"Тайны Белого движения. Победы и поражения. 1918–1920 годы" - читать интересную книгу автора (Гончаренко Олег Геннадьевич)

Глава девятая Последний рубеж Крыма

26 октября 1920 года, вошедший на заседание правительства ординарец генерала Павла Николаевича Шатилова передал тому телеграмму. Пробежав ее глазами, генерал передал ее Врангелю: «От его превосходительства генерала Кутепова…». Взглянув на телеграмму, сообщавшую о прорыве противником позиций на Перекопе и приказ частям об отходе на укрепленные позиции в районе озер Киянское — Красное — Старое — Казак-карт, барон понял, что судьба Крыма висит на волоске…

Перед Врангелем явственно вставал вопрос о спасении остатков Русской Армии и населения Крыма путем эвакуации за границу. Барон вызвал из зала заседаний контр-адмирала Михаила Александровича Кедрова и в нескольких словах обрисовал ему сложившееся положение. Эмоциональный контр-адмирал воскликнул: «Боже, зачем я согласился нести этот крест!», но в присутствии Главнокомандующего постарался овладеть собой и доложил Врангелю о наличии в его распоряжении корабельного тоннажа, позволявшего взять на борт 60 тыс. человек. Кроме того, ввиду прибывшего дополнительного запаса угля из Константинополя можно было задействовать дополнительные транспорты, на которых примерно, можно было эвакуировать еще 15 тысяч человек. Врангель распорядился, чтобы контр-адмирал обеспечил использование всех судов, что только могут держаться на воде. Отдельным приказом, сообщенным вначале Кедрову устно, барон приказал задержать все иностранные и коммерческие суда для возможного использования их тоннажа для вероятной погрузки беженцев.

Барон принял решение лично отправиться на фронт, чтобы убедиться в положении дел и заслушать донесения командующих армиями. 27 октября к вечеру поезд главнокомандующего прибыл в Джанкой. По пути к Врангелю присоединились командующий 2-й армией генерал Абрамов со своим начальником штаба генерал-майором Павлом Алексеевичем Кусонским. В Джанкое Врангель принял генерала Кутепова, который доложил Главнокомандующему общую обстановку. По донесению Кутепова, накануне ночью пехота большевиков перешла в атаку на северную оконечность Чувашского полуострова, называемую Турецкими батареями, но была остановлена у проволочных заграждений мощным огнем защитников рубежа. Под прикрытием спустившегося под утро тумана большевики перебросили силы для обхода Турецкой батареи с запада и продолжили наступление на Северный Чуваш. Этим же утром продолжилось большевистское наступление красных на Перекопский вал, стараясь охватить его с флангов. Собрав на Чувашском полуострове около двух стрелковых дивизий, красные двинулись от Старого Чуваша в юго-западном направлении. Ввиду создавшейся обстановки, которая угрожала обходом Перекопскому валу и прорывом позиции из-за порушенных проволочных заграждений, Кутепов приказал частям 1-го армейского корпуса отойти на укрепленную позицию по северо-западным окраинам четырех озер. Вместе с отходом был подтянут к Карповой Балке для намечающегося контрудара конный корпус генерала Барбовича. Утром 27 октября, накануне приезда Врангеля в Джанкой, кавалерийская часть корпуса Барбовича атаковала красных и отбросила их к Чувашскому полуострову, где была остановлена мощным артиллерийским огнем, а ободренные поддержкой красные части направились к хутору Тихоновка. Обнаружилось наступление значительных сил красных на перешеек между озерами Красным и Старым. Русская армия был вынуждена отойти на последнюю укрепленную позицию на Юшуни. Генерал Кутепов еще предполагал поутру перейти в наступление и захватить у противника утерянные позиции, однако признался главнокомандующему, что сам мало уверен в положительном исходе предпринятого дела из-за низкого морального духа войск, отсутствия старших начальников, чей пример вдохновил бы солдат и офицеров. Врангель соглашался с этими доводами, но считал необходимым удерживать позиции, чтобы выиграть время, возможно пять или шесть дней, во время которых в крымских портах будет погружен уголь, суда будут распределены по портам, а на суда, в свою очередь, будут перевезены раненые и больные из лазаретов Крыма, погружены тыловые учреждения и техника. Кутепов заверил Главнокомандующего, что сделает все, что в его силах, однако по тому, как он описывал положение, Врангелю стало ясно, что у того почти не осталось надежды удержать позиции своими силами.

Путь Врангеля лежал в Севастополь. Свой конвой он отослал в Ялту для ликвидации прокоммунистической банды Мокроусова, бежавшего в горы. Для охраны своего поезда Главнокомандующий распорядился направить роту юнкеров Алексеевского военного училища, ожидавшего поезд барона в Симферополе. Прибыв в город, Врангель принял губернатора A. A. Лодыженского и ознакомил его с обстановкой, дал поручение генералу Абрамову, в обстановке строгой секретности во избежание паники, обеспечить подготовку к эвакуации военных и гражданских учреждений Симферополя. Кроме того, необходимо было обеспечить погрузку раненых и больных офицеров, членов семей военнослужащих и чиновников гражданских ведомств, которым бы по приходе большевиков в Крым грозила бы смертельная опасность. 28 октября 1920 года поезд Главнокомандующего прибыл в Севастополь.

