"Дом Для Демиурга. Том первый" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна, Оуэн А. Н.)

Пролог: белые цветы Междуречья

Принц Ролан проснулся до первого света. Разбудили его холод и потребность избавиться от чая, которого накануне было выпито слишком много.

Разбухшая от постоянно льющейся воды земля, жирный плодородный чернозем, чавкала под ногами. Ролан устал от вечной сырости, которой пропитались палатка, одежда, одеяла. Даже сапоги разбухли и начали натирать ноги. Горячие кирпичи в изножье постели позволяли немного пригреться и заснуть, но просыпался юноша все в той же окаянной промозглой сырости. Туго натянутые стены палатки не промокали, но все было влажным, холодным и противным.

Привыкнуть к этому не получалось. Изредка тучи расходились, и небесный свет начинал греть, тогда Ролан подставлял ему лицо. Одежда просыхала, и весна Междуречья уже не казалась такой противной. Мелкие белые цветы лезли из-под земли и, едва успев раскрыть бутоны, одуряюще сладко пахли. Венчики с острыми лепестками попадались на глаза, где бы принц ни останавливался.

А потом вновь начинался дождь, за шиворот стекали струйки воды, и на цветы становилось наплевать…

Первая военная кампания в жизни Ролана Сеорна получилась слишком уж сырой. Все остальное складывалось очень хорошо. Тамерцев вышибли сперва за Митгро, освободив земли Скоринга, а потом и за Смелон. Теперь полоса земли между реками Смелон и Шамибо была захвачена целиком.

Обнаглевшим имперцам преподали хороший урок. Маршал Меррес строил планы полного завоевания Междуречья, хотя мечты могли остаться лишь мечтами. Тамерцы легли бы костями, но не отдали восточного побережья Веры, особенно, подходов к столице. Слишком дорогой ценой далось бы завоевание Междуречья целиком. Задача, поставленная маршалу, была проста: освободить ту часть, что принадлежала Собране, преподать урок и со славой отойти, когда Тамер согласится выплатить контрибуцию.

Только три сражения, в которых двукратный численный перевес тамерцев не дал им ничего, кроме двойного позора — и две трети Междуречья легли под ноги победителям. Забавная игра чисел стала поводом для многих шуток.

Земли эти славились своим плодородием, но, перейдя Смелон, принц испытал глубокое потрясение. Все те же поля, усадьбы — и какой разительный контраст с тем, что было на другом берегу! Вместо зажиточных домов — жалкие лачуги, словно бы заброшенные после прихода морового поветрия, слишком худые или болезненно полные оборванные крестьяне, кривоногие дети с раздутыми животами…

Посреди дикой для Ролана нищей разрухи торчали усадьбы тамерских дворян. Здесь можно было увидеть презанимательнейшие картины. Выстланные дорогими коврами дворы, золотые решетки на окнах, бассейны, в которых вместо воды плескалось вино… и все те же полуголые рабы, надсмотрщики с плетьми и копьями, столбы с привязанными после порки людьми, гаремы с девчонками, которым едва минуло тринадцать.

Ролана тошнило от тамерского Междуречья, от того, что в каждой усадьбе они находили одно и то же; земли эти нужно было либо опустошить, либо присоединить к Собране и навести порядок, но отец был непреклонен. Летом армия вернется назад.

На обратном пути ему повстречался полковник Фабье. Пожилой, но статный еще мужчина стряхнул с роскошных усов капли воды.

— Нынче будем ночевать в тепле, ваше высочество, — подмигнул он Ролану. — Нашли местечко. Вот сейчас разведаем, как там.

Полковника Фабье за полторы девятины кампании Ролан успел хорошенько узнать и полюбить. Суровый на вид громогласный вояка нравился ему куда больше лощеного напыщенного маршала Мерреса, который сто раз на дню изрекал какие-то героические банальности, но мог только надувать щеки, пока все планы за него разрабатывали совсем другие, тот же полковник Фабье или генерал Оген…

— Это хорошо, — кивнул Ролан. — Брат кашляет вторую ночь.

Фабье передернул плечами, но промолчал. Принц вздохнул. Он знал, что Эниала офицеры не слишком любят. Брат то ныл, как ему все надоело, то принимался на военных советах спорить с генералами, предлагая планы, над которыми открыто смеялся только Ролан. Остальные стоически сносили очередную гениальную идею, посетившую наследника, отмалчивались и делали по-своему, благо, семнадцатилетние принцы обретались в лейтенантских чинах, и подчиняться их капризам никто не был обязан. Полковник, не отличавшийся избытком терпения, порой напоминал "лейтенанту Сеорну", что полагается ему делать по субординации — молчать, пока не спросят.

