"Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)" - читать интересную книгу автора (Зданович Александр Александрович)

Глава III Деятельность органов ВЧК — ОГПУ в интересах укрепления боеготовности Красной армии и Флота

§ 1. Обеспечение безопасности войск в условиях «малой гражданской войны»

Период с конца 1920 до начала 1923 г. характеризуется переходом от состояния войны к функционированию в условиях мирного времени. Однако окончание боевых действий на фронтах Гражданской войны далеко не означало разрешения всех внутренних конфликтов в советском обществе. Охватившие страну масштабные кризисные явления проявлялись не только в забастовочном движении рабочих, в снижении доверия крестьян к проводимой Советской властью и большевистской партией политике на селе, но и в открытых вооруженных выступлениях. Для подавления мятежей и восстаний в большинстве случаев привлекались части Красной армии. На протяжении первых послевоенных лет почти в сорока губерниях, областях, автономных республиках сохранялось военное положение[506]. Только в конце октября 1922 г. завершилось изгнание японских интервентов и были разгромлены остатки белогвардейских войск на Дальнем Востоке[507].

Привлечение армии к подавлению антиправительственных выступлений было достаточно сложным делом. РККА резко сокращалась, процесс демобилизации военнослужащих не отличался планомерностью. Как отмечал начальник политического управления РККА А. Бубнов, «трехлетие 1921–1923 гг. может быть названо периодом „демобилизационным“, ибо за это время мы пережили, примерно, до 8 сокращений и реорганизаций нашей армии…»[508].

К 1 января 1922 г. численность Красной армии была сокращена с 5 миллионов до 1 506 821 человека[509]. А к концу 1923 г. в рядах РККА и Флота насчитывалось уже менее 600 тысяч «едоков».

Скачкообразная демобилизационная кампания принесла дестабилизацию и организационное «разрыхление» многих, прежде всего снабженческих структур. В условиях дефицита продовольственных и иных ресурсов, выделяемых для армии, усиливалось недовольство в воинских частях, которое принимало массовый характер. Широкое распространение получило явление, названное «красным бандитизмом». А если говорить точнее, то, в основном, «красноармейским».

Резко сократилась коммунистическая прослойка в войсках, а это было чревато ослаблением влияния большевистской партии на РККА. Обстановка, тем не менее, требовала использования частей Красной армии теперь уже на «внутреннем фронте».

Все вышеуказанное и предопределяло деятельность органов госбезопасности по контролю за ситуацией в войсках и заставляло принимать адекватные меры.

Как мы уже сказали выше, период после окончания масштабных боевых действий определялся рецидивами Гражданской войны. В этом плане первым серьезнейшим испытанием для страны стало антикоммунистическое восстание в Тамбовской и некоторых других соседних областях, известное как «антоновское». В нашу задачу не входит подробное рассмотрение «антоновщины» как целостного явления с учетом того, что оно достаточно объективно исследовано и широко освещено в исторической литературе. Нас интересует лишь такой немаловажный аспект, как обеспечение безопасности войск, задействованных в операциях против повстанцев, и оказание содействия командованию со стороны органов ВЧК, включая и спецоперации против вождей крестьянского восстания.

Развитие повстанческого движения к концу 1920 г. показало, что силами подразделений внутренних войск и территориальных чекистских аппаратов ликвидировать восстание не удастся.

Получив ряд доказательных материалов о неудачных попытках подавить восстание, председатель СНК В. Ленин отреагировал запиской в адрес заместителя председателя Реввоенсовета Э. Склянского и председателя ВЧК Ф. Дзержинского. Она гласила: «Надо принять архиэнергичные меры! Спешно!»[510]

Через некоторое время В. Ленин указывает председателю ВЧК «Скорейшая (и примерная) ликвидация безусловно необходима. Прошу сообщить мне, какие меры принимаются. Необходимо проявить больше энергии и дать больше сил»[511].

Командование Красной армии и чекисты отдавали себе отчет в том, что для борьбы на «внутреннем фронте» требуется привлечь дополнительные воинские контингенты, однако это должны быть абсолютно лояльные власти воинские части. К сожалению, боеспособность и политическая надежность подавляющего большинства войсковых единиц, за исключением, пожалуй, курсантских, уже задействованных в операциях против Антонова, вызывала большие сомнения. Для такой оценки было достаточно оснований. Антоновцы, к примеру, в конце 1920 г. захватили железнодорожную станцию Инжавино, гарнизон которой (433 бойца при двух пулеметах) не оказал никакого сопротивления и постыдно бежал, оставив бандитам свое оружие и боеприпасы. Командованию войск в Тамбовской губернии пришлось, в назидание другим, применить самые жестокие меры: 35 красноармейцев из числа бежавших были расстреляны[512].

На заседании Военного совета Тамбовской губернии 21 октября 1920 г. пришлось специально рассматривать вопрос о переходе некоторых красноармейских подразделений на сторону повстанцев. Губернской чрезвычайной комиссии было указано на необходимость срочно расследовать факт ухода к восставшим роты полка Западной армии и большей части отряда Губвоенкомата[513].

Положение не удалось исправить и в последующие месяцы. «В частях — мародерство, подножный корм, — докладывал в РВСР в начале марта 1921 г. глава Полномочной комиссии ВЦИК В. Антонов-Овсеенко, — ненадежность комсостава, боеготовность крайне низкая… Эти части — чудовищная мозаика всяких войсковых отбросов (за небольшим исключением). Некоторые определенно связаны с бандитами»[514].

Отмеченные В. Антоновым-Овсеенко факты мародерства со стороны красноармейцев осложняли обстановку в деревне. В тоже время серьезные изъяны в деле снабжения войск продовольствием являлись не только следствием нераспорядительности и хищений, но и сознательного саботажа отдельных представителей местных советских органов.

На устойчивость красноармейских частей значительное влияние оказывала пропагандистская работа повстанцев. Политический руководитель «антоновщины» эсер, председатель губернского «Союза трудового крестьянства» (СТК) И. Иншин организовал распространение в населенных пунктах программы восстания. Основные ее положения сводились к лозунгам «Долой продразверстку», «Да здравствует свободная торговля», «Советы без коммунистов» и т. д. Понятно, что эти лозунги были рассчитаны не только на местное сельское население, но и на военнослужащих Красной армии — в большинстве своем выходцев из деревни. И красные бойцы реагировали на проводимую пропаганду несопротивлением повстанческим отрядам, отказом участвовать в проводимых операциях, оставлением противнику оружия. Помощник начальника Штаба РККА Б. Шапошников в своей записке к Г. Ягоде просил последнего дать работающим в Тамбовской губернии чекистам задание выяснить, каким путем пополняются у повстанцев запасы оружия и боеприпасов, поскольку данных о захвате складов и арсеналов почти не поступает[515]. На основании чекистских материалов и докладов подчиненных командующий войсками Тамбовской губернии О. Скудре в одном из докладов главкому РККА отвечал на заданный вопрос так: «Наши потери в винтовках не подсчитывались… но приблизительно за 4 месяца действий фактически передано Антонову не менее 3 тысяч винтовок»[516].

В целях обеспечения безопасности действующих против повстанцев войск и их лояльности Советской власти и РКП(б), чекистскому руководству пришлось решать серьезные организационные и оперативные задачи текущего момента. Прежде всего, требовалось самым кардинальным образом укрепить губернскую чрезвычайную комиссию и особые отделы действующих частей. На это обратил внимание и В. Ленин. В ответ на получение очередной информации об успешных действиях повстанцев при захвате села Анастасьевского и о разграблении находившейся там фабрики по изготовлению шинельного сукна и валенок для нужд Красной армии он немедленно отреагировал гневной запиской Ф. Дзержинскому: «…Верх безобразия. Предлагаю прозевавших это чекистов (и губисполкомщиков) Тамбовской губернии: 1) отдать под военный суд; 2) строгий выговор объявить Корневу (командующий Войсками внутренней службы Республики — A. З.); 3) послать архиэнергичных людей тотчас; 4) дать по телеграфу нагоняй и инструкции»[517].

Надо признать, что обстановка с чекистскими кадрами в зоне восстания была достаточно сложной, а их практическая деятельность не выдерживала даже поверхностной критики. Председатели губчека не задерживались на своих должностях более полутора-двух месяцев. Один из них — Якимчик — был арестован за непринятие надлежащих мер по борьбе с бандитизмом и пьянство, а после непродолжительного следствия осужден на 5 лет в концлагерь[518].

