"История любви леди Элизабет" - читать интересную книгу автора (Макнот Джудит)

Глава 18

Четыре дня спустя около полуночи Ян, наконец, добрался до гостиницы «Белый Конь». Оставив лошадь конюху, он прошел в гостиницу, минуя общий зал, полный крестьян, распивающих эль. Хозяин гостиницы, толстый мужчина с грязным передником вокруг живота, бросил на вошедшего оценивающий взгляд, на его черный дорогого покроя камзол, сизо-серые бриджи для верховой езды, на суровое лицо и мощную фигуру, и благоразумно решил, что не надо брать с гостя деньги за комнату вперед – благородные люди иногда воспринимают это как оскорбление.

Через минуту, после того, как мистер Торнтон заказал ужин в свою комнату, хозяин поздравил себя с мудрым решением, потому что его новый гость осведомился о великолепном имении, принадлежащем известному местному дворянину.

– Как далеко отсюда Стэнхоуп Парк?

– Около часа езды, господин.

Ян был в нерешительности: поехать ли туда утром неожиданно и без предупреждения, или послать записку.

– Мне нужно, чтобы утром отнесли туда записку, – сказал он после некоторого колебания.

– Я пошлю своего сына лично отвезти ее. В какое время она должна быть доставлена в Стэнхоуп Парк?

Ян снова заколебался, зная, что избежать этого нельзя.

– В десять часов.

На следующее утро Ян стоял в одиночестве в отведенной ему гостиной, не обращая внимания на завтрак, который уже давно принесли ему. Он посмотрел на часы.

Вот уже три часа, как уехал посыльный – почти на целый час больше, чем ему требовалось, чтобы вернуться с ответом из Стэнхоупа, если вообще будет ответ. Он отложил в сторону часы и подошел к камину, мрачно похлопывая перчатками для верховой езды по бедру. Ян не имел представления, находится ли его дед в Стэнхоупе, назначил ли старик уже другого наследника и теперь откажется принять Яна, чтобы отомстить за то, что в течение десяти лет тот отвергал все предложения помириться. С каждой проходящей минутой Ян все больше склонялся к тому, чтобы в это поверить.

За его спиной в дверях появился хозяин и сказал:

– Мой сын еще не вернулся, хотя уже давно пора. Я должен буду взять с вас больше, мистер Торнтон, если он не вернется в течение часа.

Ян взглянул через плечо на хозяина и сделал сверхъестественное усилие, чтобы не оторвать ему голову.

– Оседлайте и приведите мою лошадь, – отрывисто ответил он, не зная определенно, что будет теперь делать. Ян и в самом деле предпочел бы, чтобы его публично высекли, чем писать ту короткую записку своему деду. Сейчас от него отмахнулись как от просителя, и это приводило его в ярость.

Позади него хозяин гостиницы хмуро и с подозрением смотрел прищуренными глазами в спину Яна. Обычно мужчины-постояльцы, приезжавшие без собственной кареты или даже без слуги, должны были платить за комнаты сразу по приезде. В данном случае хозяин гостиницы не потребовал платы вперед, потому что этот особый гость говорил четким, властным тоном богатого джентльмена, и потому, что его одежда своими тканью и покроем безошибочно свидетельствовала об элегантности и дорогом портном. Однако сейчас, когда Стэнхоуп Парк отказывается даже ответить этому человеку, хозяин пересмотрел оценку состояния своего гостя и был склонен остановить его, если тот попробует вскочить на лошадь и ускакать, не уплатив наличными.

Не сразу заметив, что хозяин гостиницы все еще здесь, Ян отвел взгляд от въездных ворот.

– Да, что еще?

– Вот ваш счет, господин. Я хочу оплаты сейчас.

Его алчные глаза широко раскрылись от удивления, когда гость вынул толстую пачку денег, выдернул из нее достаточно банкнот, чтобы покрыть стоимость проживания за одну ночь, и сунул их ему.

Ян подождал еще тридцать минут и признал тот факт, что его дед не собирается ему отвечать. Разъяренный тем, что зря потратил драгоценное время, он вышел из гостиной, приняв решение ехать в Лондон и купить расположение дяди Элизабет. Его внимание было поглощено перчатками для верховой езды, которые надевал, и Ян прошел через общий зал, не заметив, как внезапное волнение пронеслось по залу, как шумные крестьяне, пьющие за обшарпанными столами эль, повернулись и в благоговейном молчании уставились на дверь. Хозяин, который всего лишь несколько минут назад смотрел на Яна так, словно тот мог украсть оловянную кружку, сейчас стоял в нескольких футах от открытой входной двери и с отвалившейся челюстью взирал на Торнтона.

– Мой лорд, – воскликнул он, а затем, как бы не в силах произнести ни слова, толстяк широким жестом указал на дверь.

