"«Если», 2011 № 07" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Лукин Евгений, Горнов...)

Алексей Молокин День яйца

Что было раньше, яйцо или курица?

Задавший этот сакраментальный вопрос человек был моложав, даже можно сказать, неприлично моложав, одет в демократичную футболку с надписью «Я — СВОЙ» на груди, турецкие джинсы и напоминал Шуру Балаганова, сделавшего карьеру лидера молодежного движения. Следы былого простодушия явственно читались на его широком веснушчатом лице, а честные желтые глаза горели дурным энтузиазмом. И только часы на загорелом запястье не соответствовали общей композиции. «Ролекс» явно был настоящим.

Начальник отдела культуры славного города Растюпинска попятился бы, вот только сидя это было сделать затруднительно, поэтому начальник насупился и сделал вид, что задумался.

«Хоть бы позвонил кто… — с тоской подумал он. — Когда не надо, трезвонят и на мобильный, и на обычный — уши не успеваешь чистить, а тут…»

Но телефон молчал. В этом было что-то мистическое и даже зловещее.

— Ну? — весело подзадорил начальника приезжий.

Надо было что-то отвечать. Молодой человек приехал из столицы, и не откуда-нибудь, а… в общем, «вот кто-то с горочки спустился».

Уполномоченный по развитию национальных традиций малых городов России Александр Шатров прибыл в Растюпинск именно для того, чтобы эти самые традиции выявить, развить, а потом использовать — если не в качестве национальной идеи, то хотя бы в виде гарнира к таковой.

— Яйцо, — почему-то с ужасом прошептал начальник, внезапно осознав, что угадал.

— Именно, — довольным голосом сказал потомок Балаганова. — Именно Яйцо!

Слово это он произнес с большой буквы, так что сразу стало ясно, что речь идет не об обычном пищевом продукте, а о чем-то большем.

А первопричиной этого странного разговора было вот что…

Обследовав Растюпинск и его окрестности, так сказать, инкогнито, уполномоченный к своей досаде не обнаружил у растюпинцев ни одной стоящей исконно местной традиции, кроме, пожалуй, стремления выпить на халяву. Но ведь такое стремление, согласитесь, присуще многим, если не всем. Местная традиция — это нечто особенное. Вот в Суздале, например, ежегодно празднуют День огурца, в Санкт-Петербурге — Белые ночи, в Коврове — Утро червя, Владимир некогда славился богомазами, Павлово-на-Оке — комнатными лимонами, замками и ножами… Где-то плясали кадриль, где-то в чести были мыши, в Жемайтисе вообще черти, короче говоря, повсюду существовали исконные традиции, из которых можно слепить какую ни есть национальную идею. А вот в Растюпинске ничего такого не было. Ну, совсем ничего. Когда замаскированный под честного безработного уполномоченный начинал в какой-нибудь пивнушке расспрашивать аборигенов, не имеется ли в их родном городе чего-то эдакого и чем Растюпинск вообще славен, собутыльники почему-то сразу настораживались, хмурились и переставали с мнимым безработным чокаться. Несколько раз просто посылали куда подальше, а один раз хотели побить. Спасло сходство с известным артистом Куравлевым, игравшим некогда того же Шуру Балаганова. Хождение в народ пришлось прекратить как вредное для печени и вообще для здоровья, но приезжий был мало того что упрям, так ведь еще, зараза, изобретателен. Идея создания исконно местной традиции в этом обиженном историей городишке подкатилась к нему за завтраком и была проста и совершенна, как яйцо. Да это и было яйцо.

— Вообще-то, раньше мы делали ракеты… — начал было начальник.

— Из ракеты национальной идеи не соорудишь, — сурово оборвал его уполномоченный, сразу переставая выглядеть рубахой-парнем. — Ракеты — это роковая ошибка социализма!

Начальник понял, что оплошал, и поник, словно гладиолус на забытой могилке.

— Ну, ничего, — утешил его гость. — Если традиции нет, ее никогда не поздно создать. Уж кто-кто, а я в этом толк знаю, недаром за бугром соответствующее обучение проходил, как-никак профессионал. Вот на окраине у вас что?

Пока начальник соображал, что у них в Растюпинске на окраине и на какой, собственно, окраине это что-то находится, приезжий продолжил:

— На окраине у вас птицефабрика, а птицефабрика — это яйца! Понимаете, к чему я клоню?

Начальника заколбасило. Птицефабрика на окраине действительно имелась, только никаких яиц она не производила, то есть иногда производила, да не те. На птицефабрике выращивали знаменитых на весь мир боевых, а также сторожевых петухов, порядки там были суровые, армейские, а значит, никаких особ женского пола, типа кур, там быть не могло. А нет кур — нет и яиц.

