"Дом Для Демиурга. Том первый" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна, Оуэн А. Н.)

5. Брулен — Собра — Саур

За девятину, проведенную в Скоре, сыночка словно подменили. Марта не знала, бояться ей или радоваться. То ли годы молитв наконец-то дали свой результат, то ли наследник Скорингов был лучшим воспитателем, чем Марта и все ее слуги, но чудо произошло: Элибо теперь почти не пил. Точнее, пил, но не напивался, зато неожиданно резво начал интересоваться хозяйством. Вот уже который раз он таскался с матерью на Покаянную Таможню, там вовсю расспрашивал Хенрика о товарах, ценах и пошлинах, старался во все вникнуть. Всерьез старался, аж краснел с непривычки.

Глядя на рыжую орясину, пыхтящую над свитками, баронесса поджимала губы и не знала, что делать: то ли хвалить, то ли погодить пока, чтоб не спугнуть удачу. Сын явно решил в несколько седмиц выучить все то, что пропускал мимо ушей двадцать лет. Сразу после Нового Года ему исполнялся двадцать один, полное совершеннолетие. Может быть, будущему барону Брулену наконец-то показалось стыдным путать кошениль с кошениной?

По крайней мере, Элибо старался вникнуть в родовое дело, чему втихаря радовался весь замок Бру. Хенрик так и вообще сиял от счастья: пузатый управляющий баронессы был ее первым помощником не только и не столько в делах управления замком, сколько в торговых и многих других делах. Он лучше прочих знал, что за седмицу с налету не начнешь во всем этом разбираться, и, случись что с ним или с баронессой, — год, другой, и король назначит своих управляющих. Слишком большой доход в казну шел с берегов Четверного моря, слишком уж зависела вся Собрана от порядка в Брулене.

Элибо без лишних споров согласился поехать в военную гавань, хотя раньше этим вовсе не интересовался. В море за добычей его иногда еще тянуло, а вот кто охраняет покой торгового флота и препятствует тамерцам перекрыть морские пути, сынок до сих пор не задумывался.

Кажется, поездка к военным морякам наследнику Бруленов понравилась. Он долго любовался новехонькими двухмачтовыми галерами с бело-лиловыми парусами, долго расспрашивал капитанов, а флагманский корабль военного флота Брулена, галеас "Непобежденный", казавшийся гигантом среди галер, покорил его сердце.

У Элибо даже хватило обходительности и соображения, чтобы не попусту домогаться до капитана "Непобежденного", а честь по чести пригласить его на ужин в лучшую таверну порта Бру. Военных моряков Марта знала не слишком хорошо, они подчинялись не ей, а королю, но капитан с удовольствием принял приглашение баронессы и наследника.

Вечер удался. В "Соленом зайце" кормили на славу, а для таких особенных гостей нашлась отдельная небольшая зала, куда почти не доносилась музыка и шум чужого гулянья. Капитана звали Дитрих Краст, оказался он агайрцем, но в Западном флоте служил уже лет двадцать. Годами он был чуть постарше Марты, ростом — на голову выше Элибо, и раза в два пошире. Марта, привыкшая быть вровень по росту с большинством мужчин, впервые в жизни ощутила себя этакой фитюлечкой: из капитана можно было вырезать двух таких, как баронесса.

Краснолицый и усатый, как все моряки, капитан Краст, флагман и командир флагмана, оказался своим в доску. Агайрцы не прославились своим флотом — плавали они, как и литцы, и алларцы, лишь вдоль своих побережий, — но Краст давно уже забыл, где родился, и считал своим домом Брулен.

— Тут я служить начал, тут и помирать буду, — сказал он, отодвигая очередную кружку из-под пива. — Привык я к нашим краям, госпожа баронесса.

— Тут уж, небось, и дети выросли? — спросила Марта.

— Холостяк я, — усмехнулся капитан. — По молодости недосуг было, а теперь кто за меня пойдет…

— Да любая вдова пойдет, а то и девица, если ум на месте, — рубанула прямодушная Марта. — А скажете, что нет таких, обижусь. Значит, дурная я хозяйка, если в Брулене толковые девки перевелись. Скажите уж прямо — не хотите вы, капитан, жениться-то…

— Привык один, что греха таить, — Краст отер рукой роскошные наполовину седые усы. — А то вот был у нас на "Непобежденном" один навигатор. Талант у парня был — раз в сто лет такие родятся. Путь чуял, как борзая — след. Ни разу мы с ним и на пяток миль не промахнулись. И, баронесса, представляете — женился, и что?

— И что же? — заинтересовалась Марта. По-настоящему хорошие навигаторы рождались не так уж и часто, и ценились дороже изумрудов с алмазами. — Нюх потерял?

— Хуже, — трагически изрек капитан. — Осел на берегу, завел кабак, детишек наплодил. Как обвенчался, так и в море — ни ногой. Жене он, видите ли, зарок такой дал.

— Ну и дурак, — открыл рот Элибо, до сих пор больше занятый тарелкой с тушеным мясом.

— Как есть дурак, — согласилась Марта. — Если такой дар кому дан, грех его не использовать.

— Мы его три года уговаривали! И про грех говорили, и про совесть — ну мыслимо ли лишаться такого навигатора, ведь на флагмане служил, а не абы где! Попа к нему приводили, сначала нашего, корабельного, а потом и местного — тот ему тоже говорил, что, раз Воин кого чутьем наградил, так он же и накажет, если пренебрегать-то! Нет, говорит, поклялся. Так и не переупрямили… А кабак его прогорел на третий год.

— И что же? — спросила баронесса.

— Уехал в Собру! — сплюнул на пол капитан. — Дураков, их не жнут, не ловят, они сами плодятся…

— Воистину, — согласилась Марта, потом посмотрела на скучающего Элибо. Что-то с сыночком случилось, что он вдруг перебивать отучился, и даже зевал украдкой в кулак, а не во всю пасть. — Расскажите уж про корабль свой, что ли… про дураков не будем уж.

Капитан как начал — так закончили за полночь. Чего баронесса только не узнала — и почему тамерцам, хоть у них две трети границы и выходят к морю, отродясь не стать морской державой, и почему их били и будут бить даже хокнийцы, и почему огандский флот все же чуть посильнее собранского.

— У них ведь как: мастер придумал, построил, испытал — а потом корона покупает, а если хорошая задумка оказалась, то дает ему большой заказ. И мастеру выгодно, и флоту хорошо. Тот другие паруса придумал ставить, этот — такелаж из дурь-травы, ну, это еще когда придумали, но тоже огандцы. И штурвальное колесо опять они придумали. А теперь вот, лет с десять назад, там обшивку совсем иначе класть начали: вгладь, чтоб доски прилегали друг к другу боковыми гранями заподлицо. Корабли эти новые куда быстроходнее, нам и не догнать. Мы уж в столицу писали, чтоб нам позволили хоть одно такое судно построить, но куда там… то ли дело при короле Лаэрте!

— При короле Лаэрте и вода мокрее была, небось, а все едино поминали короля Ивеллиона Первого, а кабы и не самого Аллиона, — рассмеялась Марта. — Мы, старичье, всегда ворчим, что раньше-то лучше было. И то — кости не болели, зубы не выпадали, разве ж не лучше?

— Зря веселитесь, госпожа баронесса, — обиделся Краст. — При короле Лаэрте нам на обновление флота в год по сто тысяч сеорнов платили из казны. А теперь и шестидесяти не дают.

— Шестидесяти? — удивилась Марта. — Вот же вороньи подкидыши! У нас тут по осени какой-то столичный хмырь на без малого сорок тысяч золотых неведомой огандской дряни закупил. Фейер…вырки… верки, — с трудом вспомнила она мудреное слово. — Чтоб, дескать, летали и в небе красиво горели.