Ян перевел взгляд с последней пуговицы на своей перчатке на хозяина гостиницы, который сейчас почтительно кланялся, затем взглянул на вход, где неподвижно стояли два лакея и кучер, одетые в зеленые с золотом парадные ливреи.

Не обращая внимания на удивленные взгляды крестьян, кучер выступил вперед, низко поклонился Яну и прокашлялся. И низким, полным значительности голосом передал послание герцога:

– Его светлость герцог Стэнхоуп приказал мне передать его сердечное приветствие маркизу Кенсингтону, и сказать, что он с большим нетерпением ожидает вас в Стэнхоуп Парке как можно скорее.

Приказав кучеру обратиться к Яну как к маркизу Кенсингтону, герцог только что объявил Торнтону и всем, находящимся в гостинице, что этот титул принадлежит сейчас и будет впредь принадлежать его внуку. Этот публичный жест превосходил все, чего ожидал Ян, и одновременно свидетельствовал о двух вещах: первое, дед не питал к нему злых чувств из-за того, что он неоднократно отвергал его предложения мира; второе, хитрый старик все еще обладал острым умом, чтобы почувствовать, что победа сейчас в его руках.

Это раздражало Яна, и, коротко кивнув кучеру, он прошел мимо глазевших на него крестьян, приподнимавших шапки перед человеком, который только что перед всеми признан наследником герцога. Экипаж, ожидавший во дворе гостиницы, был еще одним доказательством желания герцога торжественно принять Яна. Вместо одноконной коляски он прислал закрытую карету, запряженную четверкой лошадей в серебряной сбруе.

Торнтон подумал, что этим величественным жестом дед, может быть, показывает, что внук для него долгожданный и очень любимый гость, но Ян не хотел давать ему такой возможности. Он приехал не для воссоединения с дедом; он приехал получить титул, принадлежавший его отцу. Помимо этого Ян не хотел иметь ничего общего со стариком.

Несмотря на холодную бесстрастность, Яна охватило странное чувство нереальности происходящего, когда карета въехала в ворота и повернула на подъездную аллею имения, которое его отец называл своим домом до того, как в возрасте 23 лет женился. То, что он находился здесь, вызвало у Яна не свойственное ему чувство тоски по прошлому и одновременно усилило его ненависть к тирану-аристократу, который намеренно отказался от собственного сына и выбросил его из этого дома. Критическим взглядом он смотрел на аккуратный ухоженный парк и стоявший перед ним каменный особняк с утыканной трубами крышей. Для большинства людей Стэнхоуп Парк выглядел величественным и внушительным; для Яна это было старое обширное имение, которое, вероятно, крайне нуждалось в модернизации, и далеко не такое красивое, как даже самое незначительное, из принадлежащих ему.

Карета подъехала к парадному крыльцу, и прежде чем Ян вышел из нее, дверь уже открывал древний худой дворецкий, одетый в обычную черную ливрею. Отец Яна редко говорил о своем отце или об имении и вещах, которые там оставил, но часто и охотно рассказывал о тех слугах, которых он особенно любил. Поднимаясь по ступеням, Ян посмотрел на дворецкого и догадался, что это, должно быть, Ормсли. По рассказам отца, это Ормсли застал его, когда ему было десять лет, на сеновале, потихоньку пробующим самый лучший французский коньяк Стэнхоупа. И Ормсли также взял на себя вину за пропавшую бутылку – вино и бесценный графин, – признавшись, что выпил вино сам и, опьянев, не поставил графин на место.

В этот момент у Ормсли, казалось, готовы были выступить слезы, когда его влажные выцветшие голубые глаза почти с любовью смотрели в лицо Яну.

– Добрый день, мой лорд, – почтительно произнес он, но крайне взволнованное выражение его лица говорило Яну, что слуга сдерживает себя, чтобы не обнять его. – И… и можно мне сказать… – Старик замолк, от волнения он потерял голос и прокашлялся. – И можно мне сказать… как это очень-очень хорошо, что вы здесь в… – Его голос оборвался, он покраснел, и Ян тут же забыл о своем гневе.

– Добрый день, Ормсли, – сказал Ян, улыбаясь при виде огромного удовольствия, появившегося на морщинистом лице Ормсли от того, что молодой господин знает его имя. Видя, что дворецкий собирается поклониться, Ян протянул руку, чтобы вместо поклона верный слуга пожал ему руку. – Я думаю, – ласково пошутил Торнтон, – что ты избавился от привычки слишком увлекаться французским коньяком?

Выцветшие старческие глаза засияли, как алмазы, при еще одном свидетельстве того, что отец Яна рассказывал о нем сыну.

