"День Гагарина" - читать интересную книгу автора (Сборник)

О. Г. Ивановский, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР
ТОТ ПЕРВЫЙ СТАРТ

Это апрельское утро было необычным и вместе с тем обычным. Здесь на космодроме внешняя обстановка не побуждала к необычному восприятию происходящего. Она была строгой, деловой, совсем не праздничной. Такой же, как и на всех предыдущих космических стартах.

Думаю, сценарий тех дней никто не разрабатывал. А быть может, это и не так. Но если кто-то и думал о «порядке» этих дней, то таким человеком мог быть только Сергей Павлович Королев. Правда, это уже из области догадок. Да и не в том суть. Она в том, что на космодроме и в ту ночь, и в то утро были будни. И люди, не отвлекаясь, привычно делали свое дело — готовили к старту ракету с кораблем-спутником. С «Востоком». Необычность всего происшедшего осозналась позже, хотя и в тот же день 12 апреля.

Весь расчет «верхнего мостика» — как официально была названа наша группа, которой надлежало провести все заключительные операции по подготовке корабля и посадку космонавта, — по-моему, не отметила в своем сознании момент, когда кончилось 11-е и началось 12 апреля. Забот нам хватало. Но конечно же, помимо строго определенных обязанностей, были еще и не предписанные никем и ничем человеческие чувства, собственные размышления…

Мы любили свой «Восток», как любят давно желанное, выстраданное, большим трудом созданное, достигнутое. Знали, что с каждой минутой, с каждой секундой приближается расставание. И всем существом стремились оттянуть этот момент… Но это было где-то там, далеко и глубоко в душе, а строгий регламент, чувство ответственности за порученное дело требовали точного соблюдения неумолимого графика.

В ту ночь на верхнем мостике было холодновато. Все проверки систем и приборов корабля, которые возможно было провести здесь, на старте, были уже проведены. Корабль впервые ждал хозяина своего — человека, чтобы отправиться с ним в неведомый космос. И припомнилось мне, как все это начиналось для нас.

В помещении нового, светлого и чистого, как операционная, цеха главной сборки готовились корабли-спутники. Недалеко от входа в цех в то памятное утро группа конструкторов и рабочих обступила большой темно-зеленый ящик, только что бережно опущенный краном на расстеленный брезент. Подошел невысокий, плотный, с удивительно добрым лицом и улыбчивыми глазами, ведущий конструктор смежного завода — Федор Анатольевич Востоков., Я всегда удивлялся: «Надо же, какая фамилия подходящая, точно по теме!» Знакомы мы с ним были уже не первый год. Занимался он специальными кабинами для космических четвероногих путешественниц…

Щелкнули замки-лягушки на крышке. Шеи стоящих вокруг как-то сразу вытянулись.

— Да не спешите же, товарищи, ну что вы, право, словно на слона пришли глазеть…

В ящике, выклеенном изнутри поролоном, серебристо-матово переливалось что-то для нас новое.

Невольно я взглянул на Федора Анатольевича. Глаза его с ласковой хитринкой улыбались. Он-то знал, что привез. Кресло. Рабочее место космонавта! Вот, значит, и пришла пора, настал момент, когда то, к чему шли, к чему готовились, о чем мечтали, придвинулось вплотную. Корабль, сработанный нашими руками, должен взять на борт не приборы, не животных — человека. В тот день, 6 июля 1960 года, по плану намечена была примерка кресла на его законном месте — в кабине спускаемого аппарата. Для того и привез его Федор Анатольевич.

По цеху из репродуктора разнеслось: «Ведущего конструктора срочно в кабинет начальника цеха. Повторяю…»

Повторения я дожидаться не стал. Бегу. Понял, что звонил Сергей Павлович.

Беру трубку.

— Кто у телефона? — пророкотало в ней. Действительно, я не ошибся. Голос Королева. — Здравствуйте. Как у вас дела с кораблем? Привезли кресло?

Отвечаю, что все в порядке, кресло в цехе, хотим ставить его в корабль.

— Нет, пока этого делать не нужно. Я через несколько минут приеду. И учтите — не один, а с хозяевами. Да-да, с хозяевами, — со значением повторил он. — Поняли? Приготовьтесь все рассказать и показать. И чтобы не было лишнего шума.

В трубке щелкнуло, раздались гудки. Я стоял и никак не мог сообразить, куда ее положить. Подошедший начальник цеха по моему виду, наверное, понял, что произошло или должно произойти нечто из ряда вон выходящее.

— Люди! Сейчас с Сергеем Павловичем приедут… люди! Ты понял меня?

Группа вошла в цех. Впереди — в белом халате, накинутом на плечи, Сергей Павлович. Но на сей раз все глядели не на него, а на молодых офицеров, идущих вместе с ним и с интересом, хотя и несколько робко, осматривающихся по сторонам. Сергей Павлович представил нас. Подошли к кораблю. Гости тесным кружком стояли вокруг Королева. Он им рассказывал об устройстве корабля. Чуть в сторонке, облокотясь на подставку приборного отсека, стоял руководитель будущих космонавтов Евгений Анатольевич Карпов, которого я не сразу заметил. С ним мы уже несколько лет работали вместе по всяким биологическим вопросам при подготовке животных к полетам на наших машинах. Подошел к нему. Карпов, приветливо улыбнувшись, протянул руку.

— Привет, ведущий, привет! Что-то ты не сразу старых друзей узнаешь.

— Не сердись, Евгений Анатольевич, я на твоих ребят засмотрелся.

— Понимаю, понимаю. Ребята хорошие, сам скоро в этом убедишься.

Мы подошли ближе к кораблю. Сергей Павлович увидел нас и, кивнув в мою сторону, сказал:

— Вот ведущий конструктор «Востока». Он расскажет все, что вас будет интересовать. А меня прошу извинить, я на минуточку отойду. Но еще вернусь.

Наша беседа продолжалась, наверное, с полчаса, пока не вернулся Королев.

— Не устали еще, товарищи? За один раз рассказать обо всем невозможно, да и не нужно. Мы организуем специальные занятия. Но только не думайте, что вам так вот просто расскажут, и все. Нет. Мы у вас экзамены потом будем принимать. Вот так-то! — улыбнулся Главный. — Так что смотрите — кто будет плохо заниматься, в космос не полетит.

— Простите, Сергей Павлович, а отметки нам тоже будут ставить? — Этот вопрос, лукаво улыбнувшись, задал небольшого роста старший лейтенант с приветливым, открытым лицом.

— А как же вы думали, Юрий Алексеевич, обязательно будем. Вот закатим вам двойку, тогда не будете улыбаться! — шутливо ответил Главный.

Сергей Павлович предложил гостям, если они, конечно, хотят, попробовать сесть в корабль, на свое будущее рабочее место.

Через десять минут кресло было поставлено в кабину корабля и к открытому люку подставлена специальная площадка. Старший лейтенант, тот, которого Сергей Павлович назвал Юрием Алексеевичем, поднялся первым. Сняв ботинки, он ловко подтянулся на руках и опустился в кресло. Молча, сосредоточенно, серьезно. Думал ли он в тот момент, что ему придется почти так же, но только уже в скафандре садиться в легендарный «Восток»? Кто знает? Наверное, каждый из приехавших в тот день к нам летчиков думал о грядущем полете. Все они, один за другим, садились в кресло корабля и через несколько минут, посерьезневшие, притихшие, спускались с площадки…

Вот так я впервые встретил Гагарина. А он впервые увидел «Восток».

Ракетно-космическая техника впервые готовилась принять на борт человека. Ответственность огромная. Принципиально возможность полета человека на «Востоке» была обоснована. Теперь все зависело от надежности ракеты-носителя и самого корабля.

Отработка, проверка, испытания и еще раз испытания стали непреложным законом нашей работы, нашей жизни в те годы, когда создавалась наша космическая техника. Естественно, мы стремились использовать и богатый опыт авиационной техники, недаром Королев пригласил принять участие в работах опытнейших летчиков-испытателей. Однако ракета — не самолет. Набираться опыту нужно было самим. Первые космические корабли строились не для летных испытаний и доводки их в космическом пространстве, а для гарантированного успешного полета человека. Техника должна была «принять в свои руки» человека, а не человек — технику.

В окончательной подготовке «Востока» на заводе мне принять участие не удалось. С февраля группа испытателей была на космодроме, готовили к полету два корабля с манекенами вместо будущих пилотов. Но манекен в настоящем скафандре был не единственным «космонавтом» на корабле. Чтобы ему не было «скучно», в компании с ним должны были лететь собачки. На первом — Чернушка. В отличие от Стрелки с Белкой, она не располагала отдельной герметичной кабиной с питанием, регенерационной установкой и индивидуальной вентиляцией. Ее помещали в простую клетку, которая устанавливалась вместо «космического гастронома» — маленького шкафчика с продуктами питания космонавта. Подобное «ущемление» собачьего достоинства было допустимо, поскольку полет должен был продолжаться не сутки, как у Стрелки с Белкой, а всего около 100 минут — один виток вокруг Земли.