— Вот! — поднял солидный указательный палец капитан. У некоторых табуретов ножки тоньше бывают. — И я о чем. На это у них деньги есть, а на корабли новые — не допросишься! А то вот еще что выдумали: летом велели уволить из флота всех, кто родом из Литы, ну и с прочего севера тоже. Тех, правда, всего двое нашлось. А литцы? Да лучшие ж моряки, не считая бруленцев! Только с королевским указом не поспоришь…

На последних словах Краст понизил голос, но не сдержался и саданул кулаком по столу. Тарелки-чашки так и подпрыгнули с перепугу, а супница едва не опрокинулась, хорошо, Марта успела поймать ее за ручку.

— Да уж, чудит его величество… — тоже тихо сказала она.

— Не нужно нам такое величество! — заявил Элибо. Так сдуру громко брякнул, что, наверное, в соседней зале глухой — и тот услышал.

— Тебя спросить забыли, — показала ему кулак Марта. — Хочешь, как барон Литто — на эшафот с головой, обратно без головы?

Сынок хмыкнул и стал похож на годовалого бычка, только рогов не хватало. Сила у него тоже бычья, а вот разума-то, у телка, наверное, побольше будет. Тот мычит себе, да траву жует, и ничего не говорит, особенно на людях и на такую тему. Баронесса уже жалела, что вовремя не оборвала капитана, да еще и сама ему поддакнула. Куда родители — туда и дети, вот Элибо и решил, что можно болтать.

— Так почему тамерцы нас не одолеют? — громко спросила Марта.

— Во-первых, — капитан тоже обрадовался возможности поговорить о чем-то другом. — Навигаторов хороших у них мало. Раб даже если с чутьем родится, то все едино душу вкладывать в службу не будет. Ему не все ли равно, когда полжизни прикованным к мачте сидеть приходится? Что к месту корабль выйдет, что на три десятка миль промахнется, а то и вовсе на скалы вылетит — сильно пороть не будут, убить побоятся, а так они к порке от рождения привычные. Навигатор свободный должен быть. Чтоб за свое дело ратовал, чтоб победы желал. А свободные — те к контрабандистам идут, там на себя работаешь, а не на барина.

— Ясное дело, — кивнула Марта. — Кто похитрее — бегут к нам.

— Еще их хокнийцы гоняют, как щука карасей. Они бы и рады, может, с западного берега корабли убрать, да сюда к нам привести, но тогда "зелененькие" им быстро все побережье распотрошат. Да и огандцы нам скорее союзники, чем враги. Вздумай "кесарята" зайти в залив, им быстро в спину ударят. Невыгодно Оганде, чтоб торговля прерывалась. Так они и вертятся: сильно хочется, еще сильнее колется, остается только междуреченские болота месить. Мы их тоже не задавим, правда. Погнать можем, задавить — слабо пока. Да и корабли они строят… — Краст усмехнулся и поднял кружку пива. — Вот чтоб и дальше так строили!

— Да и то верно, — кивнула Марта и вновь покосилась на сына. Тот слушал внимательно, очень внимательно — будто решил податься в военный флот.

Поездка удалась, а вот следующая седмица словно решила расквитаться за предыдущую. Марта давно ждала визита Блюдущих чистоту: давешнее загадочное убийство пока так и оставалось нераскрытым, а без монахов тут не справиться. Лодку опознали: ее в ночь убийства украли у перевозчика, но тот напился и не помнил, на каком берегу ее оставил и где заночевал. Из пяти подозрительных владений осталось три, но не станешь же врываться с обыском в поместья лишь потому, что лодку украли где-то поблизости? Вассалы любимые такого не простят, обидятся до смерти.

Баронесса втихаря отправила людей посмотреть, что творится в деревнях, стоявших вдоль Ролены, но те ничего не нашли.

Блюдущие прибыли аж втроем. Все, как и положено, в серых рясах, в слишком тонких для зимы плащах и босиком. На рясах спереди вышивка голубыми нитками: поток воды. Двое — лет за шестьдесят, а с ними юноша, не старше Элибо. Высокий, стройный, хорошенький. Марта удивилась: что такому пареньку делать в монастыре, да еще и у Блюдущих? Сперва она подумала, что младший — послушник, но именно он и оказался главным. Звали его брат Жан, судя по выговору он был алларцем, а, может, эллонцем. По манерам оказался явно из благородного семейства: и говорил иначе, чем остальные двое, и за столом держался, словно у короля на приеме.

После ужина — монахи хоть и соблюдали аскезу и от кроватей с перинами и подушками отказались, но за столом ломаться не стали, — брат Жан попросил баронессу о разговоре наедине. Марта провела его в свои покои, усадила к камину и вручила кружку с вином. Паренек попытался спорить, но баронесса, глядевшая на его синие от холода босые ноги, стоявшие на тонком коврике, сказала:

— Вы, брат Жан, у нас явно человек новый, а то бы знали, что здесь зимой себя и уморить можно, если горячего не пить. Этого, что ли, от вас Сотворившие ждут?

— Благодарю за заботу, госпожа баронесса, — улыбнулся одними губами брат Жан. — Может быть, мои наставники нашлись бы с ответом, но я не буду оскорблять ваше гостеприимство отказом. Увы, я послан к вам с недобрыми известиями… Кратко говоря — мы не сумели понять сути дела. Если же говорить более подробно…

— Излагайте уж, — махнула рукой Марта. Последняя надежда была, и та пропала.

— Мы произвели наитщательнейшие исследования, а потом списались с нашими братьями из других монастырей. К сожалению, с севера мы ответа не получили, там идет война. В других землях же ничего подобного не случалось. Мы предполагаем, что погибшие участвовали в неком богохульном обряде, за что их постигла кара Сотворивших. Но суть этого обряда нам постичь не удалось. Если вы позволите прибывшим со мной братьям пройти вверх по Ролене до самых истоков и поговорить с людьми…

— Да позволю, конечно, — кивнула Марта. — Искали там. Может, вам повезет…

— Мы приложим все усилия, госпожа баронесса, — поднялся монах со стула. — Я сам прослежу за ходом расследования.

— Уж проследите, — мрачно ответила баронесса Брулен. — Нам здесь никаких богохульных обрядов — не надо!

Ко второму визиту в дом герцога Флэль подготовился заранее. Шансы встретить прекрасную девицу были высоки, а в том, что слуги ни за какую плату не передадут ей записку, он не сомневался, раз поглядев на суровых здоровяков с военной выправкой; но безымянная пока юная дама ранила его в самое сердце. Кертор даже рассорился со старой подружкой Лориной, чего раньше себе не позволял: любовница была и красива, и весьма умна, а потому с ней всегда было легко и весело. Но в один из визитов он невольно вспомнил стройную девочку с пепельными косами, посмотрел на свою пассию и вдруг разругался с ней в пух и прах из-за сущего пустяка: Лорина попросила сводить ее в театр нынче же вечером, услышав отказ — у Флэля были свои планы, — надула губки, и дело кончилось нешуточной перебранкой.

Чем справедливее были упреки Лорины, тем больше Кертору хотелось покинуть уютный чистый домик, который снимал для подружки уже второй год. Закончился скандал уж вовсе неприлично: Флэль швырнул на стол кошелек с полусотней сеорнов и вышел, хлопнув дверью.

Влюбиться в лишь раз увиденную девочку, поссориться из-за нее с любовницей, строить планы — ну что, что могло быть глупее? Глядясь в зеркало, Флэль видел там набитого дурака, но ничего с собой поделать не мог. Минутная встреча на лестнице, казалось, перевернула всю его жизнь. Он нашел писца, который вызвался начертать на кружевном платке куртуазную записку для девушки, и надеялся, что сумеет "случайно" обронить платок так, чтобы он остался в руках предмета страсти.