Однажды Ролан услышал, как Оген и Фабье говорят между собой о принцах. Полковник ворчливо пересказывал, какой план нынче изволил выродить наследник, и под конец добавил:

— Хорошо, что я выйду в отставку, раньше чем этот стратег сядет на трон.

— Для вас хорошо, Роже, — мрачно ответил Оген, сухой и вечно хмурый агайрец.

Ролан пытался объяснить близнецу, что нельзя так себя вести. Спорить с опытными офицерами, не имея за плечами и пары лет службы, глупо. Еще глупее во время сражений отсиживаться рядом с маршалом и считать, что это лучшее место. Сам Ролан участвовал в каждом из трех, дрался рядом с пехотинцами, которыми командовал Фабье. Пожилой полковник уважал не королевского сына, а лейтенанта Ролана Сеорна, может, и неопытного, но исполнительного и храброго.

Смысла в разговорах этих было не больше, чем в ношении воды в решете. И все же Эниал, со всем его упрямством и капризами, со всей его смешной уверенностью, что он лучше всех знает, как выигрывать сражения, был братом. Близнецом. Отражением, одной плотью. И в будущем — сюзереном.

— Горячее вино — хорошее средство от простуды, — сказал наконец Фабье.

Дожди шли всю седмицу, ласковые весенние дожди, радость влюбленных, но проклятье для солдат и путешественников. Карета увязла безнадежно глубоко, лошадь не могла ее вытащить, сколько толстый тамерский вельможа ни орудовал хлыстом. Парик толстяк давно потерял, редкие мокрые волосы прилипли к черепу. Крупные теплые капли стекали по обрюзгшему лицу с тройным подбородком.

Делать ему на дороге средь бела дня было нечего. Толстяку стоило бы забиться в подвал дома в своем поместье, подпереть дверь изнутри и молиться, чтоб не нашли, чтоб рабы не донесли, где спрятался хозяин, чтоб солдатам было недосуг выцарапывать склизкую улитку из панциря…

Маршал Меррес подъехал, когда солдаты уже окружили карету, выломали дверцу и вытащили изнутри двух девчонок с коротко остриженными волосами, в грязном рванье. В первой ничего интересного не было — чумазенькая тощая рабыня, застарелые синяки на руках, тусклый взгляд. Вторая отличалась от нее, как небо от земли.

Она даже босиком на земле стояла, переминаясь с одной зябнущей ножки на другую — с непривычки. Темные волосы были острижены явно наспех. Белокожая, хорошенькая, слишком чистая для рабыни.

— Кто это? — спросил маршал, показывая на вторую девчонку.

— Моя рабыня, милорд, — залепетал толстяк. — Просто моя рабыня, домашняя рабыня…

Не долдонь щекастый тамерец это слово, маршал, может быть, и поверил ему. Девчонка для развлечений, каких здешние уроды разводят, словно скот, обучают петь и танцевать, да и другие услуги господам оказывать. Но трижды повторенное слово резало слух, словно фальшивая нота.

— Кто ты такой?

— Анум де Фагра де Дориф де Баир маркиз де Шарима, милорд.

Из всего длинного перечня тамерских названий маршал вычленил только одно, важное.

— Шарима? Это твое поместье там? — маршал показал на северо-запад, где за пролеском стоял мрачный трехэтажный дом.

— Да, милорд.

— Отвезите их в лагерь, — распорядился маршал.

Из поместья с неприятным названием Шарима, которое наметили под ставку, не вернулся посланный на разведку отряд. Маршал не сомневался, что пятеро солдат и лейтенант вовсе не заблудились и не остановились понюхать цветочки. Он уже отправил в Шариму четыре десятка, и теперь надеялся, что, вернувшись в лагерь, уже получит известия. Если с солдатами что-то случилось, толстяк ответит.

Разговаривать посреди дороги маршал Меррес не хотел. Некоторые беседы требовали более удобной обстановки.