В ночь на 8 ноября (24 октября) Фрунзе начал свою основную наступательную операцию против оборонявшей Крым Русской Армии. На Турецкий вал ударили четыре бригады 51-й большевистской дивизии под командованием В. К. Блюхера. Через Сиваш двинулся по трем бродам красноармейский десант. Общая численность атакующих составила 20 тысяч человек. Авангарды красных прошли по хорошо промерзшей сухой грязи. Двигавшиеся за ними основные силы шли по незначительной грязи, смешанной с осколками разбитой авангардами ледяной корки и образовавшимся лужам. Одна из наступающих дивизий, 52-я стрелковая, прошла около километра в густом тумане по пояс в ледяной и грязной сивашской воде, доходившей бредущим красноармейцам до пояса. Авангарды этой дивизии атаковали окопы с засевшими там кубанскими казаками генерала Фостикова около двух часов ночи и выбили их прочь. Из соседнего населенного пункта вышли несколько дроздовских батальонов, но реальной помощи оказать они не успели, так как во фланг им ударила 15-я большевистская дивизия. Дроздовцы отважно схватились с одним из ее полков, и в ходе рукопашного боя, оттеснили его к берегу, но на подмогу красному полку шли все новые и новые большевистские части, прибывающие с Сивашского направления. Дроздовцы и кубанские казаки начали отход, часть казаков предпочла сдаться на милость победителям, однако дроздовцы продолжали отбиваться от наступавших красных короткими и яростными контратаками. Из тыла им на помощь пришли части Корниловской и 34-й стрелковой дивизий, а также подошло немного бронеавтомобилей. Две бригады 51-й дивизии подошли из-за Сиваша лишь к 8 утра, были атакованы 2-м дроздовским полком и залегли в грязи сивашского дна. Перегруппировавшись и подождав, пока подтянутся арьергарды, бригады атаковали оборонявшихся чинов Русской Армии и попытались закрепиться на берегу, откуда были снова опрокинуты дроздовцами в Сиваш спустя час. Удар по Турецкому валу, задержавшийся из-за обильного тумана, начался четырехчасовой подготовкой и продолжился пятью волнами наступлений, согласно замыслу Блюхера. Первой волне пришлось делать проходы в проволочных заграждениях Русской Армии, вторая волна повела наступление на Турецкий вал вместе с третьей, поддерживающей наступательный ее порыв. Четвертая волна занимает отбитые высоты и добивает оставшихся в живых защитников вала, а пятая, состоящая из кавалерии, преследует отступающих. Дроздовские части отбивались отчаянно и не намерены были отступать даже при чудовищно превосходящих их силах большевиков, с упорством ползущих на штурм. Первую волну наступавших дроздовцы положили у проволочных заграждений. Второй волне удалось преодолеть первую линию обороны дроздовцев, но была частично перебита, частично залегла под яростным огнем защитников Вала, потеряв несколько бронеавтомобилей, подожженных оборонявшимися.

Перед началом третьей атаки Блюхер провел артиллерийскую подготовку, выведя орудия на прямую наводку. Под артиллерийским огнем дроздовцы отошли назад. Фрунзе отдал приказание 9-й большевистской дивизии наступать по направлению на Арабатскую стрелку, однако она была остановлена орудийным огнем белой флотилии.

Большевистские дивизии, первоначально захватившие Литовский полуостров, едва удерживали его и под непрерывными атаками Русской Армии отходили, взывая штаб Южного фронта о помощи. На помощь им были направлены 7-я советская кавалерийская дивизия и повстанцы Махно. В это же время Фрунзе получил известие о перемене ветра, сулившей возврат воды в Сиваш. Не долго думая, Фрунзе приказал согнать население окрестных сел, возводить дамбу имеющимися под руками средствами. Уклонившихся расстреляли, остальным было приказано сдерживать воду, чем угодно: заборами, досками и т. п. 7-я кавалерийская дивизия и махновские бандиты изменили и без того невыигрышное для Русской Армии соотношение сил. В помощь им Фрунзе направил и 16-ю советскую кавалерийскую дивизию, в порядке усиления. Защитники Литовского полуострова отступали к Юшуни. В полночь Блюхер повел очередной штурм Турецкого вала, и к половине четвертого красноармейцы уже карабкались на гребень вала, тесня оборонявшихся корниловцев и дроздовцев, штыками проложивших себе дорогу из получившегося окружения. В конце дня 9 ноября (25 октября) 1920 года большевики вышли по всему фронту к позициям Русской Армии на Юшуни. К позициям красные подвезли артиллерию в количестве 150 орудий и обрушили огонь на окопы и проволочные заграждения, возобновив атаку на следующий же день. 51-я советская дивизия наконец смогла захватить 2-ю линию траншей, в то время как соседние наступающие большевистские 52-я и 15-я дивизии продолжали топтаться на месте. Узнав из донесений авиаразведки о перемещении конного корпуса Барбовича для защиты третьей линии обороны, Фрунзе отправил на Перекоп 2-ю Конную армию и приказал 4-й армии нанести удар по корпусу Барбовича с Чонгарского полуострова. В ночь на 11 ноября (27 октября) 1920 года 30-я советская дивизия под прикрытием тумана начала форсировать пролив возле Тюп-Джанкоя. На рассвете дивизия ударила по первой и второй линиям обороны. Вместе с этим, при поддержке бронепоездов, красные атаковали по основанию взорванного моста. Дивизия была разбита и выброшена Русской Армией прочь, но ее наступление отвлекло силы белых, удерживающих оборону на Тюп-Джанкойском участке фронта. Получив донесение о наступлении у Чонгара, Врангель приказал остаткам Донского корпуса отступать и повернуть на станцию Таганаш все исправные бронепоезда. Коннице Барбовича предстояло нанести контрудар противнику. Она атаковала 7-ю и 16-ю кавалерийские дивизии красных и, разгромив их, переключилась на 15-ю и 52-ю стрелковые большевистские дивизии. Красноармейцы дрогнули и побежали, преследуемые кавалеристами Барбовича, постепенно выходя в тылы 51-й и Латышской дивизиям. С моря успех Барбовича был поддержан огнем белой флотилии, вошедшей в Каркинитский залив. Против конного корпуса была брошена 2-я Конная армия. Перед лобовым столкновением двух конных лавин Миронов приказал укрыть за своим конным строем 250 пулеметов на тачанках. Когда до сближения двух конниц оставались считанные десятки метров, ряды красных кавалеристов разомкнулись и по летящим вперед белым кавалеристам ударили пулеметы. Первые ряды были скошены, вторые, налетев на первые, спотыкаясь, сбрасывали всадников. После расстрела конницы в упор, красные кавалеристы атаковали замешкавшихся белогвардейцев, поддержанные возвращавшимися назад после недавнего бегства пехотными частями. Белые повернули вспять. Полоса Юшуньских укреплений пала.