При правильном казарменном воспитании боевой растюпинский петух мог запросто засечь шпорами мастиффа, легко склевывал на лету киллерские пули и с одного тыка пробивал тяжелый бронежилет, за что очень ценился на мировом, а также столичном рынках. Иногда петухи, лишенные женского общества, топтали кого попало, в том числе и друг друга, после чего, увы, неслись. Факт этот был, безусловно, позорным, поэтому снесенные яйца немедленно уничтожались работниками фабрики. Хотя, к сожалению, не все. Из уцелевших петушиных яиц без всякого насиживания вылуплялись симпатичные маленькие василиски, совершенно, кстати, безвредные, и немедленно разбегались по окрестным полям и лесам, под крыло к дедушке — Дикому Куру.

Ведь сами боевые петухи появлялись на свет из яиц Дикого Кура.

Если вы думаете, что Дикий Кур — это такая курица, то, поверьте мне, вы глубоко ошибаетесь. Дикий Кур — существо мистическое, разумное, чрезвычайно ехидное и для тех, кто не знает, как с ним поладить, пожалуй, даже опасное. Современное естествознание существования Дикого Кура не признает, ну и хорошо, подальше от науки — поближе к природе. А вот разных энтузиастов и охотников до всего сверхъестественного следовало опасаться всерьез, поэтому осторожные растюпинцы всячески скрывали факт обитания в окрестностях города такого ненаучного существа. Ведь энтузиасты да охотники, они вмиг порвут, точнее, ощиплют, будь ты хоть трижды дикий — у них-то дикости на порядок больше будет. Это тебе не мастиффы да киллеры, против энтузиастов никакие боевые петухи не помогут. Так что про Кура следовало помалкивать. Тем более что Дикий Кур издревле считался покровителем города Растюпинска и даже был увековечен на его гербе.

Кстати, именно поэтому в Растюпинске не прижился игорный бизнес — Дикий Кур не давал в обиду своих подопечных, так что игорные салоны, открывавшиеся там и сям ушлыми приезжими молодцами, немедленно прогорали. Удача целиком и полностью была в лапах и крыльях покровителя города, поэтому растюпинцы в своем городе не проигрывали никогда.

А вот к выпивке Дикий Кур относился снисходительно и даже чересчур. Увы, сам был не прочь…

— Так, значит, объявляем День яйца. Договорились? — голос приезжего вывел начальника отдела культуры из состояния медитации. — Вон у вас, кстати, и на гербе-то курица! А где курица — там и яйца.

Начальнику показалось, что Дикий Кур на гербе ехидно ухмыльнулся.

— Дело есть, — сообщил участковый Ладушкин, воздвигаясь на пороге савкинского сарайчика-мастерской. — Давай, мастер, выбирайся на свет божий.

Из темноты Ладушкин казался ангелом, осиянным молодым утренним солнышком, вот только крыльев не видно, стало быть, ангел в Ладушкине находился не при исполнении, а милиционер — наоборот.

Если в ваш родной сарай с самого раннего утра вваливается милиционер, пускай даже ваш хороший знакомый, и у этого милиционера начисто отсутствует похмельная тоска в усталых, но добрых глазах, а присутствует рвение служебное, значит, вы где-то прокололись. Мент этот точно не доброго утра пришел пожелать.

Савкин выступил из пыльной, пропахшей канифолью и солидолом полутьмы и, щурясь от яркого света, спросил, не ожидая услышать ничего хорошего, но все-таки надеясь, что обойдется:

— Ну что там? Опять милок забарахлил? Так я же третьего дня его настроил чин-чинарем, все работало. Говорил же, не крутите регулировки, а вы словно недоросли прыщавые! Все вам хочется посмотреть кто, с кем, где и сколько! Настоящих преступников ловите, а не за дамочками легкого поведения подсматривайте. Что вам, интернета мало?

«Милок», или милицейский локатор, Савкин построил, когда отбывал пятнадцать суток за несанкционированное использование электроопохмела. Угораздило же пьяного инспектора ГИБДД куражиться над безобидным изобретателем и его стареньким мотоциклом! Вот Савкин его и похмелил, чтобы впредь не повадно было. Забрали, конечно. Но растюпинская милиция толк в изобретателях знала, поэтому за время отсидки Савкин был вынужден принудительно изобрести прибор, который показывал все преступления, совершаемые в городе Растюпинске в данный момент. И даже те, которые еще не совершились, показывал, но только смутно, не на что было посмотреть. Поскольку адюльтер являлся тоже в некотором роде преступлением, то при соответствующей настройке прибор позволял наблюдать и его, чем менты и пользовались. Правда, никакого эротического интереса к грешным парочкам они не испытывали, просто подрабатывали частным сыском, ничего личного, как говорится. Только вот каждый раз после зафиксированного визуально и записанного на DVD факта супружеской неверности деликатный «милок» напрочь расстраивался. И привести его в чувство мог только Савкин.

Возможно, прибор сочувствовал неосторожным парочкам, не зря же он получил свое название, не было в нем настоящей ментовской суровости.