Несколько раз он совершенно без причины оказывался на Фонтанной площади, а потом снял в трактире напротив комнату, выходившую окнами на площадь. При помощи зрительной трубы можно было разглядеть окна особняка Гоэллона; правда, обычно они были прикрыты плотными занавесями, и увидеть ничего не удавалось. Стена, доходившая до середины второго этажа, мешала наблюдать за двором, но пару раз Флэлю повезло: он разглядел голубоглазую девушку, выезжавшую вместе с секретарем, какими-то двумя юношами и несколькими слугами.

Взрослому человеку было неприлично развлекаться подобным образом, но Флэль надеялся, что о его страданиях и деяниях никто в столице не узнает — иначе смеху было бы на девятину, а то и на две. Уж герцогиня Алларэ не преминула бы обточить о Кертора язычок, а где она, там и ее гости, так что смело можно было бы уезжать домой и прятаться там до следующей зимы.

Судьба благоволила к влюбленному: когда он въехал во двор, его драгоценная красавица оказалась там — ждала, пока слуга выведет для нее лошадь. На ней был темно-коричневый плащ с золотым шитьем. Ярко-рыжий лисий мех окружал лицо сияющим ореолом. Герба на плаще не было, но Флэль уже знал, кто эта девушка: одна из семьи Къела; вот только не знал, как ее зовут. У графа Къела было три дочери; кто же эта? Хильда, Линда или Керо?

Поблизости стояли те два молодых человека, которых Флэль приметил в зрительную трубу: один — рыжий и коренастый, другой — высокий и черноволосый. Оба говорили о чем-то своем, не обращая внимания на девушку. Платок упал к ее ногам.

— Вы уронили платок, — сказала пепельноволосая.

— Нет, помилуйте, — улыбнулся Флэль. — Мой платок при мне, вот он, а на этом вышит ваш герб. Вы ошиблись.

— Неужели? Да, вы правы, — серьезно кивнула девушка.

Прикосновение к руке, когда Флэль возвращал девице Къела "потерю", заставило его вспыхнуть. Даже через две перчатки и на краткое мгновение, но этого было достаточно. Юная дама прекрасно знала, что не роняла платок, но не стала спорить и упираться, а спрятала его в кошелечек на поясе.

Флэль коротко поклонился на прощание и отправился в дом. Скорого ответа он не ожидал, но когда визит подошел к концу и он проходил под лестницей на первом этаже, мимо просвистело нечто ярко-красное. Кертор едва не подпрыгнул, но это оказался всего лишь клубок шелка.

— Ах, — раздался голос сверху. — Я уронила нитки… простите!

— Вы чудом не убили меня, так что я заберу ваше орудие на память, — с нарочитой небрежностью откликнулся Флэль, поднимая туго смотанный клубок.

Слуга неодобрительно хмыкнул, но ничего не сказал. Жонглируя клубком и даже дважды уронив его, Кертор удалился. Дома он размотал нитки и обнаружил внутри клочок бумаги, сложенный вчетверо.

Ничего особенного в записке не содержалось — не больше, чем в письме на платке, где Флэль написал, что с первого взгляда был очарован и хотел бы иметь надежду на встречу, присовокупив к вышесказанному изящное четверостишие Эллерна. Ответили ему примерно тем же:

"Господин Кертор, ваше послание, в котором вы столь явно желаете добра юной изгнаннице, было весьма любезным. Надеюсь, мы сумеем стать друзьями! Керо Къела". Доберись до этой записки герцог или его слуги, ничего крамольного о девице Къела нельзя было бы сказать, разве что поставить ей в вину тайную переписку, но Флэль надеялся, что герцог — человек разумный, а уж если Керо ему не любовница, а воспитанница — не слишком ревнивый.

Нужно было что-то делать, дабы развить неожиданный успех. Следующий номер с клубками и платками уже не удался бы, а второй раз увидев секретаря Гоэллона, керторец понял, что этот ему не помощник. Даже если и согласится передать записку, так отдаст ее не Керо, а герцогу.

Пришлось потрудиться: нанять трех мальчишек, чтобы следили за домом герцога. На следующую седмицу Керо в своем обычном окружении отправилась на прогулку в город и зашла в галантерейную лавку. К сожалению, ее сопровождал секретарь, знавший Флэля в лицо, но помог очередной мальчишка-посыльный, согласившийся за золотой втихаря передать девушке записку. Он не попался, и очередное послание перекочевало в муфту Керо.

Ответа пришлось ждать еще седмицу, но он был получен тем же образом — на этот раз уличный мальчишка принял очередное письмо и принес его Кертору. Следующий тур переписки Флэль провернул с еще большим изяществом: он зашел в ту же книжную лавку, что и девица с секретарем, небрежно поприветствовал их и сделал вид, что поглощен изучением свитков, сам же постепенно продвигался к копавшейся в картах Керо. В руке он держал сборник Эллерна.

Двигаясь спиной вперед, он неминуемо должен был налететь на свою пассию, что и случилось.

— Ах… — пискнула та.

— О, простите мою неловкость, — развернулся Кертор. — М-мм, кажется, мы знакомы?

Он очень, очень надеялся, что на его лице не отображается ничего, кроме вежливой скуки и легкого смущения после того, как он толкнул благородную девицу и, кажется, даже отдавил ей ногу.

— Вероятно, вы бывали в доме герцога Гоэллона, — так же равнодушно ответила северянка и отвернулась к картам, потом глянула через плечо. — Жаль, что вы меня опередили, я давно хотела найти сонеты Эллерна.

— Я виноват перед вами и уступлю вам книгу, — томик с золотым обрезом, отпечатанный на огандской бумаге, перекочевал в руки Керо.

— Благодарю, — бросила девушка. — Вы очень любезны.

Черноволосый секретарь повернулся в их сторону, вежливо кивнул Флэлю и отвернулся, должно быть, не заметив ничего лишнего. Кертор ушел, даже не затруднив себя вежливым прощанием. Напоследок он прикупил совершенно ненужный ему свиток с благочестивыми рассказами для юных девиц. Это тоже могло пригодиться впоследствии.

Теперь нужно было выждать: слишком многие случайные встречи могли бы насторожить секретаря или высокого светловолосого алларца, который служил капитаном охраны герцога. Если секретарь казался развесистым лопухом, то капитан был человеком серьезным и с ним Флэль связываться не хотел.

Такая разлука оказалась нестерпима. Кертор обнаружил, что у него пропал аппетит, потом бессонница стала его близкой подругой, а когда он отказался от вина, Эмиль Далорн опешил и принялся выпытывать, в чем беда. Краснея и стыдясь своей глупости, Флэль сознался во всем, но друг смеяться не стал, а сочувственно покивал.

— Я не вхож в дом герцога, но знаю, кто в силах помочь твоему горю. Герцог Алларэ передаст и письмо, и ответ. Да что там, он и украсть эту девицу для тебя сможет, — усмехнулся Эмиль.

— Мы не настолько близки, чтобы просить его о подобной услуге, — печально вздохнул Флэль.

— Передай письмо мне, а я отдам его Алларэ.

На этот раз Кертор расстарался, написал длинное и проникновенное послание. На треть оно состояло из стихов, на треть из комплиментов и на треть — из рассказа о чувствах Флэля и его терзаниях в разлуке. Он очень надеялся, что послание попадет к Керо, а не к Гоэллону: Реми отличался престранным чувством юмора, но за подобное могло крепко влететь обоим — и Керо, и ему самому. Кертор отлично представлял действия герцога Гоэллона в случае, если тот обнаружит, что гость состоит в любовной переписке с его воспитанницей, но готов был рискнуть.