На заседании Государственной комиссии был подробно обсужден и утвержден порядок подготовки к пуску, назначенному на 9 марта.

Генеральные испытания на старте прошли без замечаний. Посоветовавшись с заместителем Сергея Павловича, руководившим непосредственно нашими работами, — Константином Давыдовичем Бушуевым, мы решили перед установкой в корабль клетки с Чернушкой как следует отработать, отрепетировать закрытие люка в кабине специальной съемной герметизирующей крышкой. Мне почему-то казалось, что такая практика может в дальнейшем пригодиться. Расчет «верхнего мостика» получил задание — установить и снять крышку по всем правилам, со всеми проверками десять раз подряд.

С секундомером наблюдал я за этой работой. Хорошо, четко работали наши монтажники. Каждый раз все меньше и меньше минут уходило на эту процедуру.

Смотрю вниз с ракеты — подошла «Волга» Главного. Константин Давыдович, очевидно, доложил ему, что у нас наверху происходит. Машет мне рукой. Спустился я вниз, подошел к ним.

— Сколько времени тратится? — спросил Королев, посмотрев на часы.

Я ответил.

— А нельзя ли быстрее? — И, не ожидая ответа, тут же — Что-то медики задерживаются. Почему же они до сих пор не привезли Чернушку? Пойди-ка быстренько позвони, в чем там дело?

Дежурный ответил, что машина с «медициной» вышла на старт три минуты назад.

Не успел я подойти к ракете, как из-за поворота бетонки показался «газик», и через минуту лаборантка с Чернушкой поехала на лифте вверх. Минут через десять, устроив свою подопечную, медики спустились вниз. Теперь Федору Анатольевичу Востокову положено было в последний раз осмотреть свое хозяйство — кресло с манекеном, его скафандр, все пиротехнические устройства, парашюты и прочее.

Востоков со своими товарищами поднялся наверх к кораблю. Знаю уже по опыту, что возиться они будут минут двадцати, не меньше. Но вдруг минуты через две лифт возвращается. Выскакивает из него красный от ярости Федор Анатольевич. Налетев на меня, он выдает такую витиеватую и трудновоспроизводимую тираду, что у меня и то перехватило дыхание.

Понять можно было одно: он этого так не оставит, а сейчас же доложит Сергею Павловичу и председателю Государственной комиссии. Я уж и впрямь подумал, что случилось что-то ужасное. Ну, по крайней мере, украли манекен вместе с креслом, не меньше.

Дыхания у Востокова, очевидно, больше не хватило, он умолк. Мне удалось в этот момент вставить несколько уточняющих вопросов.

— Нет, ты понимаешь, — кипятился он, — что творит эта… медицина? Ты думаешь, они одну только Чернушку сажали, да?

— А кого же еще?

— Они самовольно, — он опять начал захлебываться, — да-да, самовольно открыли шлем у скафандра на манекене и напихали туда каких-то пакетиков! Нет, ты представляешь, что это такое?

— Ну и что, — пытался я смягчить ярость своего коллеги, — они же устройство шлема хорошо знают, надеюсь, не сломали ничего?

Несмотря на некоторый комизм ситуации, явное нарушение установленного порядка было налицо. Мы пошли к руководству. Главный мирно беседовал с руководителем медиков Владимиром Ивановичем Яздовским. Обстановка нами была оценена как самая подходящая. Выслушав заикающегося от возмущения Федора Анатольевича, Сергей Павлович попросил нас с ним выйти из помещения. Стоим на крылечке того одноэтажного деревянного здания, прозванного «банкобусом», где обычно проходили последние предстартовые заседания Государственной комиссии, и слышим-, как за дверьми на два голоса идет весьма серьезный разговор.

Через пять минут и я получил от Главного свою порцию за то, что у меня на глазах творятся подобные безобразия.

В тех «каких-то» пакетах были семена лука. Это медики решили провести еще один дополнительный эксперимент.

С согласия главного конструктора скафандра и к величайшему неудовольствию Востокова пакетики было разрешено оставить на их незаконном месте. Но на следующий день состав группы медиков сократился на одного человека.

Чернушка перенесла и полет, и приземление вполне удовлетворительно. Только на ее задней лапе были обнаружены… мужские наручные часы. На браслете. Недоумевали мы не очень долго: часы есть часы, и у них, конечно, есть хозяин, который, конечно, заинтересован в благополучном завершении своего индивидуального эксперимента. Действительно, хозяин достаточно быстро отыскался, хотя, по понятным причинам, он сам до поры до времени не очень торопился признать свой приоритет.

В какой-то мере неожиданностью оказался для нас, хотя мы этого чуть не каждый день ждали, прилет группы космонавтов. С ними вместе прилетел и Евгений Анатольевич. Встретились.

— Ну как космодром? Понравился?

— Это ты меня спрашиваешь?

— Да, тебя, но о твоих подопечных. Они-то впервые здесь.

— Да что тебе сказать — одно у них на устах: «Вот это да!», «Ну и здорово!». А когда в монтажный корпус пошли и ракету с кораблем впервые вместе увидали, так и вообще дар речи потеряли. Но знаешь, о чем они заговорили? А ведь, наверное, ей, красавице, надоело на орбиту только собачек возить, пора уже за серьезные дела браться.

— Это все хорошо, Евгений Анатольевич, но ты мне скажи, они про те неудачи, которые у нас в прошлом году были, знают?

Карпов задумался, лицо его как-то сразу посерьезнело.

— Это сложный вопрос, надеюсь, ты это сам прекрасно понимаешь. Они — военные летчики. Хотя и не воевали, в Великой Отечественной не участвовали. Знают наши ребята и про аварии, и про то, что полет в космос не прогулка. Знают. Я им про это рассказал.

— И как они прореагировали?

— Ты знаешь, во-первых, они сразу же потребовали, чтобы я им сказал, как себя чувствует Сергей Павлович. Ведь наш разговор был вскоре после этих аварий. Говорю: «Он очень сильно все это переживает». И тогда Гагарин с Быковским тут же заявляют: «Едем немедленно к нему! Его надо успокоить!»

— И поехали?

— Конечно. А ты и не знал? Главный, естественно, подробно рассказал о причинах тех неприятностей и о том, какие меры были приняты для повышения безопасности. Хотя и не отрицал, что стопроцентной гарантии никто дать не может. В общем, был настоящий мужской разговор…

21 марта подготовка нового корабля была закончена. 25-го — старт. На этот раз полет и приземление прошли совершенно нормально.

Теперь — человек! Что давало право на такой шаг? Десятки, сотни, тысячи экспериментов в лабораториях ученых и исследователей, десятки запусков ракет с обширными программами медико-биологических исследований, полеты кораблей-спутников.

К этому времени был создан и проверен сложнейший комплекс наземного связного и командного оборудования — сеть специальных станций, оснащенных радиолокационными и радиокомандными средствами для точнейших измерений параметров орбиты корабля, состояния их бортовых систем, регистрации всего необходимого комплекса сведений о жизнедеятельности живого организма и характеристик окружающей среды.

Телевизионные средства и системы связи позволяли наблюдать изображение космонавта и поддерживать с ним двухстороннюю радиосвязь. Работой всех наземных станций руководил особый командный пункт, куда по автоматизированным линиям связи поступала вся принимаемая с космического корабля информация.

Словом, к 1961 году был накоплен достаточный опыт в создании автоматических устройств, обеспечивающих подготовку ракет на старте, их запуск и полет по строго расчетной траектории. Конструкторы научились решать задачи обеспечения орбитального полета, спуска и приземления кораблей.

На космодроме, в правом коридоре первого этажа монтажного корпуса, стук молотков, запах свежей краски. Народ снует взад и вперед. Даже со стороны видно — идет какая-то спешная подготовка к чему-то необычному. Готовились принять будущих космонавтов. Для этого были выделены специальные помещения. В одном из них — комната отдыха с мягкой мебелью и прочей немудреной, скажем прямо, утварью, раздобытой космодромными снабженцами. А уж в других — иначе. Вот — «кресловая». В ней царство Федора Анатольевича Востокова. Здесь будут готовить и проверять все системы кресла космонавта, этого хитрого сооружения, перед тем как отдать его испытателям корабля для совместных проверок. Дальше «скафандровая». Это тоже вотчина Востокова. Есть и медицинская комната — для предполетного обследования космонавта со всем необходимым для этого оборудованием, ну и, наконец, — «гардеробная» — здесь последняя процедура перед отъездом на старт — облачение в космические «доспехи».

Сергей Павлович явно нервничал. Встретив меня в монтажном зале, он остановился и вполголоса, глядя не на меня, а куда-то в стену, сказал:

— Ваш заместитель — серьезный человек? Да вообще, что они там думают? Решили «Восток» на космодром по частям присылать? Что же это такое?

На эти вопросы я, естественно, ответить не мог. Да, пожалуй, Королев и не ожидал от меня ответа.