Жирного владельца поместья повесили во дворе вместе с надсмотрщиками, устроившими засаду. После недолгих расспросов рабы указали на тех, кто убивал собранских солдат, и долго возиться ни с тем, кто отдал приказ, ни с исполнителями, смысла не было. Эниал смотрел, как раскачиваются на веревках трупы. В глубине души он надеялся, что к утру их снимут. Ничего приятного в этом зрелище не было, но принц боялся, что если он потребует снять повешенных, его назовут малодушным.

Потом он услышал, как это приказывает сделать генерал Оген. На мгновение стало стыдно — нужно было самому велеть сержанту снять и закопать тамерских убийц, а не тянуть и думать, что там кто скажет. Агайрец словно прочитал мысли принца — прочитал и не преминул воспользоваться.

К вечеру дождь прекратился. Небо очистилось до самого горизонта, вдали алела последняя полоса света. В дверь комнаты постучал Эллуа, адъютант Шроста напомнил про ужин. Эниал спустился на первый этаж в столовую. Рабы, привыкшие выполнять любые распоряжения господина, теперь так же покорно подчинялись пришельцам. Сновали мальчишки, разносившие блюда, толстый повар в рваном колпаке то и дело выглядывал из дверей кухни.

В подвалах нашлось много вина. Зал был хорошо натоплен, а горячее вино с пряностями помогло окончательно отогреться. Эниал радовался, что нынче ночью будет спать в постели, под крышей, забудет о кирпичах, которые нужно подкладывать в ноги и за спину, чтобы не заледенеть от холода, наденет с утра сухой мундир…

От вина кружилась голова, и хотелось спать, но принц боялся, что если уйдет из-за стола раньше старших офицеров, они подумают, что он не умеет пить. Или еще что-нибудь обидное. Фабье и так косился на него без должного почтения, и, кажется, собирался отобрать кувшин с вином.

Противно было чувствовать себя младшим среди всех этих бывалых вояк, которые часами могли говорить о былых победах, о давно умерших командирах. Всех их что-то связывало, это был тесный круг, в который принцу входа не было. Только маршал Меррес относился к принцу дружески, разговаривал с ним, объяснял планы сражений и спрашивал мнения Эниала. Больше никому в штабе до принца не было дела, даже родному брату. Ролан сидел между Фабье и Огеном, с которыми сдружился с первого дня, еще на марше из столицы, слушал их разговоры, чему-то смеялся. А маршал ушел, оставив Эниала в компании двух адъютантов и генерала Шроста, с которым беседовать — все равно что с каменной статуей: даже кивка не дождешься…

Маршал вернулся, когда за столом осталось человек пять. И брат, и его дорогие приятели уже ушли. Эниал клевал носом, но продолжал хлебать остывшее вино. Меррес притащил с собой двух стриженых девчонок-рабынь. Одну он толкнул к Эниалу, и та плюхнулась перед ним на колени. У принца шумело в ушах, и он не разобрал, что сказал ему маршал, но лишние слова тут и не требовались.

Принц посмотрел на так и стоявшую на коленях девчонку. Кажется, это была одна из тех, которых пытался утащить с собой покойный хозяин поместья. Должно быть, самая любимая игрушка. Черные волосы острижены так, что видна шея, белая чистая кожа. В прорехе платья — острая грудь.

— Неплоха, а? — подмигнул Эниалу маршал. — Самое то, чтоб согреться…

Девчонка подняла на принца глаза. Что-то неправильное было в ее взгляде, слишком тревожное, наверное. Губы у черноволосой дрожали, но ее шепота Эниал не разобрал, от вина голова кружилась, и думал он о том, что нужно встать, не споткнувшись. Маршал высмеет его, если он не справится с рабыней.

— Да, спасибо, подарочек сладкий, — стараясь говорить с той легкой развязностью, что и Меррес, усмехнулся принц. Кажется, получилось. Он поднялся, опираясь на стол, и дернул девку за волосы: — Вставай!

Ролан был уверен, что будет спать, как убитый — впервые за седмицу под крышей, в тепле. Так и вышло, но все же спал он дурно. Всю ночь его мучили кошмары, но принц не мог проснуться, словно завяз по уши в болоте. Разбудили его топот копыт и лязганье оружия во дворе. То ли прибыл гонец, то ли отправляли гонца — спросонок он не разобрал. Проснувшись, принц обнаружил, что из-за ставень пробиваются багровые рассветные лучи. Он рывком сел, закашлявшись и хватаясь за грудь.

Кровь… пятна света на полу и стенах казались кровью. Кровь была и во сне, слишком много крови, алой, одуряюще пахнувшей. Больше ничего от сна не осталось, только вязкое, топкое ощущение непрекращающегося ужаса, окрашенного во все оттенки красного… и голоса. Крики, стоны, брань.

