"Сердце солдата" - читать интересную книгу автора (Туричин Илья Афроимович)

ПОДРЫВНИК

Сергей поправлялся. Медленно, день за днем прибывали силы. Молодой организм яростно сопротивлялся смерти.

Разведчики раздобыли для своего командира кровать с сеткой. По утрам они в порядке строгой очередности приходили в санчасть и, если день был солнечным, выносили Сергея прямо на кровати наружу. Чтобы никелированные шары не блестели, их тщательно закрасили темно-синей масляной краской, которую тоже невесть где раздобыли неугомонные разведчики.

Сергей лежал на своем «шикарном ложе» бледный, худой, укрытый двумя ватными одеялами, щурился на солнечные зайчики, пробивавшиеся к нему сквозь пахучую зеленую хвою, слушал шорох молодой листвы на осинах, щелканье птиц, говор партизан.

Приходил Коля. Осторожно садился на край кровати. Неизменно задавал один и тот же вопрос:

— Как поправка?

И получал один и тот же ответ:

— Порядок. Грамма на три…

По теории Сергея, количество здоровья можно было измерять так же, как и вес, — в граммах и килограммах. У абсолютно здорового человека здоровье соответствовало весу. Весит он, скажем, сто килограммов, и здоровья у него — сто килограммов. А если он болен, то здоровья у него уже не сто килограммов, как весу, а меньше, восемьдесят там или семьдесят.

Коля как-то спросил:

— Ну, а если он весит сто килограммов, может быть у него здоровья сто двадцать?

— Может, — убежденно сказал Сергей. — Значит, он сверхздоровый. Вот у меня до ранения вес был семьдесят, а здоровья — все сто.

— А как ты его взвесил?

— Как?.. Ну, вот ты чувствуешь, что можешь коня поднять?

Коля засмеялся:

— Что ты!..

— А я чувствовал, что могу!

Как-то вечером в землянке подрывников, куда Коля постепенно совсем переселился, он допоздна занимался какими-то математическими выкладками. Как ни расспрашивали подрывники, что это за подсчеты, он не ответил.

А утром пришел к Сергею огорченный и обескураженный. Даже не спросил, как поправка.

— Ты чего невесел? Случилось что?

— Да нет… — Коля замялся. — Понимаешь… Считал, когда ты поправишься…

— Ну?..

— Худо выходит. Вот. — Он достал из-за пазухи свернувшийся в трубочку кусок березовой коры и отдал Сергею. — В тебе семьдесят килограммов весу, а здоровья прибавляется только по три грамма в день. Выходит, тебе еще поправляться двадцать три тысячи триста дней. Почти шестьдесят четыре года!.. — Коля шмыгнул носом.

Сергей смотрел на него во все глаза. Потом засмеялся так, что побледнел от боли. Немного погодя сказал:

— Мне смеяться медицина запретила.

Коля обиделся. Сергей положил худую желтую руку на его колено:

— Да ты не дуйся. Ты все правильно подсчитал. Только если я по твоим подсчетам буду поправляться, то успею от старости помереть. Раз я от такого ранения не загнулся, оставалось во мне здоровье?

— Ну…

— Килограммов на двадцать, не меньше… Теперь, значит, так. Весу во мне сейчас не больше как пятьдесят, пятьдесят пять… Остается тридцать. Так я ж тебе говорю три грамма приблизительно. Сегодня, например, я здоровья прибавил на все сто. — Сергей приподнялся на локте, скрипнув зубами от боли. — Через месяц, кашеед, слышишь? Через месяц, никак не позже, я опять буду бить их! — Лицо Сергея чуть порозовело, светлые глаза вспыхнули, на небритых щеках бронзой блеснула щетина. Потом он откинул голову на подушку, закрыл глаза, снова открыл их, улыбнулся:

— Вот как я подсчитал.

Коля склонился низко, к самому его уху, зашептал жарко:

— А меня все не берут. Другой раз к комиссару ходил. «Все, — говорю, — изучил: и автоматы, и пулеметы, и пистолеты»… Только улыбается: «А из пушки, — спрашивает, — можешь?..» Я разозлился: «А вы, — говорю, — сами можете?» А он смеется: «А как же, — говорит, — я — артиллерист». Ну как я из пушки научусь, когда у нас всего два ящика снарядов к тем пушкам? Разве дадут пальнуть?..

Сергей слушал его внимательно, без улыбки. Он понимал горячее мальчишечье сердце и, будь его воля, не задумываясь взял бы Колю в свою разведку. Есть в пареньке и смелость и смекалка, а главное — ненависть к врагу. Этот будет верен большому делу до конца. До последнего дыхания.