Начальник Особого отдела Тамбовской губчека Зоммер поощрял «самоснабжение» своих подчиненных, при проведении обысков процветало хищение ценных вещей[519]. Руководитель Полномочной комиссии ВЦИК В. Антонов-Овсеенко докладывал в Москву: «Чека насыщена развращенными и подозрительными лицами и совершенно парализована. Особый отдел никуда не годен»[520].

Реакция органов госбезопасности на звучавшую критику была следующей. Президиум ВЧК на своем заседании 14 января 1921 г. постановил отозвать из Астрахани председателя губернской ИС А. Левина (Л. Н. Бельского) в распоряжение ВЧК[521]. После получения соответствующей подготовки и инструктажа он выехал в Тамбов. Заметим, что А. Левин являлся не просто опытным чекистом — он имел большую практику работы в особых отделах. В 1919–1920 гг. он возглавлял ОО ВЧК 8-й армии[522]. Данное обстоятельство имело решающее значение при выборе его кандидатуры на ответственный пост в «воюющей» губернии. Мандат, подписанный лично Ф. Дзержинским 19 марта 1921 г., гласил: «Удостоверяю, что т. Левин является полномочным представителем ВЧК в Тамбовской, Воронежской губерниях, в районе действия Тамбовской группы войск»[523].

Забегая вперед, отметим, что А. Левин полностью оправдал доверие руководства, и 23 июля 1921 г. Ф. Дзержинский и Г. Ягода известили его о состоявшемся по их представлению постановлении ВЦИК РСФСР о награждении его за особые заслуги орденом Красного Знамени[524].

Одним А. Левиным дело не ограничивается. Председатель ВЧК 12 марта 1921 г. дает указание своему оперативному секретарю В. Герсону собрать сведения о конкретных шагах по укреплению чекистских аппаратов в Тамбовской губернии и дополнительно ставит задачу начальнику Административно-организационного управления ВЧК И. Апетеру, начальнику Секретного отдела Т. Самсонову и командующему войск ВЧК В. Корневу активизировать работу против «антоновщины». Он требует: «1) усилить ЧК; 2) заменить нач. особого отдела; 3) дать зав. секретно-оперативным отделом…»[525]

В итоге Ф. Дзержинский получил информацию о том, что намеченные им меры уже практически реализованы. В частности, И. Апетер сообщил о состоявшейся переброске Особого отдела Царицынской губчека в полном составе в Тамбов. Туда же были направлены сотрудники расформированного Особого отдела Пермской губчека. Всего за февраль — середину марта в Тамбов прибыло 140 чекистов из разных районов страны[526].

Председателем Тамбовской губчека стал М. Антонов (Герман) — ответственный сотрудник особых отделов Петроградского военного округа, а затем Западного фронта.

Начальником Особого отдела Тамбовской группировки войск был назначен И. Чибисов, работавший до этого начальником ОО ВЧК 1-й армии.

Прибывшим в район восстания сотрудникам предстояло в том числе активизировать оперативное обслуживание войск, собранных для подавления «антоновщины». Поскольку для усиления работы требовалось полное взаимопонимание с командованием и, в необходимых случаях, поддержка особистов, некоторые вопросы выносились на обсуждение Полномочной комиссии ВЦИК Так, например, в протоколе ее заседания от 10 апреля 1921 г. читаем: «п. 3. Одобрить предложение губчека и особого отдела об улучшении внутренней работы в частях»[527]. При всех боевых участках в короткое время удалось сформировать особые отделения, а при некоторых воинских частях и в гарнизонах — особые пункты. Работы для них хватало. Кроме имевшихся в губернии воинских частей туда были дополнительно переброшены 15-я Сибирская кавалерийская дивизия, 14-я отдельная кавбригада, 30-я бригада 10-й стрелковой дивизии и бригада 26-й стрелковой дивизии[528].

К сожалению, красноармейские части, героически сражавшиеся в Гражданскую войну против белогвардейцев, проводя операции в районе восстания, зачастую теряли боевой дух, действовали крайне вяло и нерешительно. Кроме как нежеланием воевать с повстанцами, нельзя объяснить, к примеру, поведение командира 2-го кавполка 15-й дивизии, не принявшего решения вступить в бой, когда на глазах его подчиненных антоновцы разгромили отряд начальника 3-го боевого участка Кузнецова. В итоге: из 120 красноармейцев отряда две трети были убиты, а остальные взяты в плен[529].

В советских военных частях процветало дезертирство. Материалы, хранящиеся в РГВА, свидетельствуют, что только за два месяца (январь и февраль) 1921 г. из войск, дислоцированных в Тамбовской губернии, дезертировало 8362 человека[530]. Лишь за особым отделением 10-й дивизии значилось 114 дезертиров, находившихся под арестом[531].

Чтобы облегчить войскам выполнение боевых задач и минимизировать возможные потери, особисты и сотрудники губчека развернули широкую вербовочную работу среди местного населения. Надо отметить, что насадить широкую агентурную сеть было делом весьма нелегким, поскольку в случае расконспирации секретного сотрудника из числа местных жителей его ждала неминуемая смерть. И, тем не менее, эту задачу удалось решить. По оценкам командования, чекистская информация оказывалась очень востребованной и помогала при планировании и проведении боевых операций. Так, М. Тухачевский не просто положительно оценивал чекистские сведения, но и прилагал усилия к тому, чтобы повысить эффективность деятельности по их сбору. Он полагал необходимым объединить усилия особых отделов и губернской ЧК, а также органов военной разведки, которые в плане агентурной работы были несравненно менее приспособлены к «малой гражданской войне», чем чекисты. Подытоживая опыт борьбы с бандитизмом, бывший командующий войсками Тамбовской губернии позднее писал: «Для старшего начальника, при составлении им плана искоренения бандитизма, главную роль должна играть агентурная разведка… Для этой работы необходимо спаять органы военной разведки, особых отделов и ГПУ»[532].

По заданиям М. Тухачевского и его штаба чекисты уточняли именной список повстанцев, составляли схемы дислокации повстанческих формирований, выясняли места их комплектования, численный состав и вооружение отрядов и полков, проводили специальные операции по уничтожению главарей. За проделанную работу командующий своими приказами наградил нескольких сотрудников особых отделов орденами Красного Знамени[533].

В одном из документов, подписанных командующим войсками Тамбовской губернии и начальником политотдела В. Смирновым, отмечался положительный вклад особистов в общую борьбу с повстанчеством. В нем говорилось, что «…исключительное значение приобретает работа органов особых отделов и чека, которым политотделы и ячейки, каждый коммунист обязаны помогать всемерно… Повсюду, даже при небольших частях, должны быть серьезные уполномоченные особого отдела»[534].

Создание стройной системы особых органов, коренная перестройка их работы, значительная замена руководящих кадров и оперативного состава принесли свои плоды.

В. Антонов-Овсеенко, резко критиковавший чекистов в начале 1921 г., называя Особый отдел «пустым местом», уже в марте докладывал в РВСР, что «…мобилизованы работники для чека, преобразован… особый отдел… организовано внутреннее наблюдение в гарнизонах, выяснена ненадежность частей»[535].

В результате работы особистов удалось предотвратить восстание в 44-м полку. Зачинщики его были арестованы, но разложившуюся воинскую часть пришлось перебросить в Ростов[536].

За серьезные злоупотребления, подрывающие боеготовность войск, чекисты арестовали командование 1-го боевого участка — комбригов 15-й кавдивизии С. Рабиновича и А. Лиханова[537].

Борясь вместе с командованием с негативными явлениями среди красноармейцев и командиров, особисты не забывали обращать внимание и на бывших офицеров, проходивших службу в Тамбовской губернии. Да и как могло быть иначе? Московское военное руководство направляло в район операции строевых командиров и штабных работников, придавая значение лишь их боевому опыту и знаниям. А политические качества и степень лояльности Советской власти мало принимались в расчет.

К примеру, вместе с М. Тухачевским, назначенным в конце апреля 1921 г. командующим войсками Тамбовской губернии, прибыла группа командиров Западного фронта. Особый отдел ВЧК незамедлительно ориентировал своих местных сотрудников на организацию плотного наблюдения за бывшими офицерами Виноградовым, Потемкиным и Леонидовым[538].