Участковый засмущался, пробормотал что-то насчет нравственности, которую тоже надобно кому-то блюсти, потом откашлялся и сказал:

— Да нет, не беспокойся, с «милоком»-то как раз все в порядке. Тут другое дело, можно сказать, городского масштаба, секретное.

— А-а, — скучным голосом протянул Савкин, вытирая руки тряпицей, мощно воняющей керосином. — Если секретное, тогда это не ко мне, у меня допуска уже почитай пять лет нету и, похоже, в ближайшие пять лет не предвидится.

— Гражданин Савкин, — в голосе Ладушкина прорезались ласковые милицейские нотки, так что хозяин сарайчика сразу насторожился. — А чем вы тут, собственно, занимаетесь, можно спросить?

— Вот, — стараясь выглядеть невозмутимым, ответствовал Савкин и показал на небольшую табличку, криво прибитую над дверью. На табличке значилось:

— А лицензия на ремонт этих… дахардяг у вас имеется? — Ладушкин уже знал, что победил, а Савкин — что проиграл, и какая бы она ни была, эта секретная работа, браться за нее все равно придется. Добровольно и с песнями.

Вот умеет же наше государство убеждать! И если сейчас сказать тому же Ладушкину, который, в сущности, свой парень: «А тебе-то что за дело?» — то вместо участкового припрется кто-нибудь, кому по долгу службы есть дело до этой самой треклятой лицензии. И тогда кранты бизнесу!

— Куда идти-то? Говори, что ли, — понуро спросил побежденный логикой жизни специалист по дахардягам, раздраженно отбрасывая грязную тряпку в угол. — В ментовку или еще куда?

— Еще куда! В управу, вот куда! — сказал Ладушкин, довольный, что все обошлось.

С изобретателями дело иметь подчас опаснее, чем с рецидивистами. Впрочем, все творческие люди с какой-то степени рецидивисты, воспитывает их пеницитарная наша жизнь, воспитывает, а они раны залижут — и опять за свое. Пока окончательно на волю не выйдут. Да и там еще неизвестно, что их ждет. «Чего-то, любезный, нимбы тускловато сияют, ты бы взглянул, что к чему, да и спецэффекты в нашем последнем чудесии как-то не впечатляют…» Или наоборот, «геенна огненная на температурный режим никак выходить не желает».

— И не идти, а ехать, вон за тобой какую тачку прислали, гордись! — Участковый махнул рукой куда-то в сторону железобетонных гаражей-новоделов, смахивающих на доты линии Маннергейма. Из-за угла тотчас же высунулось острое, щучье рыло «доджа-игл».

Тут уж Савкин окончательно уверился, что придется потрудиться на родной город, и хорошо, если не бесплатно, а если и бесплатно, то черт с ними, с деньгами, лишь бы отпустили на волю, в родимый сарайчик-мастерскую. Потому что машина эта была не чья-нибудь, а самого главы города.

Официальных учреждений Савкин не любил и попусту старался там не светиться, поэтому здание городской управы всегда старался обходить сторонкой. Таким образом, непатриотично уклоняясь от общественной деятельности, изобретатель отстал от жизни вообще, что, впрочем, его нисколько не волновало, ибо Савкин привык мыслить в релятивистских категориях, а стало быть, неизвестно еще, кто от кого отстал. Поэтому громадное синее полотнище, украшавшее железобетонный фасад, его поразило.

На синем шелке красовались огромные белые буквы, а сбоку была размещена эмблема всем известной компании мобильной связи:

Вот что было там написано.

Были в этом некий размах, удаль и ширь, благородное безумие и безапелляционность, в общем, лозунг мощно шибал по мозгам, что, собственно, от него и требовалось.

Изобретатель испуганно сглотнул и, сопровождаемый участковым Ладушкиным, вступил в прохладный, отделанный мрамором вестибюль.

Актовый зал Растюпинской городской управы гудел, как перегревшийся процессорный блок. Все окна были закрыты, и собравшихся на совещание по поводу грядущего Дня яйца глючило, как пиратскую винду.

— А вот и наш народный умелец! — радостно вскричал начальник отдела культуры, опрокидывая на себя стакан минеральной воды. — Сейчас он нам…

— Если можно, я сначала послушаю, — осторожно сказал Савкин, присаживаясь в уголочке.

Участковый Ладушкин, довольный выполненной миссией, откозырял и скрылся за дверью. Наверное, пошел заниматься любимым делом, то есть внедряться в пивную мафию. Занимался он этим по собственной инициативе и даже на свои деньги, но с ведома начальства и при полном одобрении последнего.

— Ну да, вы же не в курсе, — спохватился начальник, снисходительно посмотрев на Савкина. — Вот что значит творческий человек! Завидую, тут такие дела творятся, а ему хоть бы что! Не то что мы, государственные люди. Ну, слушай, народный умелец, а потом мы тебя послушаем!

