"Крах операции «Тени Ямато»" - читать интересную книгу автора (Богачёв Николай Николаевич)

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

С тех пор как агент американской разведки Дзиккон Нумато благополучно ступил на борт управляемой Юкио Коно японской субмарины, минуло шесть дней. Все шло своим чередом. Настала последняя тропическая ночь, и подводная лодка форсированным броском достигла наконец южных границ Андаманского моря и в надводном положении устремилась полным ходом через Малаккский пролив в Сингапур.

Находясь у самого острия Малаккского полуострова на пересекающихся здесь морских путях между Азией, Океанией и Европой, этот форпост Британской империи играл колоссальную стратегическую роль, ставшую чрезвычайно важной особенно в преддверии второй мировой войны. Не удивительно поэтому, что захватить Сингапур Япония попыталась уже в первые месяцы войны. Военно-морская база и большой коммерческий порт, наличие сухих доков — все это было крайне необходимо для каждой из воюющих сторон, ибо открывало для них путь в необозримые просторы Тихого океана и прилегающие к нему моря, включавшие в свои громадные акватории неделимые имперские и. коммерческие интересы многих стран. В зависимости от того, кто будет обладать этой базой, во многом зависело решение главного вопроса: кто кого?

Спустившись с мостика в рубку, Юкио Коно дал указание сменившему его на вахте старпому, чтобы тот ни в коем случае не упустил из виду и немедленно поставил его в известность, как только подводная лодка окажется на дальнем рейде Сингапура.

Поинтересовавшись у дежурного офицера по кораблю, как чувствует себя гость, он велел пригласить его к себе на беседу.

Вскоре Дзиккон Нумато появился в рубке, и капитан задал ему первый, вовсе не праздный, не только из вежливости, вопрос: каково самочувствие господина, не болеет ли он. Нумато поблагодарил за внимание и откровенно признался, что под водою он путешествует впервые и с непривычки чувствует себя неважно. А впрочем, с виноватой улыбкой добавил Нумато, безделье — мать всех пороков и самая трудная работа — ничегонеделание. Капитан тут же поспешил успокоить гостя, заверив его, что это временно, скоро пройдет и все станет на свои места.

Тут, почувствовав, что предварительная, ритуальная часть разговора подошла к концу, что все положенные для начала слова произнесены, Юкио Коно вдруг решился на весьма рискованный шаг. Опасаясь показаться нескромным и бестактным, он с наигранным безразличием, будто бы ради простого любопытства, поинтересовался, как его гостю нравится их подводный корабль, не собирается ли он продлить свое у них пребывание — чтобы, так сказать, «вкусить романтики» дальних путешествий, набраться новых впечатлений, кое-что услышать и повидать.

Принимая правила игры, Дзиккон Нумато, прикидываясь простодушным, тоже с фальшивой небрежностью, не принимая предлагаемого ему направления в разговоре, сделал ловкий маневр в сторону, сказал, что у него в этой поездке несколько иные намерения. Понимающе кивнув головой и улыбаясь, Юкио Коно налил еще по чашечке подогретого сакэ.

Задавая свой, не весьма дипломатический вопрос, капитан с помощью собеседника хотел окончательного прояснения, для себя самого, ряда беспокоивших его в ближайшей перспективе проблем. Длительное пребывание выполняющего особое правительственное задание Дзиккона Нумато на борту его субмарины было для Юкио Коно более чем кстати, потому что давало ему возможность, более или менее реальную, избежать непосредственного участия в военных действиях — в этой жесточайшей и все более расширяющейся подводной войне. Кроме естественной в боевой обстановке смертельной опасности, участие в военных действиях сулило капитану и крайне нежелательное для него прекращение так удачно начавшегося в последнее время обогащения, источником которого были его, капитана, многочисленные деловые контакты с разного рода темными, полууголовного типа дельцами, а также и банальное, попросту говоря, обворовывание вверенной ему матросской команды, недополучавшей в результате капитанских махинаций положенного ей продовольствия.

Жизнь Дзиккона Нумато на борту субмарины проходила в обстановке плотной, бдительной опеки, которой его окружил капитан. Так, например, капитан строго следил за тем, чтобы Нумато всегда пребывал только в одном, специально отведенном ему отсеке, и все попытки последнего зайти к кому-либо в соседнее помещение решительно пресекались дежурными по лодке. Объяснялись эти запреты соображениями личной безопасности переданного под особую ответственность командования для всех на борту загадочной и несомненно важной персоны. Мало того. Капитан настойчиво рекомендовал Нумато вообще избегать лишних передвижений по лодке, потому что в экстремальных условиях длительного похода, в океане, возможны были самые неожиданные случайности.

