"Пробежать под радугой" - читать интересную книгу автора (Мэй Сандра)

3

Следующая неделя была одной из лучших в жизни мадам Трюдо. Во всяком случае, она уже давно не чувствовала себя так хорошо.

Единственной ее заботой осталась старушка из Дижона, но это и заботой не назовешь, учитывая приносимый старушкой во время покера доход.

Энтомолог окончательно скрылся в лугах, потому что у бабочек, видите ли, начался этот… как его… нерест? Нет, нерест — это у рыб. Ну, в общем, энтомологу уйти из лугов было никак не возможно. Раз в день мадам посылала соседского мальчишку в означенные луга с судками горячей пищи, а через день обновляла цветы в вазе в комнате ученого — на всякий случай, вдруг вернется?

Молодой травмированный англичанин полностью перешел под опеку Франчески. Как и все домашние хлопоты, за исключением готовки. Девушка и впрямь оказалась сущим кладом — мыла, подметала, бегала на рынок, успевала вести книгу расходов (сама мадам начала это муторное дело лет пять назад да бросила через два дня, скучно стало), кормила котов, а в промежутках успевала выгуливать англичанина в саду, рассказывать мадам анекдоты из “Пари-Матч” и самозабвенно ругаться с молочником.

Для самой Франчески эта неделя была одновременно и очень тяжелой, и очень счастливой. С одной стороны, она сбросила не один килограмм, беспрестанно носясь по винтовой лестнице вверх-вниз, с другой — к вечеру ноги у нее просто отваливались, а глаза закрывались сами собой. С третьей — ни разу за эту неделю она не вспомнила о проблемах, связанных с неясным пока будущим, потому что у нее на это банально не хватало времени. С четвертой, пятой и до бесконечности — Франческа была очень рада тому обстоятельству, что в ее жизни появился Алан Пейн.

Они сдружились стремительно и легко, как в детстве. Первые два дня после падения с лестницы Алан был беспомощен, словно малое дитя, и Франческа была его единственной опорой в самом прямом смысле этого слова. Она помогала ему добираться до ванной и до постели, усаживала в кресло, учила передвигаться с костылями, ну а через два дня настояла, чтобы он вышел в сад.

— Не стройте из себя смертельно больного, мсье Пейн!

— Почему вы говорите со мной так, словно я — симулянт?

— Потому что вы себя так ведете! Еще спасибо, что не укладываетесь в кровать сразу после завтрака.

— Я не хочу в сад. Там яркое солнце.

— Там глухая тьма, потому что у мадам Трюдо нет садовника. Я посажу вас в самую чащу, обещаю. Ни единого лучика!

— Тогда, по вашей же версии, меня укусит змея.

— Доктор живет рядом. А появление королевской кобры в Жьене маловероятно. В это время года.

— А при чем здесь кобра?

— Только ее укус убивает почти мгновенно.

— Вы жестоки.

— А вы капризны. Пошли в сад! Кому говорю?

— Франческа, на кого вы учились?

— Я — филолог.

— Филологи не такие. Они добрые, вежливые, все, бывало, с книжкой, читают, читают… Иногда пишут. Но ни в коем случае не мучают людей с растянутой ногой.

— А я филолог нового поколения. Одновременно работаю медсестрой, укротителем и воспитателем детского сада.

— Да. Дети должны вас слушаться.

— Должны. Но не слушаются.

— А вы пробовали?

— Ха! Я полгода проработала ночной няней в частном детском саду и целую вечность сидела с двумя отвратительными близнецами. Детьми известного банкира, между прочим. Когда они унаследуют дело папочки, я эмигрирую из страны.

К этому моменту они спустились на первый этаж и устроили небольшой привал перед выходом на улицу. Лицо Алана слегка побледнело, на висках выступила испарина, но он держался изо всех сил. Франческа исподтишка наблюдала за ним, пытаясь понять, почему он так слаб. Телосложение у него великолепное, смертельных болезней вроде бы нет. Она тайком проинспектировала лекарства Алана — сплошь лекарственные травы и таблетки на их основе. Половины Франческа не знала, но вторая половина — мята, пустырник, мелисса, лимонник, валериановый корень — наводила на мысли, что у Пейна всего лишь сильно расшатаны нервы. Всего лишь, мысленно фыркнула Франческа. Уж ты-то, милая, должна бы знать, что с нервами шутить нельзя.