С моим замом, Евгением Александровичем Фроловым, крутившимся на заводе с подготовкой «Востока», я связался по телефону. Он жаловался мне на то, что очень уж трудновато приходится. Очень хотели все сделать как можно лучше, как можно надежнее, и вот в самый последний момент, когда уже почти все было закончено и корабль был собран и осталась последняя операция — проверка антенного хозяйства, в одном тракте появилось что-то похожее на короткое замыкание. Закон подлости. Стали искать. Разобрали чуть не половину корабля, а дефект тут возьми и пропади. Так и не поняли, что же было тогда при последней проверке. Ну, раз непонятно, то решение одно — заменить весь антенный тракт полностью. А на это, естественно, нужно время, и не пять, и не десять минут. Это все было в спускаемом аппарате. Поэтому он и задержался с отправкой, а приборный отсек отправили, чтобы у нас работа не стояла.

Вот это и волновало Главного. В общем-то ничего особенно страшного не случилось. Начались испытания приборного отсека. Так можно было. А спускаемый аппарат доставили на следующий день. Следом за ним прибыло и пополнение испытателей. Прилетел и мой зам. Встретились мы к вечеру.

— Ну и хитрый же ты, — начал он, блеснув стеклами очков. — Уехал, меня бросил, а сам здесь загораешь…

— Загораю… Это ты верно подметил. Ну, ладно, расскажи, как на заводе?

— Крутились будь здоров! Ваша-то первая сборная здесь. А нам что прикажете? Корабль-то какой? Не для Стрелки с Белкой. Сам понимаешь. Печенкой каждый болтик чувствовали. Но без «бобов» не обошлось. Про антенные дела я тебе по телефону докладывал. Думаешь, нам приятно было?

— Да-а… И Сергей Павлович здесь нервничал. Я пытался ему что-то говорить, да где там. Ты его знаешь.

— Знаю немного. Да вот еще разок «познакомиться» пришлось.

— Это когда же?

— А вот когда ему директор завода о посылке по частям докладывал. Я в это время рядом стоял. Директор только начал говорить, но почти сразу замолчал, покраснел только, молчал, молчал, потом мне трубку передает. А Королев еще не кончил говорить, и конец его фразы мне пришлось выслушать. А она как раз и предназначалась вашему заму, дорогой мой начальник. Ну, не прямо мне, я чуть рановато трубку схватил. Пришлось мне сказать, что я сам все хорошо слышу. Сергей Павлович осекся на секунду, а потом говорит: «Ну и хорошо, что сами слышите. По крайней мере, без искажений». Может, мне пора уже заявление подавать — по собственному желанию, а?

— По собственному? Не спеши. Я раз подал. Его эСПэ взял, в свой сейф запер и сказал, что отдаст когда-нибудь потом, через несколько лет. Так что не советую. Кстати, у нас говорят, что тот, кому он ни разу не обещал уволить, — плохо работает…

На столах в «скафандровой» лежали два приготовленных комплекта космических «доспехов», точь-в-точь таких, в которых предстояло лететь Гагарину или Титову. Чтобы случайно не повредить летных скафандров, все тренировочные работы проводились в запасных.

Первым одевается Гагарин. За всей этой процедурой внимательно наблюдает Федор Анатольевич, изредка вмешивается в процесс одевания. Ведь каждый этап этого весьма непростого процесса тщательно продуман, проверен, оттренирован: только нужные движения, только нужные вещи под рукой, помощь товарищей только тогда, когда она действительно нужна.

Посмотрев на процедуру одевания, я вышел в монтажный корпус проверить, все ли готово к тренировочной посадке в корабль. Это было предусмотрено программой подготовки на технической позиции космодрома, здесь, в монтажно-испытательном корпусе.

«Восток» во всем своем величии стоял на высокой подставке, ярко освещенный мощными «юпитерами» — имуществом кинооператоров, получивших наконец разрешение на съемку. Чтобы космонавту не карабкаться в корабль по какой-нибудь там стремянке, специально был построен особый лифт. Только-только мы успели проверить работу этого сооружения, прокатившись на нем раза три вверх и вниз, как в дверях показались две неуклюжих ярко-оранжевых белоголовых фигуры. За ними целая свита в халатах.

Чуть обогнав остальных, Сергей Павлович догнал Гагарина, взял его под руку и что-то оживленно стал ему говорить. И тот и другой, а затем и шедший рядом с ними Титов громко рассмеялись.

Я подошел к ним.

— Так вот, порядок принимаем следующий, — Королев посмотрел на корабль. — Первым садится Гагарин. Так, Юрий Алексеевич? Вы, Олег Генрихович, и товарищ Востоков ему помогаете. Больше никого. Ясно? Потом, когда космонавт займет свое место, можно будет подняться медику, потом радисту, потом телевизионщику. Больше трех человек чтобы я наверху не видал. Понятно? После Юрия Алексеевича будет садиться Герман Степанович. У вас все готово?

— Готово, Сергей Павлович.

— Ну, добро! Все их замечания и пожелания запишите. Потом разберем. Действуйте!

Пока шел этот разговор, вокруг собралось довольно много зрителей, не занятых сейчас работой испытателей, но близко никто не подходит. Вокруг площадки с «Востоком» на тоненьких прутиках-стойках белая ленточка — граница доступного.

Подошли к лифту, десять секунд подъема — и Гагарин перед открытым люком кабины. В ней пока полумрак. Поддерживая Гагарина, помогаем ему подняться к люку, закинуть ноги и лечь в кресло. Хотя и не очень изящно все это получилось, но получилось. Теперь дело за Юрием. Он должен провести проверку систем скафандра, кресла, поработать с системами корабля. Только я отошел в сторону, как вижу, что на лифте к нам поднимается Володя Суворов, мой давний «враг» — оператор Центрнаучфильма. А «враг» потому, что интересы кино и наши, производственные, по времени почти никогда не совпадали. Иными словами, мы должны были давать возможность киношникам снимать то, что им было нужно, как раз тогда, когда у нас на счету каждая минута. Сколько же у нас было конфликтов по этому поводу! Но должен сказать, это не мешало нам быть друзьями и оставаться ими до сих пор.

Так вот, появляется Володя Суворов. Нарушение явное. Смотрю вниз на Главного. Он прекрасно видит, что нарушается им же введенный порядок, видит и мой недоумевающий взгляд и… отворачивается в сторону. Решай, мол, сам, понимать должен, что кино — это кино и что эти кадры — документ. И документ такой, которого потом не получишь. Володя затрещал своим «Конвасом», злорадно посмотрев в мою сторону: дескать, что, не вышло?

Минут пятнадцать Юрий провел в корабле. Как только он закончил, мы помогли ему выбраться наружу. Должен сказать, что он был намного румянее, чем до посадки в кабину. Жарковато, видимо, работать в скафандре без включенной системы вентиляции.

Посмотрев, как Гагарин, а потом и Титов двигались в скафандре, я решил, что, пожалуй, стоит прочувствовать это на себе. Тогда можно будет и помочь космонавту, если потребуется. Короче говоря, обратился я к Федору Анатольевичу:

— Федя! Знаешь, о чем я очень хотел тебя попросить? — взмолился я, налегая на «очень». — Мне нужно скафандр надеть и представить себя… космонавтом.

Договорились мы быстро. Правда, как на грех, у Федора Анатольевича с собой не было скафандров на росточек побольше, но это планы не нарушило.

Запершись в маленькой комнатке в конце коридора, подальше от случайных глаз, Федор Анатольевич с двумя своими помощниками' облачили меня в космические «доспехи» и «по технологии» провели весь цикл проверок. Правда, с тщательностью, как мне показалось, большей, нежели два дня назад. В ответ на мои просьбы сократить объем моих мучений они лишь ухмылялись: знай, мол, нашу технику, а то только придираться умеешь. Так и чувствовалось, что решили они отыграться на мне за все предыдущее, уж коли попался я в их руки.

Заставили меня и походить, и поприседать, и полностью загерметизироваться, надев перчатки и опустив забрало шлема. А потом подхватили меня под руки и потащили в соседнюю комнату, где стояло технологическое кресло, уложили в него, подключили к магистрали высокого давления. Скафандр стал раздуваться, уши заложило, а потом в них появилась боль… В общем, это были не очень-то приятные минуты. Но зато я прочувствовал, что такое скафандр.

Под руку с Федором Анатольевичем мы прошли в монтажный зал. Минут через десять, мокрый как мышь, я с непередаваемым удовольствием ощутил холодок свежего воздуха, когда меня вынули из этого космического одеяния. Правда, надо учесть, что все «упражнения» мне пришлось проводить без системы вентиляции.

Скафандр… Сейчас было бы несерьезно расписывать достоинства той конструкции. Техника и наука далеко шагнули за эти четверть века. Сейчас в скафандрах, конечно других, космонавты не внутри корабля, а в открытом космическом пространстве по нескольку часов работают, и не только мужчины — женщины. Но ведь то было впервые. Тогда один мой знакомый, достаточно скептически относящийся к сложностям космической техники, и то вынужден был признать: «Да, скафандр — это далеко не комбинезон!»

Понятно, что основным средством, защищающим космонавта от губительного воздействия космического пространства, является сама кабина корабля. Но как быть при повреждении кабины, при ее разгерметизации, или, скажем, при посадке на воду? В этих случаях скафандр способен сохранить жизнь и работоспособность космонавта. Собственно, скафандр — это как бы маленькая индивидуальная кабина, только сделанная из мягкого материала и подогнанная по фигуре.