– Добро пожаловать домой. Добро пожаловать, наконец, домой, мой лорд, – хрипло сказал Ормсли, пожимая Яну руку.

– Я пробуду лишь несколько часов, – спокойно сказал ему Ян, и пожатие дворецкого стало вялым от разочарования. Однако он оправился и проводил гостя в просторный, отделанный дубом холл.

Небольшая армия лакеев и горничных, стараясь казаться незаметными, делали вид, что вытирают пыль с зеркал, стен и полов. Когда Ян проходил мимо них, некоторые украдкой бросали на него долгий, внимательный взгляд, затем обменивались быстрыми довольными улыбками. Думая о предстоящей встрече с дедом, Ян не замечал пытливо-изучающих и удивленных взглядов, направленных на него, но смутно видел, что некоторые из слуг торопливо вытирали глаза и носы платками.

Ормсли направился к двойным дверям в конце длинного холла, и Ян старался абсолютно ни о чем не думать, готовясь к первой встрече с дедом. Даже будучи мальчиком, он не разрешал себе проявлять слабость и думать о своем родственнике, а в тех редких случаях, когда размышлял об этом человеке, то всегда представлял его похожим скорее на отца, человеком среднего роста со светло-каштановыми волосами и карими глазами. Ормсли торжественно распахнул двери в кабинет, и Ян пошел вперед, направляясь к креслу, с которого с трудом, опираясь на трость, поднимался человек. Теперь, когда он, наконец, выпрямился и посмотрел на него, Ян почувствовал себя так, словно его ударили. Дед был не только точно такого же роста, как и внук – 6 футов 2 дюйма, – со скрытым отвращением Ян увидел, что его собственное лицо поразительно похоже на лицо герцога, в то время как он мало чем напоминал своего отца. Это было действительно страшно, как будто Ян смотрел на самого себя, старше, убеленного серебряной сединой.

Герцог тоже изучал гостя и явно пришел к такому же заключению, хотя его реакция была диаметрально противоположной. Он медленно улыбнулся, чувствуя, как рассердило Яна открытие, что они похожи друг на друга.

– Ты не знал? – спросил он звучным баритоном, почти таким же, как у Яна.

– Нет, – отрывисто ответил Ян, – я не знал.

– Тогда у меня перед тобой преимущество, – сказал герцог, опираясь на трость и всматриваясь в лицо Яна так же, как смотрел дворецкий. – Видишь ли, я знал.

Ян увидел и равнодушно игнорировал, как затуманились эти янтарные глаза.

– Я буду краток и перейду к делу, – начал он, но его дед поднял свою длинную аристократическую руку.

– Ян, пожалуйста, – резко сказал герцог, кивая на кресло напротив него. – Я ждал этого момента дольше, чем ты можешь представить. Не лишай меня, умоляю, стариковского удовольствия принять в дом блудного внука.

– Я приехал сюда не тушить семейную вражду, – отрезал Ян. – Если б это зависело от меня, моей ноги никогда бы не было в этом доме!

Дед напрягся от его тона, но заговорил осторожно мягким голосом.

– Я понимаю, ты приехал, чтобы принять то, что принадлежит тебе по праву, – начал он, но властный женский голос заставил Яна обернуться к дивану, где сидели две пожилые дамы, их хрупкие тела почти утонули в мягких подушках.

– Послушай, Стэнхоуп, – сказала одна из них удивительно сильным голосом, – как ты можешь ожидать, что мальчик будет вежлив, когда ты сам совершенно забыл о приличиях? Ты даже не потрудился предложить ему что-нибудь закусить или представить нас ему.

Тонкая улыбка показалась на ее губах, когда она рассматривала пораженного Яна.

– Я твоя двоюродная бабушка Гортензия, – сообщила она ему, величественно кивнув головой. – Мы встречались в Лондоне несколько лет назад, хотя ты, очевидно, меня не узнаешь.

Встретив своих двух двоюродных бабушек только однажды, совершенно случайно, Ян не питал ни вражды, ни симпатии ни к одной из них. Он вежливо поклонился Гортензии, которая повернула голову к старой седой даме, сидящей рядом и, казалось, дремавшей, слегка опустив голову.

– А это, может быть, помнишь, моя сестра Чэрити, твоя другая двоюродная бабушка, она снова задремала, что с ней часто случается. Возраст, понимаешь.

Маленькая седая головка резко поднялась, голубые глаза раскрылись и уставились на Гортензию, обиженные нанесенным оскорблением.

– Я только на четыре маленьких года старше тебя, Гортензия, и очень непорядочно с твоей стороны напоминать всем об этом, – воскликнула она с обидой в голосе; затем заметила Яна, стоявшего перед ней, и светлая улыбка озарила ее лицо. – Ян, мальчик дорогой, ты меня помнишь?