Так что, будучи истинно верующим в Дзимму японцем, капитан Юкио Коно в своих отношениях с этой навязанной ему важной птицей старался быть как можно более осторожным и предусмотрительным, руководствоваться общеизвестным правилом, сформулированным предками в одном из синтоистских поучений, звучащем приблизительно, как русская поговорка о том, что береженого бог бережет. «И черт его знает, кто он, этот сволочной Дзиккон! — все с большим и большим раздражением чаще и чаще начинал восклицать про себя капитан. — И кто его знает, кому непосредственно он подчинен и чье поручение выполняет…»

Одним словом, явно чрезмерное, далеко выходящее за рамки каких бы то ни было уставов и циркуляров установленное над гостем капитанское шефство объяснялось очень просто, оно не могло содержать в себе какого-либо злого умысла, было вполне естественным и неизбежным.

Как бы там ни было, а положение, в которое попал, оказавшись на субмарине, Дзиккон Нумато, было для него критическим. Получалось так, что польза от стоившего больших хлопот внедрения на стратегически важнейший объект разведчика на деле в сущности равнялось нулю. Правда, у Нумато был все-таки один выход из его затруднительного положения, но выход этот оставался у него в запасе как самый крайний, на случай, если все другие не дадут желаемого результата. Добыв, прямо тут, на лодке, заряд взрывчатки, он мог взорвать его, разумеется, вместе с собой, и тем самым уничтожить лодку и все ее, в том числе тайные, грузы.

Осуществление такой чрезвычайной меры сопряжено было, однако, с почти неразрешимой трудностью, поскольку все заряды были заперты в специальном складском отсеке и тщательно, надежно охранялись часовыми. К тому же неизвестно было, какого рода взрывчатку мог бы достать, в случае проникновения в склад, Нумато. Вопрос вовсе не праздный, потому что далеко не всякий взрыв способен был обеспечить достижение поставленной цели.

Везде и во всем натыкался Нумато на бесконечные, обступившие его со всех сторон «но», выхода из создавшегося тупика, казалось, нет, он не знал, как ему быть дальше; задание, данное ему командованием, не могло оказаться невыполненным, и он впадал в отчаяние. Наконец Нумато решил запастись терпением и подождать еще немного. А пока он решил, что для захвата взрывчатки ему следует идти на все, вплоть до физического уничтожения командования и охраны.

Дзиккон Нумато понимал, что оперативная обстановка, сложившаяся на лодке в настоящий момент, такова, что о похищении транспортируемых субмариной документов, а тем более о доставке их в Соединенные Штаты, не может быть и речи.

Осознавая все это, Нумато пребывал в состоянии прострации, он давно уже ни на что не надеялся, но вдруг, как это часто случается в экстремальных обстоятельствах, вся его психика напряглась до последнего предела, настал такой момент, когда весь он внутренне сжался как боевая пружина, в любую секунду готовая распрямиться и дать мощный обратный ход. Настал такой не ожидавшийся, внезапный миг, когда он почувствовал, что весь корпус подводной лодки задрожал, и дрожание это свидетельствовало о том, что двигатели резко сбавили обороты. Почувствовав это, Нумато приготовился к самым решительным действиям. Моторы, однако, вдруг заглохли, и лодка плавно и мягко закачалась, по всей видимости, выйдя на поверхность океана.

Определив амплитуду бортовой качки, Нумато понял, что на поверхности океана в данный момент стоит почти полный штиль. Точнейшие часы на его руке показывали ноль часов четыре минуты. Судя по всему, подводная лодка находилась на траверзе условного маяка Сингапура или в ожидании утра на дальнем рейде порта.

Обстоятельства были таковы, что Нумато не мог даже подняться в капитанскую рубку. Само уже его появление с вопросами могло вызвать подозрения, а затем и провал всей операции.

И вот настал миг, когда Дзиккон Нумато, то бишь Сацуо Хасегава, осознав полную свою беспомощность, пожалел о том, что согласился взять такое сложное задание, которое не только сопряжено со смертельным риском, но и оказалось в сущности невыполнимым, непосильным для реальных человеческих возможностей.

И для того, чтобы объяснить некоторые, прямо скажем, невероятные метаморфозы, произошедшие в дальнейшем, нам необходимо сказать о том чрезвычайно важном факте, что именно в этот день дежурным гидроакустиком на субмарине Юкио Коно был унтер-офицер Косоку Ямадзаки.