— Потерпи. Товарища Мартына ждут. Я с ним поговорю…

Товарищ Мартын пришел в отряд через неделю, ночью. Его сопровождали несколько незнакомых парней и какой-то человек с бородкой клинышком, по-городскому.

Коля появился возле санчасти чуть свет. Он то садился на бревно, то вскакивал и начинал ходить вокруг землянки. Часто приоткрывал дверь, просовывал в щель голову и, с надеждой глядя в полумрак, шепотом спрашивал:

— Проснулся?

— Спит, — сердито отвечала санитарка Вера.

И Коля тихонько прикрывал дверь.

Потом пришла Наталья. Появились трое разведчиков. Молча уселись на бревне. Наталья приучила их к порядку. Надо будет — позовут, а в санчасть лезть нечего.

Мимо пробежал молодой партизан, приостановился:

— Слыхали, братцы? Из Москвы доктора прислали с бородкой. Говорят, по лагерю пойдет… А в нашей землянке такой тарарам!.. — Парень махнул рукой, присвистнул и побежал в свою землянку.

Наконец, Наталья выглянула из двери.

— Эй, разведка!..

— Есть, — откликнулись разведчики.

— Вижу, не слепая… Тащите сюда лампы. Вашего командира доктор будет смотреть…

Разведчики переглянулись и бросились от санчасти в разные стороны.

— Проснулся он? — спросил Коля.

— Проснулся.

— Можно к нему?..

— Пока нельзя.

— Я на полсекундочки. Два слова на ухо шепну… И уйду сразу.

Видно, что-то в Колином взгляде было такое, против чего даже строгая Наталья не могла устоять.

— Ладно, заходи…

Коля опрометью бросился вниз, стремительно подлетел к Сергею:

— Товарищ Мартын пришел…

— Знаю.

— Не забудь, Серега…

— Как же это я про такого друга забуду?.. — ласково сказал Сергей и потрепал тонкими пальцами светлый Колин вихор.

Разведчики принесли лампы. А через полчаса в землянку спустились товарищ Мартын и человек с бородкой клинышком.

Возле землянки тихо стояли разведчики. Ждали, что скажет врач. Меж притихших людей бродил Коля. Он волновался не только за своего друга, но и за себя. Ведь, может быть, сейчас там, в землянке, Сергей рассказывает товарищу Мартыну, командиру соединения, о Колиных мытарствах. Может быть, сейчас товарищ Мартын решит его судьбу, прикажет зачислить в отряд или…

Товарищ Мартын вышел из землянки вместе с врачом. Прищурившись от солнца, оглядел обветренные лица разведчиков и сказал им, кивнув на врача:

— Доктор Зимин, новый начальник санслужбы отряда…

— Это, если не ошибаюсь, группа моего пациента? — спросил Зимин и вдруг густо покраснел. Только теперь разведчики заметили, что он совсем молод и молодость свою прикрывает бородкой. — Если вы все обладаете характером вашего командира, то мне здесь придется туго.

— Вот-вот, — усмехнулся товарищ Мартын.

— Операция сделана на редкость удачно. Этот немецкий врач — отличный хирург. Выхаживают вашего командира тоже правильно. И все-таки мы обязаны отправить его для дальнейшего лечения в настоящий госпиталь, где есть опытные врачи и нужные медикаменты.

— А вы что, неопытный? — спросил кто-то.

Зимин покраснел еще гуще:

— Да. Неопытный. Я могу оказать первую помощь, но лечить тяжелые ранения в полевых условиях…

— Доктор Зимин две недели назад окончил институт, — строго сказал товарищ Мартын. — Могу добавить: если ему с вашими характерами придется горько, то и вам с его характером будет не сладко.

— А куда вы командира отправите? — спросил один из разведчиков.

— В Москву самолетом.

— А он отказывается, — усмехнулся товарищ Мартын, — грозится мотор у самолета попортить!.. Впрочем, полетит, как миленький!.. Идемте, товарищ Зимин, посмотрите хозяйство.

Уходя, товарищ Мартын несколько раз взглянул на Колю, кивнул ему и даже улыбнулся, но ни словом не обмолвился о деле. Значит, Сергей не успел или просто забыл сказать…

Коля побрел в лес.

Солнце трогало янтарные стволы сосен, отбрасывало тени на подсыхающие оранжевые от прошлогодней хвои тропинки. Звонко перекликались птицы.