Под Чонгаром шли бои, в которых остатки Русской Армии побеждали с переменным успехом: едва донские казаки успевали вырубить авангард большевистских частей, а на смену ему уже приходили новые силы и с ходу вступали в бой. Казаки контратаковали, однако силы их таяли буквально по часам. В окружении красных дрался до последнего снаряда и патрона посланный им на помощь бронепоезд «Офицеръ». Уже подорванный, остановленный, он все еще отбивался из оставшихся пулеметов, пока не закончились последние патроны. В ночь на 12 ноября (28 октября) 1920 года большевики овладели станцией Таганаш. Армии Южного фронта начали входить форсированным маршем в Крым.

В тот же день, в 10 утра, поезд Врангеля прибыл в Севастополь. С вокзала Главнокомандующий отправился во дворец, пригласив на совещание Шатилова, Скалона, Кедрова и Кривошеина и отдал им последние распоряжения занять войсками главнейшие учреждения, почтамт, телеграф, выставить караулы на пристанях и железнодорожном вокзале. На основании сведений данных, полученных от Кедрова, барон распределил тоннаж по портам. Для погрузки в Керчи отводилось 20 000 тонн, Феодосии — 13 000, Ялте — 10 000, Севастополе — 20 000, Евпатории — 4000. Кроме того, Главнокомандующий дал указания разработать порядок погрузки тыловых военных и гражданских учреждений, больных, раненых, запасов воды и продовольствия, особо ценного имущества, чтобы в момент получения приказа погрузка могла начаться немедленно в соответствии с принятыми к сведению указаниями. После совещания с ближайшими соратниками, Врангель пригласил представителей иностранных военных миссий с просьбой оказания содействия иностранными судами в случае массовой эвакуации из Крыма. После того Врангель дал последнюю пресс-конференцию российским и иностранным журналистам, рассказав им о создавшемся бедственном положении Русской Армии. Тревожные вести распространялись по городу с быстротой молнии. Главнокомандующему беспрерывно звонили по телефону, прося содействия или разъяснения ситуации, присылались депутации, запросы. «Положение становилось грозным, остававшиеся в нашем распоряжении часы для завершения подготовки к эвакуации были сочтены. Работа кипела. Днем и ночью шла погрузка угля; в помощь рабочим грузчикам были сформированы команды из чинов нестроевых частей, тыловых управлений… Спешно грузились провиант и вода. Транспорты разводились по портам. Кипела работа в штабе и управлениях, разбирались архивы, упаковывались дела»[234].

Слухи докатились и до генерала Слащева, поразив его расстроенное воображение сверх всякой меры. «В своем фантастическом костюме (белый ментик, отороченный мехом с золотым шнурами. — Авт.) он появлялся на улицах, беседовал с толпой, собравшейся перед витриной телеграфного агентства, давал интервью представителям печати… Я послал предписание генералу Слащеву выехать немедленно на фронт в распоряжение генерала Кутепова; последнему приказал передать, чтобы он задержал генерала Слащева при себе, не допуская возвращения его в Севастополь… Слащев на автомобиле выехал в Джанкой»[235].

Врангель мог вздохнуть с облегчением, ибо душевное состояние Слащева уже давно беспокоило его.

Теснимые противником, части Русской Армии продолжали свой отход. К вечеру части Дроздовской дивизии, Конный и Донской корпусы отошли в район Богемки. Остальные подразделения 1-го армейского корпуса сосредоточились у села Тукулчак. Врангель приказал войскам, оторвавшимся от преследования противником, идти в порты на погрузку. 1-й и 2-й армейские корпуса отправились в Евпаторию и Севастополь. Конному корпусу Барбовича предписывалось двигаться на Ялту. Кубанцы генерала Фостикова направлялись в Феодосию. Донской корпус Абрамова и Терско-Астраханская бригада направлялись в Керчь. Для ускорения передвижения пехоту было приказано посадить на повозки, а коннице прикрывать отход.

