"Сломанный клинок" - читать интересную книгу автора (Дюбуа Айрис)

Глава 6

Наутро полил дождь, и охоту пришлось отложить. Земля просохла лишь на третий день; едва забрезжил рассвет, двор замка наполнился шумом, суетой и голосами охотников. Псари с трудом удерживали огромных, одетых в кольчужные попоны испанских мастифов для охоты на вепря, захлебывалась возбужденным лаем свора борзых, нетерпеливо ржали и били копытами кони. Мессир Гийом, стоя с дочерью и гостями на верхней площадке лестницы, наблюдал за последними приготовлениями, время от времени обмениваясь с Франческо замечаниями о качествах той или иной собаки:

— Взгляните вон на того пса, мессир Франсуа. Вон тот, с подпалинами на груди…

— Великолепное животное, клянусь святым Юбером! — отозвался тот, с удовольствием знатока оглядывая громадного бордосского дога. — Я бы не побоялся оставить его с вепрем один на один.

— И не ошиблись бы, — с гордостью кивнул Пикиньи. — Прошлой осенью Мальмор сразил мессира кабана в честном одиночном бою.

— Я помню! — обрадовано вмешалась Аэлис. — Такой был страшный вепрь, трехлеток, вот с такими клыками!

Франческо обернулся и с улыбкой посмотрел в ее блестящие от возбуждения и радости глаза. Аэлис смутилась и поспешно отвела взгляд, обратившись с каким-то незначительным замечанием к Жаклин.

Сборы подходили к концу, мессир Гийом велел подавать лошадей. Держа под уздцы белого иноходца Аэлис, Робер подвел его к подножию лестницы, с бьющимся сердцем следя за неторопливо спускавшейся по ступеням девушкой. Алый бархатный плащ бросал розовый отблеск на белую шею Аэлис. Робер с нетерпением ждал минуты, когда сможет, подсаживая в седло, коснуться ее руки и заглянуть ей в глаза. Он уже готов был шагнуть навстречу, но Франческо опередил его.

Робер не успел даже опомниться, как проклятый флорентиец с непостижимой наглостью поднял девушку на воздух и что-то шепнул ей, не особенно торопясь опустить на седло. Он видел, как вспыхнули щеки Аэлис, — на секунду Робер словно ослеп от бросившейся в голову ярости, а когда пришел в себя, итальянца возле Аэлис уже не было и она с тревожным любопытством наблюдала за чем-то, вытягивая шею.

Успокоившись, Робер глянул в ту сторону и увидел другого флорентийца, почему-то сидящего прямо на ступенях. Вокруг суетились итальянские слуги, Пикиньи и Франческо с расстроенными лицами стояли рядом, а по лестнице уже спешил капеллан, исполнявший в замке обязанности домашнего лекаря.

— Что случилось, госпожа? — спросил Робер, подойдя к Аэлис.

— А-а-а, Робер… — Она рассеянно улыбнулась ему и снова отвернулась, с интересом наблюдая за происходящим. — Сама толком не знаю, кажется, мессир Жюль оступился и вывихнул ногу, а может, сломал… Вон как кривится!

Джулио действительно морщился и охал, а когда отец Эсташ коснулся его лодыжки, застонал и попросил оставить его в покое.

— Мессиры… — добавил он, обращаясь к Пикиньи, — мессиры, не ждите меня и отправляйтесь спокойно! Как видите, охотника из меня сегодня не получится.

После обмена пожеланиями и сожалениями Джулио под наблюдением мэтра Бертье и капеллана был отнесен к себе в комнату, и охотники наконец отбыли.

Когда затихли вдали последние отзвуки рогов, Джулио с перевязанной лодыжкой терпеливо лежал у себя в постели, слушая абракадабру обоих врачевателей, которые никак не могли договориться, чем поить пострадавшего и из чего ставить припарки. Когда спор был наконец разрешен, он перехватил взгляд Бертье и знаком попросил его остаться. Тот понимающе опустил веки.