Савкину почему-то стало неприятно. Не любил он, когда его, панибратски похлопывая по плечу, называли творческой личностью, подразумевая при этом, естественно, что он попросту бездельник. Дескать, ты, Савкин, личность творческая, тебе-то что, а мы люди простые, нам деньги делать надобно. Ты-то и без денег проживешь, одним творчеством, а у нас «мерседес» прохудился, запаять нечем. Тьфу, сволочи!

— …А еще можно устроить конкурс типа «Снеси яйцо», — вдохновенно вещала какая-то голенастая девица, похожая на загорелого птеродактиля.

— Как это? — изумился начальник. — Я же говорил, что у нас в Растюпинске своих кур нету, одни боевые петухи, яйца для праздника в соседней области заказали. Нам еще и несушек завозить, что ли?

— Я не в том смысле, — нисколько не смутилась девица. — Мы в нашем дамском клубе «Росянка» на яйцах тренируемся, женские мускулы укрепляем. Есть у кого-нибудь яйцо? Желательно крутое. Хотите, прямо сейчас покажу?

И девица решительно взмахнула перепончатым платьицем.

Тут все наконец сообразили, что имеет в виду потомица динозавров. В зале смущенно заржали, а начальник отдела культуры, он же председатель комиссии по организации Дня яйца, испуганно замахал руками:

— Потом как-нибудь, мы вам верим, верим… Значит, записываем: эротический конкурс «Снеси яйцо».

— Хотим, хотим… — мужскими голосами откликнулся зал, а присутствующие дамы рефлекторно сжали колени. Видимо, проверяли свою готовность к участию в конкурсе.

— Так, значит, яйца Фаберже из Москвы привезти обещали… затем коллективная глазунья, переходящая в омлет, потом… А где наш народный умелец? — председатель обвел зал мутным взором. Ага! Господин Савкин, с вас яйцо!

Савкин, который привстал, услышав, как его называют «господином», так и сел.

— Какое яйцо? — спросил он.

— Такое, — председатель очертил руками овоид. — Чтобы перед представителями столицы не стыдно было. Чтобы показать всем, что мы о-го-го! В общем, всем яйцам яйцо. Желательно с применением нанотехнологий, сейчас это в моде. Понял?

Савкин не понял, но на всякий случай промолчал.

— Чего здесь непонятного? — удивился начальник. — Обыкновенное яйцо-суперстар, вы же у нас специалист по всяким суперстарам. Большое, но с нанотехнологиями. Желательно, чтобы в Книгу Гиннесса попало, сможете?

— Суперстар так суперстар, — сказал Савкин. — Только комплектация для суперстаров нынче о-го-го сколько стоит. Вот прикиньте…

— А из подручных материалов? — деловито поинтересовался начальник. Он прекрасно понимал, куда клонит народный умелец, однако денег жалел. Деньги нужны были на транспортировку яиц Фаберже из столицы в Растюпинск, а также на бесплатное угощение для почетных гостей.

— Из подручных материалов свежее яйцо-суперстар не получится, — злорадно сообщил упрямый Савкин. — Только тухлое.

— Экий ты, господин народный умелец, корыстный, — вздохнул начальник. — Ладно, пей мою кровь, ступай в бухгалтерию за авансом. Надо же, родному городу руки выкрутил! Нету в тебе истинного патриотизма.

— Из патриотизма и путной дахардяги не сделать, не то что супер-яйца, — дерзко сказал Савкин и добавил уже вежливо: — Разрешите идти?

— Идите и работайте, — величественно произнес начальник, овладевая собой и ситуацией, и снова вылил на себя стакан минералки. Многие в зале отвернулись, чтобы не видеть корыстной савкинской рожи, а другие — чтобы не смотреть на начальника. В общем, отвернулись почти все, кроме девицы-птеродактиля, той было все нипочем.

А Савкин пошел за авансом. Последнее, что он слышал, было:

— А теперь нам надо решить вопрос о некоторых явлениях, которые могут иметь место на намечающемся празднике и даже сорвать его. В частности, о несуществующем природном феномене под названием Дикий Кур. Есть предложение…

«Надо же, сколько отвалили!» — Савкин пересчитал кредитные билеты, потом вздохнул и спрятал в карман. Не любил он иметь дело с деньгами и, когда они у него заводились, просто брал из пачки, сколько надо, и тратил по своему разумению, никогда не прикидывая остаток. Деньги имели обыкновение быстро кончаться, и тогда изобретатель искал какой-нибудь калым. Ну, там дахардягу отремонтировать или еще что-нибудь. Только опять же, поскольку торговаться не хотел, получалось негусто.

Мало кто знает, что мастеру торговаться не то что зазорно, а попросту заказано — запросто можно мастерство обломить. А обломится мастерство — как тогда жить? Так и придется всю оставшуюся жизнь ловчить да изворачиваться, типа купи-продай-перепродай. И обманывать мастерам запрещено — железку-то ведь не обманешь, железка ничего не забывает. Кем заказано, это самим мастерам доподлинно неизвестно, но есть подозрение, что это такой закон природы, а против природы переть — сами понимаете.