Подобная пакость не снилась ему и после боев.

Сон испарился из памяти, а ощущение тревоги осталось и только усилилось. Ролан вскочил, схватился за кафтан мундира, запутался в рукавах и отбросил его, схватившись за кинжал. Потом замер, пытаясь понять, что и зачем делает. Куда ему хочется бежать, зачем руки сами тянутся к оружию? В доме было тихо, шум под окном уже улегся. Не пахло ни дымом, ни кровью.

Рассветная тишина, мирно спящий дом, шаги постовых во дворе.

— Померещилось, — шепотом сказал сам себе Ролан. — Сон…

Тихий, едва на грани различимого, стон. Юноша резко повернул голову, определяя направление. Соседняя комната, комната брата. Больше он не раздумывал.

Дверь была полуоткрыта, а комната пуста. Запах крови, ровно тот же, что и во сне, ударил в нос.

— Стража! — не раздумывая, как учил его Фабье, крикнул Ролан. Лучше поднять ложную тревогу, чем промедлить и упустить врага.

Вновь тихий стон. Ролан оглянулся, только сейчас понимая, что в комнате могла быть засада. Он влетел в комнату, не глядя по сторонам. Слишком опрометчивый поступок, глупость… но никого здесь не было. В подсвечнике догорали три свечи. Где Эниал? Что здесь произошло?

Мгновение спустя принц понял, что комната не пуста. Тихое прерывистое дыхание, со всхлипами на вздохе, ощущение чужого присутствия, запах… и вдруг он осознал, что ком тряпок на постели — на самом деле человеческое тело, и именно оно издает жалобные, едва слышные стоны.

Это оказалась девушка, по пояс прикрытая одеялом. Из уголка рта стекала струйка крови. Лицо было наполовину скрыто волосами, но разбитые губы и свежие кровоподтеки на подбородке Ролан увидел сразу. Он сорвал одеяло, не понимая еще, что видит перед собой, что делает эта не то едва живая, не то и вовсе умирающая девушка в постели брата, где сам Эниал, что происходит.

Показалось даже — просто продолжается сон, все тот же липкий тошнотворный кошмар.

Обрывки одежды, хрупкое тоненькое тело — словно ветка, изломанная жестокой рукой…

— Стража! — еще раз крикнул, ударяя тяжелым навершием кинжала о спинку кровати, потом отбросил его и попытался приподнять девушку. — Ты кто? — задал он нелепый вопрос.

Тяжелые веки с длинными угольно-черными ресницами дрогнули, приподнялись. Глаза распахнулись — темные, света было недостаточно, чтобы угадать цвет. Нет, не глаза темные, просто зрачки расширились, скрывая цветной ободок. Ролан словно заглянул в два глубоких колодца, со дна которых веяло ледяным седым ужасом.

"Где же стража?.. — тоскливо подумал он. — Неужели все заснули?! И солдаты на постах?"

Потом лицо девушки засветилось изнутри, становясь похожим на маску из тонкой ткани, за которую поставили свечу. Из глазниц полыхнули два ярких изумрудно-зеленых луча. Ролан в ужасе опустил руки, попятился. Девушка села. Не так, как живой человек — словно марионетка, которую вздернули на ниточках.

— Ты… — голос тоже едва ли мог принадлежать юной девушке. Гулкий, звучный… наверное, его слышали все, кто был в доме. — Ты. Преступивший закон. Насильник. Я проклинаю тебя…

Принц пытался выговорить хоть слово, но губы не слушались его. Он слушал слова проклятия, и в горле теснился тугой ком, мешавший издать хотя бы звук. Ролан еще почти ничего не понимал, только слушал, как, слово за словом, произносится проклятье.

Насильник?

Он?

— …и всех причастных. И да будет так!

Свет померк, тело обмякло, рухнув на постель, и только тогда Ролан смог закричать:

— Я не виновен!.. Это не я! Не я!

Было безнадежно поздно что-то говорить, объяснять, кричать. Его никто не слышал. Свечи погасли, задутые невидимым ветром. Остались лишь багровые лучи из-за ставен, запах крови, темнота и безнадежное отчаяние.