Но Коля не замечал красы родного леса. Он думал о своем. Не хотят, ничего не хотят сделать! Ну что ж… Он не маленький и докажет это. Не принимают в отряд, он будет драться один. Один против всех фашистов. Так драться, что и Сергей, и комиссар, и товарищ Мартын пожалеют, что не взяли в отряд такого бойца! Только вот оружия нет. Конечно, можно взять потихоньку у подрывников… Только ведь у них автоматов лишних нет. Кто-нибудь останется безоружным. А вдруг — на задание. Как же без оружия?.. И потом взять потихоньку… Украсть вроде… А бить фашистов надо с чистым сердцем и чистыми руками — это все партизаны знают. А он — партизан. И руки и сердце у него должны быть чистыми.

Где же все-таки раздобыть оружие? Хотя бы на первое время. Потом можно будет взять его в бою, у врага!

Приняв решение драться с фашистами в одиночку, Коля немного успокоился и даже повеселел.

Солнце быстро клонилось к западу. Длиннее становились тени. Предвечерний ветерок тронул молодую листву, и она залепетала что-то над головой на своем непонятном языке.

Коля повернул к лагерю. Несмотря на то, что он бродил лесом, не разбирая дороги, сворачивая то вправо, то влево, в нем уже выработалось удивительное чутье, которое бывает у живущих в лесу: он не сбивался с нужного направления и мог безошибочно выйти к намеченной цели.

Коля вышел к лагерю возле землянки-кухни. Сам того не замечая, он пришел к Еленке. Ей и только ей одной мог сообщить он о своем важном решении и посоветоваться насчет оружия. Уж она-то поймет его!

Еленка встретила его сердито:

— Где тебя носило весь день? Сергей хотел тебя видеть…

Коля вздрогнул:

— Сергей?!.

Еленка заметила, как радость вспыхнула в Колиных глазах, и, когда он рванулся, чтобы бежать, схватила его за рукав.

— Не спеши… Его сразу после обеда унесли…

— Унесли?..

— Ну да… На аэродром. Туда ведь не близко тропинками-то…

Коля представил себе Сергея, большого и беспомощного, плывущего на носилках над яркой осокой, над болотными кочками… И вдруг сел под дерево и заплакал. Он плакал, не стесняясь, обильные слезы текли по его щекам. А Еленка стояла рядом, теребила концы цветастого головного платка и только вздыхала, участливо глядя на друга.

Подошел Отто и беспокойно спросил:

— Колья раненый? Больно?

Еленка повернулась к нему:

— Он с другом не попрощался, с Сергеем. Унесли Сергея.

Отто высоко поднял брови:

— О-о, майн гот! Я всегда говорил: русский душа есть недостижимый! Колья! Не надо слез. Серьёшка скоро возвращайтся сюда. Он улетель нах Москау. Там есть хороший госпиталь. Я с ним прощалься, и он мне даваль для тебя вот это… — и Отто вытащил из кармана что-то темное, расплывчатое.

Коля протер заплаканные глаза, и темное расплывчатое пятно на ладони Отто превратилось в пистолет. Он взял его у Отто и узнал черный, как вороново крыло, ствол и рукоятку с насечкой. Это был тот самый пистолет, который Коля отдал Сергею. Как давно это было! В самом начале войны, тысячу лет назад!

— Он даваль мне это и говорил: «Отто, ты знаешь, как у нас любят оружий. Его могут воровать от родной мать. Я тебе верю, отдавай его моя друг Колья». — Отто улыбался, он был рад выполнить поручение Сергея.

Коля гладил черный блестящий ствол пистолета. Вот оно, оружие, о котором он мечтал! Теперь есть чем разить врага! Но что сказал бы Сергей, если бы узнал о его решении воевать в одиночку? Что скажет товарищ Мартын? Нет! Нельзя уходить украдкой из лагеря! И Коля тихо сказал Еленке:

— Я пойду в штаб. Поговорю.

— Конечно! — Еленка пожала плечами. — Ты будешь подрывником не хуже Яшки и Петруся. Ты же не маленький!

Коля молча пожал ее руку, кивнул Отто и пошел в штаб.

Отто печально посмотрел ему вслед, вздохнул:

— Отшень жаль, такой малтшик требует отпускать его в битва!

— А что ему еще осталось делать? Отца убили… Хату сожгли!.. — запальчиво сказала Еленка.

Светлые глаза Отто сделались еще печальней:

— О-о! Я понимай этот малтшик… Если бы с мой дом сделали такое… Я бы!.. — Отто сгорбился, будто на худые костлявые плечи его легла непосильная тяжесть. — Проклятие этот война!.. Столько слез! Столько мертвых!.. Я не беру оружие, я не хочу воевать!

Часовой не пропустил Колю в штаб: товарищ Мартын проводил совещание с командирами. Коля сел в стороне под деревом и решил ждать хоть до завтра, но с товарищем Мартыном поговорить.