«Что они там насчет Дикого Кура говорили? — пытался вспомнить Савкин. — Дескать, праздник он им испортит или еще что. Вот ведь придурки, еще учудят что-нибудь, а с Куром шутки плохи, особенно когда он того, под мухой».

Савкин вспомнил, как они с Куром прошлой осенью чуть не до смерти уходили столичных охотников, и улыбнулся. Предупредить надо бы кореша, да вот беда — аванс получен, а где Кура искать — кур его знает, сутки, а то и больше по лесу пробегаешь. Работать надо, раз деньги взял!

Если бы народный умелец знал, что растюпинские чиновники ничего лучшего не придумали, кроме как напоить Кура до состояния неподвижности, чтобы он ни в коем случае не явился на День яйца, и подрядили на это несчастного участкового Ладушкина, как имеющего опыт внедрения в пивную мафию. Если бы Савкин ведал, что в помощь Ладушкину добровольно напросился приезжий инспектор, то и вовсе плюнул бы на заказ и бросился спасать друзей друг от друга и от приезжего специалиста в особенности. Потому что напоить до неподвижности Дикого Кура практически невозможно, а вот подпоить — это легко. А Дикий Кур в состоянии подпития — настоящее стихийное бедствие типа торнадо или локального цунами, только с инициативой, а это еще страшнее. Но решение об упоении Дикого Кура было принято уже в отсутствие Савкина, и поэтому умелец отбросил дурные мысли и принялся за работу.

Спустился в погреб и выменял на пять часов собственной жизни у Черных Зги десять литров абсолютной темноты.

Развел в творильном чане заранее припасенное сусло из первоматерии абсолютной темнотой, добавив немного живодки, заблаговременно купленной у профессора Гешефт-Карасикова.

Нырнул в море мифофизики с сеткой, сплетенной из законов природы, отлавливая проворных низших виртуалей, запирая их в бутылке Клейна, чтобы использовать впоследствии как хаотически инициативных строителей микрокосма Яйца.

Снабдил деньгами дружков Петьку Сазана и Ваську Гуцула и отправил их на городской базар, наказав скупать все подходящие суеверия и предубеждения, дабы при помощи мифофильтра впоследствии отделить зерна от плевел и добавить муки воображения в забродившее сусло мироздания.

Дал пойманным виртуалям указание сотворить что-нибудь, пообещав, что самые расторопные получат способность управлять условными вероятностями, и запустил их в творительный чан — в слабой надежде, что они сотворят что-нибудь путное.

Призвал Ковариаципа, чтобы тот сторожил легкомысленных виртуалей, не давая им отлынивать от работы, и отгонял от чана нежелательные вероятности, не давая последним реализоваться и внедриться в зарождающееся пространство Яйца.

В общем, трудился не прикладая рук. Клокоча кипящим разумом, используя для общения с окружающими мысленные образы, воплощенные в краткие, но действенные междометия.

Руки приложить, однако, пришлось.

Дело в том, что все, как известно, рождается из хаоса и им же заканчивается. А где найти что-нибудь по-настоящему хаотическое, как не в мусоре? Вот и пришлось Савкину опорожнить в творильный чан пару мусорных баков. Уж как его крыли столовавшиеся на помойке бомжи, как крыли… А Савкину только того и надо. Потому что бомжовость, сиречь бесприютность, тоже является непременной составной частью первотворения, ибо из некоторых канонических текстов явственно следует, что изначальный демиург летал нигде и при этом ощущал себя никем. Чем не бомж?

А то, что в мусоре недостаточно хаотично было, пошло на скорлупу, на славу скорлупа получилась, с гексагональной сингонией внутри, чистый кристаллический водород, а снаружи — как полагается, овицеллярная.

Потому что яйцо — оно и внутри и снаружи сплошное совершенство, бомба наоборот, с той разницей, что из яйца появляется жизнь, а из бомбы — смерть.

В общем, выполнил Савкин заказ аккурат к назначенному сроку.

Славное получилось Яйцо, несокрушимое снаружи и полное непредсказуемого будущего внутри, если, конечно, кто-то возьмется его насиживать. Однако Савкин надеялся, что до этого дело не дойдет, ему и в существующей реальности было интересно. И, кроме того, не самому же в наседки подаваться, а других кандидатур поблизости не замечалось.

В общем, погрузил изобретатель свое детище на небольшую дахардягу, которую какой-то мужик забыл забрать из ремонта, и повез на центральную городскую площадь. Работу сдавать отравился, ну и заодно расчет получить, аванс-то почти весь на комплектацию ушел, а жить на что-то надо.

Тем временем участковый Ладушкин вместе с натурализовавшимся во властных структурах России потомком гражданина Балаганова отыскали-таки Дикого Кура.