— Мне самому не изготовить примочку, — сказал Филипп смиренным тоном, — вы, отец мой, в этом куда искуснее. Я тогда побуду возле больного, может, ему что понадобится.

— Конечно побудьте, мало ли что, — согласился польщенный капеллан. — Но вообще ему лучше поспать.

— Посплю, падре, посплю, — сонным голосом отозвался Джулио. Выждав, пока шаркающие шаги отца Эсташа затихли в коридоре, он выскочил из постели и прошелся по комнате, разминая ноги.

— Вам бы представлять в мираклях, мессир, — заметил с усмешкой Бертье.

— Хотелось поговорить, и я просто не знал, как избавиться от охоты.

Джулио подошел к окну и опустился в кресло, задумчиво глядя на мягкую линию зеленых холмов. Бертье сел рядом.

— Прекрасный вид, — сказал Гвиничелли, — прекрасная страна… Как жаль, что нельзя сказать того же о здешних порядках.

— Увы… А я ведь помню время, когда Франция была богатым и цветущим краем. Поистине неисчислимы бедствия этой войны…

— Полагаю, дело не в одной войне… люди воюют не только у вас. Может, проще объяснить это отсутствием в стране разумной власти?

— Несомненно, и это играет свою роль, — согласился Бертье.

— После смерти Филиппа Красивого Франция уже не знала твердой руки. — Джулио помолчал, искоса глянув на собеседника. — В Париже у меня создалось впечатление, что Карл Наваррский многим представляется обладателем весьма твердой десницы…

— К тому есть основания, — сдержанно сказал Филипп.

— Если это не секрет, мессир, я бы хотел услышать более подробное пояснение вашей мысли. Иностранцу не разобраться во всех тонкостях здешней политической жизни.

— Какой же тут секрет? Все очень просто: Карлу Наваррскому хватило ума открыто признать горожан своей опорой…

— Ума? Или хитрости?

— В политике это понятия равнозначные. Наивно думать, что Карл и впрямь возлюбил третье сословие. Разумеется, это игра. Тут важно другое — что он на нее отважился. Ни один Валуа на это не пошел бы.

— Им это не нужно — они уже у власти!

— Власть можно и потерять.

— Ну хорошо. Судя по вашим словам, у Карла есть немало шансов получить корону, но… простая смена династий, что она даст? Хотя бы тем же горожанам?

— В лучшем случае зародится новый тип королевской власти — «буржуазный», как говорят в Париже. В худшем, — Филипп пожал плечами, — будет то же самое.

— А если окажется еще хуже?

— Всякое бывает, но пока Наварра действует разумно, а Валуа уже доказали свою бездарность… Король Иоанн просто дурак, а наш регент — его сын — слишком молод. Неведомо, конечно, каким станет дофин, взойдя на престол; следует признать, что для своих лет политик он неплохой. Осторожен, умен, образован. Но… кем бы он ни стал в дальнейшем, ему едва ли научиться тому, что уже есть у Наварры, — готовности искать опоры в третьем сословии.

— Ну что ж, мессир, ваши надежды мне понятны… — задумчиво кивнул Джулио. — Вы мечтаете о власти, которая укрепит положение буржуа… Но вот, например, ваш сеньор, или епископ Лаонский, или хотя бы аббат Сюжер… Их что заставило стать на сторону Наварры? Надо полагать, не желание поскорее увидеть «буржуазную» власть?

— Разумеется, нет! У каждого свои цели, и каждый печется о собственных интересах. Сиру де Пикиньи нужны деньги и устойчивое положение при дворе… Монсеньор Ле Кок? Ну, тут я могу лишь догадываться, но, вероятно, он с помощью Наваррца рассчитывает получить кардинальскую шляпу. Что же касается досточтимого аббата, — Бертье хитро посмотрел на Джулио, — то этому нужен Бовэзийский епископат, а Филипп Д’Алансон держит сторону дофина. Ergo,[40] дабы сесть на место Д’Алансона, нужно убрать дофина с помощью Наварры. Как видите, все очень просто!