Передохнув, они вышли в сад. Мадам Трюдо настаивала на том, чтобы природа сияла исключительно первозданной красотой, и потому, ее сад никогда не знал прикосновения садовых ножниц или секатора. Яблони переплелись ветвями, а жимолость приобрела вид тропических лиан. Розы одичали и превратились обратно в шиповник, правда, бурно и благоуханно цветущий с весны до глубокой осени. Виноград, изначально увивавший фасад дома, смело отправился на поиски новых подпорок и добрался уже до садовой беседки, стоявшей метрах в десяти от заднего крыльца. По дороге к беседке виноград, нимало не смущаясь, полз просто по земле, и поэтому создавалось впечатление, что дорожки в саду мадам Трюдо выложены темно-зеленым блестящим паркетом.

Садовые цветы чахли в “парадной” клумбе, зато на всей остальной территории бушевали полевые “дикари”. Колокольчики и львиный зев, лютики и ромашки, дикая гвоздика и шалфей, фиалки, лесные мальвы — вероятно, сад мадам Трюдо напоминал им о настоящем лесе и вполне реальном поле.

В беседку заходить было нельзя — там не было пола, а кроме того, семья горлиц воспитывала в ней свое потомство. Птичья семья и так нервничала при виде четырех котов разного размера и цвета, периодически валяющихся в траве перед домом. Не объяснишь же им, что, например, рыжего Крюшона удар хватит при виде птицы, потому что он от природы трусоват? А похожий на очень толстого тигра Лео даже на мышей не реагирует, когда они вечером пробегают мимо его носа? Представить, что престарелая Мадемуазель Нана и добрейший Голиаф охотятся, тоже совершенно немыслимо. Франческа рассуждала о котах мадам вслух, ведя Алана к скамейке, уютно устроившейся под сплетенными ветвями старой яблони. Он слушал ее, улыбаясь лишь уголками рта, а мысли его были далеко. Он сам не мог бы сказать, где именно…

…Дженна Картленд была завидной невестой. Красавица, ангел по характеру, да еще и с хорошим приданым. Мистер Картленд, счастливый обладатель сразу двух дочерей-красавиц, именно на Дженну возлагал самые большие надежды, ибо ее сестра Дина… Читайте, в общем, Шекспира. У него ведь тоже — одна сестра ангел, а другая совсем наоборот.

Дженна никогда не спорила с отцом, не перечила ему, не клянчила подарочков — поэтому полной неожиданностью для мистера Картленда оказалось заявление этого ангела о том, что она выходит замуж за Алана Пейна, либо не выходит замуж вообще.

Мистер Картленд простил дочь только после рождения внука, Билли. А Алана не простил никогда.

Алан Пейн никак не мог считаться завидным женихом. Все, что у него было, — это мрачный замок у подножия Грампианских гор да родословная длиною с Млечный Путь. Предки Пейна были вождями кланов еще во времена римлян и ухитрились не склонить головы ни перед армиями Адриана, ни перед англичанами. Английская корона не забыла этого. Пейны были высокородны — но бедны.

Двадцатый век, вроде бы, подретушировал классовые различия, однако тут выяснилось, что хромосома практичности в генетическом коде Пейнов отсутствует напрочь. Почти все одноклассники, а затем и однокурсники Алана Пейна занимались бизнесом или банковским делом, крутились изо всех сил, добивались успехов, сдавали свои земли в аренду на длительный срок, а то и вовсе продавали их — Алан Пейн радовался за друзей, вежливо восхищался их успехами, но в душе недоуменно пожимал плечами. Он искренне не понимал, как нормальному человеку может быть интересно целыми днями подсчитывать разницу в курсах валют, котировки акций и прочие дивиденды.

Алан Пейн был историком. Он знал все о Шотландии, почти все об Англии, читал на десяти языках, разговаривал на восьми. По его книгам начали учить студентов Кембриджа и Оксфорда, когда он сам еще не получил выпускного диплома. Официально, разумеется, потому что к тому времени его уже заслуженно считали ведущим молодым специалистом по истории средневековой Британии.

Он читал Дженне Шекспира на староанглийском, Теннисона и Бернса — с шотландским акцентом, а здесь, во Франции, пел ей веселые и до ужаса неприличные песни труверов и трубадуров. Их маленькая дочь Мэри выучила немецкий по прижизненному изданию “Фауста”, а Билли в три года осрамил экскурсовода в Тауэре, потому что тот перепутал годы правления Эдуарда Исповедника, да еще и пытался не обратить на Билли никакого внимания. Тогда карапуз подбоченился и выдал подробную генеалогию всех Плантагенетов и Тюдоров со Стюартами. Как же смеялся тогда Алан Пейн, спрятавшись за колонну!