Кстати, не только в аварийной ситуации он нужен. И в нормальном полете скафандр обеспечивает отличную вентиляцию, приятную для тела температуру, а при спуске, когда происходит катапультирование, — защиту от резкого перепада давления.

Комплексные испытания «Востока» заканчивались. Дальше по порядку подготовки предстояла заправка топливом тормозной двигательной установки и газом — баллонов системы ориентации. Потом в барокамере проверится герметичность всего корабля. После нее — стыковка с последней ступенью носителя. А сама ракета, к этому времени проверенная и испытанная с величайшей тщательностью, покоится на специальных ложементах.

10 апреля в 16 часов было назначено заседание Государственной комиссии. Предстояло обсудить результаты испытаний ракеты, корабля, готовность служб космодрома и, главное, решить: КТО ЖЕ ПЕРВЫЙ?

В небольшом зале верхнего этажа монтажного корпуса собралось все руководство: Государственная комиссия, испытатели, главные конструкторы, медики, ученые из институтов Академии наук, конструкторы. Столы составлены буквой «П». В середине Константин Николаевич Руднев — председатель Государственной комиссии, рядом Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович Королев. По одну сторону Валентин Петрович Глушко, Николай Алексеевич Пилюгин, Алексей Михайлович Исаев, Константин Давыдович Бушуев… Напротив них — Николай Петрович Каманин, начальник Центра Евгений Анатольевич Карпов, специалисты-медики Владимир Иванович Яздовский, Олег Георгиевич Газенко, космонавты.

В тот день, в ту минуту, поглощенный делами, вряд ли я предавался воспоминаниям о том, кем был для меня и моих сверстников знаменитый летчик Николай Петрович Каманин. А вот сейчас не могу не сказать об этом.

Когда он появился на нашем космическом горизонте и я увидел его, то сразу узнал, хотя встретился с ним впервые. Вспомнилось детство, 1934 год. «Челюскин». Весь мир тогда взволнованно следил за героями-летчиками, прорывавшимися к далекой льдине на выручку попавших в беду полярников. Я, двенадцатилетний парнишка, до самозабвения преданный авиации, мечтавший стать не меньше чем крупнейшим авиационным конструктором и мастеривший всевозможные модели самолетов, был полностью поглощен челюскинской эпопеей.

У ребят всегда есть любимые герои. Были они и у нас. Как мы любили в них перевоплощаться, представлять себя на их месте, совершать такие же подвиги. Короче, в играх детства я был Каманиным, а мой друг, соседский мальчишка, — Ляпидевским. Напротив нас, через дорогу, жили такие же, как мы, Молоков и Водопьянов. И мы тоже спасали челюскинцев…

Помню, с каким восторгом встречали мы на откосе железной дороги мчавшийся в Москву экспресс с челюскинцами, а потом до хрипоты спорили, кто кого углядел в окнах вагонов и на площадках тамбуров. Всем хотелось видеть и Отто Юльевича Шмидта, и героев-летчиков…

И вот теперь… Николай Петрович Каманин… Космос…

«Восток»… Первый полет в космос…

Поднимается Константин Николаевич Руднев. Умолкли негромкие разговоры, затихли кинооператоры.

«Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Слово о готовности ракеты-носителя и космического корабля «Восток» имеет Главный конструктор, академик Сергей Павлович Королев…»

Сергей Павлович Королев. Теперь известность его огромна, она — всемирного масштаба. Но написано о нем очень мало, во много раз меньше того, что заслужил он своими делами. В скупых газетных строках конца 50-х годов он назывался просто Главным конструктором — без имени и фамилии.

Уже когда не стало Королева, о нем появились воспоминания, очерки. Думаю, уместно привести наиболее характерные высказывания, так сказать, штрихи к портрету выдающегося ученого и конструктора.

Мстислав Всеволодович Келдыш.

Михаил Васильевич Васильев. Писатель.

Георгий Николаевич Остроумов. Журналист.

А вот несколько строк самого Сергея Павловича. 1935 год. Апрель. Из письма Якову Исидоровичу Перельману:

О Королеве еще будут писать. Сколько-нибудь полный портрет этого человека еще не создан в литературе. Да и сделать это, наверное, неимоверно сложно. И я далек от цели — дать портрет Королева. Но некоторые черточки его характера, описанные, как говорится, с натуры, могут оказаться штрихами к его портрету.

Когда я впервые увидел его? Память не сохранила точной даты. Помню только, что это было в 1947 году. Резкий, нетерпеливый автомобильный гудок за воротами конструкторского бюро. Торопясь больше обычного, вахтер оттягивает тяжелые металлические створки. Резко набирая скорость, темно-вишневый блестящий трофейный «хорьх» лихо проносится к входу в КБ. Единственное, что и успел заметить, — черная кожаная куртка, бледное лицо, руки на баранке руля.

— Король! — слышу рядом.

— А кто это?

— Главный — Король. Он по-другому ездить не умеет.

Собственно, даже и не встреча, так, впечатление.

Второй раз судьба уготовила мне встречу с Королевым несколько иную. В 1950 году при одной из очередных реорганизаций нашего отдела я как парторг узнал в партбюро о назначении к нам нового начальника отдела. Через день состоялось знакомство.

— Здравствуйте, товарищи. Я ваш новый начальник отдела. Моя фамилия Янгель. Зовут меня Михаил Кузьмич. Прошу любить и жаловать, как говорят. Будем вместе работать. Наши общие задачи я понимаю так…

Не могу сказать, что это назначение было воспринято нами как само собой разумеющееся. («Не ракетчик! Подумаешь, где-то в авиации работал».) Но должен сказать, предубеждение прошло очень быстро. Начальник отдела, несмотря на весьма сложную обстановку, успешно осваивался на новом месте. Мне как парторгу, естественно, надлежало способствовать ускорению этого процесса. Взаимопонимание между нами установилось незамедлительно. Михаил Кузьмич не копался в мелочах, старался разобраться в основах, принципиальных вопросах. Авторитет его среди работников отдела быстро рос.

Однажды на расширенном заседании профкома КБ подводились итоги работы отделов. Королев сидел за длинным «совещательным» столом справа от председателя профкома и что-то записывал в маленькую потертую записную книжечку, распухшую от вложенных в нее листков. Я заметил, что когда он закрывал книжечку, то натягивал на нее тоненькое резиновое колечко.

Точно уже не помню, как было дело, но Главный не очень одобрительно отозвался о работе нашего отдела. Янгеля на заседании не было. Еще не зная характера Королева, я по молодости позволил себе «принципиально возразить». Весьма решительно я был посажен на место. Но этим не кончилось. Через день, поднимаясь по лестнице на второй этаж, я встретил Королева'. Он жестом остановил меня.

— Как ваша фамилия? Вы, значит, в пятом отделе работаете? У Янгеля? Кем? Хорошо-о-о!

Ничего хорошего, надо сказать прямо, в его тоне я не почувствовал. Королев быстро спустился на первый этаж, свернул в наш коридор. Я потихонечку пошел вслед за ним. Главный зашел в кабинет Янгеля. Тут до меня донеслось: «Ваш парторг позволяет себе…» — и что-то там еще. И я почувствовал, что лучше мне здесь не болтаться. Такой была моя вторая встреча с Королевым.

А вот еще одна. Год 1958-й. Осень. Часов одиннадцать вечера. Сергей Павлович зашел в цех главной сборки. Даже беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как он устал. Я подошел. Королев протянул руку.

— Ну как дела, старина? Что делается?

Я подробно доложил о ходе сборки станции, о трудностях, о задержках, разных неприятностях… Словом, обо всем нашем повседневном, вполне обычном. Это была работа. Тяжелая, напряженная работа.

— Да, тяжело идет эта штучка, — вздохнул Королев. — Надо будет поговорить с народом. Соберу-ка я на днях смежников наших. Пусть друг другу в глаза посмотрят… Вы домой-то сегодня собираетесь? — неожиданно спросил меня Главный.

Я кивнул головой, не очень уверенный в том, что он поддержит мое желание.

— Ну и хорошо. Нам ведь по пути, насколько я помню. Поехали. Я тоже домой собрался.

Через несколько минут, одевшись, я вышел из цеха. Сергей Павлович уже сидел на заднем сиденье ЗИМа.

Надо сказать, что незадолго до этого вечера в нашем конструкторском бюро умер талантливый инженер — остановилось сердце. Трагический случай остро переживали все. Быть может, поэтому решился я задать Сергею Павловичу мучивший меня вопрос.

Выехали на шоссе. Королев, откинувшись на сиденье, мрачно молчал, погруженный в свои мысли.

— Сергей Павлович, — не очень уверенным голосом проговорил я, — хотел спросить…

— Спрашивай, раз хотел.