– Конечно, мэм, – любезно начал Ян, но Чэрити перебила его, с торжеством посмотрев на сестру.

– Ну вот, видишь, Гортензия, он меня помнит, и это потому, что, хотя я, может, чуточку и старше тебя, я не так постарела за последние годы, как ты. Правда? – спросила она, с надеждой обращаясь к Яну.

– Если ты послушаешь меня, – сухо произнес его дед, – ты не будешь отвечать на этот вопрос. Леди, – сказал он, сурово глядя на сестер, – нам с Яном многое надо обсудить. Я обещал, что вы сможете увидеть его, как только он приедет. А сейчас я должен попросить вас оставить нас с нашими делами и присоединиться к нам за чаем.

Предпочитая не расстраивать старых дам и не говорить, им что он не останется здесь достаточно долго, чтобы пить чай, Ян ждал, пока они встанут. Гортензия протянула руку для поцелуя, и Ян поцеловал ее. Он собирался оказать такую же любезность и другой бабушке, но Чэрити подставила щеку, а не руку, и поэтому он поцеловал ее в щеку.

Когда дамы ушли, с ними ушла и временная разрядка, которую они дали, и напряжение нарастало, пока двое мужчин стояли, глядя друг на друга, – незнакомые, не имеющие ничего общего, кроме поразительного физического сходства и крови, текущей у них в жилах. Герцог стоял совершенно неподвижно, прямой и аристократичный, но в глазах его была теплота; Ян нетерпеливо похлопывал перчатками по бедру, его лицо холодно и решительно – два человека на необъявленной молчаливой дуэли молчания и испытания силы воли. Герцог уступил, слегка наклонив голову, признавая Яна победителем, когда, наконец, нарушил молчание.

– Я думаю, этот случай требует шампанского, – сказал он, протягивая руку к сонетке.

Резкий циничный ответ Яна остановил его руку.

– Я думаю, он требует чего-нибудь покрепче.

Намек на то, что Ян считает повод неприятным, нестоящим празднования, не остался незамеченным герцогом. Наклонив голову и слегка понимающе улыбаясь, он дернул сонетку.

– Виски, да? – спросил дед.

Удивление Яна, что старик, кажется, знает, какой напиток он предпочитает, померкло перед его изумлением, когда тотчас же в комнате появился Ормсли, неся серебряный поднос с графином шотландского виски, бутылкой шампанского и соответственно двумя бокалами на нем. Дворецкий был ясновидящим, либо у него имелись крылья, или же поднос приготовили до его приезда.

Коротко и смущенно улыбнувшись Яну, Ормсли вышел, закрыв за собой двери.

– Как ты думаешь, – спросил чуть насмешливо герцог, – мы можем сесть или сейчас мы будем состязаться в том, кто кого перестоит?

– Я намерен покончить с этим делом как можно скорее, – ответил Ян ледяным тоном.

Вместо того чтобы оскорбиться, как рассчитывал Ян, Эдвард Эвери Торнтон посмотрел на своего внука, и сердце наполнилось гордостью за этого энергичного сильного человека, который носил его имя. Более десяти лет Ян швырял один из главных титулов Англии в лицо деда, и в то время, как это могло возмутить другого человека, Эдвард узнавал в этом ту самую гордую надменность и несгибаемую волю, которыми отличались все мужчины рода Торнтонов. В настоящий момент, однако, эта несгибаемая воля столкнулась с его собственной, и поэтому Эдвард был готов уступить почти во всем, чтобы получить то, чего желал больше всего на свете: внука. Он хотел от него уважения, если уж не мог получить его любовь; он желал только маленькую, очень маленькую толику его привязанности, чтобы носить ее в своем сердце. И хотел прощения. Больше всего он нуждался в этом. Герцог нуждался в прощении за то, что тридцать два года назад сделал величайшую ошибку в своей жизни, и за то, что слишком долго ждал, прежде чем признать перед отцом Яна свою неправоту. Ради этого Эдвард был готов вынести все, что сделает внук, кроме немедленного отъезда. Если он не мог иметь ничего другого – ни любви Яна, ни его уважения, ни его прощения, – он хотел побыть с ним. Лишь короткое время. Недолго – день или два, или даже несколько часов на память, несколько воспоминаний, чтобы хранить их в сердце в течение тех унылых дней, которые остались до конца его жизни.

В надежде выиграть это время герцог уклончиво сказал:

– Я думаю, бумаги будут составлены в течение недели.

Ян опустил стакан с виски. Холодным тоном он четко произнес:

– Сегодня.

– Это связано с формальностями.

Ян, имевший дело с тысячами формальностей в своих деловых операциях, которые проводил за день, с ледяным вызовом поднял брови.

– Сегодня.