Он смеялся последний раз в жизни. Дженна не поехала с ними в Лондон. Она ждала третьего ребенка и не очень хорошо себя чувствовала. Алан с детьми, Мэри и Биллом, вернулись поздно вечером и узнали, что схватки начались часа четыре назад, но Дженна без сознания, и надо вызывать врача.

Как странно устроена человеческая психика, думал Пейн, улыбаясь Франческе и не слушая ее. Он помнил массу сведений по истории древних пиктов. Знал численность первой когорты Адриана, погибшей при строительстве Великого Вала. Мог назвать любого бога из пантеона древних кельтов. И тот вечер, когда они вернулись из Лондона и узнали, что схватки начались четыре часа назад, но Дженна без сознания и надо вызвать врача — его он тоже помнил, но только до этого момента. Потом туман. Тьма. И плач ребенка на краю тьмы.

А потом редкие проблески света, только лучше бы их не было вовсе, потому что во время них вечно происходило что-то неприятное. Какие-то похороны… дурная погода, дождь, слякоть… омерзительная мокрая яма, залитая грязной водой, и в нее опускают белый глазетовый гроб, такой чистенький, что он пытается уговорить их этого не делать, вытащить гроб обратно, не портить хорошую вещь… потом опять тьма, долго, а потом снова проблески. Какие-то люди говорят с ним, на чем-то настаивают, иногда кричат, кажется, чего-то требуя. Он соглашался, чтобы они поскорее ушли и не мучили его.

Еще были дети. Первое время Алан думал, что их подменили, подсунули ему чужих. Билли был смешным толстым карапузом, еще в тот самый вечер, когда они вернулись из Лондона, а теперь — теперь это был какой-то худой, озлобленный волчонок, длинноногий, мосластый, с веснушчатым и исцарапанным лицом и серьезными зелеными глазами.

Мэри, красавица Мэри превратилась в высокую худенькую дурнушку с некрасиво зачесанными назад волосами, большим носом и вечно недовольным лицом. Она почти не разговаривала, только смотрела на Алана, и ее взгляд был ему неприятен.

Был еще один ребенок. Алан понятия не имел, откуда он взялся. Точнее, она. Девочка.

— МИСТЕР ПЕЙН!

Он очнулся и посмотрел на Франческу прозрачными серыми глазами только что проснувшегося человека.

— Я говорю, меня зовет мадам Трюдо. Я вернусь, как только освобожусь. Постарайтесь не притянуть шаровую молнию и не сломать скамейку, ладно?

Он кивнул. Девушка с сомнением заглянула ему в глаза.

— Вы уверены, что я вам не нужна? Точно?

— Все в порядке. Я немного задумался, только и всего. Идите, Франческа. А я еще немного подумаю.

— Отлично. Этот род деятельности не сулит физических травм, по крайней мере, я на это надеюсь. Чао!

Он помахал ей рукой и еще некоторое время после ее ухода улыбался. Ему очень нравились ее золотистые глаза и заливистый смех. И с юмором у нее было очень хорошо. А самое главное — от нее веяло жизнью. Уверенностью. Бодростью. Тем самым, чего Алан Пейн был лишен уже целую вечность.

Он следил за колышущимися тенями, за полетом ленивой от жары бабочки, за торопливо ползущим по дорожке муравьем. Было тихо и жарко. Мало-помалу мысли Алана Пейна вернулись в уже избранное русло.

… Девочка. Довольно хорошенькая, кажется. Только непонятно, откуда она взялась.

Детей приводила к нему высокая, костлявая старуха с буйной гривой черных с проседью волос. Нос крючком и пронзительные синие глаза довершали хрестоматийный образ шотландской ведьмы. Лорна Уоллес. Она была в замке всегда. Алан помнил ее с младенческих лет, и тогда она была точно такой же, только волосы были просто черными, без седины. Лорна, или Лори, была не просто экономкой семьи Пейнов, она была нянькой, хранительницей очага, сторожевым псом и душой этого замка и этой земли. Ее преданность казалась безграничной, как небо, и потому Алан совершенно не мог понять, почему она на него сердится и заставляет разговаривать с этими непонятными детьми.

Однажды Лори решительно подтолкнула новую девочку к Алану, но малышка испугалась и залилась плачем. В тот же миг тьма, притаившаяся в углах комнаты, обрушилась на него с плотоядной яростью. Он вспомнил этот плач. Его мозг сопротивлялся изо всех сил, не желая называть вещи их убийственными именами, но тьма была безжалостна.