Знаете ли вы, как проще всего найти Дикого Кура? Вряд ли! Можно, конечно, бегать по лесу, словно благуша какая ненормальная, да орать во все горло: «Кур, явись! Кур, явись!». Только вот проку от этого никакого не будет, разве что браконьеров распугаешь да туристов каких-нибудь на грешные мысли наведешь, а Кура так и не увидишь. Самый верный способ — это пуститься во все тяжкие, а потом заплутать в трех соснах, которые стоят, разумеется, на узенькой дороженьке, да не понарошку заблудиться, а самым натуральным образом, чтобы ноги не знали, куда идти, а голова — куда править. Вот тогда есть вероятность, что Дикий Кур сам появится. Тянет его к простодырам, по нынешней терминологии — лохам. Оттого, наверное, он и растюпинцам покровительствует.

Способ этот был хорошо известен участковому Ладушкину. Как истинный слуга закона и порядка он частенько блуждал в трех соснах, до тех пор, разумеется, пока начальство не указывало, какую из них валить. А уж тогда — держись злодеянин! Щепки, правда, во все стороны так и летели, ну, да у нас в России по-другому и не бывает.

В общем, растолковал Ладушкин увязавшемуся за ним Саньке Шатрову, что к чему, навестил пивную мафию, которая, проникшись патриотизмом, спонсировала его ящиком «Растюпы-молодца», прихватил четверть живодки у профессора Гешефт-Карасикова да и пустился во все тяжкие. А столичного гостя с собой уволок, впрочем, гость, почуяв истинный местный колорит, не особенно и сопротивлялся.

Пуститься во все тяжкие оказалось совсем несложно, благо, нелегкая сама несла, скоро и подходящие три сосны отыскались, и узенькая дороженька; собственно, других в окрестностях славного города Растюпинска практически и не было, разве что муниципальное шоссе, да и то дорогой назвать было трудно, так, скорее направление, чем настоящая дорога. А вот заблудиться поначалу никак не получалось, маловато все-таки трех сосен оказалось, кроме того, у столичного уполномоченного обнаружилось врожденное чувство направления, ему бы штурманом в стратегической авиации работать, а он национальную идею ищет! Но и тут выход нашелся. Отведали сыскари-побратимы живодки, усугубили свое состояние парой-другой «Растюпы» — и вот уже сосен не три, а шесть. Повторили — а их двенадцать. Ну, и так далее, так что вскоре перед взорами компаньонов качался целый лес из трех сосен, а в лесу, известное дело, заблудиться — раз плюнуть. Плюнули они раз, да и затянули песню:

В общем, сильно лирическая песня была, только вот припев как-то позабылся.

Без припева дело застопорилось, поэтому приятели плюнули два и новую завели:

Уж тут-то припев никуда не делся, и как грянули его участковый с уполномоченным, так три сосны аж пригнулись, как вражины под пулями, а с ними и весь лес присел.

Поют, а сами меж трех сосен блуждают, да не нарочно, а как-то само по себе получается, головы дурные, вот ногам и нет покоя. Только Дикого Кура все не видать. Притомились, охрипли, сполоснули горло живодкой и, как водится, пригорюнились. Тут уполномоченный вспомнил свое босоногое детство, проведенное, по его словам, где-то в далеком Буэнос-Айресе, подпер голову рукой, чтобы не падала, плюнул в третий раз, да и затянул так тоненько, по-бабьи, жалостливо в общем:

Вот тут-то Кур и объявился собственной персоной. Как полагается, в застиранной добела защитной гимнастерке с латунными пуговками и разрезами на спине для крыльев, широченных полосатых штанах по колено, на голове — оранжевый гребень, как у панка, а на ногах — шпоры. Свои, между прочим, природные.

— Чего это, — говорит, — вы без меня празднуете, — да еще и слова перевираете на нездешний лад? Вот я вас!

Приятели, однако, не растерялись, а протянули руки с полупустой четвертью, в которой плескалась живодка, и спросили:

— Третьим будешь?

Надо сказать, это вот «третьим будешь» и есть самое сильное дружильное заклинание. Мало кто в Растюпинске может противиться его действию, разве что какие-нибудь феминистки и лесбияны, да и те не всегда. И хочется ответить: «Нет, давайте без меня», а язык не поворачивается, честное слово, натуральное колдовство, не иначе. На себе испытывал.

Дикий Кур смущенно поскреб землю лапой, кукарекнул разок-другой для вида и сдался.

— Буду, — сказал.

Тем более что ему, как существу ненаучному, абстинентный синдром был совершенно неведом. Из разных миров они — Дикий Кур и этот самый синдром, поэтому и не пересекались никогда.

Вот бы и нам так!

И началось у них веселье.

Старенькая дахардяга, нерешительно огибая выбоины на асфальте там, где их можно обогнуть, с печальным вздохом левитируя над разверстыми канализационными люками, медленно продвигалась в сторону центральной площади города Растюпинска. Изобретатель нервно вышагивал рядом, время от времени покрикивая:

— Куда прешь, зараза! Не видишь — яма, сворачивай, дурында недопаянная… В скупку металлов захотела?

И все такое.