«Не маленький», — звучало в его ушах Еленкино напутствие.

Пистолет согрелся в кармане. Коля бедром чувствовал его крепкую рукоятку…

Надо сказать товарищу Мартыну все. Даже про то, что один хотел идти воевать. Он поймет…

Из землянки начали выходить командиры. Не было среди них только Миши. Коля подошел к часовому.

— Я пройду. У меня дело срочное.

Часовой кивнул в знак согласия.

Коля оправил пиджак, спустился по земляным ступенькам вниз, постучал.

— Да!

— Разрешите? — открыв дверь, спросил Коля.

— Входи. — Комиссар стоял возле крохотного оконца. — Ты ко мне?

— Нет. К товарищу Мартыну.

— Здравствуй, Гайшик, — товарищ Мартын протянул руку, — мы вроде с тобой виделись…

В штабе, кроме товарища Мартына и комиссара, находились новый командир отряда Крохин, бывший командир первой роты, и Миша.

— Ну, слушаю тебя, товарищ Гайшик, — сказал Мартын.

Коля волновался, но волнение это оставалось где-то в стороне, само по себе, и не мешало ни говорить, ни слушать. Он без обиняков поведал о своих разговорах с комиссаром, о дружбе с подрывниками, о гибели отца, о сожженной хате, о ненависти, которая не дает ему покоя, о Сергее и пистолете…

— Что ж мне, сдать пистолет?.. Я давно уже партизан, только в отряд не зачисленный. Кашей кормят, как большого, а на задание идти — мал!.. — Коля сердито глянул на комиссара и отвернулся. — Я вас прошу, товарищ Мартын, как старшего командира и как партийного, прикажите меня зачислить Я ж без отряда не могу! Ну просто никак!

— Ясно. — Товарищ Мартын слушал его внимательно, то и дело трогал серые усы. — Давай-ка сюда пистолет.

— Как?

— А просто. Вынь из кармана и положи на стол.

У Коли екнуло сердце. Медленно достал он пистолет, положил на стол.

— Как решим, командир и комиссар?

— Я ж ему не отказал. — Комиссар улыбнулся. — Я велел оружие изучить.

— Изучил? — спросил товарищ Мартын.

— Если снаряда не пожалеете, я и из пушки пальну.

— Так-таки и пальнешь?

Коля пожал плечами.

— Замок разбираю-собираю. Из пулеметов, автоматов, из винтовки могу стрелять.

— Проверено, — вмешался Миша. — Он и подрывное дело не хуже любого из нас знает. Упорный парень, я ж докладывал.

— А тебя не спрашивают, — сказал товарищ Мартын. — Так есть к товарищу Гайшику еще какие-нибудь претензии?

— Подрасти бы надо малость… — сказал комиссар.

— Это он со временем, полагаю, исправит, — тронув рукой усы, сказал товарищ Мартын. — За него и Сергей просил.

— Просил? — обрадованно сказал Коля.

— И вот подрывники наши. Давайте решать.

— Я так думаю, он в отряде зря хлеб есть не будет. Хорошей закваски парень, — сказал молчавший до сих пор новый командир отряда Крохин.

Товарищ Мартын одобрительно кивнул.

— Ну что ж, я не возражаю, — согласился комиссар, — только…

— Только не в обоз, — сказал Коля.

— Давайте его в нашу группу, — попросил Миша.

— Быть по сему. — Товарищ Мартын тихонько хлопнул ладонью по столу. — Зачисляем тебя, товарищ Гайшик, приказом в особую диверсионную группу подрывников. Смотри, там народ крепкий. Не подведи.

— Не подведу! Не подведу! — клятвенно выкрикнул Коля.

Когда Коля был маленьким, он, как и все мальчишки, любил играть «в войну».

Радостно было подползать по-пластунски к «противнику» с «винтовкой» в руках. Подползать незаметно, сдерживая дыхание. Потом вдруг подняться во весь рост перед оторопевшим «врагом». «Ур-ра-а! В атаку! Бей! Руби!..» И вот уже смяты «превосходящие силы противника», по лесным полянкам мелькают его голые пятки.

Это было давно, тысячу лет назад! Война тогда казалась самым романтичным делом на свете. Скакать на коне, мчаться в танке, стрелять из пушки, чувствовать в руках бьющееся жаркое тело пулемета! Сколько раз в мальчишеских мечтах видел он себя то храбрым солдатом, то мудрым полководцем…

И вот он — солдат, настоящий солдат, в настоящей войне. И нет никакой романтики, только труд, каждодневный изнурительный труд. Злобный посвист вражеских пуль, любая из которых может оборвать твою жизнь. Бессонные ночи, дальние переходы, от которых ноги становятся деревянными и по-стариковски ноет поясница. Хруст пыли на зубах. Гнилая болотная вода, которая не утоляет жажды.