Еще в тот момент, когда субмарина Юкио Коно огибала южные берега Африки, в районе где-то около города Порт-Элизабет державшему на судовом мостике вахту капитан-лейтенанту Нобору Йосиде показалось, будто у горизонта возникли дымы от идущих в стороне от субмарины нескольких кораблей противника. Свои наблюдения он передал телеметристам на центральный гидроакустический пост субмарины — для расшифровки.

Не отрывая глаз от окуляров бинокля, Нобору Йосида скомандовал, чтобы посредством имеющихся на подводной лодке устройств измерения дальности в гидролокации срочно определить расстояние до целей, а также уточнить азимуты их движения по отношению к продольной оси направления, в котором двигалась сама субмарина.

Стоявший подле Йосиды на вахте офицер в свою очередь потребовал установить точные сферические координаты нахождения субмарины, то есть точку пересечения широты с долготой по отношению к экватору и Гринвичскому меридиану.

Как известно, физика и техника ультразвука основаны на определении времени, которое затрачивает излученный им ультразвуковой сигнал на прохождение расстояния до объекта и обратно, Применяя этот закон, гидроакустик имеет возможность определить дальность расстояния по отношению к субмарине и к направлению движения одного или нескольких предметов под углом, при котором условно продолженные прямые движений, В данном случае кораблей, через некоторое время должны пересечься в определенной точке.

Беда, как говорят, не приходит одна. Пока, во избежание нежелательной встречи, проводились необходимые расчеты, по правому борту эхолот показал мелководье и такое, что стрелка прибора скользнула к опасной черте. Стоявший на гидроакустическом посту Косоку Ямадзаки немедленно сообщил об этом в боевую рубку и добавил, что показатель глубины погружения субмарины находится у критической красной отметки.

В ответ на эту информацию последовала категорическая команда старпома сбавить ход до «самого малого». И тут у всех возник вопрос: что случилось, ведь, согласно общей лоции, на этом участке моря не должно быть никаких мелководий? Понимая состояние личного состава, старпом по громкоговорящей связи, еще более категорично, потребовал у штурмана выяснения причин торможения при возникшей опасности.

Причину происшествия вызвался объяснить Ямадзаки. Подтверждая сложившуюся в матросском коллективе репутацию «всезнайки», он кратко и толково доложил старпому, что на пути движения субмарины встретилась песчаная полоса, намытая здесь, у южного мыса, подводным течением, а также сбросами впадающих в океан, переполненных от обильных дождей целого ряда больших, полноводных рек.

Выслушав столь точный и исчерпывающий доклад, старпом поблагодарил Ямадзаки за отличную службу и заверил его, что по окончании вахты ему будет выдана двойная норма сакэ. Услышав о такой награде, Ямадзаки лишь слабо улыбнулся, подумав, что опять вот старпом забыл о том, что он, Ямадзаки, вообще не употребляет спиртного.

Помнящий о необыкновенной ответственности за выполняемое им сверхсекретное задание, старпом решил не рисковать и распорядился изменить направление дальнейшего следования. Взяв резко влево на целых 45°, субмарина легла на новый курс и после необходимой коррекции направилась прямым ходом к месту запланированной встречи с рейдером, вблизи западной части крайнего острова, входящего в архипелаг Чагос.

Убедившись в точном исполнении его распоряжения, старпом Нобору Йосида доложил командиру субмарины об изменении курса. Поднявшись наверх, Юкио Коно взял у вахтенного цейсовский бинокль и направил свой взор в ту сторону, откуда исходила опасность. Количество дымов на горизонте отнюдь не уменьшилось, и скрепя сердце, сетуя на непредвиденную задержку, капитан отдал команду о погружении на перископную глубину и вместе со всеми бывшими на судовом мостике матросами спустился вниз, чтобы задраить люки.

Дежурному гидроакустику унтер-офицеру Косоку Ямадзаки он приказал прослушивать в широком диапазоне возникшей опасности каждый сектор океана и докладывать результаты прослушивания каждые десять минут. Субмарина, теперь уже в подводном положении, под перископом, продолжала свой путь.

В конечном итоге тревога оказалась ложной, и пробыв под водой полчаса, субмарина вышла в надводное положение. При тщательном осмотре как с флангов, так и с тыла, горизонт был предельно чист, командир и старпом почувствовали, наконец, облегчение.

Каждый из них был внешне невозмутим и изо всех сил старался делать вид, что ничего такого, чтобы волноваться, в общем-то не произошло.