Наверное, высказывался я не очень связно. Суть же моих рассуждений была в том, что и мы, и наши смежники за повседневной работой забываем, что творится-то история. И делают ее люди. А они не вечны, они уходят из жизни. Нельзя, чтобы были забыты те люди, которые начинали космическую эру у нас в стране, в мире. Не правильнее ли будет, договорившись с кем следует, найти талантливого писателя, принять его к нам на работу. Пусть он покрутится вместе с нами и пусть пишет. Пишет про людей, про их жизнь и дела. Опубликуют ли это сразу или когда-нибудь потом — не важно. Было бы написано.

Сергей Павлович молчал. Глаза его были закрыты. Прошла минута, другая… Потом повернулся ко мне:

— В общем-то вы правы. Действительно, замечательные у нас люди, делают великое дело. И это не может быть забыто. Обидно будет, если забудется… Писать надо. Но приглашать специально для этого писателя не буду. Нет-нет, не буду. А ну как он начнет обо мне сочинять роман…

А вот еще один штрих к портрету. Случилось так, что мы с Сергеем Павловичем отдыхали в одном санатории в Сочи. Однажды на пляже, глядя в набегающие волны, он вдруг спросил:

— А вы были в Ленинграде в Русском музее?

— Был, Сергей Павлович.

— Знаете, какая картина меня там поразила однажды и на всю жизнь? «Волна» Айвазовского. На нее можно смотреть часами. Кто бы и что ни говорил мне про Айвазовского, но он великий мастер… Слышал я, что его ремесленником называют. Побольше бы таких ремесленников. А что, мы ведь, в сущности, такие ремесленники. Нелегкое наше ремесло, но интересное, черт возьми! Жить просто — нельзя, жить, старина, надо с увлечением!

...Королев поднялся. Внешне кажется очень спокойным. Как всегда негромко, без всякого пафоса и торжественности говорит:

— Товарищи. Намеченная… — он на секунду запнулся, но тут же продолжил — В соответствии с намеченной программой в настоящее время закончена подготовка многоступенчатой ракеты-носителя и корабля-спутника «Восток». Ход подготовительных работ и всей предшествующей подготовки показывает, что мы можем сегодня решить вопрос об осуществлении первого космического полета человека…

Всего несколько десятков слов… Так лаконично, строго по-деловому подведен был итог гигантской работы. А сколько дел и событий за этими словами!

«…Слово для доклада о готовности космонавтов предоставляется генералу Каманину Николаю Петровичу».

Каманин встал. Минуту постоял молча, словно подбирая самые точные слова.

— Трудно из шести выделить кого-либо одного, но решение нам нужно было принять. Рекомендуется первым для выполнения космического полета назначить старшего лейтенанта Гагарина Юрия Алексеевича. Запасным пилотом назначить Титова Германа Степановича.

Раздались громкие аплодисменты… Константин Николаевич Руднев:

— Товарищи! Партия и правительство направляли всю нашу работу по подготовке первого полета человека в космос. Ученые, инженеры, конструкторы и рабочие немало потрудились над созданием космического корабля «Восток». Сегодня этот корабль на старте, его два предшественника в марте продемонстрировали нашу готовность послать человека в космическое пространство. Мы все уверены — полет подготовлен хорошо и будет успешно выполнен…

А мы и вправду не заметили, как кончилось 11 апреля. Но помнили, что в 5 часов 30 минут и Гагарин, и Титов должны проснуться и начать работу по строгому плану подготовки. А наша задача — корабль. Вот он здесь, рядом. Все проверки закончены. Вчера была проведена последняя операция — установка кодовой колодочки. Сейчас воспоминания об этом вызывают улыбку…

Весь полет «Востока» должен был происходить без активного участия космонавта в управлении. А если произойдет какой-нибудь отказ? Предусмотрена была возможность аварийного управления посадкой, так сказать, «вручную». Для этого космонавт должен был сориентировать корабль нужным образом и включить тормозную двигательную установку, нажав на специальном пульте особую красную кнопку. Но опять же не сразу. Чуть выше этой кнопки в два ряда были расположены маленькие кнопочки с цифрами от нуля до девяти. Это был так называемый «логический замок».

Не знаю, как родилась идея этого «логического замка». Но исходила она из предположения, что психика человека в космосе может не выдержать. Вдруг его охватит паника и он вздумает, потеряв самообладание, включить тормозную установку просто так, не отдавая себе отчета.

Так вот, чтобы этого не произошло и космонавт не натворил беды, опустившись с орбиты в совсем не подходящем месте, он, перед активным вмешательством в управление кораблем, если оно вдруг потребуется, должен как бы доказать, что пребывает в здравом уме. Для этого надлежало в определенном порядке нажать три кнопки из тех десяти. Какие и в каком порядке, космонавт мог узнать, вскрыв запечатанный конверт, который был на видном месте в кабине.

«Логический замок» отпирался, то есть давал возможность управлять кораблем, только в том случае, если заветные кнопки нажимались в установленном порядке. Причем космонавту заранее он был не известен.

Да, сейчас это вызывает улыбку. Но тогда… Кто мог тогда взять на себя смелость утверждать, что все это лишние предосторожности?

Во всяком случае, Каманину, Галлаю и мне поручили установить эту кодовую последовательность цифр в тот самый «логический замок». Совершив это таинство, мы подписали соответствующий акт. Но не верилось, честное слово, не верилось, что нашему первому космонавту придется применять этот код.

С верхнего мостика стартового устройства прекрасно видна степь. На востоке чуть начинало алеть. Редкие облака висели в небе нежно-розовыми комочками. Предрассветный прохладный ветерок проникал под куртку. Тишина.

На нижних этажах — площадках обслуживания — работают ракетчики. Заправляют ракету топливом. У ее подножия — несколько человеческих фигурок. С высоты они кажутся крошечными, но узнать можно. Вот Сергей Павлович отошел от небольшой группы. Прикрыв глаза рукой, он смотрит вверх, машет. Я спустился на лифте вниз.

Королев спокоен, внешне по крайней мере. Но лицо уставшее.

— Ну, как дела, старик?

— Все в порядке, Сергей Павлович, ждем.

— Знаю, что все в порядке. Я, пожалуй, поеду туда, к ребятам, посмотрю, как у них подготовка идет.

И он пошел к своей машине. Теперь вижу, волнуется Главный, сильно волнуется, оттого и ищет, чем бы занять паузу, а занять лучше всего делом… Автобус с космонавтами приедет через час. Делать пока и нам нечего. Я медленно пошел по «козырьку» вокруг ракеты. Хороша все же наша машина, грандиозна, но и легка, изящна даже. Подошел один из испытателей:

— Давай пройдемся немного, пока автобус не приехал.

— Давай.

Мы спустились с «козырька» и по дороге, кольцом окружавшей стартовое устройство, пошли вокруг ракеты. Говорить ни о чем не хотелось. Вдруг представил себе, сколько же людей ждут сейчас этого момента — старта в космос!

Ждут радисты на командно-измерительных пунктах, еще и еще раз проверяя свои передатчики, приемники, антенны…

Ждут операторы, кому предстоит держать связь с космонавтом, еще и еще раз сверяясь с программой полета…

Ждут летчики поисковых групп в районе приземления, держа наготове самолеты, вертолеты, средства связи…

Ждут специалисты координационно-вычислительного центра…

Ждут тысячи людей в Москве и в Ленинграде, в Крыму и на Кавказе, в Средней Азии, в Сибири, на Дальнем Востоке…

— Нет, давай вернемся, — предлагаю напарнику, — посмотрим еще разок, все ли в порядке?

Круглый люк кабины прикрыт легкой предохранительной крышкой. Монтажники, облокотившись на перила, всматриваются вдаль, откуда вскоре должен был появиться автобус. Подошли машины с членами Государственной комиссии. Вернулся Сергей Павлович. По плану в шесть утра близ стартовой площадки, в «банкобусе», должно состояться последнее предстартовое заседание Государственной комиссии.

Час пролетел незаметно. Долгожданный автобус подкатывает почти к самой ракете. Я спустился вниз. Из передней дверцы выходит Юрий Гагарин. Он в ярко-оранжевом скафандре.

Королев ни взглядом, ни словом старается не показывать своего волнения и озабоченности. Нарочито спокойно и деловито поторапливает:

— Юрий Алексеевич, пора. Нужно садиться! Обнялись они с Юрием. Слегка поддерживая Гагарина под локоть, веду его к ракете. Поднялись по пятнадцати ступенькам на маленькую площадочку, к дверце лифта. Рядом с нами Федор Анатольевич Востоков. Юрий на минуту задержался, повернулся к провожающим, поднял руки, посылая всем привет.

В кабине лифта нас — трое: Гагарин, Востоков и я. Две минуты подъема — и верхняя площадка. Открываю дверцу. Прямо в лицо — яркий свет ламп: сюда уже успел проникнуть Володя Суворов. Отвернуться некуда, на мостике тесно. Понять можно настырность Володи, ведь дубля не сделаешь: такое не повторяется!

Подошли к люку корабля. Юрий осмотрелся, заглянул вовнутрь.

— Ну как? — с улыбкой спрашивает он.

— Все в порядке, «первый» сорт, как эСПэ говорит, — отвечает ему монтажник Володя Морозов.

— Ну, раз так — садимся.