— Да, — Джулио покачал головой, — всюду одно и то же… А вот стоит ли банкирскому дому ввязываться в династические распри? Между нами говоря, господину Донати предложено финансировать партию Наварры, его просят о предоставлении крупного займа. Я вот и не знаю, что тут посоветовать. Такой огромный риск…

— В данном случае, мне думается, он не так уж велик, — возразил Бертье, помедлив. — У Наварры действительно есть виды на корону, и очень неплохие… За него стоят не только буржуа Парижа и других городов; за него большая часть французского дворянства, в частности вся Нормандия, и… — Филипп понизил голос, — если уж взвешивать все, то следует учесть, что Эдуард Английский, судя по всему, весьма благосклонно смотрит на притязания Карла. Ходят слухи о неких переговорах… А это может иметь большие последствия, очень большие.

Они помолчали, а потом Филипп заговорил снова:

— Разве вы не рискуете, отправляя в море корабли с ценным грузом? Но риск риску рознь… Сумев своевременно поддержать претендента на престол, можно получить прибыль, какая вам и не снилась.

— Это если ваш претендент выиграет. А если нет? Даже крепко сидящий на троне государь не всегда платит долги, изгнанник же, потерпевший поражение в борьбе…

— Нет, — перебил Бертье, — Карл Наваррский поражения не потерпит. Позвольте и мне быть откровенным — переговоры, о которых я упомянул, уже идут. Бренн когда-то бросил на весы меч, а Карл сделает обратное — на его чашу будет положен мир, но которому так истосковались и французы, и англичане. Дело в том, что Наварра согласен на то, на что никогда не пойдут упрямые Валуа, — он готов разделить королевство с Плантагенетом…

Уже под вечер прибыли охотники. Посмотреть на добычу сбежался весь замок. Джулио, уже не скрывая своего «исцеления», с завистью разглядывал охотничьи трофеи.

— Неплохая охота, мессир Жюль! — крикнул Пикиньи, осаживая коня возле привязанных к жердям туш. — Два кабана и три оленя, не считая косуль и всякой мелочи! Одного венря затравил я, другого ваш друг, и клянусь, на это стоило посмотреть!

— А я?! — закричала Аэлис с сияющими от возбуждения глазами. — Я ведь тоже охотилась! Вот этого красавца я сама прирезала, правда, спросите у мессира Франсуа! — Наклонившись в седле, она указала на молодого оленя-самца. — Вы разглядите его хорошенько — восемь отростков, клянусь святым Юбером! — и я вонзила ему нож прямо в сердце с первого удара!

Франческо соскочил с коня и, бросив поводья Гвидо, остановился возле иноходца Аэлис, с нескрываемым восхищением глядя в пылающее от долгой скачки и свежего ветра лицо девушки.

— Ваш удар, мадонна, был истинным ударом милосердия для этого прекрасного животного! — ответил он с улыбкой.

— Удар был хорош! — подтвердил Пикиньи. — Молодец дочка, ничего не скажешь!

Аэлис, счастливая и Гордая своим участием в охоте, не спешила сойти с лошади, блестящими глазами следя за царившей вокруг радостной суматохой и с наслаждением вдыхая запах охоты — запах сбруи, лошадиного пота и кабаньей крови…

Стоявший возле нее Франческо подошел ближе и как бы случайно коснулся рукой ее ноги.

— Мона Аэлис! — тихо позвал он. — Лошадей уводят, разрешите мне помочь вам… — И прежде чем она успела что-либо возразить, он взял ее за талию и, сняв с седла, поставил на землю вплотную к себе — ей показалось, будто она стоит в его объятиях.

Покраснев, Аэлис отшатнулась и быстро пошла к лестнице.