Все прошло успешно. Правда, ответ юной дамы был куда менее страстным, чем надеялся Флэль, но зато длинным, не то что короткие записочки, которые он хранил в шкатулке. Каждую строку каждой записки Кертор выучил наизусть, а теперь получил целое настоящее письмо, написанное прекрасным изящным почерком.

Отправляясь в третий раз в дом Гоэллона, Флэль подготовил очередную записку. К сожалению, опять пришлось воспользоваться услугами писца: сам он не мог вывести чернилами по накрахмаленной ткани ни строчки, а коварный писец отказывался выдавать тайну, вместо этого просил за каждое письмо по десять золотых. Кертор очень надеялся, что возлюбленная простит ему то, что записка написана чужой рукой.

В этот раз Флэля не стали провожать до кабинета герцога. Слуга забрал у него плащ и шляпу, а потом кивнул на лестницу:

— Вас ждут.

Кертор обрадовался: если у Керо хватит догадливости ненароком пройти по лестнице или по третьему этажу — комнаты ее находились там же, где и кабинет, — то очередное послание попадет ей в руки.

Оно и попало. Этаж был совершенно пуст, зато девушка выходила из кабинета Гоэллона. Она уже притворила за собой дверь, так что Флэль протянул ей платок и удостоился рукопожатия. Мгновение случайной встречи хотелось растянуть надолго. Маленькая прохладная ручка лежала в его ладони, девушка стояла совсем близко, и Флэль уже понадеялся, что сможет прикоснуться губами к ее щеке…

Тут дверь распахнулась, и на пороге показался хозяин дома.

Керо вспыхнула до ушей и отдернула руку, но было поздно. К тому же, в левой руке был зажат злополучный платок.

— Рад вас видеть, Кертор, — улыбнулся Гоэллон. — Керо, дайте мне ваш платок и ступайте в свою комнату.

Девушка убежала, дробно стуча каблучками. Вдалеке захлопнулась дверь. Флэль застыл, не представляя, что будет дальше. Первым к нему вернулся дар речи.

— Герцог, вы не смеете… — начал Флэль, но его весьма невежливо взяли за плечо и втолкнули в кабинет.

Что делать, он не знал. То ли хватать с полки над камином кинжал, то ли прыгать в окно — но третий же этаж! — то ли просто молча покориться своей участи. Гоэллон кивнул ему на кресло, сам уселся на подоконник. Кажется, об убийстве речь не шла. Герцог улыбался, с интересом читая послание.

— Читать чужие письма… — дрожащим от негодования голосом сказал Флэль. — Это… это…

— …ровно то, что должен делать опекун, — спокойно продолжил Гоэллон. — Разве вас не учили тому, что переписываться с девушкой, если вы не являетесь ее женихом, вы можете только через ее отца, брата или опекуна? Досадное упущение, Кертор.

— Я готов стать женихом! — заявил Флэль, поднимаясь из кресла. — Герцог, я прошу у вас руки вашей подопечной!

Он сам изумился тому, что сказал. Жениться? Час назад ему и в голову не приходило, что он собирается жениться. Но теперь все стало легко и просто: он женится на Керо. Брак по любви — то, что может позволить себе племянник барона Кертора. Пусть Филип женится на том, кого выберет ему отец, а Флэль от этого несчастья освобожден по своему положению.

— А я вам отказываю, — равнодушно ответил Гоэллон.

— Герцог, вы не можете быть столь жестоки! Разлучать влюбленных грешно! Мы любим друг друга и я готов жениться на Керо…

— Да бросьте, Кертор. В ваши чувства я верю, вы страдаете уже две девятины, но с чего вы взяли, что вам отвечают взаимностью? Юная девица просто упражняется на вас… и, кстати, не только на вас.

— Я вам не верю! — Как?! Его возлюбленная не может так поступить!

"Может-может, — ответил ехидный и злой внутренний голос, почему-то говоривший с интонациями герцога Гоэллона. — Ты и получаса не провел с ней наедине, ты ничего о ней не знаешь. Пяток записок, одно письмо, одно рукопожатие… да с чего ты решил, что она в тебя влюблена так же, как ты? Дурак…".

— Если вы мне не верите, то я позову саму Керо и вы сможете повторить свое предложение.

— Зовите, — обреченно вздохнул Флэль, уже предчувствуя неладное.

Герцог дернул за шнур, через несколько минут в кабинет сунулся слуга.

— Позовите мне девицу Къела, и побыстрее, — приказал герцог. — И еще принесите вина. Ужин подадите через полчаса.

Гоэллон так и сидел на подоконнике, заложив руки за голову. Вид у него был настолько довольный и ехидный, что Флэль уже понимал, что наступает час позора. Для него, разумеется, а не для Паука. Впрочем, отказываться было поздно, да и надежда еще не покинула керторца.

Керо вошла и остановилась на середине комнаты, сделав неглубокий реверанс.

— Слушаю вас, герцог, — негромко сказала она.

От недавнего румянца уже не осталось следа, а пряди на висках были мокрыми и плотно прилипли к щекам: должно быть, девушка умывалась, чтобы согнать с лица краску. Золотисто-коричневое домашнее платье с высоким воротом превращало ее в совсем юную девочку, и Флэль ошеломленно сообразил, что не представляет, сколько ей лет. Семнадцать? А вдруг — меньше, и она не сможет ответить согласием на его предложение? Законы строго запрещали подобные браки.

— Ну, Кертор, говорите. Керо, прошу вас внимательно выслушать господина Кертора.

Девушка перевела взгляд на Флэля, застывшего в двух шагах от нее. Он глубоко поклонился, потом сделал шаг навстречу. Северянка осталась неподвижна, только досадливо закусила губу.

— Госпожа Къела… в присутствии вашего опекуна я хотел бы… — запинаясь, начал керторец. — Хотел бы просить вашей руки. Если вы будете благосклонны к моим чувствам, я буду счастлив назвать вас своей законной супругой.

— Супругой? — удивленно повторила Керо, и Флэль вздрогнул — сказано было так, словно девица Къела произнесла название чего-то мерзкого, мокрого и скользкого: например, "лягушка". — Простите, господин Кертор, но я пока что не собираюсь становиться чьей-либо супругой, и, — заледеневший лазурный взгляд уперся в Гоэллона, — надеюсь, что законы Собраны охранят меня от этого!

— Как же, юная дама? Вы состояли с господином Кертором в отношениях, после которых единственным возможным выходом для обоих является свадьба. Господин Кертор, как благородный человек, готов спасти вашу честь…

— Вы… вы не можете принуждать меня к браку! — топнула ножкой девица.

— Вы свободны, Керо, — пожал плечами герцог.

Флэлю очень, очень хотелось провалиться сквозь землю. Куда-нибудь на первый этаж, поближе к выходу. Но ему пришлось стоять столбом, пока неверная возлюбленная покидала комнату, и пока соизволивший слезть с подоконника Гоэллон не толкнул его за плечо назад в кресло.

— Это горе нужно запить, Кертор, — усмехнулся он. — Надеюсь, вина в доме хватит.

— Давно вы знаете? — уныло спросил Флэль.

— Почти с самого начала.

— Что ж вы раньше…

— Этот урок пошел на пользу не столько вам, сколько моей подопечной. Теперь она трижды подумает, прежде чем раздавать авансы малознакомым людям, с которыми не собирается связывать свою жизнь. Что до вас — вы уже взрослый человек и сами все поймете.

Слуга принес вино. Флэль сцепил руки на кружке и не смог подавить тяжелого вздоха. Запах пряностей щекотал глаза, и на них наворачивались слезы. Неудачливый влюбленный боялся пить, чтобы не подавиться: спазм прочно стиснул горло.