Федор Анатольевич с одной стороны, я с другой помогаем Юрию подняться, закинуть ноги за обрез люка и лечь в кресло. Очень хорошо помню, что в этот момент в памяти со всей отчетливостью всплыло: цех, первый визит будущих космонавтов к нам, первое наше знакомство, Юрий Гагарин первым садится в кабину корабля…

Отхожу чуть в сторону, чтобы не мешать Федору Анатольевичу колдовать с привязной системой и креслом. Устроившись, Юрий начал проверку радиосвязи, и почти тут же из люка послышалось:

— Как слышите меня? Вас слышу хорошо… Вас понял: приступить к проверке скафандра.

Я заглянул в корабль. Юрий почти автоматически делал все, что было многократно оттренировано, отрепетировано. Федор Анатольевич довольно улыбается:

— Вот так, дорогой мой, правильно, правильно! Минут через пять Гагарин спокойно докладывает:

— Проверку скафандра закончил.

Из бортового динамика слышен ровный голос Сергея Павловича:

— Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

— Чувствую себя превосходно. Проверка телефона и динамиков нормально. Перехожу сейчас на телефон.

— Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все в порядке.

— Понял. Я так и знал. Проверку связи закончил. Как поняли меня?

Затем Юрий переключил линию радиосвязи на телефоны гермошлема, и мы не могли больше слышать вопросов, задаваемых ему, но по его ответам было понятно, что с ним говорят то коллеги-космонавты, то Сергей Павлович.

Через несколько минут слышу:

— Понял, подготовка машины — нормально. У меня тоже самочувствие и настроение нормальное. К старту готов.

Пять минут девятого. Голос Юрия:

— Вас понял: объявлена часовая готовность.

Для нас наступала самая, пожалуй, трудная минута. Пора попрощаться с Юрой и закрывать люк. Тяжелая крышка на руках у монтажников. Протискиваюсь в кабину, что-то хочется еще сказать. Но что? Хотя вот…

— Юра… а эти три цифры на замке, — я кивнул на конверт, прикрепленный к стенке кабины, — один, два, пять… Понял? Это по секрету.

— Да уж будет тебе — «по секрету». Без них обойдемся. Да и опоздал ты.

— Как так?

— А мне еще вчера Галлай сказал о них, и Карпов тоже! — засмеялся Гагарин, глядя на мое обескураженное лицо.

Обнялись, насколько позволяли размеры люка. Крепко пожал Юрию руку и, похлопав по шлему, отошел в сторону.

Мгновенье — и крышка накинута на замки, быстро навинчиваем гайки. Володя Морозов специальным ключом начинает их подтягивать: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья… По специальной схеме. А всего их— тридцать. Некогда смотреть на часы. Секунды отстукиваются толчками крови в висках. Наконец последняя, тридцатая, гайка затянута. Разом, как по команде, облегченно вздыхаем и на мгновенье опускаем, расслабив, руки.

И тут тревожный, настойчивый сигнал телефонного зуммера. Взволнованный голос:

— Почему не докладываете? Как у вас дела?

— Сергей Павлович, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка. Приступаем к проверке герметичности.

— Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?

— Нет, Сергей Павлович. Все нормально…

— В том-то и дело, что ненормально! Нет КП-3! Я похолодел. КП-3 — это специальный электрический контакт прижима крышки, сигнализирующий, что она нормально закрыта.

— Крышка установлена правильно, — пробормотал я упавшим голосом.

— Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку? — прервал меня Королев.

— Успеем, Сергей Павлович. Только передайте Юрию Алексеевичу: мы открываем люк.

— Все передадим. Спокойно работайте, не спешите! Легко сказать — не спешите! Времени-то почти нет.

Не то что теперь, но и тогда, в тот момент не смог бы сказать, кто и что делал, вроде бы все делалось само. Как потом я был благодарен той тренировке, которая была проведена раньше! Помню, скрипнула крышка, прикрывавшая лаз вниз, и из лючка показалась голова Леонида Александровича Воскресенского. Он, встревоженный происшествием, несмотря на возраст и, скажем прямо, далеко не богатырское здоровье, по лестнице поднялся сюда, к нам. Минуту он молча смотрел, потом его голова медленно ушла в проем люка, и крышка опустилась. По всей вероятности, он понял, что ни мешать, ни помогать нам в этот момент не надо.

Сняты тридцать гаек с замков. Снята крышка. Только и успел я заметить, что Юрий, чуть приподняв левую руку, внимательно следит через маленькое зеркальце, что прикреплено на рукаве скафандра, за нами, за тем, что мы делаем, и тихонечко насвистывает любимый, наверное, мотив: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…»

В считанные секунды подправили кронштейн с контактом — КП-3. Подсознательно чувствую, что ни контакт, ни кронштейн не виноваты. Наверное, это электрики-пультовики проморгали, не заметили, загорелась или нет нужная лампочка. Между прочим, так оно и было, но в этом они признались гораздо позже.

Перемолвиться с Юрием уже некогда, успеваю только махнуть рукой и поймать в зеркальце его лукавый взгляд.

Крышка опять поставлена на замки. Снова гайки: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья… Есть последняя!

В телефоне голос Сергея Павловича:

— КП-3 в порядке! Приступайте к проверке герметичности.

— Есть!

Фу-у! Гора с плеч. Герметичность в порядке: стрелка вакуумметра неподвижна.

— Есть герметичность! — произносим одновременно все трое, а я в трубку телефона. В ответ голос Сергея Павловича:

— Хорошо. Вас понял. Заканчивайте ваши дела, сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность.

Собрали инструмент, надо спускаться вниз, но до чего же не хочется! Невольно руки потянулись к кабине — дотронуться еще раз, похлопать ее по круглому боку.

Стукнула дверь лифта, рывком пол ушел из-под ног, минута — мы внизу. Подошел к Сергею Павловичу:

— Прошу разрешения быть во время пуска в бункере управления.

— Ну что же, не возражаю. Только имей в виду, там будет народу много, стой где-нибудь поблизости.

До старта минут двадцать. Можно побыть еще немного здесь, рядом с ракетой. Заканчивалась заправка топливом третьей ступени. Центральный блок и боковушки заправлены. Их бока покрыты толстым слоем инея, он пластами отваливается и летит вниз, будто зимняя заснеженная елочка отряхивается.

От ракеты отъезжает высокая металлическая ферма с площадками обслуживания и лифтом, на котором мы спустились несколько минут назад. Теперь если и захочешь, к кораблю не доберешься. Но зато во всей красе видна голова ракеты. Под снежно-белым обтекателем укрыт корабль, и только через большое окно поблескивает крышка люка. Того самого. А за ней… Что думал в эти минуты Гагарин? Ведь он вверял свою жизнь в руки машины, созданной людьми, нашими руками.

Без четверти девять. Королев, Воскресенский и Кириллов около ракеты. Стартовая площадка опустела. Все проверки закончены. Теперь — ждать. Из репродукторов громкой связи разносится:

— Десятиминутная готовность! Готовность десять минут!

Замечаю на себе косые взгляды Королева и Кириллова. Пора уходить. Взглянул на ракету еще раз — последний. Ведь больше ее не увидишь.

Спускаюсь в бункер управления. Он глубоко под землей, крутая неширокая лестница ведет вниз, тяжелые, массивные двери. Прошел по коридору, заглянул в пультовую. Стартовики на своих рабочих местах. Тихо. Ни разговоров, ни улыбок. Все сосредоточены, предельно собраны. За их спинами на невысоком помосте — два перископа, как на подводных лодках. Рядом небольшой столик. У перископов встанут Воскресенский и Кириллов. За столиком место Сергея Павловича.

Устроился в боковой комнате рядом с пультовой. Народу действительно много: главные конструкторы из смежных организаций, испытатели, медики. В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Как раз в эту минуту шел разговор с Гагариным. Слышно было, как кто-то, наверное из медиков, проговорил:

— Займите исходное положение для регистрации физиологических параметров.

— Исходное положение занял, — ответил динамик. Голос Сергея Павловича. Это он еще оттуда, сверху:

— Ну вот, все нормально, все идет по графику, на машине все хорошо.

Он говорит нарочито спокойно, растягивает даже слова. Юрий спрашивает полушутя-полусерьезно:

— Как по данным медицины — сердце бьется?

— Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все нормально, — серьезно отвечает кто-то из медиков.

— Понял. Значит, сердце бьется!

Померили бы пульс у кого-либо из нас. Интересно — сколько бы было? Наверняка не шестьдесят четыре.

В нашей комнатке становится все теснее. Прошло еще минуты две. Через пока открытую дверь ворвался вой сирены. Это сигнал для тех, кто, не дай бог, замешкался с отъездом со стартовой площадки. Хотя таких быть не должно. Порядок строгий.

По коридору промелькнули три фигуры. Королев, Воскресенский, Кириллов. Дверь в пультовую тут же закрылась. Из динамика голос:

— Пятиминутная готовность!

Медленно, медленно тянутся минуты. Голос Королева:

— «Кедр», я «Заря», сейчас будет объявлена минутная готовность. Как слышите?