29 октября 1920 года Врангель издал приказ, предупреждающий население Крыма об оставлении Русской Армией родной земли, и подготовлено сообщение правительства о предстоящих тяготах эвакуации и морского похода, а также о том, что ни одна иностранная держава не дала своего согласия на данный момент на прием эвакуированных. В сообщении подчеркивалось, что правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания помощи эвакуируемым как в пути следования, так и в дальнейшем и призывает всех тех, кому не угрожает непосредственная опасность со стороны большевиков, оставаться в Крыму. Поздно ночью начальник штаба контр-адмирала Кедрова, капитан 1-го ранга Машуков разбудил Главнокомандующего и сообщил ему о только что полученном по советскому радио предложении Фрунзе о сдаче, гарантируя жизнь и неприкосновенность всему высшему составу армии и всем сложившим оружие. За предложенную Русской Армии бескровную сдачу Фрунзе был строго отчитан Лениным: «Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Удивлен уступчивостью условий. Если враг примет их, надо приложить все силы к реальному захвату флота, т. е. невыходу из Крыма ни одного судна. Если не примет, нельзя ни в коем случае повторять и расправляться беспощадно».

Врангель приказал закрыть все радиостанции, за исключением одной, обслуживаемой офицерами. Погрузка лазаретов и учреждений тыла проходила в относительном порядке. По улицам города тянулись вереницы подвод, нагруженные вещами обывателей. Улицы города патрулировали чины комендатуры, в сопровождении юнкеров. В штабе генерала Скалона шла запись желающих выехать за границу. Неожиданно это количество оказалось столь велико, что заставило Главнокомандующего и его ближайших соратников задуматься о том, что рассчитанного на бумаге тоннажа может оказаться недостаточно. В связи с изменением погоды и устанавливающимся штилем адмирал Кедров предложил использовать все суда и баржи, которые могли держаться на воде, взяв их на буксир. «В эти тяжелые часы, среди лихорадочной напряженной работы он проявил редкую распорядительность, не отдыхая ни днем, ни ночью, поспевая всюду, требуя от подчиненных того же»[236].

Совместная служба адмиралов Кедрова и Машукова была как нельзя лучшим соединением двух энергичных и деятельных морских военачальников: «На своем белом быстроходном катере с молодым Начальником Штаба, сам одетый в только что, срочно сшитую морскую форму с золотыми Контр-Адмиральскими погонами во флотской фуражке царского времени, носился по рейду Севастополя, обходя все свои владения… эти два человека неразлучно работали вместе. Всюду появлялись энергичные, бодрые, вдохновенные надеждами, создающие новые крепкие кадры команд, бодрящие падающих духом… Они собрали распадавшийся флот, обновили, освежили, очистили личный состав и приготовили к роковой минуте… К этому дню великой печали были готовы к отплытию в Севастополе 31 судно под Андреевским флагом… И еще множество кораблей — всего белого флота 132 корабля»[237].

Около полудня 30 октября 1920 года в штаб Главнокомандующего позвонил генерал Кутепов, находившийся на станции Сарабуз. Генерал доложил, что войска продолжают отступление, и что отход производится в полном порядке. Линия фронта проходила южнее станции Юшунь. В конце разговора Кутепов сообщил, что с Главнокомандующим желает поговорить Слащев. Врангель уклонился от беседы под предлогом нехватки времени, однако настойчивый Слащев прислал телеграмму, в которой предлагал сформировать новый десант и без колебания атаковать красных до победного конца. Врангель просил Кутепова передать Слащеву, что предоставляет полную свободу всем желающим продолжить борьбу и что никакие десанты за неимением свободных транспортных средств, невозможны. Если Слащев собирается оставаться в тылу противника и формировать партизанские отряды, Главнокомандующий лишь благословит его на это начинание. Переданное через генерала Кутепова это послание, оскорбило Слащева в лучших чувствах, и он просил Врангеля в новой телеграмме дать ему срочный и исчерпывающий ответ на его первое обращение. Барон не отвечал. Ночью Слащев вернулся в Севастополь, но и тогда не был принят Главнокомандующим. Слащев поспешил сесть на ледокол «Илья Муромец». Вечером 30 октября 1920 года Врангель принял депутацию представителей городского самоуправления. Они выразили озабоченность обстановкой и попросили дозволить им организовать охрану города, портового завода и артиллерийских складов силами рабочих, для которых просили выделить оружие. Главнокомандующий согласился, и по его распоряжению рабочие были вооружены. После городских депутатов к Врангелю прибыл французский представитель граф де Мартель, сообщивший, что правительство его республики готово взять под покровительство всех беженцев, оставляющих Крым, и что для покрытия расходов на их содержание Франция согласилась взять в залог русский водный транспорт, на котором прибудут беженцы. Покидая ставку ночью, Врангель распорядился перевезти свои вещи в гостиницу «Кисть», стоящую на побережье, на Графской пристани, где уже разместилась оперативная часть штаба Главнокомандующего и куда уже перебрался штаб генерала Скалона.