Воззвать к Сотворившим — право всякого, но лишь у немногих хватает отчаяния и силы духа, чтобы воспользоваться им. Цена проклятию жизнь, но его не смоет ни кровь, ни покаяние. А насилие — грех, непростительный грех, и Мать Оамна карает тех, кто осмелился преступить ее запрет.

Или тех, кто слишком похож на истинного виновника.

Маршал никогда не путал принцев, хотя в синих мундирах пехотных лейтенантов они были неразличимы. Одинаковые прически, светло-золотые волосы, лица с чуть вздернутыми, в мать, носами, но младший всегда глядел волчонком, задирал подбородок и вел себя так, словно Меррес был должен ему сотню золотых. Старший был воспитан куда лучше, к тому же и соображал быстрее, на советах не смотрел в рот старшим, а думал своей головой.

Нынче же утром, спускаясь в столовую, маршал Меррес не понял, с кем встретился на лестнице. Для Эниала мальчишка был слишком бледен, а для обычно наглого Ролана слишком тих и растерян, словно повстречался с парой призраков.

— Доброе утро, ваше высочество, — поздоровался маршал, но парень не ответил. Должно быть, перепил накануне, что ж, дело понятное…

Все же это был Ролан, потому что тот, что сидел за столом, с уже подсохшими царапинами на лице, был Эниалом. Этот тоже маялся похмельем, сутулился и то и дело растирал виски. Костяшки пальцев были сбиты. Маршал хмыкнул. Должно быть, вчерашний подарочек оказался слишком прытким для такого юнца. Ничего, пусть парень привыкает…

— Как прошла ночь? — осведомился через стол Меррес. — Принц дово…

— Это были вы? — об стол грохнула тяжелая глиняная кружка, волчонок поднялся с места. — Вы?

Маршал опешил. Что — он? Чего хочет от него наглый мальчишка? Меррес с недоумением посмотрел на одного брата, на другого. Ролан пялился на маршала так, словно увидел очередной призрак. Эниал съежился на стуле, глядя в стол, и молчал, не поднимая глаз. Да что случилось-то?

Офицеры в растерянности уставились на всех троих, изумленно переглядываясь. Фабье тоже поднялся с места. Ну как же, где его высочество, там и полковник Фабье…

Младший принц не сводил с маршала глаз, и под этим взглядом Меррес чувствовал себя как-то… неуютно. Чего хочет его высочество Ролан? Попенять маршалу, что не ему, а брату досталась тамерская девчонка? Так сам виноват: нечего драть нос и считать себя самым умным.

— Вы подлец, Меррес. Подлец! — Голос мальчишки в тишине прозвучал слишком громко.

— Лейтенант Сеорн! — рявкнул Оген. — Вы забываетесь!

— В чем дело, Ролан? — спросил удивленный Фабье.

— Наверное, его высочество вчера выпил лишку, — пожал плечами маршал. Не связываться же с парнем, еще не достигшим полного совершеннолетия, хоть он и носит лейтенантский мундир. — Полковник Фабье, выведите его умыться, а потом заприте в угловой комнате. Три дня ареста.

Пожалуй, стоит рассказать королю о том, как ведет себя его младший сын. Еще не хватало — выслушивать оскорбления от наглого щенка, да к тому же перед подчиненными! Посидит под арестом — начнет соображать. А если не начнет, пусть выкатывается из ставки в столицу и сам объясняется с отцом.

— Что это нашло на вашего брата? — спросил Меррес, когда Фабье вывел младшего из столовой.

— Не знаю, — промямлил Эниал.

Маршал удивился. Девку не поделили, что ли? В семнадцать можно поссориться и из-за меньшей ерунды, но при чем тут он, Меррес? Впрочем, чего еще ждать от принца Ролана…

Эниал врал: он прекрасно знал, отчего брат не в себе, но не понимал, почему тот вызверился на маршала Мерреса. На рассвете Эниал проснулся с дикой болью в голове, хотел кликнуть кого-то из рабов, чтобы принесли еще вина или хотя бы воды — кувшин у изголовья был пуст. Потом принц испугался, что рабы увидят ее, и вышел из комнаты, чтобы спуститься на первый этаж. Пока он шарил по пустой темной кухне, пока нашел ведро с водой и недопитый кувшин вина, пока выхлебал вино, запивая холодной водой, прошло немало времени.

На пороге своей комнаты он натолкнулся на брата. В коридоре отчего-то было темно, темно и внутри, только из-за ставен пробивались алые рассветные лучи. Фигуру в багровом ореоле он узнал не сразу. Сначала едва не вскрикнул от страха: незнакомец с растрепанными волосами держал в руке кинжал. На лезвии играли красные блики.