Эдвард поколебался, вздохнул и кивнул:

– Я полагаю, мой секретарь может начать составление документов, пока мы здесь разговариваем. Это сложное и требующее времени дело, однако и оно займет, по крайней мере, несколько дней. Есть вопрос о собственности, которая твоя по праву…

– Мне не надо собственности, – сказал презрительно Ян. – А также и денег, если они есть. Я приму этот проклятый титул, и кончено, и больше ничего.

– Но…

– Секретарь сможет составить ясный документ, назначающий меня твоим наследником, за четверть часа. И я уеду, как только документ будет подписан.

– Ян, – начал Эдвард, но он не стал умолять, особенно когда увидел, что это бесполезно.

Гордость и несгибаемая воля, сила и решимость – черты характера, присущие Яну, делали его недосягаемым для герцога. Было слишком поздно. Удивленный согласием Яна принять титул, но не состояние, сопутствующее ему, герцог с трудом поднялся с кресла и вышел в холл, чтобы приказать секретарю составить документы. Он также велел ему включить и собственность, приносящую значительные доходы. Эдвард был Торнтон, в конце концов, у него была собственная гордость. Удача явно изменила ему, но гордость осталась. Ян уедет через час, но уедет, наделенный всем богатством и поместьями, принадлежавшими ему по праву рождения.

Когда дед вернулся, Ян стоял у окна.

– Сделано, – сказал Эдвард, снова садясь в кресло.

Плечи Яна слегка расслабились; неприятное дело закончилось. Он кивнул, затем наполнил стакан и сел напротив деда.

После долгого тяжелого молчания герцог спокойно заметил:

– Я понимаю, что тебя надо поздравить.

Ян вздрогнул. О его помолвке с Кристиной, которая будет расторгнута, еще никто не знал.

– Кристина Тейлор – милая молодая женщина. Я знал ее деда и дядю, и, конечно, ее отца, графа Мельбурна. Она будет тебе прекрасной женой, Ян.

– Поскольку двоеженство – преступление в нашей стране, я думаю, это маловероятно.

Удивленный тем, что его информация была явно неверной, Эдвард отпил глоток шампанского и спросил:

– Тогда можно узнать, кто эта счастливая молодая женщина?

Ян открыл рот, чтобы послать его к черту, но в том, как дед медленным движением опускал бокал, было что-то пугающее. Он увидел, как старик стал подниматься.

– Считается, что я не должен пить вина, – сказал герцог извиняющимся тоном, – думаю, мне надо отдохнуть. Позвони Ормсли, пожалуйста, – произнес он прерывающимся голосом. – Он знает, что делать.

При этой сцене Ян почувствовал тревогу и сделал, как просил герцог. Через мгновение Ормсли помогал деду подняться наверх, вызвали врача. Он прибыл через полчаса со своей сумкой с инструментами и быстро поднялся по лестнице, а Ян ожидал в гостиной, стараясь избавиться от неприятного чувства, что приехал как раз вовремя, чтобы стать свидетелем смерти деда.

Однако когда врач спустился вниз, вид у него был успокоенный.

– Я неоднократно предупреждал его не притрагиваться к вину, – сказал он с усталым видом. – Оно вредно для его сердца. Сейчас, однако, он отдыхает. Вы сможете подняться к нему через час или два.

Ян не хотел знать, насколько болен дед. Он сказал себе, что старик, с которым они так похожи, для него – никто, и вопреки этому услышал собственный резкий голос:

– Сколько ему осталось?

Врач поднял руки ладонями вверх:

– Кто может сказать? Неделя, месяц, – проговорил он, – год, может быть, больше. Сердце у него слабое, но сильная воля, и сейчас сильнее, чем когда-либо, – продолжал врач, надевая легкий плащ, который Ормсли набросил ему на плечи.

– Что вы имеете в виду «сейчас сильнее, чем когда-либо»?

Врач удивленно улыбнулся:

– Ясно же, я хотел сказать, что ваш приезд значил так много для него, мой лорд. Он удивительно повлиял на здоровье лорда. О, нет, не удивительно, а чудодейственно. Мне следовало сказать именно чудодейственно Обычно когда он болен, то ругает меня. Сегодня герцог почти обнимал меня, торопясь рассказать, что вы здесь и почему. И даже мне приказал «взглянуть на вас», – продолжал он доверительным тоном старого друга семьи, – хотя я не должен был говорить вам об этом. – Улыбаясь, добавил: – Он думает, что вы красивый дьявол.

Ян отказался проявить какие-либо чувства в ответ на эту удивительную информацию.

– До свидания, мой лорд, – сказал врач. Повернувшись к обеспокоенным сестрам герцога, которые стояли в холле, приподнял шляпу. – Леди, – произнес он и уехал.