И это являлось необходимой страховочной мерой. Ведь чекисты только что раскрыли мощную подпольную организацию, так называемый «западный областной комитет» савинковского «Союза защиты Родины и свободы». Несколько членов этой организации работали в штабе Западного фронта, включая даже ближайшего помощника начальника мобилизационного управления[539]. Несколько дней спустя уже лично начальник СОУ ВЧК и одновременно начальник Особого отдела В. Менжинский предписал А. Левину — полномочному представителю ВЧК в зоне боевых действий против повстанцев «…немедленно установить самое тщательное и серьезное наблюдение за штабным аппаратом Тухачевского и комсоставом действующих частей, прибывших с Западного фронта и затребуемых вновь по рекомендациям его штабников»[540].

Если кто-то из прибывших в Тамбов бывших офицеров имел отношение к указанной эсеровской организации, то мог, как полагали чекисты, вступить в контакт с эсерами из числа сподвижников А. Антонова. О последствиях говорить не приходится.

По имеющейся информации, под плотным наблюдением чекистов оказались даже начальник штаба войск Тамбовской губернии Н. Какурин, успевший до зачисления в Красную армию послужить в так называемой «галицийской армии»[541], а также сотрудник штаба, бывший Генерального штаба полковник М. Баторский, состоявший в 1918 г. в Петрограде членом подпольной белогвардейской организации П. Дурново[542].

К счастью, чекисты по результатам своего наблюдения не выявили каких-либо подозрительных действий с их стороны и поэтому никаких репрессивных мер к ним не применялось. Более того, Н. Какурин был награжден по итогам борьбы с повстанцами орденом Красного Знамени[543].

Наблюдением за подобного рода подозрительными лицами, фильтрацией личного состава красноармейских частей, предотвращением восстаний в советских войсках и недопущением перехода их на сторону повстанцев, борьбой с дезертирством, мародерством, хищениями оружия и продовольствия и даже организацией разведывательной работы в интересах командования чекисты не могли ограничиться. Руководство ВЧК требовало самого главного — ликвидировать руководителей восстания, что, безусловно, незамедлительно сказалось бы на ходе борьбы с «антоновщиной».

Подавление активности враждебных большевикам политических партий, включая и эсеров, было прерогативой Секретного отдела ВЧК и аналогичных аппаратов в губернских чрезвычайных комиссиях. Поэтому именно Секретный отдел подготовил план разработки под условным названием «Главный», объектом которой стали А. Антонов и его ближайшее окружение.

Ход операции уже нашел отражение в научной и публицистической литературе, однако в ходе нашего исследования удалось обнаружить неопубликованные записки начальника Секретного отдела ВЧК Т. Самсонова — руководителя чекистов по разработке «Главный».

Поскольку не все действия чекистов зафиксированы в официальных документах, записки позволяют уточнить некоторые существенные детали.

Итак, Т. Самсонов получил личное указание от Ф. Дзержинского создать агентурно-осведомительную сеть, способную взорвать антоновское движение изнутри. Исполняя указание, Секретный отдел запросил Тамбовскую губчека и соответствующие аппараты соседних губерний о наличии опытных осведомителей по линии борьбы с эсерами. Из полученной в ответ информации стало ясно, что наиболее пригодным может быть агент «Петрович» — Е. Муравьев. Он был вызван в Москву, где ему отработали задание по проникновению к антоновцам под видом члена ЦК партии левых эсеров. «Петрович» сумел установить контакт и, войдя в доверие штаба 2-й антоновской армии, передавал о его деятельности важную информацию.

Для зашифровки агента было решено реализовать сведения через Москву. С этой целью, по договоренности с Наркомвоеном, создали рабочую группу, в которую вошли: первый помощник начальника Штаба РККА Б. Шапошников, В. Менжинский и Т. Самсонов[544].

Учитывая стремление А. Антонова объединить усилия эсеров (как правых, так и левых) с кадетами, чекисты довели до него информацию о намеченном в Москве «Всероссийском съезде партизанских армий» и надеялись, что все руководство повстанческим движением во главе с А. Антоновым примет в нем участие. Побуждаемые агентом «Петровичем», на «съезд» прибыли: заместитель А. Антонова по главоперштабу П. Эктов (в воспоминаниях Т. Самсонова он проходит как «Полуэктов» — A. З.), главный агитатор И. Иншин, начальник контрразведки повстанцев Н. Герасев и резидент в Тамбове кадет Д. Федоров.

«Съезд» открылся в Москве 28 июня 1921 г. Тон на заседаниях задавали три «делегата» от партии правых эсеров, из которых двое являлись агентами ВЧК[545].

В ходе полемики выяснилась необходимость присутствия самого А. Антонова, однако этот вопрос (в плане вызова последнего на «съезд») решить не удалось.

Тогда руководивший «съездом» Т. Самсонов предложил для связи с А. Антоновым перебросить на тамбовщину легендированную особистами «Кубано-Донскую повстанческую бригаду Фролова». Персональным отбором «повстанцев» занимался Н. Гажалов, уполномоченный Особого отдела бригады Г. Котовского. Он же затем возглавил боевые группы. Роль «Фролова» по просьбе чекистов взялся сыграть сам Г. Котовский[546].

В результате совместных действий особистов и военных удалось значительно ослабить 2-ю повстанческую армию и ликвидировать ее командира И. Матюхина[547].

Что касается участников «съезда», то все антоновцы были арестованы ВЧК. В ходе допросов от них удалось получить, как вспоминает Т. Самсонов, свыше 200 адресов активных повстанцев, пароли и явки в разных населенных пунктах, которые чекисты использовали затем для проникновения в подпольные структуры. Однако самым важным было то, что резидент антоновцев в Тамбове выдал свою сеть. Оказалось, что агентом повстанцев являлся военком Тамбова Збруев. Кроме того, удалось установить и арестовать так называемую «телеграфную агентурную сеть» антоновцев, перехватывавшую для повстанческого штаба военные сообщения в Москву и ответные указания от Штаба РККА[548]. Один из каналов утечки информации был перекрыт.

Самого А. Антонова удалось ликвидировать лишь в июне 1922 г. в результате успешной агентурной комбинации чекистов. Ключевых участников операции представили к награждению орденами Красного Знамени. Интересно отметить, что впервые в оперативной практике орденом наградили и агента, действовавшего под псевдонимом «Приятель». Фамилия его в постановлении ВЦИК не раскрывалась[549].

Суммируя все вышесказанное, можно утверждать, что сотрудники особых отделов, их коллеги из Губернской ЧК и Секретного отдела ВЧК смогли организовать обеспечение безопасности действовавших против повстанцев войск, внесли весомый вклад в ликвидацию исключительно опасного для Советской власти явления, каковым являлось антоновское восстание.

В период борьбы с крестьянским восстанием под руководством А. Антонова чекисты принимали самое непосредственное участие в подавлении столь же опасного, а по политическим последствиям еще более важного для самого существования большевистского режима мятежа в Кронштадте.

Подчеркнем, что «антоновщина» зародилась и развивалась как крестьянское повстанческое движение и рассматривалась в те годы не иначе, как политический бандитизм эсеро-анархической окраски. Именно с бандитизмом вели борьбу части Красной армии.

Иное дело — Кронштадтский мятеж. Военный мятеж, читаем в военной энциклопедии, — это «вооруженное выступление военной группировки против существующих в стране органов власти в целях изменения во внутренней и внешней политике, общественной жизни, вплоть до осуществления государственного переворота»[550].

Авторы статьи в энциклопедии упоминают также, что одной из важных особенностей мятежа является участие в нем людей, имеющих постоянный доступ к оружию. Как правило, это военнослужащие.

Итак, военнослужащие, имеющие в своем распоряжении оружие и боевую технику, являются важнейшей составляющей частью характеризуемого понятия. Данное обстоятельство, в русле нашего исследования, отличает «антоновщину» от Кронштадтского мятежа.

Красная армия и Флот постоянно обслуживались органами ВЧК в плане обеспечения их безопасности, политической лояльности Советской власти и большевистской партии. В военной среде насаждалась осведомительная сеть и, согласно призыву ЦК РКП(б), каждый армейский и флотский коммунист тоже должен быть негласным сотрудником особых отделов ВЧК[551].

Ничего подобного мы не наблюдали в годы Гражданской войны и в первый период после ее окончания в отношении гражданского населения. Поэтому вполне логично задаться вопросом: а как вообще власти (имеется в виду, прежде всего, военное командование) могли допустить мятеж? Почему не сработали должным образом Петроградская губернская ЧК и Особый отдел охраны финляндской границы, отделение которого имелось и в Кронштадтской крепости?