Нет романтики на войне…

Вот они лежат у обочины шоссе, в сером от пыли малиннике. При малейшем движении темные перезревшие ягоды бесшумно падают в поникшую траву. Печет солнце.

Справа от Коли лежит Яша. Он почти дремлет, разморенный жарким, безветренным полднем.

Слева — командир группы Миша. Седые от пыли брови, седые губы. Он жует сухую травинку пересохшим ртом.

Метрах в двухстах от них — группа Петруся.

Они лежат третий час, но шоссе пустынно. Можно подумать, что фашисты почуяли опасность и остановили свои машины, не доезжая до засады.

Коля чувствует, как жжет спину через рубашку. Кожа зудит. Сейчас бы влезть в речку или хотя бы в болото. Остудить тело, глотнуть прохладной воды.

Нет романтики на войне.

— Кваску бы! — сонно протянул Яша.

— Заткнись! — Миша даже не повернул головы в его сторону.

— Жбанчик… — Яша почмокал губами. — У меня мама знатный квас делает. Из сухарей…

— Заткнись, — повторил Миша беззлобно.

— Я заткнусь, но это грубо… В детстве у меня была няня. Как-то повела она меня в парикмахерскую стричь под два нуля… «Для вас?..» Это мастер спросил. А нянька пошмыгала носом и говорит: «Для нас снимите яму голову…»

Миша повернулся к нему всем корпусом, бросил жевать травинку.

— Это к чему твоя побасенка?

— Так… Вообще…

— Тише, — оборвал их Коля.

Все трое напряженно вслушались. Где-то слева зарокотал мотор.

— Вроде бы досиделись, — сказал Яша.

Шум мотора приближался, и вот из-за леса выскочила серая легковая машина. Она промчалась мимо группы Петруся.

Коля замер, напряженно всматриваясь в блестящий кузов. Ведь здесь, на шоссе, на пути этого автомобиля он, Коля Гайшик, впервые установил ловушку — мину. Своими руками. Первую в жизни. А если автомобиль проскочит? Если что-то сделано не так?

Коля напряженно всматривался в серый блестящий кузов, увидел, как тот вдруг дернулся, взвихрив облако пыли, и, скрежеща и теряя колесо, полетел в кювет. Взрыв слился с протяжным визгом. Потом из кювета выскочил гитлеровский офицер с искаженным от ужаса лицом. Яша дал по нему короткую очередь из автомата. Офицер рухнул на дорогу.

У Коли от жары и волнения закружилась голова и так засосало в желудке, что он ткнулся головой в жесткую щетину травы. Миша хлопнул его по плечу, вскочил и побежал к машине. Яша бросился следом.

Группа Петруся оставалась на месте на случай, если за серой машиной появится другая.

Коля с трудом встал на ноги и медленно, пошатываясь, вышел на шоссе. Машина оказалась штабной. Кроме шофера, в ней находились три офицера и автоматчик. Она лежала вверх колесами. Искореженный серый блестящий кузов вмялся в рыхлую землю кювета. Над ним висело светлое облако пыли. Три колеса еще вертелись. Четвертое отлетело куда-то в сторону…

Миша и Яша быстро собрали оружие и документы гитлеровцев. Вытащили из карманов мундиров «вечные» ручки и карандаши.

Через пять минут обе группы отошли в лес. На полянке рассмотрели трофеи. Среди документов оказалась карта одного из участков фронта, два пакета, запечатанных сургучными печатями, видимо, какие-то приказы. Удостоверения личности, пропуска, письма.

— Вот что. — Миша посмотрел на товарищей. — Это надо передать в штаб бригады как можно скорее. Там передадут дальше. Черт его знает, что это за карта и что за приказы! Давайте-ка, Яша, и ты, Коля, двигайте во все лопатки!

— А вы?

— Мы будем свое дело делать, а вы — свое. Ясно? И не лезьте ни с кем в драку… — Миша повернулся к Коле: — Как самочувствие? Дойдешь?

Коля кивнул.

— У меня, брат, тоже так бывает в жару. И еще я убивать не могу. Когда первого фашиста убил, чуть в обморок не упал. Да и теперь мутит. Я, наверно, никогда убивать не привыкну.

Дорога до штаба бригады не близкая — шагать и шагать! То чуть видимой лесной тропой, то топкими кочками болот. Мимо темного Погостского озера. Вдоль крохотных безымянных речушек, через Огинский канал в Споровские болота.