– Я только схожу наверх и посмотрю на него, – сказала Гортензия. Повернувшись к Чэрити, строго предупредила: – Не слишком надоедай Яну своей болтовней. – Она уже поднималась по лестнице. И странным зловещим голосом добавила: – И не вмешивайся.

В течение следующего часа Ян ходил по комнате, а Чэрити с большим интересом наблюдала за ним. Единственное, чего ему не хватало, было время, и именно время он терял. При таких темпах Элизабет родит своего первого ребенка к тому времени, когда он доберется до Лондона. А перед тем, как пойти к ее дяде со своим предложением, ему предстоит неприятная задача отказаться от брачных переговоров с отцом Кристины.

– Ты ведь не собираешься уехать сегодня, правда, мой дорогой мальчик? – неожиданно тоненьким голоском спросила Чэрити.

Подавляя раздраженный вздох, Ян поклонился:

– Боюсь, я должен, мэм.

– Ты разобьешь ему сердце.

Сдерживаясь, чтобы не сказать старой даме, что он сомневается, есть ли у герцога сердце, которое можно разбить, Ян резко произнес:

– Он выживет.

После этих слов Чэрити посмотрела на него так пристально, что Ян начал сомневаться, или она помешанная или пытается прочитать его мысли. Помешанная, решил он, когда старая дама неожиданно встала и настойчиво потребовала, чтобы Ян посмотрел на каких-то павлинов, которых нарисовал его отец, когда был ребенком.

– В другой раз, может быть, – уклонился Ян.

– А я думаю, – сказала она, смешно по-птичьи наклоняя вбок голову, – это должно быть сейчас.

Ян, посылая ее в душе к черту, начал отказываться, а затем передумал и уступил. Может быть, время пройдет быстрее. Она провела его через холл в комнату, которая, казалось, была личным кабинетом его деда. Войдя, старая леди в раздумье приложила палец к губам.

– Где же этот рисунок? – вслух подумала она с невинным и смущенным видом. – О, да, – повеселела Чэрити, – я вспомнила. – Подойдя к столу, она поискала под ящиком какой-то скрытый замок. – Ты будешь в восторге, я знаю. Ну, а где же может быть замок? – продолжала с тем же рассеянным видом смущенной болтливой старой дамы. – Вот он! – воскликнула она, и ящик с левой стороны выдвинулся. – Ты найдешь его вот здесь, – сказала Чэрити, указывая на большой выдвинутый ящик стола. – Поройся в этих бумагах и, я уверена, увидишь его.

Ян отказался залезать в стол другого человека, но Чэрити не чувствовала таких угрызений совести. Погрузив руки до локтей в ящик, она вытащила большую стопу толстой бумаги и вывалила ее на стол.

– Какую же из них я ищу, – в раздумье пробормотала старая леди, разбирая их. – Глаза у меня уже не те, что были. Ты не видишь птицу среди них, дорогой Ян?

Торнтон оторвал нетерпеливый взгляд от часов, взглянул на заваленный бумагами стол и замер. На него смотрели сотни изображений его самого в разных позах. Тут были тщательно сделанные рисунки, изображающие Яна стоящим у руля первого корабля его флота… Яна, идущего мимо деревенской церкви в Шотландии с одной из деревенских девушек, которая смеялась, заглядывая ему в лицо… Яна в солидном возрасте шести лет на пони… Яна в семь лет, и восемь, и девять, и десять… Кроме рисунков, тут были десятки длинных письменных докладов о Яне, некоторые недавние, другие – относящиеся к дням его юности.

– Среди них нет птички, дорогой? – невинно спросила Чэрити, но глядя не на стол, а на его лицо, на котором начали перекатываться желваки.

– Нет.

– Тогда они, должно быть, в классной комнате! Конечно, – сказала она весело, – так оно и есть. Как это на меня похоже, сказала бы Гортензия, сделать такую глупую ошибку.

Ян перевел взгляд от доказательств того, что дед следил за ним почти со дня его рождения, наверняка с того дня, когда он смог собственными ногами выйти из дома, на ее лицо и насмешливо сказал:

– Гортензия не очень проницательна. Я бы сказал, что вы хитры, как лиса.

Она слегка понимающе улыбнулась ему и приложила палец к губам:

– Не говори ей, хорошо? Ей так нравится думать, что это она – умная.

– Как он сумел получить эти рисунки? – спросил Ян, задерживая ее, когда она повернулась, чтобы уйти.

– Женщина в деревне недалеко от вашего дома сделала многие из них. Позднее он нанимал художника, когда знал, в каком месте ты будешь в определенное время. Я сейчас оставлю тебя здесь, где хорошо и тихо.