Общие причины зарождения мятежных тенденций к настоящему времени хорошо изучены. Суть их сводится к следующему: оставаясь на позициях поддержки Советской власти, значительная часть крестьян и даже рабочих в различных формах выступала против монополии большевиков на власть и положения, при котором диктатура пролетариата была подменена диктатурой партии. И это — на фоне обострившегося продовольственного и, применительно к Москве и Петрограду, топливного кризисов[552].

Безусловно, общие причины обострения внутриполитической обстановки в стране влияли и на морально-политическое состояние личного состава Балтийского флота. Однако были и свои особенности, так сказать, тактического уровня, самым серьезным образом повлиявшие на кронштадтские события. Именно эти особенности привлекли внимание чекистов еще в начале декабря 1920 г., т. е. за три месяца до мятежа, когда еще можно было не допустить развития самого драматического сценария.

По предписанию ОО ВЧК, для проверки тревожных сигналов, поступающих с Балтийского флота в Петроград, 1 декабря выехал заведующий следственным отделением Особого отдела В. Фельдман. За десять дней напряженной работы в Петроградском гарнизоне, посетив Кронштадт и многие корабли, он сумел выделить те обстоятельства, которые осложняют обстановку и, в конечном счете, могут привести к коллективным выступлениям моряков. В частности, В. Фельдман отметил весьма серьезные изменения в социальном и партийном составе экипажей кораблей и воинских частей. За годы Гражданской войны из числа судовых команд многократно формировались воинские части для ведения боевых действий на сухопутных фронтах. Пробольшевистски настроенных моряков заменяли «аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагополучным»[553].

Эта масса жила ожиданием отдыха и надеждой на демобилизацию в связи с окончанием войны. Далее, на боевых кораблях оказалось значительное число выходцев с территорий, в частности из Латвии и Эстонии, ставших самостоятельными государствами. Многие из них намеревались вернуться на родину, в связи с чем неоднократно посещали соответствующие консульские представительства в Петрограде, где подвергались антибольшевистской обработке, настраивались против властей и командования, задерживавших оптацию, а следовательно, и демобилизацию. Руководство Балтфлота объясняло сложившуюся ситуацию отсутствием хорошо подготовленной замены, поскольку латыши и эстонцы проходили службу на должностях, требующих достаточной квалификации (минеры, машинисты и т. д.).

Разъяснительная и вообще агитационная партийная работа среди личного состава флота, по мнению В. Фельдмана, практически отсутствовала. Политработники не били тревогу по поводу массового выхода рядовых матросов из большевистской партии. Число же вышедших доходило до 40 % персонального состава парторганизации[554].

А происходило это «под флагом» открытого недовольства задержкой демобилизации, резкого снижения качества питания, тяжелых работ по заготовке дров для отопления кораблей, т. к дизельного топлива в Кронштадт практически не поступало.

Не обошел вниманием представитель Особого отдела ВЧК и такой факт, как понятные даже рядовым матросам признаки разложения высших должностных лиц Балтфлота и, прежде всего, самого командующего — Ф. Раскольникова. Ответом на «шикарную жизнь» верхов были поступающие на его имя анонимные письма с угрозами. Многие же не стеснялись и не боялись говорить о моральном падении открыто — в групповых беседах и на общих собраниях. Обратной реакции «большевика» командующего и его приближенных вообще не наблюдалось. В этом плане характерно то, что в бюро жалоб политотдела БФ оказалось свыше 200 нерассмотренных заявлений и жалоб моряков[555].

Дело дошло до того, что Ф. Раскольников не был избран в президиум общефлотской партийной конференции. В это время, кстати, набирала темп внутрипартийная дискуссия об отношении к профсоюзам, в рамках которой остро ставился вопрос о взаимоотношении «верхов» и «низов» в РКП(б), т. е. об отрыве первых от широкой массы партийцев. А если смотреть шире, то и об отрыве разного уровня руководителей от нужд рабочих, крестьян и рядовых военнослужащих.

Что называется, «масла в огонь» подлил организатор дискуссии — председатель Реввоенсовета Л. Троцкий. В ноябре 1920 г. он разослал по войскам Красной армии и Флота письмо, где указывал на отрыв комсостава и комиссаров от красноармейцев и краснофлотцев[556].

Исходя из полученных в ходе работы сведений, В. Фельдман подготовил свои предложения по недопущению развития предкризисной ситуации. Они сводились к следующему: 1. Сблизить комиссаров с матросскими и солдатскими массами, внимательно рассматривать и разрешать жалобы и заявления последних; 2. Усилить политико-идеологическую обработку личного состава; 3. Как можно быстрее разрешить вопрос оптации для моряков эстонской и латышской национальности; 4. Немедленно изъять из экипажей кораблей и воинских частей контрреволюционные элементы, на которые собран агентурный материал; 5. Не допускать прибытия в Кронштадт воинского контингента, не профильтрованного особыми отделами; 6. Передислоцировать из Кронштадта штрафную роту, куда попали дезертиры, уголовники и анархиствующие матросы и солдаты[557].

Будь реализованы эти меры, возможно, удалось бы не допустить мятежа или не дать ему развиться и перейти в фазу, когда стало применяться оружие.

Однако исполнить намеченное в полном объеме не удалось. И здесь следует винить в том числе Особый отдел и руководство ВЧК.

Доклад В. Фельдмана отложился в фонде Ф. Дзержинского в РГАСПИ. Следовательно, как минимум, в аппарате председателя ВЧК он был получен. А ответной реакции на него нам обнаружить не удалось, хотя Ф. Дзержинский в конце декабря 1920 — январе 1921 гг. находился в Москве. В этот период он участвовал в VIII Всероссийском съезде Советов, инициировал создание и возглавил (по поручению ВЦИК) комиссию по улучшению жизни детей[558].

За несколько дней до возвращения В. Фельдмана из Петрограда и Кронштадта руководитель ВЧК даст задание подготовить циркуляр о смягчении карательной политики органов госбезопасности[559].

В основе циркуляра, по мысли Ф. Дзержинского, должен быть тезис о лояльном отношении к рабочим и крестьянам (а следовательно, красноармейцам и краснофлотцам) с одновременным упором при осуществлении карательных мер на буржуазные элементы[560].

Соответствующий приказ был подписан председателем ВЧК 8 января 1921 г. Развивая идею Ф. Дзержинского, писавший данный приказ отметил: «При фронтовой обстановке даже мелкая спекуляция на базаре или переход через фронт могли бы представлять опасность для Красной армии, но сейчас же подобные дела нужно ликвидировать… Лозунг органов Чека должен быть: „Тюрьма для буржуазии, товарищеское воздействие для рабочих и крестьян“»[561].

Кстати говоря, в приказе вообще ничего не говорилось о состоянии Красной армии и Флота. Особым отделам, также как и всем органам ВЧК, предписывалось принять указания к неуклонному исполнению данной директивы[562].

Следует отметить и такую особенность: в приказе чекистским аппаратам предлагалось обратить особое внимание на главного врага внутри страны — на партию правых эсеров, которая в тот период вела активную подпольную работу, и сосредоточить на выявлении и пресечении ее деятельности все оперативные возможности.

Именно на эсеров и пытались еще до окончания расследования, да и впоследствии, свалить всю вину за Кронштадтский мятеж. Практически единственным, кто реально оценил причины возникновения, ход мятежа и его движущие силы, был особоуполномоченный ВЧК Я. Агранов. В докладе об итогах тщательного изучения произошедшего он писал: «Задачей моего расследования было выявление роли отдельных партий и групп… и связи организаторов и вдохновителей восстания с контрреволюционными партиями… действующими на территории Советской России и за рубежом. Но установить такие связи не удалось»[563].

Короче говоря, Ф. Дзержинский своевременно не оценил «алармистскую» суть доклада начальника следственной части Особого отдела В. Фельдмана.

Не проявила инициативы ВЧК и в навязывании военному руководству Республики такого, казалось бы, необходимого шага, как рассмотрение положения в Кронштадте на заседании РВСР для принятия необходимых предупредительных мер[564].

ВЧК (в лице Ф. Дзержинского и его заместителя И. Ксенофонтова) не ставила вопроса об отстранении Ф. Раскольникова от должности командующего Балтийским флотом либо не смогла добиться его решения, хотя это, несомненно, снизило бы напряженность в матросской среде. А ведь ранее, в 1919 г., чекисты не побоялись арестовать главкома И. Вацетиса, неоднократно и решительно выступали за отставки командующих армиями в годы Гражданской войны.