Зря он так, конечно, с механизмом-то. В конце концов, и ходовой процессор у дахардяги был неполноценный, двухсполовиноймерный с плоско-параллельной архитектурой, и зенки слабенькие, из веб-камер изготовленные, хотя и с экстраполятором третьего порядка, но все равно подслеповатые. И нюхалка так себе, без каталитического ионизатора с принудительной разборкой ионов, мембранная, на обратном осмосе — ультразвуковое оживление мембраны Савкину ставить было лень, вот он и не поставил. Чего теперь бедную железяку винить! Савкин, однако, сильно нервничал, поэтому и срывался на бессловесное устройство. Опять же речевой синтезатор у дахардяги отсутствовал, так что достойно ответить она не могла. Но обижалась — это факт. Осязательные рецепторы просто ходуном ходили.

Наконец доехали.

Дахардяга, обиженно скрипнув плохо смазанными шарнирами манипулятора, напрягла электретные мускулы и осторожно поставила Яйцо в здоровенную рюмку на ножке. Надо сказать, первоначально это была вовсе не подставка для Первояйца, а переходящий кубок за победу во всероссийских соревнованиях по бегу во сне, который растюпинцы некогда выиграли в честной спортивной борьбе. Поскольку бег во сне так и не вошел в число олимпийских видов спорта и соревнования по нему больше не проводились, кубок навсегда остался в Растюпинске, удивляя всех своими размерами и совершенной бесполезностью. Но дождался-таки своего звездного часа и стал подставкой для Яйца. В общем, нашел свое место в жизни.

Выполнив задание хозяина, дахардяга укоризненно скосила на Савкина мутноватые глазки веб-камер, грустно вздохнула компрессором воздушной подушки и убралась восвояси, то есть в мастерскую. Спать и грезить о модернизации.

А на центральной площади уже вовсю шли последние приготовления к празднику.

Суровые мужики из местной плотницкой артели под многозначительным названием «В топоры!» заканчивали крытую свежеструганной осиновой дранкой-чешуей трибуну для почетных гостей. Не менее суровые молодчики из столичного охранного агентства «Штык-молодец» расчехляли бронефургон, в бойницах которого тускло светились драгоценные яйца Фаберже. Желтолицые передовики фаст-фуда, смахивающие на мелких бесов, кряхтя и охая, устанавливали громадную сковороду «Тефаль» китайского производства над поленницей березовых дров. Очевидно, для изготовления коллективной яичницы, плавно переходящей в омлет. Членки дамского клуба «Росянка», одетые в клубную форму: широкие плиссированные юбки и топики с очень натуралистичным изображением символа клуба, деловито размечали трассу для конкурса «Снеси яйцо». Дерзко блистали на солнышке мускулистые икры «росянок». Наиболее же тренированные части тела скрывались под складками, но тем не менее шибко тревожили воображение городской пожарной команды, скучающей в ожидании неизбежного, по их мнению, пожара. Пожарные, разумеется, все как один были храбрецами и экстремалами. В сторонке топталась группка невыспавшихся столичных тележурналистов. Журналистам было скучно, день не сулил никакой, даже дохленькой сенсации, поэтому пираньи пера то и дело ныряли в загодя развернутые пивной мафией палатки с пивом «Растюпа». Сама пивная мафия, разумеется, числилась среди почетных гостей праздника и должна была прибыть попозже.

В стороне, за уже установленной кованой решеткой, разминались вожатые боевых петухов, немного поодаль погромыхивали доспехами и скрипели арбалетными тетивами участники растюпинского клуба реставраторов «Вот-те-болт». Сегодня им предстояло воссоздать историческую сцену нападения тяжелых арбалетчиков из боевого ордена «Рогоносцев» на основателя города князя Растюпу. В той битве рога арбалетчикам, конечно же, пообломали, и немалую роль в этом сыграли тогда еще дикие, но стихийно симпатизировавшие князю Растюпе боевые петухи, неожиданно для агрессоров появившиеся из леса. Впрочем, реставраторы упорно тренировались и в искусстве стрельбы из тяжелого четырехрогого арбалета давно превзошли «рогоносцев» как в меткости, так и в скорости. Однако петухи тоже кое-чему научились за века, прошедшие с момента достославной битвы, и намеревались на деле отстоять историческую правду. Роль основателя города князя Растюпы исполнял директор местного драмтеатра Аристарх Подрампов. Директор нервничал, отчего его доспехи слегка дребезжали, боевых петухов он, как человек городской и интеллигентный, боялся до дрожи.

Ну и милиции, конечно, было предостаточно.

В общем, когда Савкин положил сотворенное им Яйцо в кубок, установленный на дощатом подиуме, никто этого не заметил. Даже обидно как-то.

Савкин вздохнул, совсем как давешняя дахардяга, и отправился искать начальство, надеясь получить расчет.

А Яйцо осталось посреди городской площади, чистое, как ненаписанная страница неведомого пока шедевра, сияющее белоснежной скорлупой из кристаллического водорода, совершенное снаружи и непредсказуемое внутри.