— Ролан? — изумленно воскликнул он.

— Что это там? — брат свободной рукой указал себе за спину.

Эниал открыл рот, но сказать ничего не смог. Он, по правде говоря, не очень хорошо помнил случившееся. Девчонка то умоляла не трогать ее, то кусалась и царапалась. Она была не слишком сильной, но, когда расцарапала принцу лицо, он разозлился. Кажется, сильно. Ударил… может быть, несколько раз. Может быть, повалил на пол и пинал ногами. Вспоминалось все это с трудом. Она сама была виновата — что же, он, собранский принц, хуже ее жирного хозяина, которого уже закопали?

Наверное, он перестарался. Все-таки нехорошо бить женщин, но если они себя ведут как взбесившиеся кошки…

— Что ты сделал, брат? — такого голоса у Ролана принц не слышал никогда. — Что ты сделал?

— Я… я просто…

Ролан оттолкнул его, резко и сильно. Принц ударился плечом о косяк, не устоял на ногах и сполз на пол. В голове звенел набат, вино, смешанное с ледяной водой, просилось наружу. Эниал с трудом поднялся на ноги, подошел к кровати, посмотрел на девчонку. Она не шевелилась, и, кажется, не дышала. Принц осторожно коснулся пальцем руки, потом тряханул ее за плечо. Да уж, брат выразился верно — это было именно "что". Труп.

Отчего она умерла? Он же не так сильно бил ее, и еще недавно, когда уходил, она была жива, дышала и даже не слишком стонала…

Ролан никогда не поднимал на него руку, даже в шутку. Как теперь мириться с братом? А если он расскажет отцу? Страшно даже подумать, что тот скажет, как накажет Эниала…

Принц прижался лбом к перекрестью оконной рамы и застонал. Нужно было позвать стражу, приказать, чтоб труп убрали, но они же будут спрашивать, что произошло, смотреть и перешептываться… о нет, невозможно. Что же делать? Дождаться маршала, пусть он сам разберется.

Ролан валялся на широкой кровати, глядя в потолок. Сапоги, кафтан мундира и оружие у него забрали. Отводя арестованного в комнату, Фабье пытался задавать вопросы, но Ролан молчал. Он попросту не знал, как рассказать полковнику о том, что случилось.

Стены в комнате были грязными. Обивку давно стоило сменить, а стекла — вымыть. От простыней на постели тянуло противным кислым запахом чужого пота. Кружка на столе выглядела так, словно кто-то окунал руки в масло, а потом старательно лапал бедную кружку, стремясь оставить побольше жирных отпечатков.

Все это было ерундой, сущей мелочью по сравнению с тем, что произошло на рассвете. Не сон, не продолжение кошмара. До завтрака принц еще надеялся, что его одолел морок, но слова Мерреса вернули его в реальность. Ему ничего не приснилось: избитая девушка, проклятье Сотворившей, тупость брата, не понимающего, что натворил, были на самом деле.

Несправедливость проклятья не укладывалась в голове.

"Будет твоя кровь восставать друг против друга…" — за что, за что это ему? Только за то, что вошел в комнату, и умирающая девочка спутала близнецов, не отличив одного от другого?

Он обязан защищать Эниала, старшего брата и будущего короля Собраны, от всего, что могло с ним случиться. Это его долг. Но почему, почему он должен платить и за подлость Мерреса, и за чужую глупость?..

Грохнул засов на двери. В комнату вошел полковник Фабье. Ролан застонал про себя и отвернулся лицом к стене. Он не хотел новых расспросов. Как рассказать о том, о чем даже думать трудно? Да и можно ли об этом рассказывать? Не подпадет ли услышавший под то же проклятье? Она сказала: "…и всех причастных". Что это значило, о ком были эти слова? О брате и маршале? О тех, кто был в доме? Полковник ушел спать вместе с ним, наверное, все случилось позже… но кто знает?

— Я выяснил, в чем дело, — сказал, садясь на скрипучий табурет, Фабье. — Ты прав. Меррес подлец. Мы не дикари, мы не насилуем пленных. Я должен написать королю, но…

Ролан прекрасно понимал, что значит это "но". Отец устроит подробное разбирательство. В подобных делах он был непреклонен. Насильникам, мародерам, убийцам в армии Собраны места нет — будь они хоть маршалами, хоть рядовыми. Вот только сам маршал никого не насиловал и не убивал.