Перед ним вопила от страха его собственная дочь, их с Дженной третий ребенок, Кэролайн Пейн, ставшая причиной смерти своей матери.

После этого был долгий перерыв, во время которого Пейн, вероятно, на некоторое время умирал по-настоящему, потому что не помнил вообще ничего. А потом тьма ушла. Не навсегда и не очень далеко, но ушла, и обессиленный многолетней борьбой с ней Алан вышел однажды утром на улицу и понял, что находится в Лондоне, столице Объединенного Королевства, на дворе конец осени, и ему надо ехать домой, в Кинлох-Раннох, потому что там его ждут книги и дети. Именно в такой последовательности.

Он приехал в замок в конце ноября прошлого года и первые две недели просто бродил из комнаты в комнату, из коридора в коридор, от портрета к портрету, привыкая жить дома заново.

Тьма помалкивала, и он без всякого труда узнал и Мэри, и Билли, равнодушно удивился тому, как они выросли, а потом без улыбки, очень серьезно посмотрел на хорошенькую маленькую леди, засунувшую палец в нос и исподлобья взиравшую на него. Другой рукой Кэролайн вцепилась в брата, а тот чуть выступил вперед, словно защищая малышку от него, Алана. Позади всех сурово и скорбно молчала Мэри.

Алан сел на корточки перед Кэролайн, все так же серьезно, без улыбки провел пальцем по румяной и чумазой щечке, потом тихо промолвил:

— Однажды я напугал тебя, нам не удалось толком подружиться. Попробуем еще раз?

— Не-а… Потом.

— Согласен. Сразу и не получится. Но мы очень постараемся. Я постараюсь. Я ведь твой… папа.

Это слово далось с трудом, но он выдержал. Девочка недоверчиво смотрела на него, а потом с затаенной надеждой поинтересовалась:

— И ты мой, так же, как и Биллин, и Мэрин, да? Я тебе тоже дочка? И вовсе не бедная сиротка?

Он вскинул голову на Лорну, но та только поджала губы. Тогда Алан серьезно и тихо ответил своей младшей дочери:

— Ты мне дочка. И Мэри дочка, а Билли сын. Вы все мои дети. Я не очень хорошо себя чувствовал и не мог быть с вами, но теперь я буду жить дома, и мы подружимся.

— А мама?

Это было сродни удару под ложечку. Алан втянул воздух сквозь стиснутые зубы, а потом выговорил то, чему все эти годы не желал дать название даже мысленно.

— Мама умерла. Ее с нами нет, она на небе.

— С ангелами?

— Вероятнее всего.

— Жалко.

— Мне тоже, Кэрри. Очень жалко.

— Ты больше не грусти. Мы поедем в церковь, поставим свечку, и мама будет знать, что у нас все хорошо. И знаешь что?

— Что, Кэрри?

— Я буду с тобой дружить. Конечно, поменьше, чем с Билли и Мэри, но так же, как с Лори. И с Маком. Нет, с Маком тоже чуточку побольше. Но ты не грусти, это пока я к тебе не привыкну. А когда привыкну — буду так же, как с ними. А с Лори — меньше всех!

— Это почему?

— Она заставляет меня умываться на ночь и кормит кашей с комками! Умываться на ночь — это же глупая глупость! Тебя же ночью никто не видит!

Алан серьезно выслушал свою младшую дочь, а потом бросил просительный взгляд на Лори. Та все поняла и стала подталкивать детей к двери. Через минуту в комнате воцарилась тишина, а потом старая экономка снова осторожно переступила порог.

— Ты устал, мальчик?

— Голова болит. И ноги немного ослабли. Она прелесть.

— О да. И с ней не соскучишься.

— Надеюсь, я смогу вернуть им то, чего не давал все эти… все это время.

— Пять лет, мальчик. Пять. Пять лет тебя не было с нами, главное — не было с ними. Теперь ты должен постараться.

— Я буду стараться, Лори, поверь. Только… мне понадобится твоя помощь.

— Об этом можешь не говорить. Я всегда рядом.

— Они учатся?

— Мэри ходит в деревенскую школу.

— Это же в десяти милях.

— Она ездит верхом. Вместе с Билли, он потом уводит ее лошадь.

— А Билли?

— Он сносно и много читает, но учиться отказывается. Ему интереснее шастать по горам с нашим старым дуралеем.

— Вопрос с учебой нужно решить поскорее. Я займусь этим. Возможно, придется переехать в Лондон.