Объяснением бездействия чекистов по отношению к Ф. Раскольникову может, на наш взгляд, служить активная протроцкистская позиция командующего БФ в ходе внутрипартийной дискуссии о профсоюзах и личная близость к Л. Троцкому. Вероятно, Ф. Дзержинский не хотел, чтобы меры в отношении Ф. Раскольникова были расценены как вмешательство ВЧК в партийные дела[565]. Кроме того, нельзя забывать о близости взглядов председателя ВЧК и председателя РВСР, т. е. Л. Троцкого, по ряду вопросов партийной политики того периода[566].

Ничего не предпринималось для активизации партийно-политической и пропагандистской работы в Кронштадтском гарнизоне. В то же время В. Фельдман указывал на такой серьезный симптом, как массовый выход моряков и красноармейцев из большевистской партии.

«Разложение же Кронштадтской коммунистической организации, — писал в своем отчете особоуполномоченный ВЧК Я. Агранов, — благодаря пребыванию в ней необузданных матросских элементов и низшего политического уровня ее членов еще до восстания шло гигантскими шагами вперед и чрезвычайно ускорилось ожесточенными спорами в рядах партии по основным вопросам момента»[567].

Партийным вождям в Петрограде и отчасти в Москве было не до партийной массы. Они впали в «дискуссионный транс» о роли профсоюзов. Кроме того, внимание Г. Зиновьева (возглавлявшего питерских большевиков) и Л. Троцкого было сосредоточено на событиях в Германии, где готовилось коммунистическое восстание. Небезынтересно отметить, что наиболее известный и достаточно объективный биограф Л. Троцкого — польский коммунист И. Дойгер — в своей книге «Троцкий. Безоружный пророк» вообще обошел события конца 1920 — первых месяцев 1921 гг., не сообщив читателям о деятельности своего кумира в период вызревания и хода Кронштадтского мятежа[568].

В то же время известно о пребывании председателя РВСР и Наркомвоенмора Л. Троцкого в середине января 1921 г. в Петрограде и о его контактах с моряками. В частности, 19 января он выступал на собрании коммунистов — моряков Балтийского флота. Тогда Л. Троцкий защищал вместе с Ф. Раскольниковым (командующим БФ) свою платформу по вопросу внутрипартийной дискуссии. Однако из 3500 участников собрания только 10 % поддержали главу военного ведомства и своего командующего[569].

В общем, следует, на наш взгляд, согласиться с выводом известного историка Н. Васецкого, который в своем труде о Л. Троцком писал следующее: «Не исключено, что из-за субъективных и в общем-то привходящих обстоятельств партийные руководители высшего звена сперва „проглядели“ Кронштадт, а затем, как бы спохватившись, дали весьма превратную оценку самому мятежу и приняли чрезвычайные меры по его подавлению»[570].

К названным здесь руководителям высшего звена определенно можно отнести Л. Троцкого, Ф. Дзержинского, начальника Политического управления Реввоенсовета И. Смилгу и сменившего его С. Гусева. Первые двое являлись членами, а остальные — кандидатами в члены ЦК РКП(б)[571].

Все центральные газеты Советской России опубликовали 3 марта 1921 г. правительственное сообщение о начавшемся Кронштадтском мятеже. В тексте утверждалось, что произошедшее является следствием подрывной деятельности эсеров, бывших офицеров и генералов, поддерживаемых французской разведкой и белоэмигрантскими центрами[572].

Под сообщением Совета труда и обороны стояли подписи В. Ульянова (Ленина) и председателя РВСР Л. Троцкого. Фактически же текст подготовил последний[573].

Внимательным читателям, среди которых, несомненно, были и руководители Особого отдела, а также всей ВЧК, было совершенно ясно, на кого Л. Троцкий указывал как на проглядевших серьезнейшую угрозу. Двух мнений быть не могло: виноваты сотрудники Особого отдела. Заметим при этом, что совсем недавно (20 декабря 1920 г.) был образован Иностранный отдел, сформировавшийся на базе иностранного отделения Особого отдела ВЧК. Но даже получив самостоятельный организационно-штатный статус, он остался в подчинении начальника Особого отдела В. Менжинского[574].

Таким образом, Л. Троцкий пытался снять ответственность прежде всего с себя как руководителя Красной армии и Флота, со своего ставленника — командующего Балтфлотом Ф. Раскольникова и с руководящих политработников.

К несчастью для особистов, указанная позиция одного из ведущих членов Политического бюро ЦК РКП(б) и давнего их оппонента оказалась очень кстати Ф. Дзержинскому и его заместителю И. Ксенофонтову, которые стремились после окончания Гражданской войны перераспределить функции особых отделов в пользу других подразделений, и в частности Секретного отдела ВЧК. Даже посланному для расследования мятежа особоуполномоченному ВЧК Я. Агранову ставилась, как мы уже отмечали выше, задача выявить «руку» эсеров, действия которых не обнаружили сотрудники особого отдела в Кронштадте. «Кронштадтская модель» создания образа врага, в лице зарубежной контрреволюции и иностранных разведслужб, широко обозначенная Л. Троцким, потом успешно использовалась И. Сталиным и его сподвижниками.

Безусловно, определенную долю вины с сотрудников Особого отдела охраны финляндской границы и подчиненного ему Кронштадтского отделения никто не снимал и не снимает. Об этом говорилось даже в открытой печати.

Вот что, к примеру, отмечалось в одной из статей сборника «Кронштадтский мятеж»: «Особый отдел, в прямые обязанности которого входило следить за постепенным развитием контрреволюции и в нужный момент пресечь ее, не уделял этому достаточного внимания. Он в своей линии работы шел по течению настроений масс. Когда же стали слышаться на общепартийных собраниях и кое-где в массах нападки на привилегии комиссаров… то и Особый отдел счел своей главной обязанностью слежку за верхами, забывая подчас, занятый этим, свое прямое назначение и обязанности… Корни подготовлявшегося мятежа он искал не там, где они в действительности оказались»[575].

Приводя данную цитату, мы хотим одновременно обратить внимание на то, что статья написана, да и сам сборник издан в 1931 г. по указанию Ленинградского института истории ВКП(б) и под непосредственным наблюдением обкома партии. Это обстоятельство многое объясняет, по крайней мере, слова о попытках слежки Особого отдела за верхами. Ведь десять лет спустя, когда Ленинградом уже руководил верный соратник генерального секретаря ЦК ВКП(б) С. Киров, чекистов недвусмысленно предостерегали от каких-либо попыток обращать свой «оперативный взор» на высокопоставленных функционеров.

Однако для нашего исследования важен сам факт упоминания о наблюдении за высшим командным и политическим составом Балтфлота, поскольку особисты, поддержанные представителем Центра в лице начальника следственного отделения ОО ВЧК В. Фельдмана, видели, что поведение Ф. Раскольникова и приближенных к нему комиссаров может послужить детонатором мятежа. У нас нет оснований обвинять низовые особистские звенья в том, что они не смогли подняться в своих оценках ситуации до высот Центрального комитета РКП(б), до осознания глубинных причин социально-политического кризиса в стране, воплощением которых и стало явление под названием «Кронштадт 1921 г.»

Вслед за Л. Троцким автор анализируемой статьи вновь указывает, как на причину мятежа, на подрывную работу эсеров и анархистов, ячейки которых на кораблях якобы существовали еще с 1920 г., а чекисты не обращали на них внимания. Правда, объективности ради отметим, что автор статьи говорит и о роли Ф. Раскольникова, который «помогает разложению флота путем ведения неправильной политической и тактической линии (участие в дискуссии на стороне Троцкого, отпуска, вербовка личного состава и поведение в своей личной жизни — прислуга, излишний комфорт лиц, окружающих его)»[576].

Находим мы в статье и упоминание о постепенном снижении интенсивности и качества политической работы в воинских частях и на кораблях, которая, в конечном итоге, «совсем замирает…».

Данные утверждения автора не что иное, как повторение выводов особиста В. Фельдмана, в силу ряда объективных, а скорее субъективных причин оставшихся на бумаге. Только комплекс политических, экономических, организационно-штатных и, конечно же, чекистских мер, будучи незамедлительно проведенным в жизнь, мог бы предотвратить мятеж.

Еще в одном необходимо разобраться, рассматривая кронштадтские события в свете действий органов ВЧК по контролю за политической лояльностью войск. Как могло произойти, что отдельные воинские подразделения отказались воевать против мятежников?

После открытия доступа к ранее засекреченным фондам партийных и государственных архивов, снятия статуса «грифованных» с ряда дел отечественных спецслужб исследователи обнаружили многочисленные факты расстрелов не только захваченных мятежников, но и прибывших на подавление восстания красноармейцев.