— «Заря», я «Кедр». Занял исходное положение, настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.

Должен еще раз признаться, что волнение, громадное напряжение тех минут не оставили места для мысли о стенографировании этих воистину исторических слов. Мы слышали их, понимали, знали их значение, но запомнились ли они? Одна-две фразы — не более. Эти слова уже потом списаны с много-много раз прокрученных пленок магнитофонов. Они теперь — история.

— Всем службам космодрома объявляется минутная готовность! Готовность — одна минута.

Тишина такая, что, казалось, и дышать страшно.

— Ключ на старт!

Сейчас оператор на главном пульте повернет вправо металлический серый, с кольцом на конце небольшой ключ, и пульт откликнется на это разноцветьем транспарантной иллюминации.

— Протяжка один!

— Продувка!

— Есть продувка.

— Ключ на дренаж!

— Есть ключ на дренаж. Есть дренаж!

Когда слышишь эти знакомые стартовые команды, то в памяти прокручиваются, словно кадры на слайдах, знакомые картины: захлопнулись на баках дренажные клапаны, перестал парить кислород, контур ракеты стал отчетливей, будто в телевизоре поправили фокусировку или помеха какая-то пропала. Но это в сознании. Все видят отсюда только двое у перископов: Воскресенский и Кириллов.

В динамике голос Гагарина:

— У меня все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. Прием…

— Отлично. Дается зажигание. «Кедр», я «Заря-один». Из динамика доносится:

— Понял вас, дается зажигание…

— Предварительная!

— Есть предварительная.

— Промежуточная… Главная!!! ПОДЪЕМ!!!

И вдруг в обвальном грохоте ракетных двигателей, пробившегося сквозь бетон, задорный голос Юрия:

— Поехали-и-и! Голос хронометриста:

— Одна… две… три…

Это секунды полета. Слышу голос Сергея Павловича:

— Все нормально. «Кедр», я «Заря-один»! Мы все желаем вам доброго полета!

Значит, ракета пошла. Такое ощущение, что не миллионы лошадиных сил, а миллионы рук и сердец человеческих в чудовищном напряжении выносят корабль на орбиту.

И «Восток» вышел на орбиту. Сорвались со своих мест. Сидеть и стоять больше сил нет. Мелькают перед глазами лица: веселые, суровые, сосредоточенные — самые разные. Но одно у всех — восторг в глазах. И у седовласых, и у юных. Объятия, рукопожатия, все поздравляют друг друга.

В коридоре, куда все вышли из пультовой, окружили Сергея Павловича. Наверное, по доброй старой традиции подняли бы на руки, да качать негде. Потолок низковат. Кто-то снял с рукава красную повязку и собирает на ней автографы. Мелькнула мысль: правильно делают, такое не повторяется. Подошел к Королеву.

— Сергей Павлович…

— Давай, давай…

Эту повязку — с автографами Королева, Келдыша, Воскресенского, Галлая — храню теперь как самый дорогой сувенир.

Из коридора все выбрались наверх. На первой же подвернувшейся машине, еле втиснувшись, удалось доехать до пульта связи. По дороге на большой скорости нас обогнала машина Королева. Народу рядом с гостиницей полным-полно. Из открытых окон, из динамика, установленного рядом на площадке, — торжественный голос Левитана: «…первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич…»

Как майор? Почему майор? Ведь садился он в корабль старшим лейтенантом? Потом… потом. Праздник, большой праздник! Человек в космосе! Человек на орбите! «Юра, Юрий, Гагарин» — только и слышно кругом.

«...По предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 98,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра».

— Ну что, здорово, а?

— А ты как думал?!

— «Поехали»! А? Ведь силен, а?

— Молодец Юрий! Настоящий парень!

— Братцы, ну и дрожал же я! Пошла она вроде, а потом, смотрю, будто остановилась! Аж похолодел…

— Ну, что слышно? Как он там?

— По «Заре» докладывают, вроде все хорошо. Чувствует себя нормально.

Кто-то выбежал из здания, кричит:

— Пролетает над Африкой!

Над Африкой… В эти минуты на корабле все готовилось к спуску с орбиты. Протиснувшись сквозь толпу, я вошел в помещение пункта связи. В небольшой комнатке перед кинозалом Сергей Павлович разговаривал с кем-то по ВЧ-телефону. Константин Николаевич Руднев рядом. Тут же Мстислав Всеволодович Келдыш, главные конструкторы. Королев закончил говорить, замолчал. Слушает.

— Спасибо, спасибо вам большое. Нет, нет, рано еще, основное, пожалуй, еще впереди. Спасибо. Передам, передам обязательно. Да, да, все в порядке. Пока к тому, что доложил вам Константин Николаевич, добавить ничего не могу. Всего вам доброго. Да, будем докладывать.

Он положил трубку.

— Товарищи! Центральный комитет и правительство внимательно следят за полетом и волнуются вместе с нами. Секретарь ЦК просил передать всем большое спасибо за подготовку ракеты и корабля…

Прошло минут десять. Стрелка часов приближается к пяти минутам одиннадцатого. Сейчас, если все в порядке, там на орбите должна включиться тормозная двигательная установка.

— Когда у нас должны быть пеленги?

— Через двадцать две минуты, Сергей Павлович, — отвечают несколько голосов.

— Ну, хорошо, все идет нормально…

В те минуты спускаемый аппарат корабля входил в плотные слои атмосферы, за бортом металось пламя, тысячи градусов облизывали стенки кабины, а внутри — человек. Не безмолвный манекен — человек! Смотрю на часы. Теперь еще несколько минут, и, пожалуй, самое последнее — дадут пеленги. Эти радиосигналы с корабля будут самыми надежными вестниками, что спускаемый аппарат на парашюте идет к земле.

Минута, две… И радостный возглас:

— Пеленги есть!!! Только что передали…

— Ура-а!

И сразу спало напряжение. Все кричат, хлопают друг друга по плечам, кто-то закуривает, кто-то бросает сигарету оземь, и все-все — на улицу, на солнце.

Собираются группками. Равнодушных нет, да и могли ли быть такие. Неподалеку с несколько ошалелыми глазами что-то ожесточенно доказывают друг другу Константин Феоктистов и Марк Лазаревич Галлай. Прислушался. Спорят о роли человека и автоматов в исследовании космоса. Ну что ж, ученые готовы спорить в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время… Но это сейчас. А день-два назад и конструкторы, и опытнейшие летчики-испытатели, и ученые, не спорили, а весь свой опыт, все свои знания старались отдать только одному — полету Юрия Гагарина.

Помню, в окружении молодежи, радостно улыбаясь, стоял Михаил Клавдиевич Тихонравов — ветеран нашей ракетной техники, гирдовец, конструктор первых отечественных жидкостных ракет. Сегодняшний день — день воплощения и его мечты. И для молодежи, пришедшей в ракетную технику всего несколько лет назад, он стал таким же днем.

Среди группы медиков — Константин Давыдович Бушуев. Рядом радисты, управленцы… Разговор везде — один: о полете и Юрии. Подошел, помню, Борис Викторович Раушенбах, постоял минуту, послушал.

— Да это что, братцы. Интересно вот другое. Смотрел я на своих коллег, и знаете — чья система в тот момент работала, или должна была заработать, те стоят и не дышат. А как только отработала, вздыхают — и скорее в сторонку.

— Да-да, очень интересно, — заметил кто-то, — а скажите, уважаемый коллега, почему это вы после работы системы ориентации, она ведь ваша, кажется, — перекрестились?

— Ну, это вы бросьте, не может быть.

— Да что бросьте. За другими-то вы смотрели… Подошел я к нашим монтажникам, с которыми на верхнем мостике работали. Володя Морозов улыбается своей широкой, открытой улыбкой:

— Ну, ведущий, поздравляем! Ну и напугали вы нас…

— Это как же?

— Да вот вышли вы, когда еще «Восток» на орбите был, а губу, наверно, прикусили — кровь течет. Ну, думаем, что-нибудь случилось…

На крылечко, где пункт связи был, вышли председатель Госкомиссии, Келдыш, Королев, главные конструкторы рядом с ними. Шквал аплодисментов. Сергей Павлович быстро прошел через бетонку к своему маленькому домику, тому, рядом с которым всего семь часов назад проснулся Юрий. Подумать только, всего семь часов назад мир еще ничего не знал. А теперь радио разнесло по всем странам и континентам ошеломляющую весть: «Человек в космосе! Советский человек!»

В дверях появился кто-то с листочком бумаги в руках. Что-то стал выкрикивать. Прислушался — фамилии: одна, другая, третья. И вдруг свою услышал. Протолкнулся поближе, спросил, что это за список.

— Срочно собирайтесь. Сергей Павлович приказал через десять минут быть в машине. Выезжаете на аэродром.

Собираться? Какое там! Схватив первое, что под руки попало, сунул в чемоданчик и бегом. Степные километры летели с сумасшедшей скоростью. Наш «газик», подпрыгивая на стыках бетонных плит, летел словно конек-горбунок.