Ян знал, что она оставила его, чтобы он мог просмотреть бумаги на столе. Некоторое время он колебался, а затем медленно опустился в кресло и стал просматривать конфиденциальные донесения о нем самом. Они все были написаны неким мистером Эдгаром Норвичем, и пока Ян просматривал толстую стопу страниц, гнев на деда за оскорбительное вмешательство в его личную жизнь медленно сменился веселым интересом. Начать с того, что почти каждое письмо следящий за ним начинал с фразы, которая указывала на то, что герцог наказывал его за недостаточно подробные сообщения. Верхнее письмо начиналось:

Прошу прощения, Ваша светлость, за непреднамеренное упущение с моей стороны, когда я не упомянул, что мистер Торнтон действительно временами курит сигары…

Следующее начиналось так:

Я не представлял себе, Ваша светлость, что Вы пожелаете знать, кроме того, что его лошадь выиграла на скачках, но еще и как быстро она бежала…

От того, как были сложены и потерты сотни донесений, Яну было ясно, что их брали в руки и читали по нескольку раз, и точно так же было ясно из нескольких случайных замечаний автора, что дед явно высказывал свою личную гордость.

Вам будет приятно узнать, Ваша светлость, что молодой Ян – прекрасный наездник, как вы и ожидали…

Я, как и многие другие, совершенно с вами согласен, что мистер Торнтон – гений…

Я заверяю вас, Ваша светлость, что ваше беспокойство из-за дуэли совершенно безосновательно. Прострелена мякоть руки, ничего более.

Ян наугад перебирал их, не осознавая, что стена, воздвигнутая им перед дедом, начинала понемножку давать трещину.

Ваша светлость, - писал сыщик в порыве отчаяния когда Яну было одиннадцать, - предложение, чтобы я нашел врача, который мог бы тайно посмотреть больное горло Яна, переходит все границы возможного. Даже если бы я смог найти врача, который бы согласился притвориться заплутавшимся путешественником, я не могу представить, как ему удастся заглянуть мальчику в горло, не вызвав подозрений.

Минуты превратились в час, и Ян все больше отказывался верить тому, что увидел, просмотрев историю всей своей жизни, от успехов до прегрешений. Его выигрыши и проигрыши регулярно записывались; каждый новый корабль, который он добавлял к своему флоту, был описан, и описание сопровождалось рисунком; о его финансовых успехах сообщалось с восторгами в мельчайших деталях.

Ян медленно открыл ящик и сунул в него бумаги, затем вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Он направлялся в гостиную, но его остановил Ормсли и сказал, что герцог желает, чтобы Ян посетил его сейчас.

Когда Ян вошел, дед в халате сидел в кресле около камина и выглядел удивительно крепким.

– Ты выглядишь, – сказал нерешительно Ян, сердясь на себя за облегчение, которое почувствовал, – поправившимся, – коротко закончил он.

– Редко за свою жизнь я чувствовал себя лучше, – гордо заявил герцог, и думал ли он так или просто это было проявление его воли, которой восхищался врач, Ян не был уверен. – Документы готовы, – продолжал дед, – я уже подписал их. Я… взял на себя смелость приказать принести сюда обед в надежде, что ты разделишь его со мной до твоего отъезда. Знаешь ли, тебе все равно где-то придется поесть.

Ян заколебался, затем кивнул, и напряжение, сковавшее тело герцога, ослабло.

– Прекрасно! – Он просиял и протянул Яну документы и перо. С тайным удовлетворением герцог следил, как Ян подписывает их, не потрудившись прочитать, и этим невольно принимая не только отцовский титул, но и все богатство, прилагающееся к нему.

– Ну вот, на чем же мы были вынуждены прервать наш разговор внизу? – спросил он, когда Ян вернул ему документы.

Ян мысленно еще оставался в кабинете, где стол был полон его изображений и тщательно составленных отчетов о каждой стороне его жизни, и с минуту, не понимая, смотрел на старика.

– Ах, да, – подсказал герцог, когда Ян сел напротив него. – Мы обсуждали твою будущую жену. Кто эта счастливая молодая женщина?

Положив ногу на ногу, Ян откинулся в кресле и молча в задумчивости смотрел на него, с шутливой насмешкой приподняв темную бровь.

– Неужели ты не знаешь? – сухо спросил он. – Я знаю уже пять дней. Или мистер Норвич опять опаздывает со своей корреспонденцией?

Дед сжался в своем кресле и, кажется, постарел.

– Чэрити, – сказал он тихо. С тяжелым вздохом герцог поднял глаза на Яна, его взгляд был одновременно гордым и умоляющим. – Ты сердишься?

– Не знаю.

Он кивнул.

– Ты имеешь представление о том, как трудно сказать «Прости»?

– Не говори, – коротко сказал Ян.

Дед глубоко вздохнул и снова кивнул, принимая ответ Яна.