Тем не менее кое-что на борту вверенной им субмарины все-таки случилось, В тот самый момент, когда лодка сделала резкий разворот, несший дежурство гидроакустик унтер-офицер Косоку Ямадзаки почувствовал, что на его ногу вдруг свалилось что-то тяжелое. Морщась от боли, он освободил ногу из-под свалившегося с полки какого-то тяжелого ящика. Водворяя этот окованный железными полосами ящик, Ямадзаки заметил, что при своем падении тот сначала смял несколько мягких картонных коробок, и стал приводить в порядок и эти смятые коробки. Одна из них была прямо-таки раздавлена, и из образовавшихся в ней прорех торчали пачки каких-то отсиненных бумаг с какими-то, видать по всему, чертежами. Под ними, когда Ямадзаки их пытался поправить, обнаружились другие, белые пачки, на которых был отпечатан непонятный, сугубо технический, видимо комментирующий чертежи текст.

Вовсе и не пытаясь что-либо понять в этой буквально свалившейся на него какой-то странной технической документации, Ямадзаки, поправляя мятые пачки, заметил лишь, что на одном листке было изображено нечто сигарообразное, сильно напоминавшее контуры снаряда.

Любопытства ради Ямадзаки посмотрел и другие листы в этой рваной пачке и вдруг понял, что перед ним, судя по всему, находятся чертежи тех самых ракет, о которых вот уже в течение нескольких месяцев писали все японские газеты, как о новом чрезвычайной силы оружии, применение которого принесло колоссальный урон вооруженным силам Великобритании при бомбардировках ее крупных городов, в том числе Лондона.

До окончания дежурства оставалось еще около часу времени, и Ямадзаки, пользуясь тем, что люки в его отсеке были задраены, продолжал, оглядываясь по сторонам, рассматривать находящийся на верхнем листе, вне всякого сомнения, он теперь это понимал, секретный чертеж. Рядом с ним, справа и слева, шел набранный столбцами текст, описание деталей, технология их изготовления, расчеты возможных изменений траектории полета.

Знавший немецкий язык Ямадзаки все это быстро прочитал, и внезапная догадка вдруг осенила его голову, он понял, наконец, истинную цель путешествия его субмарины, которая, как он теперь окончательно убедился, вовсе не случайно заплывала в европейские широты океана.

Да, никаких сомнений тут быть не может! Он, Косоку Ямадзаки, отныне причастен к одной, быть может, из самых больших государственных тайн, к тайне какого-то секретнейшего и, видать по всему, опаснейшего для человечества и его судеб оружия.

Но как, почему именно здесь, в его отсеке оказались эти, будь они трижды прокляты, начиненные секретами картонные коробки? Неужели только потому, что его, Ямадзаки, отсек расположен как раз в самом центре подводной лодки? Да, конечно, лихорадочно рассуждал Ямадзаки, именно поэтому. Да еще оттого, что в этом отсеке никого, кроме него, Ямадзаки, не бывает. Самое, стало быть, укромное местечко в лодке, так сказать «тихая заводь» — этот его, Ямадзаки, отсек. Ну что ж, капитан Юкио Коно безусловно прав, выбрав именно это место для хранения секретного груза.

«И угораздило же меня наткнуться на эти ящики! — думал Ямадзаки. — Трудно даже вообразить, что будет, если капитан догадается о моей осведомленности…» Тщательно убрав следы повреждения на свалившихся упаковках, Ямадзаки установил их на прежнем месте и, убедившись, что все — как было, вновь надел свои наушники, но служба уже не шла ему в голову, и раздававшиеся в приборах прослушивания шумы сейчас уже не представляли для него никакого интереса. Косоку вдруг вспомнил токийский вокзал и парк под единым названием — Уэно. И снова ему представилась ужасающая толпа голодных и полураздетых людей, их лихорадочно блестящие глаза и застывшие в немой покорности, со следами долгих мучений лица. Припоминая мельчайшие подробности той, вместе с его девушкой, прогулки, Ямадзаки и не заметил, как постепенно, вновь предался размышлениям, в последние дни настойчиво преследовавшим его, ставшим навязчивыми. Еще раз, с грустью для себя, он осознал, что испытывает сильнейшее разочарование во всем, что еще совсем недавно представлялось ему безусловно ценным и составляло основу его мировоззрения. Особенно угнетало Ямадзаки сознание того, что до такой степени любимый, обожаемый им император все чаще представлялся ему теперь личностью не только заурядной, но и достаточно ничтожной и, как это ни казалось кощунственным, даже преступной.