Солнце село, щедро облив край леса червонным золотом вечерней зари. Ночь еще не наступила, а лес уже дышит ее прохладой, сладко причмокивая сонной листвой.

— Спать будем? — спросил Яша.

— Нет…

— Правильно. Ночью идти спокойнее. Фрицы ночью в лес не сунутся. Это уж точно. Лес и днем-то наш, а уж ночью!.. — Яша шел впереди, опираясь на сухой посошок. — А все-таки я люблю поспать. Ничего хорошего не получается, если ночью не спишь. Это я тебе могу точно сказать. По личному опыту. Я, когда был работником районного масштаба, влюбился, понимаешь, в одну чудачку… Так я тогда чуть не месяц по ночам не спал.

— Это почему?

— Так я ж тебе говорю, что влюблен был. Вот и бродил под ее окнами. На меня уж и собаки брехать перестали. Подбегут, обнюхают и — прочь.

— И что ж, ты вовсе не спал месяц?

— По ночам. А днем приду в райком — глаз не открыть, не только сидя, — стоя спать умудрялся.

— А дальше что?

— А дальше выговор. — Он вздохнул. — Нет, спать надо по ночам. Это уж точно.

Некоторое время шли молча. Краски заката над краем леса густели алым, пунцовым, малиновым и меркли. И небо над головой отходило куда-то в высоту, в немыслимый свой простор.

Вдруг Яша остановился:

— Постой.

Коля встал как вкопанный, чутко прислушался, вгляделся в ту же сторону, что и Яша.

— Видишь?

— Ничего не вижу.

— Да ты в кусты не гляди. Выше. На зорьку. Краски какие! Тают. Думаешь, так просто исчезают они? Нет. Они на землю падают каплями. Землянику красят, малину, цветы. А потом и рябина поспеет. Холодная ягода, горькая, а краски — как жар. Это от зорек вечерних.

— Чудак ты! — Коля улыбнулся. — Ну, а белый цвет откуда?

— Белый? От доброй памяти. Зимой снегу наметет, а весной тот снег землю напоит, а сам исчезнет. Вот весна в память о том добром снеге и раскинет по яблоням да вишням белый цвет… Слышишь? Кукушка… Ты ее не спрашивай, сколько лет жить. Она одному моему другу чуть не сотню накуковала, а утром убили его… А какой чудесный парень был… Ну пошли дальше. Будет лясы точить…

Коле все нравилось в Яше: и его бесшабашный веселый нрав, и неутомимая энергия, и готовность помочь любому, и даже малый рост, который как бы равнял его с Колей.

А Яша делил все человечество только на две категории — друзей и врагов. На всех врагов хватало у него непримиримой, неиссякаемой ненависти, и всех друзей он оделял своей удивительной добротой. Он дружил со всеми в отряде, не делая ни для кого различия. И столько искреннего тепла было в Яше, что с лихвою хватало на всех.

Коля чувствовал это дружеское тепло и тянулся к нему мужающим сердцем.

На рассвете они добрались до штаба бригады. А через пять минут двое верховых поскакали в штаб соединения, увозя принесенные Колей и Яшей документы. Туда прилетит самолет, и документы переправят в Москву, в Центральный штаб партизанского движения. И в ставке Верховного Главнокомандующего доложат о фашистской карте и фашистских пакетах. Пользуясь этой картой, с аэродромов снимутся советские бомбардировщики, ударит тяжелая артиллерия, и не один фашист найдет свою гибель на вздыбленной разрывами земле. Ради этого стоило постараться, стоило идти ночью по топям, натыкаясь в темноте на стволы деревьев, ни разу даже не присев для отдыха. И ничего, что на фронте не узнают имен ребят, которые добыли и доставили ценные документы. Разве в этом дело?

Яша и Коля плотно поели, но от отдыха отказались. Решили идти в свой отряд. Тем более, что и осталось-то идти километров восемь. Мокрая обувь отяжелела. Хотелось снять ее, лечь, вытянуть натруженные, ноющие ноги.

Но они пошли. И не прямо в лагерь, а, четырех километров не доходя до него, снова свернули в топь. Был еще один приказ, который надо было выполнить. Да и не только надо было, а самим хотелось выполнить его во что бы то ни стало.

Приказ этот был, пожалуй, самым удивительным из всех приказов. И издало его командование отряда совсем недавно.

…В конце мая, когда потянулись к небу сочные травы и буйной зеленью брызнула по лесу молодая листва, двух партизанок вызвали в штаб отряда. Одну звали Нина Георгиевна, другую Ядвига Сергеевна. Обеим было лет по тридцать пять, обе пришли в отряд осенью, без вещей и теперь щеголяли в выцветших юбках и аккуратно ушитых солдатских гимнастерках. Нина Георгиевна зимой простудилась, непрерывно кашляла и куталась в старенький ватник. Партизанок усадили за стол, напоили чаем. Потом командир переглянулся с комиссаром и сказал:

— Есть для вас, товарищи, особое задание. Совершенно особое.