– Ну, а можем мы поговорить? Немного?

– О чем ты хочешь поговорить?

– О твоей будущей жене, во-первых, – сказал дед с теплотой в голосе. – Кто она?

– Элизабет Камерон.

Герцог поразился.

– Неужели? Я думал, ты покончил с этим грязным делом два года назад.

Ян подавил мрачную улыбку, вызванную словами деда, и свое раздражение.

– Я тотчас же пошлю ей свои поздравления, – заявил герцог.

– Они будут крайне преждевременны, – решительно сказал Ян.

И все же в течение следующего часа, смягченный и успокоенный коньяком и усталостью, а также проницательными бесконечными расспросами деда, он неохотно рассказал о положении с дядей Элизабет. К его мрачному удивлению, ему не пришлось объяснять, какие отвратительные сплетни окружали Элизабет, или даже то, что ее репутация разбита вдребезги. Даже дед знал это, как, очевидно, и весь «свет», что и заявляла Люсинда Трокмортон-Джоунс.

– Если ты думаешь, – предупредил его герцог, – что общество забудет и простит и примет ее только потому, что сейчас ты намерен на ней жениться, Ян, ты глубоко ошибаешься, уверяю тебя. Они не обратят внимания на твою роль в этом некрасивом деле, как они уже и сделали, потому что ты мужчина – и богатый, не говоря уже о том, что теперь ты маркиз Кенсингтон. Однако когда ты сделаешь леди Камерон маркизой, они будут терпеть ее, потому что у них нет выбора, но они растерзают ее при первом удобном случае. Потребуется большое проявление силы от некоторых лиц, имеющих большой вес в обществе, чтобы все поняли, что должны принять ее. В противном случае они будут обращаться с ней, как с парией.

Если б речь шла о нем, Ян спокойно и без колебаний послал бы общество к черту, но оно уже заставило Элизабет пройти через ад, и ему хотелось как-то восстановить справедливость. Он думал о том, как бы это сделать, когда дед твердо сказал:

– Я поеду в Лондон и буду там, когда объявят о вашей помолвке.

– Нет, – возразил Ян с обострившимися от гнева скулами. Одно дело отказаться от ненависти к этому человеку, но совсем другое позволить ему войти в жизнь Яна как союзнику или принять от него помощь.

– Я понимаю, – спокойно произнес дед, – почему ты так поспешно отвергаешь мое предложение. Однако я делаю его не только для собственного удовлетворения. Есть две разумные причины: леди Элизабет принесет огромнейшую пользу, если общество увидит, что я полностью готов принять ее как свою невестку. Я – единственный, у кого есть возможность повлиять на них. Во-вторых, – продолжал герцог, пользуясь преимуществом, пока оно у него было, – пока общество не увидит нас с тобой вместе и в полном согласии хотя бы один раз, сплетни о твоем сомнительном происхождении и наших отношениях будут продолжаться. Другими словами, ты можешь называть себя моим наследником, но пока они не увидят, что я считаю тебя наследником, они до конца не поверят ни тому, что ты скажешь, ни тому, что напечатают газеты. Ну, а теперь, если ты хочешь, чтобы к Элизабет относились с уважением, как к маркизе Кенсингтон, свет должен сначала принять тебя как маркиза Кенсингтона. Эти две вещи связаны между собой. И должны делаться медленно, – подчеркнул он, – шаг за шагом. Если действовать таким образом, никто не посмеет противиться мне или пренебрегать тобою, и тогда они будут вынуждены принять леди Элизабет и оставить сплетни в покое.

Ян колебался, тысяча чувств бушевала у него в сердце и уме.

– Я подумаю, – коротко согласился он.

– Я понимаю, – тихо произнес герцог. – В случае, если ты решишь прибегнуть к моей поддержке, я выеду в Лондон утром и остановлюсь в моем городском доме.

Ян встал, собираясь уйти, дед тоже поднялся. Неловко старший из мужчин протянул руку, и нерешительно Ян взял ее. Рукопожатие деда было неожиданно крепким и долгим.

– Ян, – сказал он взволнованно, – если б я мог исправить то, что сделал тридцать два года назад, я бы сделал это. Клянусь тебе.

– Я уверен, ты сделал бы, – уклончиво ответил Ян

– Как ты думаешь, – продолжал герцог прерывающимся голосом, – когда-нибудь ты сможешь полностью простить меня?

Ян ответил ему честно:

– Я не знаю.

Он кивнул и отнял руку.

– Я буду в Лондоне на этой неделе. Когда ты собираешься быть там?

– Это зависит от того, сколько времени займут переговоры с отцом Кристины и дядей Элизабет и объяснение с Элизабет. Учитывая все это, я должен быть в Лондоне к пятнадцатому.