Командование и особые отделения вынуждены были принимать самые жесткие меры с целью не допустить разложения направляемых для кронштадтской операции воинских частей. Что говорить о настроениях красноармейцев, если даже курсанты петроградской пехотной школы, считавшиеся ранее наиболее надежными, проявляли колебания. Среди них усиливалось дезертирство, целыми группами они бежали с поля боя, распространяли ложные слухи, подрывающие боеспособность других частей. Выездной сессией Петроградского окружного трибунала четыре курсанта были расстреляны, еще четверо — присуждены к трем годам штрафного батальона[577].

Однако самым тяжелым ударом для военного руководства операцией и, в частности, для М. Тухачевского как командующего Западным фронтом и одновременно 7-й армией стали волнения в частях 27-й стрелковой дивизии. Подобно Первой конной армии и бригаде Котовского, 27-я дивизия была одним из самых боеспособных и надежных соединений РККА. Она прославилась в боях Гражданской войны на Восточном фронте, доблестно воевала с поляками. И все это время — под началом командарма, а затем командующего фронтом М. Тухачевского. Именно он, как утверждает доктор исторических наук С. Минаков, выбрал эту дивизию для проведения Кронштадтской операции. «Это было надежное соединение, — пишет С. Минаков, — это была „его гвардия“»[578].

А вот какую оценку воинским частям дивизии дал 14 марта 1921 г. уполномоченный информационной части особого отделения В. Насонов: «Настроение прибывших частей — неблагонадежное, красноармейцы открыто все заявляют, что против Кронштадта и матросов наступать не пойдем… а если 27-я дивизия не пойдет, то не пойдет никто»[579].

Подразделения Невельского и Минского полков выразили и свое отношение к командованию, отказавшись приветствовать командующего Южной группой войск А. Седякина и начальника сводной дивизии П. Дыбенко[580].

Исключительно опасную обстановку рисует в своем докладе руководству начальник временного Особого отдела Южной группы войск А. Николаев. Он сообщил, что бригада, состоящая из Минского, Оршанского и Невельского полков, к бою не способна. Минский полк пришлось разоружить. По сведениям чекистов, Невельский и Оршанский полки готовы восстать против командования. «Возможно, будет схватка», — заключал он[581].

На следующий день, 15 марта 1921 г., А. Николаев сообщил о разоружении всех бунтующих полков. Было арестовано не менее 50 человек зачинщиков, и на этот же день назначен суд над ними. Чрезвычайная революционная тройка особого отдела приговорила: «Арестованных шкурников и провокаторов — расстрелять»[582].

Без жестоких и незамедлительно приводимых в исполнение приговоров обойтись было уже нельзя.

Командующий 7-й армией издал приказ по войскам, где говорилось, что «Советская власть разоружением и арестом этих полков показала, что в Красной армии она не допустит ни отсутствия дисциплины, ни измены. Все провокаторы и шептуны жестоко поплатились за свою контрреволюционную деятельность»[583].

То, что произошло с частями 27-й дивизии под Кронштадтом, отражало во многом состояние всей Красной армии в начале 1921 г.

Серьезные симптомы резкого снижения уровня политической лояльности войск проявлялись еще до Кронштадтского мятежа. 13 февраля 1921 г. в ЦК РКП(б) поступило письмо от группы известных военных работников и чекистов. Среди подписантов были: начальник Всевобуча Н. Подвойский, член Реввоенсовета Республики К Мехоношин, бывший член РВС 12-й армии Н. Муралов, член Коллегии ВЧК М. Кедров, начальник Секретно-оперативного управления и одновременно начальник Особого отдела ВЧК В. Менжинский и его заместитель Г. Ягода.

Авторы письма достаточно жестко оценили обстановку в стране — многочисленные восстания, потерю влияния большевистской партии на пролетарские массы, которые, как и восставшие крестьяне, могут выступить против Советской власти. А в это время руководство РКП(б) позволяет втянуть партию в «яростную» дискуссию о профсоюзах. От масс скрывается истинное состояние Республики. В письме содержалось требование о необходимости принятия «самых спешных и решительных мер по укреплению партии и приведению ее в боевой и революционный порядок»[584].

Особое внимание обратили авторы письма на состояние Красной армии. Они отметили, что проводимая демобилизация резко понизила боеспособность частей и подразделений, сведя ее во многих случаях к нулю. Далее следовал вывод: «В таком состоянии Красная армия не может быть надежным оплотом Советской власти». И это в условиях, когда необходимо бороться уже не с белогвардейцами, а с восставшими крестьянами. Для изменения сложившейся ситуации предлагалось немедленно (подчеркнуто мною — A. З.) образовать при ЦК РКП(б) временную военную комиссию под руководством одного из членов ЦК и выработать меры по поднятию боеспособности войск и по их чистке от неустойчивых элементов.

Мы намеренно так подробно рассматриваем названное письмо, поскольку ранее чекисты всегда воздерживались от какой-либо критики Центрального комитета РКП(б). Письмо в этом отношении — факт экстраординарный.

Добавим сюда и то, что особисты (М. Кедров был организатором Особого отдела ВЧК — A. З.) подписали письмо, не посоветовавшись с председателем ВЧК Ф. Дзержинским (который находился в это время на Украине) и с замещавшим его И. Ксенофонтовым.

По-видимому, письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы, если секретарь ЦК РКП(б) уже 14 февраля, на следующий день после его получения, поставил в повестку дня заседания Политбюро его рассмотрение, а также вопросы о борьбе с бандитизмом и о демобилизации коммунистов из армии[585].

Однако до начала Кронштадтского мятежа оставалось уже всего две недели.

А теперь зададимся вопросом: какие же меры предпринимались руководством и сотрудниками Особого отдела охраны финляндской границы, второе отделение которого обслуживало все морские и береговые воинские части в районе морской крепости Кронштадт?

Прежде всего, еще до мятежа были намечены и реализованы меры по созданию разветвленной осведомительной сети. Исходя из установок ВЧК, упор делался на так называемое «коммунистическое осведомление». На корабельные команды, береговые части и вспомогательные подразделения общей численностью свыше 26 тысяч человеку особого отделения в декабре 1920 г. имелось 150 осведомителей, а к концу февраля следующего года — уже 176 секретных сотрудников[586].

Дальнейшему развитию осведомительной сети препятствовала «неотзывчивость, отсутствие желания и стремления у большинства партийных работников принять участие в работе в области осведомления, несмотря даже на циркулярное письмо ЦК РКП(б), призывающее всех коммунистов быть осведомителями особых отделов»[587].

Зная о качественном составе большевистской организации Кронштадта, можно сделать вывод о том, что, даже побуждая отдельных членов партии давать чекистам необходимые сведения, рассчитывать на их адекватность происходящему можно было лишь с большой долей условности. Однако особое отделение в Кронштадте ежедневно докладывало своему руководству в Петроград о нарастании напряженности, базируясь на данных уполномоченных, которые последние дни даже проживали на кораблях[588].

Аресты на кораблях в феврале производить уже было невозможно, чтобы не спровоцировать бунт.

Чекистам больше ничего не оставалось, как своевременно информировать политических руководителей Балтфлота, в частности прибывшего в Кронштадт помощника командующего БФ Н. Кузьмина. Но и тот не знал, что предпринять, поскольку из надежных частей в его распоряжении был только отряд особого отделения и курсанты партийной школы. А 2 марта Н. Кузьмин был арестован мятежниками[589].

Находившийся в Петрограде уполномоченный Особого отдела ВЧК В. Севей предложил своему руководству и председателю РВСР Л. Троцкому на период проведения операции по подавлению мятежа создать временный чекистский орган с самостоятельным начальником, поскольку возглавляющий Особый отдел охраны финляндской границы и Петроградскую ЧК Н. Комаров не уделял должного внимания Кронштадту.

Временный особый отдел предлагалось наделить правами тройки по проведению в жизнь репрессий против мятежников, вплоть до применения высшей меры наказания[590].

Временный особый отдел, вероятно, возглавил заместитель начальника ОО ВЧК по охране финляндской границы М. Подгайский. По крайней мере, именно за его подписью шли телеграммы в Москву.

Свои предложения, правда, не очень сообразующиеся с обстановкой в районе Кронштадта и в Петрограде, подавал находившийся на Украине Ф. Дзержинский. Он, к примеру, поручил своему секретарю В. Герсону сообщить ВЧК о нецелесообразности высылки части матросов из Петрограда, рекомендуя найти способ изолировать их на месте[591].