На утро 31 октября (13 ноября) 1920 года прибывшие из Симферополя эшелоны начали погрузку на стоявшие в порту транспорты. Для раненых было отведено оборудованное под лазарет судно под названием «Ялта». Начальник санитарной части С. Н. Ильин руководил погрузкой и лично отдавал распоряжения, наблюдая за погрузкой, хотя сам был тяжело болен и едва держался на ногах. Закончив накануне ночью посадку учреждений суда, с большой перегрузкой, выходили в спокойное, без волн, море. На рейде дежурили транспорты, дожидавшиеся погрузки кутеповских частей 1-й армии. В десять утра, по сообщениям в штаб Главнокомандующего, линия фронта подвинулась к Сарабузу. «И тогда-то, на нашем последнем рассвете, 1-й полк перешел в контратаку. В последний раз, как молния, врезались дроздовцы в груды большевиков. Страшно рассекли их. Белый лебедь с отчаянной силой бил крыльями перед смертью. Цепи красных… отхлынули под нашей атакой, когда мы, белогвардейцы, в нашем последнем бою, как и в первом, винтовки на ремне, с погасшими папиросами в зубах, молча шли во весь рост на пулеметы»[238], — вспоминал Туркул. Теперь, когда части дроздовцев, разив и обратив в бегство на прощание наступавшие большевистские части, грузились на выделенные для этого транспорты, в историю уходили и их командиры, одному из которых было 25 лет, а другому 28: «Генерал Туркул и генерал Манштейн — самые страшные солдаты самой страшной Гражданской войны. Генералы Туркул и Манштейн — это дикое безумие дроздовских атак во весь рост без выстрела, это немое бешенство непобедимых дроздовских маршев. Генерал Туркул и Манштейн — это беспощадные массовые расстрелы, лохмотья кровавого мяса и подбородки, раскроенные вороненой рукояткой нагана, и гарь яростных пожаров, вихрь безумия, кладбищ, смерти и побед»[239].

Части Русской Армии, почти не входя в соприкосновение с противником, планомерно совершали отход. Ближе к полудня Главнокомандующий в сопровождении адъютанта совершили пеший обход города, наблюдая за происходящим: «Улицы были почти пусты, большинство магазинов закрыто, изредка встречались… спешившие к пристани одинокие прохожие. При встрече, как всегда, приветливо кланялись»[240].

Во второй половине дня, в ранних, осенних сумерках прибыл сам генерал Кутепов с чинами своего штаба. Он сообщил, что погрузка частей должна закончиться к десяти вечера и что он предоставил свободу выбора всем, из чинов своих частей, кто пожелал остаться в Крыму. Таковых, по его словам, было совсем немного. Кутепов выставил заставы от своих частей по линии железной дороги до вокзала и далее к морю, для прикрытия погрузки кораблей. В помощь его частям Главнокомандующий возложил на генерала Скалона обеспечить прикрытие погрузки на северном направлении — от моря и до железной дороги. Для обеспечения выполнения возложенной задачи, Скалону были выделены юнкера пехотного Алексеевского, артиллерийского Сергеевского и Донского атаманского училищ. Врангель отправил директиву адмиралу Кедрову завершить погрузку людей к полудню 1 ноября (15) 1920 года, чтобы уже в час дня суда могли выйти на рейд. Уже к 10 часам утра 1 ноября, выехавший с инспекцией на катере Кедров, доложил, что погрузка почти закончилась. Снимались последние юнкерские заставы и юнкера прибывали на площадь, возле гостиницы. Главнокомандующий поздоровался с юнкерами, поблагодарил их за службу и, сказав краткую речь, отдал им приказание начинать погрузку. После того как юнкерские заставы произвели погрузку, катер с бароном Врангелем, провожаемый громогласным «ура», отошел от пристани, направляясь к крейсеру «Генерал Корнилов», на котором немедленно взвился флаг Главнокомандующего. Якорь был поднят и суда, один за другим, стали выходить в море. «Мы стали на якорь у Стрелецкой бухты, и оставались здесь до половины третьего ночи, ожидая погрузку последних людей… и выхода в море всех кораблей, после чего пошли в Ялту, куда и прибыли 2 ноября в 9 часов утра»[241].

В Ялте Врангель сошел на берег вместе с начальником штаба флота капитаном 1-го ранга Машуковым и обошел суда, беседуя с офицерами и солдатами. Пока шел отход пехоты, конница прикрывала его, а затем, быстро оторвавшись от противника, усиленными переходами отошла к Ялте. Большевики значительно отстали, что давало время закончить погрузку частей вовремя. Всего из Ялты было эвакуировано 14 тысяч человек. В два часа транспорты с войсками и флагманский крейсер с Врангелем на борту пошли на Феодосию. За ними следовал французский адмирал Дюменаль на крейсере «Вальдек Руссо», сопровождавшийся миноносцем. Погрузка частей в Феодосии проходила менее успешно, чем в других городах. Вечером 12 ноября в город прибыл со своим штабом генерал Фостиков, обнаруживший в недоумении, что «вместо пяти пароходов, первоначально мне данных, я имел в распоряжении лишь два — „Дон“ и „Владимир“, так как „Аскольд“ был выделен под раненых и учреждения… К вечеру подошел Кубанский партизанский пеший полк и некоторые части генерала Цыганка… В город беспрерывно прибывали все новые партии чинов и части, которые должны были производить посадку в других пунктах… Я связался по радио с генералом Врангелем, донес ему о катастрофическом положении в Феодосии и о неприбытии двух пароходов… просил его отдать распоряжение генералу Абрамову не задерживать пароходы, предназначенные для кубанцев, у себя… просил генерала Абрамова спешно отправить ко мне пароходы, хотя бы к утру…»[242]. С борта «Генерала Корнилова» Врангель отправил радиотелеграмму в Керчь генералу Абрамову, приказывая во что бы то ни стало дождаться и погрузить прибывающих к нему 1-ю дивизию кубанцев генерала Дейнеги, которые не успели погрузиться в Феодосии из-за недостатка мест на транспорте и отправились посуху, на Керчь. 3 (17) ноября Абрамов отвечал, что погрузка кубанских и терских частей прошла успешно, однако ощущается крайняя перегрузка и некоторые баржи переполнены людьми сверх всякой меры. Капитан 1-го ранга Машуков лично вышел на ледоколе «Гайдамак», отдав приказ прибывшему из Константинополя транспорту «Россия» следовать за ним, в Керчь. Там на них были пересажены все те, кому едва хватало мест на отведенных для погрузки судах. Отбывая из Феодосии, наблюдательный Фостиков отмечал: «Что меня поразило при эвакуации Феодосии, так это наличие там массы танков и тяжелой артиллерии… Это свидетельствует о том, что эти части на фронте не были, — для чего же они существовали и формировались? Почему эти части не были выдвинуты на Перекоп и к Сивашу после военного совета и не упоминались в плане генерала Шатилова? Танки и тяжелая артиллерия были свалены с пристани в море по моему приказу, некоторых чинов этих частей пришлось, в силу необходимости, погрузить…»[243].