Праздник, как водится, подкрался незаметно. Только что были предпраздничная суета, неразбериха, бессмысленное кружение народа, и вдруг — вот он, праздник. День яйца.

Музыканты играют, скоморохи скачут по головам, отчаянно взвизгивают незадачливые «росянки» под хохот публики, пятная подолы белоснежных юбок раздавленными желтками, руководство города уже произнесло положенные слова и вместе с гостями из столицы удалилось в спецпавильон откушать и отведать того да сего. Щелкают тугие тетивы четырехрогих арбалетов реставраторов-«рогоносцев», сторожевые петухи на лету ломают арбалетные болты, а исполнитель роли основателя города елозит закованным в доспехи задом на самом верху стальной решетки, поджав ноги в чешуйчатых железных башмаках, и тихонько подвывает не то от энтузиазма, не то от ужаса. Тяжек, однако, актерский хлеб, ну да им, сердешным, не привыкать!

А на Первояйцо никто особенно и внимания не обращает. Так, подойдут, колупнут скорлупу гвоздиком или знак какой-нибудь попытаются намалевать и отойдут. Потому что ни поцарапать Яйцо, ни испачкать невозможно, а если что-нибудь нельзя сломать или испортить — это некоторым личностям даже и неинтересно.

Вон у Фаберже какая толпа собралась, так неудивительно, там под каждым яичком цена проставлена, смотрит народ, дивится, прикидывает, сколько за такую сумму пахать надо, получается, что жизни не хватит. А кто-то, поди, яйца Фаберже на завтрак всмятку кушает — и ничего, не давится.

Короче говоря, получается, что зря Савкин старался и денег оставшихся ему не видать, как боевому петуху Курочки Рябы.

И тут веселую рутину праздника словно взорвало.

На площади появился Дикий Кур собственной персоной. Под крыльями у него болтались участковый Ладушкин с потомком Шуры Балаганова, отчего гордая птица немного смахивала на штурмовик с неуправляемыми ракетами на внешней подвеске. Веселая троица громко орала популярную в этом сезоне египетскую народную песню про шумящий папирус[2].

— Гуляем? — грозно осведомился пернатый покровитель города. — И снова без меня!

При этом он взмахнул крыльями, да так, что стоявший неподалеку фургон с Фаберже чуть не перевернуло, а охрана прямо так и покатилась, остановившись, наверное, только у пивных ларьков.

Ладушкин со столичным жителем, естественно, при этом упали на землю, но, как ни странно, удержались на ногах. Десантура, что с ними поделаешь!

А Дикий Кур, расшвыривая мозолистыми лапами всяческую рыночную чепуху, направился прямо к покосившемуся фургону с яйцами Фаберже, презрительно пробурчал: «Туфта», поскреб ногой, да и прошествовал дальше, не обращая внимания на истеричные вопли «росянок». Так он шагал через праздничную площадь, пока не уперся клювом в скромно стоявшее на подставке Первояйцо.

Тут Кур задумался, немедленно став похожим на обычного петуха, только большого, принялся вертеть пернатой головой во все стороны, наконец заклохтал что-то нежно, а потом взял, да и вспрыгнул на савкинское изделие.

Да так и замер, даже глазищи свои желтой пленкой прикрыл. Насиживает, стало быть.

Тут невесть откуда набежали боевые петухи и принялись разгонять всяких зевак, но старались никого не покалечить. И корреспонденты тоже тут как тут. Сенсация все-таки. Но близко их не подпустили те же сторожевые петухи, так что дело ограничилось легкой свалкой с нарушением некоторых прав свободной прессы, преимущественно с тыльной стороны.

А потом, к ночи, и вовсе все успокоилось.

Ну, поставили растюпинцы памятник нерукотворный, вон их сколько в стране этих памятников. В столице даже примус хотели воздвигнуть размером с летающую тарелку, но передумали. Наверное, керосину пожалели. Керосину-то и самолетам не хватает, а залей его в примус — сопрут.

Так что к следующему утру на площади никого и не осталось, кроме Дикого Кура, восседающего на Первояйце в позе роденовского «Мыслителя», в кольце из сторожевых петухов да Савкина с Ладушкиным. Москвич тоже никуда не делся, дремал себе на куче каких-то ящиков.

Так что, когда белоснежная скорлупа Первояйца сначала треснула, а потом провалилась внутрь себя и из нее появилась маленькая Новорожденная Вселенная, этого почти никто и не заметил.

Вселенная была пушистым черным комочком с красивыми вкраплениями разноцветных звездочек, она шустро покатилась куда-то за проснувшимся Диким Куром, а за ней зашагали строем боевые петухи.

Утром на площади ничего не было, кроме обычного послепраздничного мусора, и это всех устраивало.

Правда, Саня Шатров пытался втолковать полусонным столичным корреспондентам, что вот здесь, на этом самом месте произошло Великое Чудо Творения, только ему никто не верил.

Кто же в наше время верит очевидцам?