Робер, и без того хмурый, не упустил этой сценки. Наскоро расседлав лошадей, он прошел к себе в комнату и как был, не переодеваясь, бросился на постель. Он знал, что внизу скоро сядут ужинать, что ему тоже следует пойти туда, но не мог заставить себя подняться. Никуда он не пойдет! Для чего ему это? Лишний раз увидеть, как Аэлис, потеряв стыд, позволяет этому наглецу обнимать себя на глазах у всех? Нет уж, с него хватит!

Катрин, вместе со всеми встречавшая охотников, сразу заметила, что Робер вернулся сам не свой. Она снова и снова под разными предлогами проходила мимо его комнаты, прислушивалась к каждому звуку, доносившемуся из-за двери, а когда поняла, что он не выйдет, сердце ее совсем упало. Значит, правда ему, бедняге, плохо, раз он не хочет даже поужинать после целого дня в седле! Она сбегала на кухню и, спешно собрав корзинку снеди, решительно постучалась к чему в дверь.

— Робер, я тут принесла кое-чего. — Катрин стала хлопотать у стола. — Поешь, а то целый день не евши…

— А тебе что? Ты-то чего стараешься? Забирай все обратно, я не голоден.

Катрин решительно мотнула головой:

— Ешь, ешь, нельзя же так… А сама я уйду, я ведь только принесла…

Она заторопилась к двери, но Робер окликнул ее.

— Погоди!

Девушка оглянулась, смаргивая слезы. Роберу стало ее жаль.

— Тогда уж давай поедим вдвоем, — улыбнулся он, кивнув на стол.

Он поднялся и, проходя мимо, ободряюще потрепал ее по плечу, как часто делал это раньше, когда они еще были детьми. Они сели, но Катрин едва решилась отломить хлеба. Робер, почувствовавший внезапный голод, начал быстро есть.

— Ну, чего сидишь, точно на поминках? Мы ведь договорились, а ну-ка ешь!

Девушка, осмелев, тоже взяла себе кусочек мяса.

— Вот и молодец! — улыбнулся Робер, наливая ей вина. — Сейчас еще выпьем с тобой — сразу повеселеешь… Только все до дна!

Замирая от смущения, Катрин послушно выпила.

— Благодарю тебя, Робер, — прошептала она, возвращая ему кружку.

Потом они выпили еще, постепенно Катрин успокоилась и даже отважилась смеяться шуткам Робера. Тому тоже стало немного легче, он уже почти с удовольствием смотрел на раскрасневшееся, хорошенькое личико Катрин. «Славная она, — подумал Робер, — и хорошо, что пришла, а то сидел бы один как сыч…»

Между тем в большом зале царило веселье. Мессир Гийом, довольный удачной охотой и разгоряченный выпитым, был особенно любезен, не уставая хвалить смелость сеньора Донати и его умение владеть копьем, на что гость отвечал такими же любезностями. Однако скоро хозяина стало клонить ко сну, и он удалился в самом благодушном настроении, предложив гостям пировать хоть до зари. Постепенно стали расходиться остальные, в зале остались Аэлис со своей камеристкой и оба флорентийца.

Джулио предложил было перейти к затопленному по случаю охоты камину, но тут же сказал, что ему жарко и остался за столом, попросив Жаклин растереть его пострадавшую ногу. Аэлис с Франческо пересели к огню, но здесь и впрямь оказалось слишком жарко. После целого дня, проведенного в седле, Аэлис разморило; она вдруг почувствовала внезапную усталость, закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

Франческо улыбнулся и, подсев поближе, взял ее за руку.

— Мадонна, вы спите? — тихо спросил он.

— Почти… — пробормотала она и вдруг, сообразив, что он поглаживает ее пальцы, выдернула руку. — Что это вы делаете?

— Ровно ничего. Просто любовался перстеньком, он такой… скромный. Бог свидетель, ваша ручка достойна более подходящих украшений, подобных вашему медальону с королевскими лилиями.

— Это наследство моего деда, коннетабля Франции! — высокомерно бросила Аэлис, в досаде закусив губу, и, когда он предложил ей вина, мотнула головой: — Я не хочу!