Увесистую серую кружку с серебряной росписью хотелось швырнуть об пол, но так распускаться в присутствии хозяина дома Кертор не мог. Как глупо все вышло, как наивно и нелепо — влюбиться в девочку-подростка, которая сама не знает, чего хочет! Придумать себе романтический образ и отдать ему сердце… Поступи так кто-то из приятелей, Флэль хохотал бы, как сумасшедший, но теперь ему смешно не было.

— Пейте, — приказал герцог. — Пейте и не думайте об этом больше.

— Вы с нами играли… — выговорил керторец.

— Да вы наглец, господин Кертор! — расхохотался Гоэллон. — Лет сто назад я обязан был бы вызвать вас на дуэль, по нынешним законам должен потащить в суд, а вы ставите мне в вину то, что я позволял вам писать моей подопечной любовные письма!

— Герцог, вы хоть раз в жизни любили? — Очередная чушь и глупость, но, потеряв голову, по серьгам не плачут.

— Какой же вы еще мальчик, Кертор, — герцог оборвал смех и вздохнул. — Закончим этот разговор, а не то завтра вы станете стесняться того, что наболтали, и больше носа в мой дом не покажете. Вы мне еще нужны.

— Нужен? Для чего? — Флэль был ошарашен. Что ни суд, ни дуэль ему не грозят, он уже понял, но был уверен, что герцог откажет ему от дома.

— Через пару-тройку седмиц я попрошу вас дать несколько уроков фехтования другим моим воспитанникам. Пока с ними занимается Кадоль, капитан охраны, но Реми очень лестно отзывался о вашем мастерстве.

— Я буду рад оказать вам услугу, — кивнул несчастный влюбленный; уже бывший несчастный — от сердца отлегло. — Кстати, герцог, почему вы никогда не фехтуете?

— Будучи чуть старше вас, я дал обет браться за оружие лишь для защиты своей или чужой жизни. Глупый обет и глупая причина, но — что сделано, то сделано.

— Что же, вы и не упражняетесь? — удивился Флэль.

— Об этом я не говорил, но поединки для забавы — не для меня.

— Могу я спросить, в чем состояла причина?..

— Нет, Кертор, не можете. — Гость удивился изяществу отказа. Вроде бы ему сунули под нос кукиш, но он не ощущал обиды. Скорее уж, чувствовал себя так, словно его поймали за миг до падения с лестницы.

Он поднял голову. Герцог смотрел в окно и чему-то улыбался.

Дядюшка Алессандр примчался только в сопровождении полусотни своей личной охраны, и одно это уже не сулило Рикарду ничего хорошего. Если уж маршал Меррес сел на коня и десять дней провел в седле, останавливаясь только для ночлега, то племяннику нужно было спрятаться в самом дальнем из подвалов замка Саура. Однако ж, прятаться можно, если ты нашкодивший племянник, а если генерал армии, то изволь встречать старшего по званию как положено.

Только верность Агертора спасла генерала Мерреса от неожиданного явления маршала Мерреса в ставку армии. Керторца стоило наградить: он сумел задержать маршала у переправы на полдня, а за это время отправил курьера с известием. Тот не пожалел ни себя, ни лошадей, и пакет с письмом добрался до Рикарда чуть раньше, чем сам дядя Алессандр. За несколько сумасшедших часов в ставке удалось навести видимость порядка.

Маршала Рикард знал с трех лет; тот его и воспитал, когда родители отправились на суд Сотворивших намного раньше обычного срока. Своих детей у дядюшки не было, а потому он с удовольствием стал заботиться о племянниках. Потом Константин, старший брат Рикарда, погиб, и оказалось, что некогда большая семья состоит всего лишь из двух мужчин и нескольких девиц, дальних родственниц.

Племянника маршал любил, но от грядущего разноса никакая родственная любовь не спасла бы. Рикард сам не понимал, как все так вышло, но отлично видел, что северную кампанию он провалил. Проклятые бунтовщики возникали то здесь, то там. Атаковали разъезды и полки на марше, нападали и вновь скрывались в лесах. Поначалу потери казались несущественными, но, когда неугомонный полковник Эллуа явился со сводной ведомостью погибших и раненых, генерал Меррес схватился за голову и, забыв о субординации, прямо спросил у эллонца:

— Что теперь делать-то?

— Пишите маршалу, — жестко сказал тот. — Пока еще не поздно.

Рикард начал было спорить, но Эллуа только пожал плечами и собрался уходить; генерал сдался и принялся с помощью все того же полковника составлять рапорт в столицу так, чтобы он звучал не слишком уж позорно, но достаточно убедительно.

— Партизанскую войну нельзя выиграть, — сказал напоследок Эллуа. — Но можно отвести удар от себя.

Генерал Меррес, злой и потный после всех попыток не написать слишком мало и не рассказать слишком много, уставился на него, как на явление всех святых в бордель. То ли эллонскому кавалеристу сосулька на голову упала, то ли имелось в нем все же нечто человеческое, а не только храбрость, доскональное знание устава и педантичность рьяного служаки… в общем, как бы то ни было, а высказался он на редкость определенно: коли уж обгадился, то можно подкинуть штаны на стирку соседу.

Перед дядей было стыдно: он доверил племяннику важнейшую для королевства военную кампанию, и Рикард клялся, что не подведет. Но стыд стыдом, а маршал Меррес — все же родной дядя и единственный старший родич, он уж как-нибудь поможет племяннику выбраться из болота, которым оказался северный поход.

Маршал Алессандр Меррес начал, как Рикард и ожидал, с гневного рева. Ему не нравилось абсолютно все. Замок он обозвал гадюшником, внутренний двор, только что выметенный и засыпанный свежими опилками — сральней, офицеров — ленивыми тупицами, племянника — бездарным придурком. Наоравшись вволю и доведя всех до белого каления, дядюшка соизволил усесться за обеденный стол и через пару часов слегка отмяк.

Военный совет он начал тоже в своей обычной манере.

— Вы все — сборище идиотов и трусов! — заявил маршал, обводя взглядом собравшихся. — Вас поголовно нужно гнать из армии пинками. Ни один из вас не годен даже навоз за коровами вывозить. Что вы тут натворили? Что вы натворили, я спрашиваю?!

Маршальский жезл гневно ударил по карте. Рикард, сидевший по правую руку от маршала, на всякий случай втянул голову в плечи. Дядюшка мог и по лбу засветить. Офицеры молчали, словно набрали в рот воды. Генерал делал вид, что слушает маршала, а сам то и дело бросал взгляды на свой штаб. По сути, его интересовал только сидевший напротив Эллуа, но полковник делал вид, что с него пишут парадный портрет: не шевелился, не двигал даже бровью. Может быть, слушал, а может быть, думал о чем-то своем.

— Эти северяне, эти паршивые изменники, годные только по кустам прятаться, показали вам, офицерам королевской армии, чего вы стоите! Вас лупят, как хромых в приюте, а вы только уворачиваетесь! И кто вас бьет, кто? Какие-то северные выродки, которые коня от козла не отличают?!

Маршал замолчал, чтобы набрать в грудь воздуха, и в тишине вдруг звякнул о дерево металл. Рикард поднял голову. Подполковник Аллу, которого генерал так и не утвердил в должности командира полка арбалетчиков, но на совещаниях он присутствовал вместо выгнанного в тихую пока что Литу Фарона, уже бросил в центр стола шпагу и теперь откреплял от пояса жезл и мешочек с печатями. Через минуту и они полетели к маршалу Мерресу.

Не сказав ни слова, подполковник вышел за дверь. Оглушительный стук — и вновь тишина. Кажется, остальные затаили дыхание.

Качнулась от сквозняка кривовато повешенная на окно алая занавесь.

— Кто это был? — тихо спросил маршал.

— Подполковник Аллу, временно командующий полком.

— Аллу? — ухмыльнулся Меррес-старший. — Повесить!