Выведенное из Кронштадта особое отделение сосредоточилось на фильтрации воинских частей, а также проводило разведку внутри крепости[592].

За время мятежа отделению удалось завербовать 48 осведомителей, был проведен 41 обыск, арестованы 3154 человека, на коих заведено 486 уголовных дел. Уголовное дело было заведено и на начальника крепостного особого отделения А. Грибова[593].

На базе 1-го и 2-го особых отделений функционировали «тройки Кронштадтского мятежа». Они насаждали осведомительную сеть в частях, выявляли и изолировали ненадежных красноармейцев и командиров, внесудебным порядком разбирали уголовные дела как на мятежников, так и на военнослужащих участвующих в операции частей. Только тройками Особого отдела были расстреляны 74 человека дезертиров и паникеров, что же касается мятежников, то из 3 тысяч задержанных 40 % были приговорены к высшей мере наказания, 25 % — к пяти годам принудительных работ и 35 % освобождены.

К 29 марта тройки закончили свою работу и были упразднены[594].

Надо сказать, что чекистское руководство не только критически оценило ошибки, допущенные некоторыми ответственными работниками, но и привлекло отдельных из них к уголовной ответственности.

Мы уже упомянули, что перед Реввоентрибуналом Петроградского округа предстал начальник Кронштадтского отделения А. Грибов.

За плохую постановку осведомительной работы и, как следствие, непринятие своевременных мер по предотвращению произошедшего с частями 27-й дивизии, к уголовной ответственности был привлечен начальник дивособотделения Пуйкан, на пять лет концлагеря были осуждены временно исполнявший обязанности начальника этого же отделения Балуев, старший следователь Теплов и несколько уполномоченных[595].

Комиссия для расследования событий в Кронштадте, созданная 25 марта 1921 г. решением Политбюро ЦКРКП(б), тоже не ограничилась рассмотрением действий командования и политсостава Балтийского флота. Она изучила и мероприятия Особого отдела по охране финляндской границы, переименованного в соответствующий отдел Петроградского военного округа.

Скорее всего, именно по представлению Комиссии Политбюро заместителем начальника названного органа был назначен В. Кевейша — бывший моряк, член Кронштадтского Совета в 1918 г., руководитель ряда особых отделов армий и Туркестанского фронта[596].

Разобравшись в обстановке, В. Кевейша доложил комиссии Политбюро, что в работе особых органов в Петрограде имелись серьезные изъяны. Не соответствовали масштабам и задачам порученной работы штаты, да и они не были укомплектованы. Среди личного состава лишь 40 % являлись членами большевистской партии. Длительное время Особый отдел испытывал острую нехватку финансовых средств на агентурную работу. Ввиду слабой охраны границы основным зачинщикам мятежа удалось скрыться от следствия и уйти в Финляндию. В. Кевейша констатировал, что наблюдение за красноармейцами и моряками на Балтийском флоте было организовано неудовлетворительно[597].

Члены комиссии Политбюро дали ряд важных поручений по нормализации обстановки в Кронштадте как военному командованию, так и особистам. Чекистам поручалось в кратчайший срок расследовать факты нарушений в снабжении моряков продовольствием и поставку гнилого обмундирования. Особому отделу ПВО предлагалось в месячный срок выселить из Петрограда в административном порядке моряков, уволенных со службы на БФ[598].

На заседании Политбюро ЦК РКП(б) 27 апреля 1927 г. председателю ВЧК Ф. Дзержинскому было поручено организовать в Ухте дисциплинарную колонию для «кронштадтских бандитских матросов».

Вопросы, связанные со стабилизацией обстановки в Кронштадте и вообще на Балтийском флоте, не раз рассматривались различными политическими, военными и чекистскими органами. Кронштадтский мятеж был серьезным испытанием для Советской власти и РКП(б). Наученные горьким опытом, органы госбезопасности и в последующие годы будут пристально наблюдать за происходящим в матросской среде и принимать жесткие превентивные меры при любом обострении обстановки.

Как мы уже отмечали, в «малой гражданской войне» проявилась политическая неустойчивость даже, казалось бы, наиболее надежных и прославленных в боях воинских частей, имели место факты перехода целых подразделений на сторону восставших крестьян.

Кронштадт показал, что и сами военнослужащие могут стать источником напряженности, выступить против политики, проводимой Советской властью и правящей партией.

В этом плане органы безопасности особое внимание вслед за флотом уделяли кавалерийским частям.

Достаточно вспомнить своевольное поведение одного из родоначальников «красной кавалерии», командующего первым конно-сводным корпусом Б. Думенко. «Партизанство, — писал начальник политотдела корпуса, — это не маленький недостаток механизма, это неизбежное свойство корпуса Думенко, объяснимое и личностью командира, и историческими условиями времени»[599].

Известна была нелюбовь Думенко к комиссарскому составу, отрицание возможности какого-либо контроля над собой.

Безусловно, приговор в отношении Б. Думенко, вынесенный выездной сессией Реввоентрибунала Республики в мае 1920 г., нельзя признать обоснованным, и никто не оспаривает его отмену Верховным судом СССР в 1964 г. Однако вскрытые трибуналом факты позволяют сомневаться в полной преданности комкора большевистской партии.

Аналогичную оценку можно дать и личности Ф. Миронова — командира Второй конной армии. Как отмечали историки В. Данилов и Н. Тарова в предисловии к сборнику документов о Ф. Миронове, он в 1917 г. резко отрицательно относился к идеям большевизма. «Большевизм и реакционные силы союзники, — писал будущий командир одному из членов Донского войскового правительства, — союзники неестественные, поневоле, но союзники страшные! Этот союз страшнее и опаснее генералов Корнилова, Каледина… и других»[600].

Так рассуждал не вахмистр Б. Думенко, а войсковой старшина (подполковник — А. З.), претендовавший на роль не только военачальника, но и политика, устроителя «лучшей жизни» для трудового народа, активный защитник идеи социальной справедливости. В своей жизни он часто оказывался между боровшимися силами. Дело доходило до того, что Реввоенсовет Южного фронта в марте 1919 г. потребовал от Л. Троцкого решить немедленно вопрос о Ф. Миронове, устранив вообще его контакты с Доном, поскольку имелась опасность восстания руководимых им частей.

Летом 1919 г. Ф. Миронов втайне от большевистских комиссаров закончил работу над «Программой Рабоче-крестьянско-казацкой партии». По духу она была близка эсеровской, отрицавшей диктатуру пролетариата. И нет ничего удивительного, что в августе 1919 г. комкор Ф. Миронов поднял восстание против власти. По вердикту трибунала он подлежал расстрелу, однако решением Политбюро ЦК РКП(б), проведенным через постановление ВЦИК, был амнистирован как раскаявшийся и имевший ранее заслуги перед Советской Республикой[601].

В русле нашего исследования отметим, что одним из обвиняемых вместе с комкором оказался и сотрудник Особого отдела В. Изварин, фактически разделявший идеи Ф. Миронова и не сообщивший о задуманном восстании. В отношении чекиста приговор к расстрелу остался в силе[602].

С учетом авантюристического характера Ф. Миронова следует рассматривать и его поведение в начале 1921 г., когда, будучи снятым с должности командующего Второй конной армией, он дал серьезные поводы к вторичному аресту.

В течение семи месяцев Особый отдел ВЧК вел следствие по его делу, в основе которого лежали донесения секретного сотрудника Донской ЧК «Залита» (А. Скобиненко — A. З.) о создании Ф. Мироновым антибольшевистской организации «Авантюристы», лозунгом которой провозглашалось «народовластие», а не диктатура пролетариата[603].

В заключение по делу командарма уполномоченный 16-го спецотделения ОО ВЧК указывал: «…принимая во внимание, что организация „авантюристов“ с целью свержения коммунистической партии является не первой авантюрой Миронова, полагал бы о применении высшей меры наказания — обвиняемому Миронову»[604].

