XX

Моисей не присутствовал при казнях, которые он приказал учинить из-за тельца, то было дело решительного Иошуа. Сам он, покуда народ скорбел, был снова на горе, перед своей пещерой, подле гудящей вершины, и опять провел сорок дней и сорок ночей один среди чадных испарений. Но почему опять так долго? Ответ гласит: не только потому, что Иегова повелел ему еще раз вытесать доски и снова написать на них непреложное повеление, — на этот раз дело шло немного быстрее, ибо у него уже был какой-то навык, а самое главное — были уже придуманы письмена; но и потому еще, что ему пришлось выдержать с Господом долгую борьбу, прежде чем Господь дал изволение возобновить скрижали, настоящий бой, в ходе которого гнев и милосердие, усталость и любовь к начатому делу попеременно оттесняли друг друга, а Моисею пришлось призвать на помощь все свое искусство убеждения и все разумные доводы, чтобы Бог не объявил завет расторгнутым и не отрекся от подлого сброда, упрямого, жестоковыйного, или — еще того хуже — не разнес его на куски, как поступил ослепленный яростью Моисей со скрижалями закона.

— Нет, я не пойду впереди них, — говорил Бог, — и не введу их в землю отцов, лучше не проси меня об этом. Терпение мое иссякло. Пламенный ревнитель я, и ты увидишь: настанет день, когда не смогу долее сдерживать себя и пожру их посреди пути.

И он предложил Моисею: истребить народ, который, видно, отлит был неудачно, подобно золотому тельцу, и который уже ничем не исправишь и не сделаешь святым народом, под самый корень подсечь Израиль, а его самого, Моисея, превратить в великий народ и с ним поставить завет свой. Но этого Моисей не пожелал и ответил:

— Нет, Господи, прости им их прегрешения; а если не простишь, то истреби и меня, изгладь из книги твоей, потому что я этого не переживу и ни один народ не будет для меня свят, кроме них.

И он воззвал к чести божией и сказал:

— Вот что представь себе, Святой: если ты убьешь этот народ, как убивают человека, идолопоклонники услышат крик и скажут: «Ха! Господь не в силах был привести этот народ в ту землю, которую даялся им отдать, не мог, да и все тут; вот он и перебил их в пустыне». Неужли ты допустишь, чтобы языки земли так о тебе говорили?.. Потому яви лучше могущество и всю силу господню и окажи снисхождение преступному этому народу по великой милости твоей.

Именно этим доводом он одолел Бога и склонил его к прощению, с одним, однако, условием: что из нынешнего поколения ни один не узрит земли отцов, кроме Иошуа и Халева. «Детей ваших, — решил Господь, — я туда введу, но те, что уже перешли за двадцатый свой год, да не узрят ее никогда — тела их обречены пустыне».

— Хорошо, Господи, да будет так, — отвечал Моисей. Ибо этот приговор нисколько не противоречил его собственным намерениям и намерениям Иошуа, и дальше спорить было незачем. — Теперь дозволь мне сделать новые скрижали, чтобы я мог отнести людям твои краткие глаголы. В конце концов это даже хорошо, что я разбил в гневе те, первые. Не говоря уже обо всем прочем, там было несколько неудачных букв. Я должен тебе признаться, что в глубине души думал и об этом, когда их разбивал.

И снова сидел он (а Иошуа тайком поил его и кормил) и вырубал и обтесывал, выравнивал и выглаживал, — сидел и писал, стирая время от времени со лба пот тыльной стороной руки, высекая надписи на скрижалях, которые вышли даже лучше, чем в первый раз. Потом снова выкрасил буквы своей кровью и спустился вниз, держа закон под мышками обеих рук.

Израилю было сказано, чтобы он воспрял от скорби и снова надел свои украшения, кроме, конечно, серег, которые были употреблены во зло. И весь народ пришел и встал перед Моисеем, дабы он передал им то, что принес с собою, весть от Иеговы с горы, скрижали с десятью речениями.

— Возьми их, кровь отца моего, — сказал он, — и храни их свято в шатре Бога, и то, что гласят они, свято соблюдай в деяниях твоих и воздержаниях, ибо это глаголы краткие, непререкаемо связующие, недвижная основа благоприличия, и Бог кратко высек их в камне моим резцом — сжатые, скупые, альфу и омегу человеческого поведения. На вашем языке начертал он их, но знаками, коими можно писать на языке любого народа, ибо он — владыка всех земель, и посему алфавит — его достояние, и речи его, если даже они обращены к тебе, Израиль, суть речи для всех.

В камне горы я запечатлел алфавит человеческого поведения, но еще в плоти и крови твоей, Израиль, да будет он запечатлен, чтобы всякий, кто нарушит хоть единое слово из десяти заповедей, втайне ужаснулся перед самим собою и перед Богом, и сердце его да застынет от страха, ибо он преступил границы божии. Я знаю и Бог знает заране, что заповеди его не будут соблюдаться и против речений его будут погрешать всегда и повсюду. Но по крайней мере да заледенеет сердце у всякого, кто станет их нарушать, ибо не на скрижалях только — в плоти и крови его они начертаны, и он знает: речения Бога сохраняют свою силу.

Но проклятие тому человеку, который встанет среди вас и скажет: «Они утратили силу». Проклятие тому, кто будет вас учить: «Отриньте их! Лгите, убивайте и грабьте, распутничайте, насилуйте, предавайте мечу отца и мать — это свойственно человеку; и славьте имя мое, ибо я возвестил вам свободу». Тому, кто воздвигнет тельца и скажет: «Вот ваш бог. В его честь творите все это и ходите в разнузданных хороводах вокруг идола». Он будет очень силен, будет восседать на золотом троне и почитаться за мудрейшего из мудрых, ибо постигнет: помыслы человеческого сердца злы от юности его. Но это будет все, что он постигнет, а кто постиг лишь это и ничего больше, тот глуп, как ночь, и лучше бы ему вовсе не родиться. Да, потому что он не знает и не догадывается о завете меж Богом и человеком, который никто не в силах расторгнуть, ни человек, ни Бог, ибо он нерасторжим. Потоки крови прольются по вине его черной глупости, столько крови, что румянец сбежит со щек человечества; но однажды люди свалят негодяя, свалят непременно, — иначе быть не может. И подниму стопу мою, говорит Господь, и втопчу его в грязь — глубоко в землю втопчу богохульника, на сто двенадцать саженей, и человек и зверь пусть обходят то место, где я втопчу его в землю, и птицы небесные пусть сворачивают в высоком своем полете, дабы над ним не пролетать. А кто назовет его имя, тот пусть плюнет на все четыре стороны и оботрет себе рот и скажет: «Сохрани и помилуй!» Чтобы земля вновь была землей — юдолью скорби, да, но не свалкой для падали. Отвечайте же все — аминь!

И весь народ ответил: «Аминь!»