Эллуа не шевельнулся, но Рикард заметил, что его сжатые в кулак пальцы побелели. Генерал хотел вступиться за Аллу — тот оказался действительно хорошим офицером и толковым стратегом, от него было много пользы… хотел — и не смог открыть рта. Прилюдно спорить с маршалом, да еще и после выходки подполковника? Это уж точно будет не армия, а приют убогих…

Маршал, конечно, погорячился. Для къельца было обидным все то, что он услышал. Сам Рикард за подобное бросился бы в драку, не раздумывая. В конце концов не все северяне изменники, есть среди них и верные королю, и Аллу как раз из таких. Но — кто ж его заставлял швыряться оружием и печатями?

— Может быть, здесь затесался еще какой-нибудь паршивый изменник-северянин? — еще тише спросил маршал. — Ну, давайте уж сразу выходите. Зачем два раза виселицу строить…

Генерал смотрел на полковника Эллуа. У него, кажется, мать из Литы. Если и он решит хлопнуть дверью, то будет обидно. Но эллонец смотрел в стол и не шевелился. По лицу нельзя было догадаться об его чувствах, как и обычно, хотя Рикард был уверен, что кавалерист зол. Аллу был его другом. Все же на рожон он не полез, хвала Воину!..

Скрипнул чей-то стул. Генерал Меррес с трудом подавил вздох. Нет, больше вставать никто не собирался.

— С сегодняшнего дня я заставлю вас вспомнить, что вы — офицеры армии Собраны! — продолжил маршал. — Я научу вас воевать, недоумки…

Дядюшка разорялся еще с полчаса, пока не охрип, но ничего дельного пока не сказал. Рикард знал, что ближе к ночи он соберет еще один совет. Неожиданно. Выждав, пока большинство не уляжется спать. Опоздавшим или явившимся не при полном параде достанется еще одна взбучка, а потом маршал наконец-то перейдет к делу. У него за плечами — десяток кампаний на западе, он сумеет справиться и с бунтом в Сауре. А офицеры штаба за отпущенное им время сумеют и разозлиться, и перебеситься, и будут беспрекословно выполнять все приказы.

Рикард и сам мог бы устроить то же самое после позорного отступления Фарона. Нужно было посильнее разозлиться и напомнить, наконец, обленившимся трусам, что они — королевская армия, а не прислуга в борделе. Генерал Меррес не смог, а теперь не понимал, что ему помешало. Все же так просто. Дядя Алессандр учил его, и вот, все его приемы прекрасно работали.

Маршал Меррес любил и поесть, и поспать, но, когда было нужно, мог проводить на ногах два-три дня подряд. В хорошем настроении он хлопал себя по обильному животу и объяснял, что питается про запас, а спит тоже про запас. "Война — дело такое, сегодня спишь, а потом седмицу и под куст сходить не успеваешь…", — говорил он. Теперь Рикарду предстояло не спать и не жрать, а служить под командованием маршала Мерреса, или, как его чаще звали, маршала Алессандра.

Второй совет маршал созвал почти на рассвете. Рикард и полковник Эллуа явились одновременно и молча уселись на прежние места. Постепенно начали подтягиваться и остальные, почти каждый зевал, у половины были мокрые волосы. Однако, никто не опоздал: генерал еще после ужина отправил ординарцев с предупреждением, что по зову маршала нужно являться незамедлительно, даже если ты лег полчаса назад.

Дядюшка удивленно приподнял бровь и поглядел на племянника. "Предупредил?" — читалось во взгляде. Генерал слегка пожал плечами, изображая полную невиновность.

Вдоль стола были расставлены графины с вином и высокие стаканы из темного стекла, но к ним не потянулся ни один. Все чинно рассаживались по местам и сидели с прямыми спинами. Маршал молчал, глядя на карту. Иногда он посматривал на племянника, иногда — на потолок или на уже поправленные по распоряжению Рикарда занавеси, но говорить не спешил.

— Вы ни обсосанного мосла не понимаете в том, что здесь творится, — с улыбкой сказал маршал, когда половина уже решила, что можно расслабиться и задремать. Рикард знал, что он до ночи опрашивал разведчиков, сверялся с картами и разбирался в общей картине. — Вы думаете, что это война. Нет, это бунт. Бунт против его величества, а бунт надо выжигать на корню. Вы воюете с осами, а надо воевать с осиными гнездами. Кто меня понял?

— Уничтожать замки? — спросил Агертор.

— О, да тут есть мозговитые… — дядюшка улыбнулся еще шире. — Имя, звание?

— Капитан Михай Агертор, офицер для особых поручений при особе генерала, — подскочил с места дружок Рикарда, ожидая похвалы. Вылупленные карие глаза подобострастно смотрели на командующего.

— Что же раньше молчал? — осведомился маршал. — Ложка дорога к обеду. Садись, капитан, пока голову на шее носишь.

Перепуганный капитан присел на краешек стула и сжался. Сам виноват, сначала надо присмотреться, а потом уж высовываться. Маршал не любит тех, кто слишком крепок задним умом. "Как опосля разбираться, так моя теща со всех сторон гений", — было его любимой присказкой. Тоже верно. Молчал Михай до сегодняшнего дня? Молчал. Посоветовал бы Рикарду, может, и был бы уже не капитаном, а полковником…

— Сначала мы поступим по-хорошему, — дядюшка облизнулся, как кот перед миской сметаны. — Прикажем всем сложить и сдать оружие. Потом начнем обыскивать замки и деревни. Найдем хоть сломанную спату на стенке или рогатину в сенях — будем поступать по-плохому. К Новому Году тут будет тихо, как в садах неувядающих.

Гости в доме герцога бывали довольно редко. Куда чаще сам Гоэллон вечерами исчезал, и возвращался за полночь, а то и рано утром. Раз пять Саннио получал распоряжение сопровождать господина на различные приемы, но это было пустой формальностью. Для секретарей отводили отдельные комнаты с накрытым столом; через открытую дверь было видно, чем занимаются хозяева и в любой момент можно было подбежать по приказу — но обычно никто не приказывал. Секретари ужинали, пили, играли в карты и болтали, а потом отправлялись по домам вместе с господами. Половина секретарей знала друг друга по школе, старшие или тоже учились у Тейна, или уже давно успели перезнакомиться с коллегами, так что скучать не приходилось — но и веселья особого не было.

Часть развлекалась сплетнями, жалуясь друг другу на прихоти господ, другая часть развлекалась тем, что выслушивала эти сплетни и запоминала на будущее, то ли чтоб передать хозяевам, то ли делая выводы о том, кому служить можно, а кому не стоит. Остальные просто тихо скучали. Саннио выбрал промежуточную позицию. С виду он скучал и не лез в неподобающие разговоры, а то пришлось бы не только слушать, но и рассказывать, но слух-то у него был получше, чем у остальных, а пить, играть в карты и болтать о погоде, при этом разбирая и запоминая все, что говорят в дальнем углу, он привык уже давно.

Среди пустопорожних жалоб и юношеских обид иногда попадалось кое-что интересное. Разумеется, никто из секретарей не был настолько глуп, чтоб делиться с коллегами содержимым писем или бесед, при которых они присутствовали, но мелочи, оговорки, выбранные слова… Гоэллон учил его вместе с северной троицей, и часть уроков была посвящена именно этому, а на приемах Саннио практиковался.