— Как вам угодно, мадонна. — Франческо отпил из кубка и поставил его на столик возле кресла. — Я просто хотел выпить вместе, чтобы узнать мысли. Или вы боитесь, что я узнаю ваши?

— Мне все равно. — Аэлис пожала плечами. — Да вам их и не узнать!

— А давайте попробуем. Если не хотите вина, есть еще лучший способ — у нас во Флоренции дамы часто играют с кавалерами в эту игру. — Он достал из-за пояса вышитый платок и одним взмахом развернул перед Аэлис, овеяв ее волной благовоний. — Соблаговолите взяться за другой уголок, нет-нет, правой рукой — вот так, растянем его, и поднимите выше, к лицу… Ближе, еще ближе. А теперь смотрите на меня сквозь платок — сразу не увидите, но попытайтесь представить меня, а я буду смотреть на вас с этой стороны, и, как только нам покажется, что мы друг друга видим, тотчас узнаем, кто что думает…

— Чем это вы его так надушили? — шепотом спросила Аэлис, честно пытаясь увидеть.

— Аравийский нард, немного розового масла и мускуса. Не нравится?

— Нравится, только я сейчас расчихаюсь…

Платок был совсем тонкий, но Аэлис сидела так, что полупрозрачная ткань была освещена отблеском огня в камине с ее стороны, и поэтому не увидела, как лицо Франческо приблизилось к разделявшей их легкой преграде. Лишь в последний миг она ощутила сквозь платок его дыхание и тут же почувствовала на губах легкий поцелуй. Девушка отшатнулась, выпустив свой конец платка.

— Мессир, что вы себе позволяете!

— Увы, опыт не удался, — как ни в чем не бывало сказал Франческо. — Но я вознагражден стократ — благодарю, мадонна, за подаренный мне поцелуй.

— Я вам ничего не «дарила» — дочери французских баронов не дарят поцелуи первому встречному!

— Браво, браво. Но согласитесь, мона Аэлис, я ведь не совсем первый встречный? А? Можете вы поклясться на этой реликвии святого Франческо ди Ассизи, — он, продолжая улыбаться, коснулся висящего на груди медальона, — что отец не советовал вам, как бы это сказать, мм… ну, быть полюбезнее с гостями, которых он ждет?

Аэлис вскочила, вырвала из его рук платок и швырнула в огонь, потом кликнула Жаклин и торопливо вышла из зала.

Джулио недоуменно уставился на друга и пожал плечами:

— Что ты натворил, Франческо? Почему прекрасная донна выскочила с такой поспешностью, будто за ней гналась дюжина демонов?

— Я не сделал ничего, что расходилось бы с законами куртуазности! — засмеялся Франческо. — Просто нашей дикарочке они в новинку. Да, она прелюбопытное создание… А теперь, Джулио, перескажи-ка вкратце разговор с легистом.

Он снова наполнил свой кубок и молча потягивал вино, пока Джулио рассказывал. Когда тот закончил, Франческо помолчал еще с минуту.

— Старик переоценивает Наваррца, — сказал он наконец. — Карл слишком авантюрист, чтобы стать королем. Но денег я ему дам…

Вернувшись к себе, Аэлис долго не могла успокоиться, возмущенная наглостью «этого менялы». Жаклин заикнулась было, что «мессир Франсуа ничего такого себе не позволили и даже королеве тут не на что обижаться»; она окончательно рассвирепела, и тут уж камеристке досталось за все. И за глазки, которые она бесстыдно строит всем и каждому, и за непристойно глубокие вырезы платьев, и за сегодняшнее непотребное поведение с мессиром Жюлем. «Постыдилась бы, — кричала Аэлис, — распутница, ты там хихикала, как шлюха, которой лезут под юбку! Тебя надо отстегать крапивой, а потом посадить на недельку в масамор,[41] чтобы любезничала с пауками и жабами!» Жаклин про себя только посмеивалась над угрозами, но, решив, что так госпожа, пожалуй, не скоро утихомирится, как бы невзначай спросила: «А куда это пропал сир Робер? Что-то за ужином я его не видела». Аэлис сразу замолчала и с тревогой посмотрела на камеристку. «А ведь правда… Куда он девался? Ну-ка, позови его!» Жаклин убежала, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеху. Чтоб ей в жизни больше не целоваться, если госпожа не забудет все свои строгости, едва Робер сюда войдет! А кто больше заслуживает крапивы, так это еще как сказать.