— И чрезвычайно важное, — добавил комиссар.

— Мы готовы, — откликнулись партизанки.

— Вы, конечно, знаете, что в семейном лагере много малышей, школьников и тех, которым в школу пора.

Ядвига Сергеевна кивнула.

— Надо организовать ребят, — сказал командир.

— Как… организовать?.. — Нина Георгиевна закашлялась. Лицо ее покраснело. На глазах выступили слезы.

Командир подождал, пока пройдет приступ.

— Фашисты закрыли школы. Вешают учителей. Они не хотят, чтобы наши дети учились. Мы откроем школу. Здесь, на болотах. Мы будем учить наших ребятишек и чистописанию, и арифметике, и, — командир улыбнулся, — пению… А вы — учительницы…

Ядвига Сергеевна нахмурилась.

Комиссар положил ладонь на ее худенькое плечо:

— Ну-ну, тут расстраиваться нечего. Задание абсолютно боевое. Ведь мы с фашизмом воюем не только оружием, но и крепким партийным словом. Их день кончился, а наш только начинается. Кому ж, как не нам растить ребятишек для этого нашего завтрашнего дня?

— Нет-нет, я не расстраиваюсь. Школа — это замечательно!.. Только… Необычно как-то… Нет ни помещения, ни парт, ни учебников. Хоть тетради-то будут?

Комиссар вздохнул:

— Нет. И тетрадей не будет.

— И даже, пожалуй, карандашей, — добавил командир.

— Вот видите, — сказала Ядвига Сергеевна.

— Конечно, — нелегкое это задание. Да если б оно было легким, разве отрывали бы мы вас от партизанского дела? — Командир внимательно посмотрел в лица учительниц.

Наступило молчание. Но не тягостное. Просто все четверо думали об одном и том же — о детях, которые вот уже два года не слышали голоса учителя, не открывали букваря, не держали в руках карандаша.

Потом учительницы поднялись, и Нина Георгиевна, подавляя очередной приступ кашля, сказала:

— Будет школа… На открытие придете?

Комиссар улыбнулся.

— Придем.

На следующий день учительницы направились в семейный лагерь и прежде всего занялись выявлением и перепиской будущих учеников своей школы.

Потом надо было отыскать «помещение» для нее. Его нашли сами ребята. В километре от лагеря в лесистом болоте был островок, на островке — полянка с могучими вековыми дубами. Лучшего «помещения» для школы не найти! Туда ребята и привели учительниц.

— С чего начнем? — неуверенно спросила Нина Георгиевна.

— С географии, — сказал кто-то из ребят, и все засмеялись.

— Парты нужны, — серьезно сказал мальчуган в большом, необыкновенно рваном ватнике.

И в школе через несколько дней появились парты. Их сделали сами. Свалили несколько берез потолще, распилили на части и каждое бревно расщепили вдоль с помощью топоров. Это был нелегкий труд, но зато расщепленные вдоль бревна заменили доски. Их укрепили на врытых в землю под дубом кольях. Ребята откуда-то притащили лист фанеры. Он превратился в классную доску.

Можно было начинать занятия. Только на чем и чем писать? Нет ни карандашей, ни листочка бумаги. Нет ни одного учебника.

Кто-то принес старую, зачитанную до дыр, чудом избегнувшую махорки, еще довоенную «Комсомольскую правду». От каждой строки ее веяло утерянным покоем, мирным счастьем. По ней Нина Георгиевна начала учить чтению первоклассников.

Старшие сделали для малышей из дубовой коры разрезную азбуку, настрогали деревянных «карандашей».

Этими «карандашами» малыши выводили на песке первые свои неуверенные буквы:

«Рабы не мы. Мы не рабы».

Да и песок тащили в мешках издалека.

Потом появились в школе новые пособия. На кусочке желтоватой бересты огрызком химического карандаша аккуратно написали таблицу умножения и прибили ее к стволу дуба. Потом тем же способом сделали систему метрических мер и лозунг: «Смерть немецким оккупантам!»

Каждое утро в шесть часов кто-нибудь из ребят заглядывал в землянку, где поселились учительницы, и спрашивал звонко:

— Чи пидемо в школу?

Шли строем по болоту, в лаптях, босые, в обветшалой одежде, полуголодные, но счастливые, потому что шли в школу на зло фашистам!

И все-таки учиться было трудно без кусочка бумаги, без карандашей.