Его считали неразговорчивым и даже скучным, хотя он, как и все, болтал, улыбался шуткам, сам рассказывал забавные истории — но секретарь Васта не хотел выделяться, и у него это отлично получалось. Кое-кто удивлялся, что герцог Гоэллон выбрал себе в помощники такое пустое место, и это Саннио вполне устраивало. Пусть удивляются его незначительности, пусть завидуют тому, как он одет, и сколько может проиграть в кости — и сколько выиграть в новомодную тамерскую "осаду крепости". Большего и не нужно. Лишь бы не нашелся слишком проницательный, не заглянул под тщательно вырисованную Саннио личину…

Гостей же в доме Гоэллона обычно было двое — герцог Алларэ, двоюродный брат хозяина, и довольно забавный керторец лет двадцати трех, Флэль Кертор. Кертора Саннио в глубине души считал ходячим недоразумением — щеголь, вечно разряженный, накрученный и напомаженный, все пальцы в перстнях, на шее три-четыре цепи; а иногда — къельской игрушкой, разборной фигуркой, где внутри барышни прятался разбойник, а в разбойнике — судья, а в судье — вор. Уж больно умные у керторца были глаза, хоть он и прятал их под пышной завитой челкой.

Герцога Алларэ Саннио боялся почище желтой лихорадки. От той всех добрых верующих спасла святая Иоланда, а от герцога Алларэ никакой святой спасти бы не смог. Первая встреча запомнилась секретарю надолго, прочие тоже не обрадовали. К великому счастью юноши, ему не нужно было присутствовать при встречах с гостями. Вино и закуски подавали слуги.

Первую встречу Саннио с алларской напастью обеспечил Никола, лакей Гоэллона. Оказалось, что некоторых гостей герцог еще задолго до появления в доме секретаря велел сразу провожать не в гостиную на втором этаже, а прямиком к себе в кабинет, и двоюродный брат хозяина в этом списке значился давным-давно, что не удивительно.

Саннио переписывал набело очередной набор распоряжений для эллонского управляющего, герцог сидел в кресле — по обыкновению, боком, перекинув ноги через поручень, — с длинным свитком и кружкой вина… и тут совершенно обычный вечер пошел кувырком. Секретарь еще ничего не услышал, — слишком был поглощен работой, — но ему показалось, что где-то рядом ударила яркая золотая молния.

В следующее мгновение рука в дорогой надушенной перчатке бесцеремонно взяла его за подбородок, заставив поднять голову. Перо вильнуло по ткани — прощай, работа, — и Саннио захотелось в эту руку вцепиться зубами, но вместо этого он поднял глаза на гостя и замер. Если статуи могли ходить, а так же беспардонно хватать чужих секретарей за подбородки, то над столом, надо понимать, возвышалась статуя короля Аллиона в полный рост, вот только глаза у нее вместо положенного синего цвета были ярко-зелеными, как спелый виноград. Те же длинные золотые волосы, те же совершенные черты лица. Облачена была оная статуя в модного покроя зеленый, под цвет глаз, камзол из глазета, который лишь осенью стали ввозить в Собрану.

— Какая прелесть, — изрекла статуя. — Руи, в каком саду вырос этот цветок? Откуда ты, о, чудное дитя?

— Оставьте его в покое, Реми, — лениво откликнулся герцог, убирая свиток в футляр и поднимаясь с кресла. — Этот цветок не украсит ваши букеты, друг мой.

— Разве только вы запретите, Руи…

— Значит, запрещу. Саннио, оставьте нас.

Секретарь с огромным удовольствием вылетел из кабинета прочь, подальше от наглой "статуи" и ее неприятных намеков. Реми — надо понимать, герцог Алларэ, второй советник короля и родственник Гоэллона, — был, конечно, без пяти минут небожителем, но еще немного, и Саннио таки вцепился бы ему зубами в палец. Пусть ищет себе цветы на Кандальной улице!

В первый день девятины Святого Теодора в дом пожаловал совсем иной гость, хотя Саннио сперва обратил внимание на длинные золотые волосы и содрогнулся — как, опять герцог Алларэ? Тот при каждой случайной встрече отпускал в адрес секретаря какую-нибудь пошлую шутку, а господин только смеялся, словно ему было интересно, когда же юноша разозлится и ответит Алларэ должным образом. Почтение почтением, а терпеть подобное и трубочист не обязан!

Новый же гость оказался другим. Отчасти он был похож на Реми Алларэ, отчасти — на короля, которого Саннио видел на портретах, а живьем лишь издалека. Сначала юноша сдуру решил, что это принц Араон, потом вспомнил, что принцу пятнадцать, а гостю, если присмотреться — где-то двадцать пять.

Как назло, Никола уехал вместе с герцогом, и принимать гостя пришлось Саннио. По сундукам и кофрам стало ясно, что визитер явился проездом или собрался гостить не меньше седмицы, и Саннио велел поместить его в лучшей спальне на втором этаже, потом приказал подать в столовую на том же этаже обед, и тут сообразил, что в отсутствие герцога является старшим в доме, а значит, обязан обедать вместе с гостем. Пришлось переодеваться и спускаться, оставив учеников на попечение Кадоля. Капитан гвардии был не особенно счастлив обществу северной троицы, но спорить не стал.

— Добрый день, я Саннио Васта, секретарь господина герцога Гоэллона. К сожалению, герцог сейчас отсутствует, но я к вашим услугам.

— Фиор Ларэ, — гость протянул секретарю руку, как равному. — Рад знакомству.

— Надеюсь, вас устроили надлежащим образом? — руку Саннио пожал, но сочетание знакомой, хоть и усеченной, как у признанных бастардов, фамилии, и внешности Алларэ не радовало.

— Да, благодарю вас, все в порядке.

Никаких вольностей гость себе не позволял, беседу за обедом поддерживал, но очень сдержанно, и, кажется, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Постепенно Саннио начал понимать, что господин Ларэ — из тех, кто очень медленно сходится с новыми знакомыми, вовсе не стремится ни шутить, ни еще как-то смущать низших по положению, очень скромен и вообще мечтал бы остаться в одиночестве: ему вполне хватило бы слуги, подающего блюда. Этим он секретарю почему-то понравился. Благовоспитанный господин, не то что некоторые…

Отсидев обед и показав гостю второй этаж, Саннио удалился к себе — пора было начинать очередной урок, — и остался в убеждении, что гость этому рад не меньше, чем сам секретарь. К вечеру Саннио рассказали, что господин Ларэ отправился в библиотеку, велел подать туда вина и до сих пор там и сидит. Это не могло не радовать. Реми Алларэ уже перевернул бы дом вверх дном, а этот оказался другой породы.

Герцог вернулся к ужину, и Саннио был избавлен от второго тура пустопорожних бесед о погоде и тяготах путешествия. Вместо этого он ужинал с учениками и Кадолем, чему был несказанно рад. На третьем этаже всегда было веселее — благо, что изрядно изменившиеся к середине зимы ученики не доставляли особых хлопот. Бориану уже не казалось смешным посадить под перевернутую суповую тарелку в приборе Керо мышь, девица Къела, даже обнаружив оную мышь или змею, не стала бы вопить и подскакивать, а Альдинг перестал отпускать короткие ядовитые замечания по поводу остроумия графа Саура. Всех троих можно было отправлять без надзора хоть на королевский прием.

Фиор Ларэ провел в доме ночь и день. Саннио очень удивился, увидев его в кресле, которое обычно занимал то герцог, то сам секретарь, и еще больше удивился, обнаружив Гоэллона в числе слушателей: он велел принести в класс еще одно кресло и устроился у стены. Сегодня был последний урок истории Собраны, с которой уже все, кажется, успешно разобрались: знали то, что может понадобиться предсказателю, и еще раз в десять побольше. Гость не сразу начал говорить; кажется, ему хотелось встать и подойти к грифельной доске на стене, но потом Ларэ взял себя в руки и принялся рассказывать. Сперва — тихо и немного сбивчиво, но водяные часы, отмерявшие время урока, еще не успели перелиться и на четверть, как Саннио уже не сводил с Ларэ глаз и слушал во все уши.