Въехали на аэродром. Наш заводской самолет уже прогревал моторы. Взлетели. Константин Николаевич Руднев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович Королев, его заместители, другие главные конструкторы-смежники, радуются словно студенты-первокурсники после экзаменов. Оживленные разговоры, шутки, смех.

— Ну и молодец же Юрий! — Сергей Павлович, только что до слез хохотавший по поводу какого-то каламбура Келдыша, вытер платком глаза, сел в свое кресло. — Вы знаете, подхожу я на днях к нему — он весь такой веселый, сияет, как солнышко. «Что ты улыбаешься?»— спрашиваю. «Не знаю, Сергей Павлович, наверное, — говорит он, — человек я такой несерьезный». Подумал я, да… побольше бы на земле нашей матушке таких «несерьезных»… А вот сегодня утром, когда они с Титовым одевались, приехал я к ним и спрашиваю Гагарина: «Как настроение?» А он отвечает: «Отличное. А как у вас?» Посмотрел на меня внимательно и улыбаться перестал. Наверное, хорош вид у меня был. И говорит: «Сергей Павлович, да вы не беспокойтесь, все будет хорошо». Самому до старта остался час, а он меня успокаивает!

Сергей Павлович задумался и, откинувшись на спинку кресла, проговорил:

— А знаете, товарищи, этот полет откроет новые, невиданные перспективы науке. Полетят еще наши «Востоки». А ведь потом… потом надо думать о создании на орбите постоянной обитаемой станции. Думаю, в таком деле нам нельзя продвигаться в одиночку. Нужно международное сотрудничество. Исследование, освоение космоса — это дело всех землян…

Прошли как одно мгновение несколько часов полета, и вот под крылом самолета блеснула Волга. Приземлились. К этому времени мы все знали, что «Восток» уже на земле, а Юрий чувствует себя нормально и уже отдыхает. Прямо с аэродрома, пересев на четыре вертолета, вылетели к месту посадки. На берегу одного из протоков Волги, на гребне довольно крутого откоса, лежал спускаемый аппарат — обугленный, какой-то загадочный…

Арвид Владимирович Палло со своими товарищами, прилетевший сюда с поисковой группой, докладывает Сергею Павловичу, стараясь говорить кратко и официально, но, быстро сбившись, восторженно говорит:

— Все хорошо, никаких повреждений! Ни у Юрия, ни у спускаемого аппарата. Оба в полном порядке. Тому и другому немного отдохнуть — и опять в полет можно!

Улучив момент, залезаю в люк. Осмотрелся. Действительно, все в полном порядке. Подошел Арвид Владимирович, облокотился на обрез люка и со смехом рассказывает:

— А знаешь, мы еще из окна вертолета увидели, что все в порядке. Как только сели, помчались со всех ног к шарику. В кабине еще что-то жужжало…

— Вентилятор, наверное. Он должен был продолжать работать.

— Может, и вентилятор. И представь себе, — продолжал Арвид Владимирович, — в кабине уже успел побывать механик местного колхоза. Он нам отрекомендовался и доложил, что во всем полностью разобрался и что впечатление от космической техники у него осталось хорошее. Правда, тубу с пищей отдавал со слезами на глазах. И вообще, должен тебе сказать, тут по части сувениров пришлось большую воспитательную работу провести. Вот гляди, поролоновую обшивку пообщипали, фольгу кусками отодрали. И все на сувениры…

Конец фразы услышал подошедший Сергей Павлович.

— Так воспитательную работу, говоришь, старина, провести пришлось? «Восток» чуть на сувениры не разобрали? Это безобразие! Это черт знает что такое! А вы куда смотрели?!

А глаза смеются. Не выдержал, сам рассмеялся.

— Ну ладно, механику вы сувенира не дали. Ну а мне и вот товарищам, может быть, что-нибудь дадите, а?

Кто-то говорит:

— Сергей Павлович! Вам — весь спускаемый аппарат!

— Нет, дорогие товарищи, — глаза его стали серьезными. — Он теперь — история! Достояние всего человечества. Он — первый!

В центре неглубокой луночки, оставленной спускаемым аппаратом при приземлении, забили железный лом, на котором зубилом тут же вырубили «12.IV.61».

Все прилетевшие к месту посадки на вертолетах перелетели на аэродром города Энгельса, а оттуда на самолете в Куйбышев. Там отдыхал Гагарин.

Кончался день 12 апреля. День Гагарина, оставшийся в памяти на всю жизнь.

Утро 13 апреля запомнилось мне в куйбышевской гостинице праздничной музыкой, лившейся, казалось, не только из репродукторов, а отовсюду. Биографию Гагарина передавали все радиостанции, и, пожалуй, в те часы не только в Советском Союзе. Весь мир заговорил одновременно на тысячах языков.

К 10 часам из гостиницы мы выехали в домик на берегу Волги. Там собрались и все члены Государственной комиссии, здесь и председатель — Константин Николаевич Руднев, здесь и Мстислав Всеволодович Келдыш, главные конструкторы систем корабля и ракеты, заместители Сергея Павловича, фотографы, корреспонденты. В лицо многих не знаю. В большой комнате первого этажа народу собралось уже порядочно. Все ждут — ждут одного, только одного — Юрия. Он должен выйти с минуты на минуту. Вот рядом, смотрю, два незнакомых мне товарища. Один из них буквально увешан фотоаппаратами самых разных марок. Оживленно рассказывает соседу. Прислушался:

—...Ну, думаю, мне сюда попасть надо обязательно!

Скажу откровенно — два-три авантюрных звонка по телефону, и один товарищ из числа очень осведомленных мне говорит: «Летите в Куйбышев». Как летел — сейчас уже не важно. Не на лайнере. Тысяча и одна ночь! Но вот прилетел, рано утром. Решил в обком ехать, вдруг вижу, идут штук десять черных «Волг», и все в одном направлении. Я за ними…

— Что, тоже на черной? — удивленно спросил его товарищ.

— Да нет, на такси. Но потом на дороге выскочил и одного доброго милиционера уговорил меня в одну из черных «Волг» всунуть. Подъехали. Ворота. Забор. Сам видел тут. Пропустили нашу машину. Только во двор въехали, подбегает какой-то сердитый человек: «Вы куда?»— «Вот сюда, — отвечаю». — «Кто вам разрешил? Ну-ка обратно!» Но потом смягчился. Документы я ему показал, что из «Огонька».

Не гарантирую дословность этого разговора, но его суть запомнилась мне точно.

Сергей Павлович вошел в гостиную, где все собрались вместе с Гагариным и Титовым. Вот он, наш Юра, такой же, как и вчера, только не в комбинезоне, а в новенькой форме с майорскими погонами.

Не помню, что в тот момент произошло, кто и что говорил, для меня существовал только он один. Окружили его сразу со всех сторон, не разобрать, кто спрашивал, но вопросы-то одни: «Как ты себя чувствуешь? Какие замечания по моей системе?» С трудом удалось пробиться к нему поближе. Увидел. Протянул мне обе руки:

— Ну, здравствуй, ведущий, здравствуй, «крестный»! Как себя сегодня чувствуешь?

— Здравствуй, Юра, здравствуй, дорогой!.. Только почему ты меня о самочувствии спрашиваешь? Это тебя об этом спрашивают. Меня такой вопрос не касается…

— Положим, касается! Посмотрел бы ты на себя вчера, когда люк открывали. По лицу-то все цвета побежалости ходили!

Помню, надоумил меня кто-то в последний момент газету со стола взять. Протягиваю ему. Юрий вынимает ручку и рядом со своим портретом пишет: «На память добрую и долгую». И ставит подпись, которую многие впервые увидали в тот день.

Государственная комиссия и гости собрались в небольшом зале. Наконец-то немного успокоились. Гагарин очень подробно рассказал о полете, о работе всех систем корабля, обо всем, что пережил за недолгие минуты своего полета. Слушали затаив дыхание. Потом вопросы, вопросы, вопросы… Медики, ревниво оберегающие Юрия, стали уже беспокоиться. Предстояла еще встреча с корреспондентами…

Сергей Павлович был вынужден «подвести черту»:

— До встречи! До встречи в Москве!

Подали нам машины — и на аэродром. Взлет. Под крылом проплывали какие-то деревушки, еще голые перелески. Подлетаем к Москве. Небо за правым бортом поднялось и ушло куда-то. Земля во весь правый иллюминатор, а в левом — небо, яркое, солнечное, весеннее. Несколько виражей — и на посадку.

Внуково. Здание аэропорта украшено по-праздничному. Цветы, кумач, голубизна. И портрет. Юрий. Большой, улыбающийся. Праздник. Столица, страна, мир готовились к встрече с первым космонавтом планеты.

Легко коснувшись посадочной дорожки, наш лайнер отруливает к дальней стоянке, подальше от парадных входов и цветов. Сергей Павлович, а за ним и мы все спустились по приставной стремяночке на бетонные плиты и, невольно стесняясь несезонной одежды, пробираемся к выходу.

А утром следующего дня Киевское шоссе работало только в одну сторону: тысячи и тысячи москвичей, гостей столицы ехали во Внуково, увидеть его, Юрия Гагарина, человека, имя которого узнал весь мир.