Все сделал Эниал.

— Эта девочка… она была дочерью хозяина, а не рабыней. Маршал знал, принц — нет.

Даже так… Ролан сел на постели, по-прежнему глядя в стену. Толстяк спасал свою дочь, попытавшись выдать ее за рабыню, а получилось, что своими руками приблизил ее смерть.

— Будет суд? — спросил Ролан.

— Ты лучше меня знаешь Его Величество. Если не суд, так ссылка.

А девушку не вернешь, а Меррес отделается легким испугом, а проклятье уже произнесено, и ничего не исправить. Долг Ролана — защищать брата; вот он его и защитил, встав между ним и проклятьем. Что теперь ссылка, суд, отцовский гнев, вся эта глупость и суета!

— Не пишите, Роже, прошу вас. Не надо… Пусть все это останется между нами.

Полковник вздохнул. Ролан повернулся к нему. Бравый военный напоминал куклу, набитую ватой. Даже усы обвисли. Принц понимал, что у того на душе. Взрослый дурак подталкивает молодого совершить глупость, но на нем почти нет вины: не он же бил несчастную девчонку… Эниал должен быть наказан, но пьяный семнадцатилетний мальчишка, слишком жадный до чужого одобрения, благоговеющий перед маршалом, в чем именно он виноват? В том, что уродился на свет вот таким, боящимся насмешки пуще любой подлости и пакости?

Он должен быть наказан, но отец поступит по закону. Королевский суд чести, где король и разбирает обстоятельства дела, и выносит приговор… исход ясен заранее. Закон для отца важнее любого родства. Бедный брат, бедный, глупый брат…

— Я поговорю с ним. С ним и с маршалом.

— Меррес не станет тебя слушать, — вздохнул Фабье.

— Станет, — оскалился Ролан. — Еще как станет.

Маршал Меррес бессильно рухнул в кресло, тупо глядя в дверной проем. Волчонок показал клыки… или змееныш продемонстрировал ядовитые зубы? Наглости и выдержки в семнадцатилетнем сопляке оказалось в избытке. Хуже всего, что он был прав, прав от начала до конца. Знай маршал, чем окончится история с тамерской девкой, он бы оставил ее себе, а не вручил дураку Эниалу. У наследника нет ни малейшего соображения. Развлекаться — развлекайся, но убивать-то зачем?!

Меррес старался дышать поглубже, чтобы заглушить колющую боль в левой руке. Он всегда был слишком полным, но сердце впервые напомнило о себе. И немудрено — после разговора с младшим принцем недолго и ноги протянуть. Змееныш был вполне убедителен в подробном перечислении всех последствий, которыми грозила маршалу так невинно начавшаяся история.

И все из-за кого? Из-за идиота, не сумевшего поладить с девкой…

Теперь придется учиться ладить с младшим, лебезить перед мальчишкой, лейтенантом, полторы девятины как напялившим мундир. Ходить перед ним на цыпочках, делать все, чтобы у того не возникло желания рассказать отцу мерзкую историю, в которую маршал вляпался по милости наследника.

Как Фабье сумел разнюхать все это? Кому он еще рассказал? От полковника можно было бы избавиться в ближайшем сражении, да и от Ролана тоже. Тот вечно лезет в гущу драки, старается показать свою храбрость. Но если оба погибнут, а обо всех обстоятельствах знает тот же Оген? Отставка, даже самая позорная, лучше топора и плахи…

Эниал накрыл голову подушкой, чтобы скулеж, рвавшийся с губ, не был слышен по всему этажу. Брат не пожалел кулаков. Бил по лицу, по груди — жестоко, словно желая убить. Но самым страшным были не удары, а белое лицо, словно ослепшие пустые глаза. Это был не знакомый с первого вздоха, с первого шага Ролан, который всегда был рядом, любимый брат, в которого можно было глядеться, как в зеркало, с которым они делили и детские хвори, и секреты… Нет, это был демон, вселившийся в брата, гневный и беспощадный.

Принц вспоминал, как все случилось. Брат вошел в его комнату, схватил Эниала за воротник мундира, заставил подняться с кровати, и ударил в лицо.

— Ты… что? — не от боли еще, от изумления закричал принц. — За что?

— Ты знаешь, за что, — прорычал демон, вселившийся в Ролана.