Вечером 30 октября (13 ноября) 1920 года Феодосия озарилась заревом пожаров, организованных прокоммунистическим подпольем с целью дестабилизации обстановки, а наутро 14 ноября пожар полыхал уже в самом порту. Горели вагоны и пакгаузы, между которых лежали ящики со снарядами. Кубанцы Фостикова сбросили ящики в море. Около часа ночи 1 (14) ноября 1920 года большевиками были взорваны артиллерийские склады на окраине Феодосии и в селе Владимировка. Обстановка была крайне нервозная. Прямо на пристани некоторые офицеры стрелялись, другие, кому не хватило места на транспортах, бежали в горы, но были и те, кто, сняв погоны, разбрелись по городу, в надежде пересидеть приход большевиков.

Вскоре на «Адмирале Корнилове» была получена радиограмма Машукова: «Посадка закончена, взяты все до последнего солдата. Для доклада главкому везу генерала Кусонского. Иду на соединение». В 3 часа 40 минут «Гайдамак» возвратился.

В два часа дня французский крейсер «Вальдек-Руссо» произвел 21 выстрел в качестве последнего салюта русскому флагу в водах России и снялся с якоря. «Генерал Корнилов» отвечал. Корабли вышли в море и взяли курс на Босфор. На 126 кораблях из захваченной большевиками России было вывезено 145 693 человека. Из них было более 100 тыс. гражданских беженцев.

…На полуострове, после прихода большевиков, уже в декабре 1920 — январе 1921 года развернулась невероятная по своим масштабам кампания террора по отношению к обывателям и оставшимся чинам Русской Армии, тем, которые по личным мотивам не могли уехать за границу. На совещании московского партийного актива в декабре 1920 года Ленин заявил: «В Крыму сейчас 300 тысяч буржуазии. Это — источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам…» Несмотря на объявленный мир, выезд из Крыма для населявших его граждан был закрыт. Главными палачами Крыма были назначены Председатель крымского ВРК Бела Кун и Секретарь крымского комитета РКП(б) P. C. Землячка, назначенная вершить расправу, на основании ее предыдущего опыта подобного террора во времена, когда во время подавления Донского восстания она состояла в РВС 8-й большевистской армии. Сначала объявление местной власти предлагало всем офицерам, находящимся в Крыму, явиться на перерегистрацию согласно приказу № 4 Крымвоенревкома, подписанному Белой Куном и секретарем Яковлевым, в котором сообщалось: «…Всем офицерам, чиновникам военного времени, солдатам, работникам в Учреждениях Добровольческой армии… явиться для регистрации в трехдневный срок… Не явившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по законам военного времени»[244].

Многие из офицеров, кто полагал, что повторная регистрация — дело сугубо формальное, ибо в Красной армии служило немало мобилизованных офицеров и генералов: «Эти мерзавцы не пошли к нам добровольно, не исполнили своего долга. Старались спрятаться и отсидеться. Но они не посмели ослушаться красной власти и пошли ей служить и служили усердно. Это каиново предательство не спасло их от концентрационных лагерей, тюрем, расстрела»[245], приходили на пункты, чтобы быть внесенными в списки. В Феодосии, например, «на регистрацию в установленный срок явилось более 4500 человек, их зарегистрировали и… распустили по домам… появилась надежда на то, что большевики выполнят обещания Смилги, Белы Куна и Фрунзе об амнистии сдавшимся и рыцарском отношении к населению, данное 11 ноября»[246].

Однако совершенно неожиданно вышел новый приказ о перерегистрации. Всех, кто в Феодосии явился добровольно, арестовывали и под конвоем отправляли в Виленские и Крымские казармы, превращенные большевиками в казармы. В них одновременно содержалось до 500 пленных. Утренняя побудка оставшихся в живых начиналась пением «Интернационала» и «политзанятиями». Каждую ночь по команде «Рота! Встать!» комендант казарм будил заключенных, зачитывал списки приговоренных к расстрелу, несчастные отделялись от «личного состава» и отправлялись конвойными командами к месту расстрела. В декабре 1920 года массовые расстрелы проводились прямо во дворе Виленских казарм. Тела убитых сбрасывались в старые генуэзские колодцы. Когда колодцы заполнились, приговоренных выводили за пределы казарм, вели к угольным копям, там заставляли рыть могилы и с наступлением темноты расстреливали.