Оставшись одна, Аэлис прошлась по комнате, чувствуя, как в душе нарастает странная тревога — почти страх. Почему бы это? Неужели из-за наглости этого буржуа? Глупо! Ведь не ее же он поцеловал, в самом-то деле! И куда девался этот несносный Робер? Хорош влюбленный, разрази его злой гром!

За дверью послышались шаги, Аэлис нетерпеливо обернулась. Робер вошел и молча остановился в дверях.

— Как это понимать, мессир?! — набросилась на него Аэлис. — Вы что, пришли сюда показывать свое дурное настроение?

— А я не приходил, — холодно ответил Робер. — Вы, госпожа, сами меня позвали.

Аэлис шагнула к нему, сжав кулаки от негодования, но взгляды их встретились, и она испугалась.

— Робер, что с тобой? — спросила уже другим тоном. — Почему ты на меня так смотришь?

— А как на тебя смотреть? — крикнул Робер. — Может, я должен радоваться, что ты целый день позволяла этому проклятому павлину вертеться рядом с собой?

— Что?! Я позволяла ему вертеться рядом?!

— Не прикидывайся! Я не слепой и все видел!

— Да что ты мог видеть?! — крикнула Аэлис уже сквозь слезы. — Как тебе не стыдно, Робер! Ты же знаешь, что отец приказал мне быть любезной с менялой!

— Не ссылайся на отца — ты сама с ним заигрывала! Позволяла себя обнимать! На тебя стыдно было смотреть, когда он снимал тебя с седла, — ты готова была раздеться перед ним! Прямо у всех на глазах!!

— О-о-о! — Аэлис всхлипнула и, отступив к постели, схватилась рукой за полог. — Да как ты смеешь! У тебя… у тебя совести нет, нет сердца… И ты совсем не любишь меня, если мог такое сказать!! — Она отвернулась и, бросившись ничком на постель, громко зарыдала.

Робер растерялся, этого он не ожидал. Может, она действительно не могла отделаться от распутного негодяя? В самом деле, она еще раньше говорила, что сир Гийом приказал ей принимать гостя полюбезнее… И верно, не могла же она ослушаться отца… Не выдержав, Робер подошел к девушке и с раскаянием тронул ее за плечо:

— Аэлис… успокойся! Ну, может, я и правда… погорячился!

Аэлис дернула плечом и заревела еще громче. Он присел рядом, погладил ее по спине и осторожно поцеловал в затылок. И зачем только наговорил ей такого! Почувствовав, что Робер уже и сам раскаивается, Аэлис сразу успокоилась и, повернувшись на спину, стала отталкивать его руки:

— Нет-нет, убирайтесь, не трогайте меня! Если я такая развратная…

Она не договорила — он рванулся к ней, стал горячо целовать ее губы, лицо, шею:

— Аэлис… любовь моя…

Аэлис, то ли отталкивая его, то ли притягивая к себе, шепнула:

— Робер, не оставляй меня! Никогда не оставляй, ни на один день, слышишь?..

Она снова оттолкнула его и, сняв с себя тяжелую серебряную цепь, к изумлению Робера, неожиданно легко отцепила от нее медальон и вложила в его руку.

— Он твой, друг Робер! Носи его в знак моей любви и твоей верности. Он защитит тебя и принесет удачу! И что бы ни случилось, обещай, что никогда не снимешь его…