Вот тогда-то и появился этот замечательный приказ:

«Всем партизанам, уходящим в разведку и на задания, добывать и приносить для школы бумагу, карандаши и прочее, чем можно писать».

Командир зачитал приказ перед строем, и никто не удивился. А чему ж тут удивляться? Открыли свою паровую мельницу, «банно-прачечный комбинат». Теперь школу открыли. Правильно. Надо помочь ребятишкам.

На подступах к школе Колю и Яшу окликнул звонкий голос:

— Стой! Кто идет?

— Свои.

— Стой на месте! — повторил кто-то невидимый в кустах ольхи.

— Стоим, — сказал Яша.

Наступило молчание.

— Долго стоять? — спросил Яша.

— Я вас разглядываю, — послышалось из зарослей.

— Разглядел?

— Разглядел. — Из-под ближнего куста вынырнула маленькая фигурка в рваном ватнике, надетом прямо на голое тело. — Куда идете?

— В школу.

— Разведчики?

— Разведчики. А ты часовой?

— Я — секрет. Наблюдаю за воздухом. Если фриц прилетит.

— Понятно.

— Сейчас я командира взвода вызову. Он вас проведет. Свои — два свистка. — Он сунул в рот не очень-то отмытые пальцы и дважды пронзительно свистнул.

Яша засмеялся.

— Скажи ты! У вас и взводы есть?

— А как же. Школа — рота. Классы — взводы.

На тропинке показалась девочка — худенькая, с острыми плечиками и темными кругами у ясных, будто васильки, глаз. Вокруг головы золотилась аккуратно заплетенная коса.

Мальчишка в ватнике вытянулся и отрапортовал:

— Товарищ командир взвода, до нас два разведчика.

Девочка кивнула.

— Смотри, не проворонь воздуха.

— Чего ты!.. — обиделся мальчишка. — Чтоб я да проворонил!..

Девочка не улыбнулась, а только снова удовлетворенно кивнула и перевела взгляд на Колю и Яшу:

— Идемте. Я вас к Нине Георгиевне отведу.

Партизаны двинулись за девочкой и вышли к дубам.

На песке, насыпанном между четырех бревен и смоченном водой, малыши выводили острыми палочками неровные буквы.

Под самым дубом ребята постарше сгрудились вокруг учительницы и внимательно слушали то, что она им рассказывала. В другом конце полянки, возле другой учительницы, сидели прямо на траве десятка полтора девочек и мальчиков. Учительница держала в руках две большие ромашки и что-то объясняла. Видимо, шел урок естествознания.

Девочка повела Колю и Яшу к той учительнице, которая держала в руках ромашки.

Малыши, мимо которых они проходили, поворачивали головы, опускали «карандаши» и с любопытством смотрели на партизан.

Коля чувствовал себя неловко под их серьезными, испытующими взглядами. Он вспомнил свою школу, аккуратные парты в светлом классе. Черную блестящую доску.

Как давно это было!

И что-то похожее на зависть шевельнулось в сердце. Он, подрывник, завидовал этим малышам, что сидят вокруг учительниц и жадно ловят каждое слово. Пусть так, на болоте, под открытым небом, — но они учатся. А он недоучился.

Но придет день, победа, с ним придет школа. Наверно, нелегко будет садиться за парту ему, Коле, великовозрастному партизану, прошедшему огонь и воду, и эти топи от края до края.

И все-таки он сядет.

И ему не будет стыдно. Ведь стыднее оставаться недоучкой.

А Яша улыбался малышам весело и открыто, как улыбался всем своим друзьям.

Они подошли к учительнице и молча протянули ей взятые у гитлеровцев карандаши, авторучки и чистые листы из записных книжек разного формата.

Нина Георгиевна бережно приняла это немыслимое богатство. Глаза у нее сверкнули, она хотела что-то сказать, но закашлялась.

В это время знакомый звонкий голос прокричал:

— Воздух!

И тотчас будто ветром сдуло с песочницы малышей. Полянка опустела.

Девочка, которая привела подрывников, схватила их за руки и властно скомандовала:

— Под дерево!

Они подчинились и укрылись под дубом рядом с кашляющей учительницей.

Наступила тишина. Лица ребят были спокойны. Они привыкли к воздушным тревогам еще до школы, в лагере.

— Вот так мы и учимся, — тихо сказала учительница.

И вдруг ребята выскочили из-под деревьев, заплясали, замахали руками, и звонкое «ура!» разбило тишину леса.

Низко над деревьями, звено за звеном, грозно рыча моторами, шли тяжелые бомбардировщики с алыми звездами на крыльях. Курсом на юго-запад.