Лишь единицы приглашенных солдат и офицеров для повторной регистрации в первые дни советской власти в городе усомнились, бежали в горы, к «зеленым». Большая часть крымского офицерства стала жертвой собственной дисциплинированности и доверия к советской власти. Так называемые фильтрационные пункты, где большевиками проводился отбор вероятных кандидатов на расстрел, описан очевидцем этих событий, корнетом Сводно-гвардейского кавалерийского полка А. Эдлербергом: «В глубине большого двора пара сотен людей, и через открытые настежь ворота прибывали все новые… Большинство было явно из низов — солдаты; но осанка, одежда выдавали иногда офицеров, теперь бывших. Время шло, и двор почти заполнился людьми, когда неожиданно раздался резкий свисток: тотчас ворота захлопнулись, из стоявшего поодаль флигеля выбежали несколько десятков красноармейцев с примкнутыми штыками; двери… распахнулись, и с десяток матросов выкатили на широкое крыльцо два „максима“. Громовая команда „Смир-р-но!“ заставила нас привычно вытянуться и замереть. Потом я подумал, что это хитрый способ определить военную выучку, а следовательно, и звание пленных. Так начался отбор „чистых“ и „нечистых“: по приказу мы по двое подходили к новоявленным „авгурам“, которые безапелляционно, лишь взглянув, командовали — налево или направо. Сортировка продолжалась долго. К этому времени прибыла еще из Феодосии рота красноармейцев, окружила „левых“, выстроившихся в колонну по четыре в ряд, и нас погнали обратно к городу…»[247]

Еще до объявления регистрации как уловки для выявления чинов Русской Армии и тыла, расстрелы попавших в плен солдат и офицеров 2-го армейского запасного батальона, тыловых частей 52-го Виленского пехотного полка, чинов Одесских пулеметных курсов, служащих Сырецкого госпиталя Красного Креста, Феодосийского армейского эвакуационного пункта, полевого эвакуационного пункта № 16 начались со входом в Феодосию 9-й стрелковой большевистской дивизии под командованием Н. Куйбышева. После того как красные части заняли Феодосию, был сформирован ВРК Феодосийского уезда, занявший помещение городской гостиницы «Астория». Комиссар 9-й большевистской дивизии М. Лисовский и Председатель ВРК некто Жеребин провели первые показательные расстрелы пленных уже в ночь с 16 на 17 ноября 1920 года, на железнодорожном вокзале города, где находился эшелон с ранеными и выздоравливающими чинами 52-го Виленского полка.

Покончив с чинами Русской Армии, красные каратели переключились на обывателей и мирное население. Арестовывались члены семей бывших белогвардейцев, сотрудники гражданских ведомств, средств массовой информации, духовенство. Далее террор распространился просто на представителей дворянства, считавшихся виновными по определению. Истребив дворян, крымские чекисты перешли на организацию облав на людей, носивших приличную одежду, а следовательно, могущих принадлежать к «классу буржуазии». Людей доставляли в фильтрационный пункт, обычно располагавшийся в городских казармах, проверяли документы и решали, кому быть отпущенному, а кого отправить за город, на расстрел. Люди были лишены даже возможности выезда в Россию, ибо каждый пропуск подписывал лично Бела Кун. Вошедшая в Крым советская армия оказалась тяжелым бременем для полуострова, так как содержание ее представляло собой довольно трудоемкую задачу. Запасы крымского продовольствия были реквизированы и отданы в армию, ЧК и служащим советских учреждений, потянувшихся нескончаемыми обозами из Центральной России.

Местное население было обречено гибнуть от голода. Начинались эпидемии, с которыми большевики не боролись, только лишь блокируя ту местность, где они свирепствовали, и оставляя местных жителей на произвол судьбы. Крым походил в то время на один большой концентрационный лагерь, прообраз будущего ГУЛАГа в размерах одного полуострова… Террор распространился и на рабочих, работавших в железнодорожных депо и занимавшихся ремонтом и эксплуатацией подвижного состава при Врангеле. Так, ушедших с отступающими частями Добровольческой армии из Курска железнодорожников, обосновавшихся в походном лагере недалеко от Феодосии, в ночь с 19 на 20 ноября вывели вместе с женами и детьми из лагеря, прогнали пешком до мыса Св. Ильи и затем расстреляли. На месте опустевших рабочих бараков Особый отдел 9-й советской дивизии, в соответствии с директивами из РВС Южного фронта, распорядился создать концентрационный лагерь для военнопленных, который был очень быстро заполнен прибывающим новыми партиям арестованных. Ревком и Особый отдел выявили несколько «старост», которым поручалось разделить арестантов на тех, кто когда-либо служил в Красной армии и тех, кто воевал лишь на стороне Белой. Последних каждую ночь отправляли в колоннах по 100–150 человек с конвоем на мыс Св. Ильи и городское кладбище и расстреливали из пулеметов. Иногда арестованных связывали колючей проволокой и топили за Чумной горой в море. На мысе Св. Ильи тех, кто был расстрелян, сваливали в три параллельно идущие балки. Места расстрелов охранялись красноармейским батальоном Особого назначения, рассыпанным в цепь, чтобы не допускать родственников убитых забрать тела для погребения.