При разборе тех или иных политических коллизий герцог довольно часто касался финансовых аспектов, но не делал на этом упора; у господина Ларэ получилось совсем иное. Понимать, что у многих войн и конфликтов, о которых раньше говорилось, как о том, что вызвано уязвленной гордостью правителей, имеется материальная, ощутимая подоплека, было ново и увлекательно.

— Король Эналион, как вы наверняка учили, был оскорблен ответом тамерского кесаря на предложение взять в жены его старшую дочь. Напоминаю, это произошло в 3556 году. Помните ли вы, где проходила тогда граница между Тамером и Собраной? Граф Саура?

— По реке Митгро, господин Ларэ.

— Именно. И именно земли от гор Неверна до места слияния Смелона и Митгро, ее притока, просил в приданое король Эналион. Кесарь Тамера ответил ему категорическим отказом и предпочел выдать дочь за младшего принца огандского; как вы думаете, почему?

— Потому что таким образом он не терял часть земель, — ответил Альдинг Литто. — Это же очевидно.

— Стало быть, король Эналион решил взять силой то, что не смог получить при помощи брака? Так, барон Литто?

— Да, — ответил Альдинг, но тут же прищурился и добавил: — По крайней мере, так кажется на первый взгляд.

— Отлично. Теперь посмотрите на карту, — Ларэ махнул рукой в сторону висевшего на стене огромного гобелена. — Как видите, земли эти находятся во владении Собраны. Когда и как это случилось?

— Через двадцать лет после неудачного сватовства короля Эналиона. Они были отданы в приданое невесте его сына. До того король Эналион трижды пытался завоевать землю между Смелоном и Митгро. — Керо новый учитель явно понравился: она уже трижды поправляла прическу и при первой же возможности решила заслужить похвалу.

— Отлично, юная дама. Теперь скажите: что же случилось за двадцать лет? Почему король Эналион пытался их завоевать, кесарь тамерский оборонял эти земли, а потом отдал, как его и просили?

— Счел постоянную войну слишком расточительной и ослабляющей государство, — ответила Керо.

— Кто может опровергнуть этот видимо логичный тезис? — с улыбкой спросил Ларэ, обводя глазами аудиторию.

Саннио задумчиво смотрел на карту. Болотистый кусок земли между двумя реками. Малонаселенный, едва способный прокормить своих жителей. Земля родит слишком плохо, и пищи для скота тоже мало. Расположенные севернее земли плодородны и богато заселены, но в месте слияния рек — считаются бросовыми. Во время правления Мышиного Короля тамерцы обнаглели и теперь раз в два-три года переводят войска через Смелон, занимают кусок земель герцога Скоринга, получают весьма умеренную контрибуцию и отходят. Впрочем, ущерб казне невелик, и с лихвой покрывается прибылью от нелегальной торговли через тот же Смелон, а вот по берегам Митгро слишком легко расставить посты.

Тамерцы только вырывают силой кусок пирога, украденного с их же тарелки.

Но почему тогда, триста лет назад, когда еще не было "белой" и "черной" таможни, тамерцы на двадцать лет зубами вцепились в бесплодные и бесполезные земли, а потом легко их отдали?

— Позвольте спросить, господин Ларэ…

— Да, мэтр Васта, слушаю ваш вопрос.

— Не считали ли король Собраны и кесарь Тамера, что на этих землях есть нечто ценное? И не убедились ли они позже, что там этого нет?

— Вы абсолютно правы, мэтр Васта! — лектор радостно махнул рукой. — Может быть, кто-нибудь знает или догадается, что это было? И что еще было такого на этих же землях, от чего кесарь Тамера предпочел избавиться, столь удачно всучив земли соседу? Юная дама имеет больше шансов догадаться.

— Залежи торфа, верно? — с надеждой спросила Керо.

— Именно. Залежи оказались настолько бедными и скудными, что не стоили разработки, но это выяснилось далеко не сразу. А второй вопрос?

Все молчали. Лектор покосился на водяные часы, потом устремил вопрошающий взгляд на герцога. Тот махнул рукой:

— Это, пожалуй, для них сложновато.

— Может быть. Начав разрабатывать залежи, тамерцы столкнулись с двумя эпидемиями сразу и испугались. Первая болезнь поражала в основном рабочих, вторая — и солдат, и простых жителей. Земли сочли проклятыми и решили избавиться от них. Армию Собраны эти заболевания тоже поражали, но в значительно меньшей степени, особенно вторая. Кто-нибудь готов назвать болезни и объяснить, почему?

— Вторая — гнилая горячка, — сказал Бориан. — Потому что наши болотную воду для питья кипятят, а "кесарятам" и порка не впрок.

— Верно. А первая?

— Комариная гнусь, — сказал Саннио. — Тамерцы считали ее источником проклятье потревоженных покойников, а на болотах в древние времена хоронили.

— Великолепно! Как видите, иногда оскорбленная гордость имеет основой мечту обогатить государство, а готовность уступить — суеверное желание перевалить проклятие на соседа. На этом мы закончим, — Ларэ посмотрел на часы. — Герцог, вы сумели меня поразить. Ваши ученики блестяще подготовлены.

— Я редко позволяю их хвалить, — улыбнулся Гоэллон. — Но вы можете рассказать им о том, какое впечатление они на вас произвели, дать какой-нибудь совет. Если угодно, я прошу вас об этом.

— Польщен, — кивнул лектор. — Начнем с графа Саура. Вы предпочитаете отвечать лишь там, где уверены в ответе. Это похвально, но иногда лучше ошибиться и узнать об ошибке, тем самым расширив свой кругозор, а не ограничиваться лишь тем, что уже знаете.

Господин Ларэ попал в точку, но Саннио не смог бы так вежливо и четко высказать ровно то же мнение о рыжем графе. Бориан насупился и стал похож на молодого бычка, которого щелкнули по носу, но в драку не полез, а задумался.

— Барон Литто. Вы много и глубоко думаете над каждым вопросом прежде, чем ответить, это еще более ценное качество. Но учтите, что пока вы будете думать, может найтись самоуверенный выскочка и ответить вместо вас, а люди нередко доверяются первому услышанному мнению, даже если оно легковесно, как пух.

Альдинг с застывшим лицом выслушал оценку собственной персоны. Ларэ опять угадал, и секретарь уставился на него с двойным интересом. Надо же, видит собравшихся неполные два часа, но настолько точно судит. Какой необычный человек…

— Госпожа Къела. Простите, если я огорчу вас, но я не простил бы себе, если б не сказал того, что думаю. Вы очень хотите нравиться, это естественно для юной дамы и вы выбираете достойные способы — верные ответы, но вас куда больше занимает произведенное впечатление, чем суть беседы.

Саннио мысленно зааплодировал. Точнее и деликатнее высказаться было нельзя. Обжившись и привыкнув к распорядку занятий, Керо начала напоминать Саннио тех соучеников в школе Тейна, что вечно первыми тянули руку, чтобы заслужить похвалу и репутацию отличников.

Северянка потупила глаза и вспыхнула, потом упрямо задрала подбородок.

— Господин Ларэ, вы так уверены, что я хочу вам нравиться? — прозвучало весьма резко. Секретарь посмотрел на герцога, но тот только слегка улыбнулся. Надо понимать, Керо ждала достойная отповедь.

— Помилуйте, госпожа Къела, я не смею претендовать на эту честь, — Ларэ поднялся и слегка поклонился. — Я говорю не о себе, а о любом, кто занимает кресло учителя.

Девица Къела не нашлась с ответом, а опустила голову и о чем-то задумалась. Герцог одобрительно кивнул, тоже поднялся, и Саннио понял, что своей характеристики не услышит. Стало очень обидно — разве не он отвечал на половину вопросов? Но так решил Гоэллон, и, значит, спорить бессмысленно, да и момент был упущен.