— Из-за девки? — Эниал получил очередной удар, на этот раз в живот, отлетел к стене и там согнулся, со страхом глядя, как брат подходит к нему. — Из-за тамерской…

— За то, что ты — насильник и убийца. За то, что ты сделал. Ты, наследник… офицер… благородный человек… — Град ударов, негромкие, но четкие слова. — Тебя нужно судить… но я клялся защищать тебя… и не нарушу клятву.

— Ты не скажешь отцу?

— Нет. Может, я делаю глупость… — брат опустил руки. — И наверняка так… Но…

Не договорив, Ролан развернулся и вышел вон. Хлопнула дверь. Эниал доковылял до постели, повалился на нее и завыл, прижимая ладони к разбитым губам.

— Кабы маршала удар не хватил, — сказал полковник, подходя к Ролану, бинтовавшему с трудом найденной чистой тряпицей руки.

В голосе Фабье не слышалось ни упрека, ни сожаления. Ролан молча улыбнулся, с трудом растягивая губы. На такую милость судьбы он не надеялся. Такие, как Меррес, умирают в своей постели от старости, а не от удара, и тем более не от угрызений совести. То, чего нет, угрызать не может.

— Он еще спляшет на моих поминках, — буркнул, разобравшись с узлом, юноша.

— Это вряд ли, — нехорошим голосом пообещал Фабье. — Это очень вряд ли.

Юноша прикрыл глаза. Ему казалось, что каждый сделанный шаг заводит все дальше в трясину не только его самого, но и всех, кто с ним связан. Первый выбор между родством и совестью он сделал днем, предпочтя благополучие брата торжеству правосудия. Потом — угрожал маршалу, словно шантажист, грозил тем, чего делать не собирался. Потом — поднял руку на близнеца… Эниал даже не сопротивлялся. Теперь Фабье явно собирался по-тихому разобраться с маршалом.

Чем дальше, тем глубже в трясину, тем хуже и хуже. Так начинает сбываться проклятье?..

— Роже… Я не могу вам приказывать, но хотел бы попросить.

— Да, ваше высочество? — удивленный полковник отступил, оперся на стол. — Я слушаю вас.

— Вы уже не хотите звать меня по имени? Ладно, не в том дело. Я прошу вас — предоставьте маршала его судьбе.

— Ролан, это неразумно. Меррес будет кланяться в лицо, но ударит в спину.

— Значит, так будет, — отрезал принц. — Довольно. Мы все сходим с ума… Маршал — моя забота. Он ваш командир, и я прошу вас не нарушать присягу. Поклянитесь, Роже.

— Я исполню вашу просьбу, принц.

В виски забили по раскаленному гвоздю, глаза слезились сами собой. Он не плакал, нет — просто лицо горело, а под веки словно насыпали песка. Воздух, сочившийся из щелей в раме, вонял падалью, руки пахли кровью — он испачкал рукава мундира. Они все испачкались, каждый в своем, и теперь не отмыться.

— Какой сегодня отвратительный день… — вздохнул Ролан, с отвращением глядя на темнеющее небо. — И этот вечер… кровь. Слишком много крови…

— Ролан, ты здоров? — полковник подошел вплотную, положил юноше руку на плечо. — Не понимаю я тебя.

— Это и к лучшему, Роже. Я хотел бы побыть один, не сочтите за грубость…

Полковника Фабье пришлось выпроваживать: он не хотел уходить, предлагал прислать лекаря, служанку с вином, побыть с принцем до утра. Ролан вежливо отнекивался, хотя виски жгло так, что хотелось орать, и все же сумел убедить эллонца оставить его в покое.

Ролан закрыл дверь на задвижку, сел за стол. Кувшин с водой, не убранная вовремя тарелка с остатками хлеба, тупой серебряный нож. Пальцы бездумно терзали ломоть, превращая его в горку крошек. Трещал огарок свечи, зачем-то зажженный принцем, металось на ветру неровное пламя. Собственная тень на стене казалась горбатым чудовищем, напрыгивающим на добычу. Откуда-то пахло теми самыми белыми цветами, названия которых Ролан так и не выяснил.

В ушах звенели слова проклятья, которые, он уже знал, ему предстояло помнить всю жизнь.

"Я проклинаю тебя, тебя и твой род! Я проклинаю тебя и всех причастных. Пусть ваша кровь восстает друг на друга, пока не умрет последний! И да будет так!"

Свеча догорела, оставив Ролана в полной темноте.