— Не придется, Алан. По крайней мере, пока. Ты не очень устал?

— В чем дело, Лори?

— Я принесла все бумаги.

— Лорна, это подождет, ты отлично со всем справлялась, я же помню.

— Ты должен знать главное. У нас почти нет денег.

— Как?!

— И дома в Лондоне больше нет. Его пришлось продать еще тогда… во время твоего первого приступа. Постепенно разошлись все деньги со счета. Твое лечение…

— Сколько я был в госпитале?

— В санатории. Доктор Финн приучил меня к этому названию. В общей сложности — три с половиной года. Не считая рецидивов и обострений, когда тебя клали в клинику.

Алан отошел к камину, судорожно заломил пальцы.

— Лори… Я — сумасшедший?!

Пожилая женщина рванулась вперед, и в ее голосе прозвучала боль:

— Нет! Не смей так говорить, слышишь, не смей! Ты очень любил свою жену, мальчик. Наверное, нельзя так сильно любить, но вы все такие. И твой отец, и твой дед. Ты так любил ее, что не смог смириться с ее смертью. Доктор сказал, что у тебя сильнейшее нервное переутомление. Еще он сказал, что потребуется много времени. И терпения.

— Хорошо. Иди. Я лягу. А завтра… завтра начну учиться жить.

Он выдержал в замке целый месяц, до Нового года. Пытался играть с детьми, выяснял, как и чему учат Мэри в школе. Мешала проклятая слабость, волнами накатывающая на него в самый неподходящий момент.

Алан Пейн не был сумасшедшим, но он совершенно не мог совладать с нервами. Посреди рассказа Мэри о школьном вечере он мог вдруг залиться слезами, пугая этим детей, а вопроса Билли мог не дослушать и просто уйти.

Кэролайн была мила и забавна, но он быстро уставал, играя с ней, а кроме того, она была внешне точной копией Дженны, и Алана это мучило, словно раскаленный гвоздь воткнули в рану.

В январе он сбежал в Лондон. Коллеги отнеслись к его возвращению несколько настороженно, но быстро уверились, что его интеллект нисколько не пострадал. Алан заключил выгодный контракт на книгу по истории ранних норманнов и две недели был счастлив, но через две недели его разыскала Лори.

Мэри притащила из школы корь, дети болели, Билли — тяжело, и нужно было ездить за лекарствами, и сидеть с ними по ночам, а еще смотреть за домом.

— Мальчик, я все понимаю, но ты должен что-то сделать. Нанять для ребят няню, а лучше — учительницу. Нечего девочке шастать невесть за сколько в эту деревню, да и Билли ни к чему в одиночку носиться по степи.

— Хорошо, Лори.

Он нашел гувернантку. А потом еще одну, потому что первая отказалась от места очень быстро. Сразу после того, как Билли поделился с нею знаниями, полученными от старших мальчиков из деревни и касающимися продолжения человеческого рода.

Вторая гувернантка была строга и консервативна. Лорне она не понравилась, а детям было наплевать, дети переживали период жестокой обиды на отца, оказавшегося предателем и обманщиком, снова бросившим их на произвол судьбы.

Алан понял это потом, а тогда — тогда он вздохнул с облегчением, видя, как спокойно все трое согласились с присутствием в их жизни мисс Каннегиссер.

В начале апреля железная мисс неожиданно заявила об отставке, и тогда Алан узнал и о горохе, на который ставили Билли, и о линейке и отбитых пальчиках Мэри, и о заточении в чулан Кэролайн, а также о бренных и очень тухлых останках крысы, найденных мисс Каннегиссер в ящике с ее чистым, строгим и консервативным бельем.

Мисс требовала компенсации, дети — внимания к себе, Лорна — внимания к детям, Мак неодобрительно качал головой, книга не писалась, и в конце апреля измотанный и злой Алан Пейн снова сбежал в Лондон.

С огромным трудом ему удалось дописать первую часть книги и сдать ее редакторам. Неожиданно лестные отзывы удивили и приободрили, а внушительный аванс за первую часть позволил не только отослать деньги домой, но и приберечь кое-что для себя. После консультации с врачами Алан Пейн уехал во Францию, побродил по Парижу, Реймсу и Лиону, а затем, неожиданно для себя, отправился по Луаре на север и вскоре добрался до Жьена, маленького городка, где сто пятьдесят восемь месяцев назад они с Дженной (и Мэри в животе у Дженны) проводили свой медовый месяц. Круг замкнулся.