

Много времени спустя, когда я уже сижу в кабинете и торопливо выстукиваю отчет на заляпанной кофейными пятнами клавиатуре, парнишка все еще не отпускает меня и восстает в моей голове. Не только момент его смерти (ослепительный, выжигающий ужас, скорбное осознание того, что единственно возможный конец страданиям означает конец всему), но и все остальное — словно острое лезвие.

Но что врезается особенно глубоко, так это его жизнь. Тысячи незначительных моментов. Записи из дневника, беспорядочный калейдоскоп событий, стремления, желания, маленькие победы и все такое. Я проживаю каждую секунду его жизни. Я — это он. Все сладкие и горькие ощущения его жизни.

Я работаю в специальной группе шесть лет.

Я попробовал множество призраков.

Они никогда не уходят. Я сосуд, наполненный ими, и я буду нести их до конца своих дней.

С каждым днем моя рыночная цена возрастает.

Когда наступит мой смертный час, независимо от того, получу ли я пулю в голову, спрыгну с моста или тихонько отойду в мир иной на больничной койке от инъекции морфина, кто-то получит хорошие барыши.