Тех, кто прежде служил в Красной армии, обирали до нитки, снимая даже нательные кресты и порой нижнее белье, и предлагали вступать снова в Красную армию. Тех, кто не соглашался, добавляли в колонны, идущие каждую ночь на мыс Св. Ильи или городское кладбище, но и тех, кто под влиянием пережитого соглашался, направляли в полевые лагеря особых отделов 6-й и 4-й советских армий, располагавшихся под Керчью, Бахчисараем, Джанкоем и Симферополем, где их под предлогом отсутствия продовольствия или солдат для охраны, за ненадобностью, также расстреливали.

Для упорядочивания репрессивного аппарата, Бела Кун и P. C. Землячка инициировали создание Крымской ЧК, во главе которой был поставлен С. Реденс, а начальником оперативного отдела — некто Я. П. Бизгал. Комендантом Крымской чрезвычайки назначили И. Д. Папанина, чья карьера, под воздействием пережитых ужасов, творимых его товарищами, закончилась долгим пребыванием в клинике для душевнобольных.

Прошло и доукомплектование (на 70 %) Особого отдела 46-й советской дивизии, батальона особого назначения и комендантских команд чинами расформированной Эстонской стрелковой дивизии. Феодосийский Особый отдел, во главе которого встали некие Зотов и его заместитель Островский, человек палаческих наклонностей, поместился в картинной галерее Айвазовского, вместе с ними в галерею въехали местные чекисты и временно Морской отдел. Новоселье было отмечено грандиозным пьяным дебошем, в ходе которого было исколото штыками несколько картин великого художника.

Въехавшие в галерею чекисты, совместно с Особым отделом 46-й дивизии, разработали ежедневный план уничтожения арестованных, который не прекращал своей чудовищной работы вплоть до конца апреля 1921 года. Осенью 1921 года крымские большевики получили приказ уничтожить следы массовых расстрелов. Рвы и балки, куда на протяжении полугода комендантские команды сваливали расстрелянных людей, стали спешно засыпаться негашеной известью, однако «и весной 1996 года дожди вымывали из земли кости»[248]. Впоследствии чины феодосийского ЧК и особого отдела 46-й советской дивизии были расстреляны самими же большевиками «за злоупотребления» выездной оперативной командой Крым ЧК.

…А суда с беженцами и эвакуированной армией причалили к турецким берегам: «Взорам находившихся на палубах представилась удручающая картина. По правому борту показались унылые постройки казарменного типа, в которых по соседству с сенегальским батальоном французских колониальных войск, предстояло разместить Сергеевское училище. Дальше был маяк, а за ним потянулись серые развалины небольшого городка с редкой чахлой зеленью, неказистыми домиками на набережной…»[249]. Выбор Галлиполи, не самого райского уголка на земле, был далеко не случаен. Обратившийся за помощью в размещении беженцев митрополит Вениамин вспоминал: «Совершенно отказали в приеме русских итальянцы и вообще католические страны. Они наоборот воспользовались случаем, принялись буквально вылавливать детей русских беженцев, устраивая их в приюты и окатоличивания их там. Мне Синод поручил провести переговоры с папским представителем в Константинополе (архиепископом Дольче), чтобы они прекратили эту практику. Не оказали гостеприимства и союзники-румыны, и бывшие враги — немцы, и даже единоверцы-греки»[250].

Выбор мест размещения лагерей русских беженцев, обсуждаемый Врангелем с союзниками и Турцией, был неслучаен. Франция и Англия как победившие державы получили по Мудросскому соглашению, а впоследствии и по Сверскому договору в сферу своего безраздельного господства европейскую часть Турции, включая Константинополь. Специально созданная союзническая особая комиссия, следившая за демилитаризацией черноморских проливов Босфора и Дарданелл и возможностью открытого плавания по ним судам всех государств, получила под свой контроль и полуостров Галлиполи. Этот полуостров, в ширину в районе одноименного города всего в 27 километров, отделяющий европейскую часть Турции от ее азиатской части и тянущийся узкой полосой с северо-востока на юго-запад до 90 километров вдоль Дарданелльского пролива, был избран для устройства основного лагеря. В нем высаживались и размещались для переформирования все пехотные и артиллерийские части Русской Армии, конница, штаб корпуса, военно-учебные заведения и тыловые учреждения.

Ушедшие из Крыма 30 кораблей Черноморского флота, с личным составом в шесть тысяч человек, включая последних гардемарин Морского кадетского корпуса, по указанию Французского правительства сосредоточились в тунисском порту Бизерта, на севере Африканского континента. Общее руководство всеми соединениями и частями оставалось за Врангелем, перебравшимся со штабом на яхту «Лукулл», которая встала на якорь на рейде Константинополя. 22 тыс. гражданских беженцев и два кадетских корпуса, после переговоров, были переправлены в Королевство СХС, 4 тыс. удалось переправить в Болгарию. Греция и Румыния наконец согласились принять по 2 тыс. человек. Оставшиеся перебрались в другие европейские страны или остались в Константинополе.

Великий русский исход завершился, и перед ушедшими поднимались новые задачи по налаживанию жизни на новом месте. Впереди их ждали новые разочарования и тяготы, годы труда и борьбы. Трагичен и велик их жизненный подвиг за границами Отечества, но это — тема для отдельного повествования в другой книге. Борьба с большевизмом продолжалась, принимала новые формы в новых условиях и продолжается она и по сей день.