Рожденный от полоумного отца наследного принца Иосихото и принцессы Садоко, будущий император Японии был наречен многозначительным именем Хирохито, буквально означавшим: «широкая доброжелательность». По иронии судьбы случилось так, что как бы уже самим именем императора обещанные японскому народу счастье, мир и процветание превратились в период правления Хирохито в нечто противоположное. А ведь он, имея в сущности неограниченную власть, бесконечное влияние и авторитет в народе, мог, конечно, сделать многое для того, чтобы избавить своих подданных от их неимоверных страданий. Если бы прекратил войну, заключил с американцами пусть, быть может, и невыгодный, но крайне нужный для нации мир.

В период правления высшие аристократические слои японского общества, клан так называемых «ками», «благороднейших», не был таким уж узким и недоступным, несмотря на то, что всякий, наследующий или приобретающий титул «ками», автоматически приравнивался к особым царствующим фамилиям и даже нередко к лику святых. Притягательная сила высокого престижа и связанных с ним привилегий была столь велика, что все попытки хоть как-то затормозить разрастание клана ни к чему не привели. Число «ками» в Японии росло безудержно и постепенно достигло колоссальных размеров — более восьми миллионов человек.

Рост шел в основном за счет могущественнейшего и влиятельнейшего сословия самураев, и не случаен тот, например, факт, что среди главных военных преступников, преданных Токийскому международному трибуналу вскоре после окончания второй мировой войны, подавляющее большинство (26 из 28) были «ками». А один из них — Йосико Кодама — позже, в 70-годы, когда он возглавлял «Ассоциацию по изучению идеологии молодежи», проходил по делу печально известной авиастроительной фирмы «Локхид» как матерый взяточник.

«Благороднейшим» и «святым» считался также бывший премьер-министр Японии Танака, состоявший с Йосико Кодамой в одной шайке, в октябре 1983 года приговоренный тоже за крупные взятки токийским окружным судом к четырем годам заключения и к денежному штрафу в размере 500 миллионов иен.

Известно, что приговор этот окончательно был утвержден лишь в августе 1987 года, так как правившая в то время либерально-демократическая партия и правительство долго не принимали резолюцию о лишении Танаки депутатского мандата.

В знак возмущения беспрецедентным в политической жизни случаем оппозиционные партии в течение месяца бойкотировали заседания парламента. После этого в ноябре 1983 года новый премьер-министр Ясухиро Накасонэ объявил досрочный роспуск палаты представителей. Далее произошло нечто, с точки зрения здравого смысла, необъяснимое: на состоявшихся в том же году новых выборах тот же на виду у всего мира скомпрометированный, опозоренный Танака подавляющим большинством голосов, при 67,9 % участвовавших в голосовании, вновь был выбран депутатом парламента! Таковы парадоксы буржуазной демократии, впрочем не такие уж и загадочные, если иметь в виду то могущественнейшее средство, каковым в предвыборной борьбе соперничающих партий являются находящиеся в их распоряжении воистину умопомрачительные, миллионные суммы денег…

Воспитанный в духе истинно японских народных традиций, выросший в трудовой, рабочей семье, при всей его, можно сказать, врожденной благонамеренности и самой искренней преданности императорскому трону, Косоку Ямадзаки в процессе долгих размышлений о современной ему жизни не мог не прийти к единственно верному и неизбежному для него выводу — о вопиющей социальной несправедливости, царящей у него на родине, к убеждению, что стремящийся ликвидировать свое неравенство простой народ, безусловно, прав и что высший долг каждого честного, по-настоящему благородного японца ему, народу, в этом его стремлении всячески помогать.

Мысль о том, что претворение обнаруженных им чертежей в новое страшное оружие повлечет за собой новые неисчислимые жертвы ни в чем не повинных простых людей, оказалась для Ямадзаки невыносимой. Нужно, решил он, найти средство, чтобы эти смертоносные чертежи уничтожить, если даже для этого потребуется ценой своей жизни взорвать лодку.

Осуществить такой замысел в одиночку было, однако, делом непростым, и Ямадзаки, обдумывая различные варианты, вновь и вновь с досадой отвергал их.

Но вот однажды в свободный после ужина час, когда Ямадзаки вышел на палубу, к нему с какой-то необычной поспешностью подошел Дзиккон Нумато. После двух-трех незначительных фраз, которыми они успели обменяться, Ямадзаки почувствовал, что странный этот пассажир явно хочет с ним сойтись поближе. Но, не испытывая доверия к нему, подсознательно чего-то опасаясь, Ямадзаки не поддержал разговора, был скован и неприветлив.

Не скрывая своего сожаления по поводу неудавшегося общения, Нумато, вроде как бы даже вздохнув, удалился прочь, в отведенную ему каюту.