Мы не опровергаем полностью выводы, сделанные почти через сорок лет Военной коллегией Верховного суда СССР, об отсутствии в действиях Ф. Миронова состава преступления. Однако ознакомление со всеми материалами уголовного дела, хранящегося в архиве ФСБ РФ, отнюдь не создает устойчивого представления о фальсификации следствия, нацеленного на уничтожение одного из крупных кавалерийских начальников. Безусловно, имели место серьезные недостатки в проведении расследования и мера наказания должна быть иной, поскольку не наступили общественно опасные последствия. Но зная, как и под каким политическим прессингом проходил процесс реабилитации в конце 50-х — начале 60-х годов, можно предположить, что пересмотр дела Ф. Миронова явился актом не юридическим, а скорее политическим. Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что непосредственно пересматривавший дело Б. Викторов (в то время — заместитель Главного военного прокурора) сам являлся сыном репрессированного адмирала, а следовательно, нельзя исключить его некоторого субъективизма. Более того, как юрист, Б. Викторов опирался на уже разработанную теорию доказывания и существующие уголовное и уголовно-процессуальное законодательства. Ничего этого не имелось в 1921 г., когда в основе следствия и судопроизводства лежало «революционное правосознание», основанное на тогдашней внешней и внутренней политической обстановке. Как абсолютно справедливо констатировали в своей монографии «Политическая юстиция в СССР» академик, один из крупнейших отечественных юристов В. Кудрявцев и его соавтор А. Трусов, «старое законодательство не имело никакого отношения к функционированию революционных трибуналов и ВЧК»[605]. Добавим лишь, что и к уголовному законодательству 1950-х годов и тем более к современному — не имело.

При оценке поведения Ф. Миронова в 1921 г. нельзя сбрасывать со счетов исторические условия того времени. Мы имеем в виду прежде всего полыхавшие по всей стране восстания, включая «антоновщину» и Кронштадтский мятеж Один из бывших подчиненных командарма, кавалер ордена Красного Знамени, член большевистской партии К. Вакулин в конце 1920 г. поднял со своим батальоном восстание против Советской власти и объявил, что действует по поручению Ф. Миронова. Другой его соратник, начальник 15-й Сибирской кавалерийской дивизии А. Голиков, также кавалер первого советского ордена, был смещен с должности по подозрению в поддержке сомнительных намерений своего бывшего командира[606].

В калмыцких степях в 1921 г. появилось «маслаковское движение», названное по имени его главаря Г. Маслакова, бывшего командира бригады конной армии С. Буденного, отважно сражавшегося в Гражданскую войну[607].

Он расправлялся с «саботажниками дела строительства народоправия», коими он считал коммунистов и комиссаров. Повстанческая деятельность Г. Маслакова проходила под лозунгом «Советы без коммунистов».

В период следствия над Ф. Мироновым части Красной армии вели бои на юге России с Донской повстанческой армией. Следует отметить, что ее командармом под псевдонимом «Орленок» являлся З. Абрамов, бывший слушатель Красной академии Генерального штаба, а до поступления в нее — командир бригады в 1-й Конной армии.

После окончания Академии он получил назначение на должность начальника штаба 14-й кавалерийской дивизии. По прибытии на Дон он установил контакт с Г. Маслаковым и приступил к формированию антибольшевистской армии. Он тоже использовал лозунг «Советы без коммунистов» и, вербуя будущих повстанцев, объяснял им, что именно коммунисты завели страну в тупик, задавили трудовое крестьянство[608].

К деятельности З. Абрамова и его Донской повстанческой армии мы еще вернемся и сделаем некоторые обобщения.

Так же, как в случаях с К. Вакулиным и Г. Маслаковым, «под знамена» З. Абрамова встали несколько подразделений возглавляемых им частей Красной армии. Отсюда ясно, что сотрудники особых отделов и других органов ВЧК не смогли своевременно получить необходимую информацию и предотвратить политическое предательство со стороны указанных выше командиров.

Справедливости ради отметим, что организовать осведомительную работу в кавалерийских частях было делом очень непростым. Сошлемся на два достаточно авторитетных свидетельства. Первое из них принадлежит начальнику Особого отдела 1-й Конной армии А. Пищулину. В конце 1920 г. он писал в своем отчете, что командующий С. Буденный и особенно член РВС К. Ворошилов не воспринимали деятельность Особого отдела. «Не терпящий чрезвычайных органов борьбы, — продолжал начальник особотдела, — т. Ворошилов органически не может допустить того, чтобы особый отдел Армии окреп и стал на ноги. Каждый начальник бывает 2–3 месяца, после чего под каким-нибудь предлогом его убирают»[609].

А. Пищулин сделал вывод: полупартизаны-полубандиты среди конармейцев будут процветать при отрицательном отношении командования к Особому отделу и при отсутствии должной совместной борьбы с негативными проявлениями в войсках.

Начальник Особого отдела 2-й Конной армии С. Турло, независимо от своего коллеги, также сетовал на «прохладное» отношение командования, в лице Ф. Миронова, к его деятельности. Кроме того, С. Турло в своих кратких воспоминаниях остановился на обстановке в частях армии. Приведем фрагмент из этого любопытного документа. «Когда я прибыл в ОО ВЧК из 15-й армии т. Ягодой было мне предложено ехать в 1-ю Конную армию, но я тогда просил т. Ягоду не назначать меня начальником, а тем более в конную армию… но, к моему сожалению, меня эта участь не миновала. Я попал из огня — в полымя. Оказалось, что вместо 1-й Конной армии попал во 2-ю… Я получил пустое место, где из ничего должен был построить работоспособное учреждение. Все обилие моей энергии и весь мой пятнадцатилетний опыт партийной работы и работы в Особом отделе ВЧК с начала его формирования мало мне помогает. Кавалерия дает себя чувствовать каждый час и на каждом шагу. Во-первых, в кавалерии слабо развито сознание, слаба партийность, политическая работа. Во-вторых, очень развито партизанство снизу доверху и слишком глубоко внедрился в нее бандитизм, с которым бороться не так-то легко. Среди такого элемента не популярна политическая работа, а тем более работа особотдела не в моде. Вербовать осведомителей весьма затруднительно… А те, кого и удается уговорить, на деле больше вредят работе, чем пользы приносят»[610].

Суммируя высказывания начальников особых отделов двух крупнейших кавалерийских объединений Красной армии, можно сделать вывод о наличии в войсках значительного количества безыдейных бандитских элементов, зачастую покрываемых командирами, о слабой восприимчивости конников к политико-партийной работе в их среде, о сложностях создания информационно-осведомительной сети в частях, где сильно развита круговая порука.

Материалы особых отделов, военных трибуналов и политических органов, базировавшиеся на реальных фактах разложения многих кавалерийских частей, ложились в основу принятия высшими военными органами определенных организационно-кадровых решений. В частности, 21 марта 1921 г. Реввоенсовет Республики на своем заседании принял решение: «Считать необходимым в ближайший период всемерное сокращение 1-й Конной армии путем очищения ее от всяких неустойчивых элементов (не только в боевом, но и в политическом отношении)»[611]. Аналогичное решение состоялось и по 2-й Конной армии.

Непростая обстановка сложилась в 1921–1922 гг. и в 1-м Конном корпусе червонного казачества под командованием В. Примакова. Последний не обращал внимания на процветавшие в корпусе явления «красного бандитизма». По его требованию были заменены несколько начальников Особого отдела, пытавшихся вести борьбу с преступностью. В. Примаков препятствовал реализации на практике решения РВСР от сентября 1921 г. о серьезной чистке личного состава[612].

Только после неоднократных информаций Особого отдела, поддержанного ГПУ, командованию войск Украины и Крыма была создана Чрезвычайная комиссия по чистке корпуса под председательством члена ВЦИК, бывшего члена РВС 1-й Конной армии С. Минина и при участии начальника СОУ ГПУ Украины Е. Евдокимова[613].

По приговору выездной сессии Ревтрибунала 9 человек были расстреляны. Среди них — начальник оперативного отдела штаба корпуса, комендант штаба и адъютант штаба, т. е. приближенные к В. Примакову люди[614].

В отчете ГПУ Украины за январь — июль 1922 г. прямо говорилось о том, что «красный бандитизм» принимает угрожающие размеры в частях 1-го Конного корпуса. «В отдельных воинских частях эти ненормальности разрастались и принимали более серьезный характер. Имели место случаи организации бандитских шаек и дезертирства красноармейцев из рядов армии, часто с оружием и лошадьми, в банды… Такие случаи произошли в кавполках 7-й, 5-й и 24-й дивизий, где были раскрыты бандитские ячейки, имевшие связь с оперировавшими в районе расположения частей бандами», — утверждали авторы доклада[615].

Только в середине 1922 г. удалось стабилизировать ситуацию в корпусе, укрепить его политически.

В итоге, командир корпуса В. Примаков лишился своего поста и был назначен начальником и военкомом Высшей кавалерийской школы[616].

Появились сомнения и в политической лояльности командарма 1-й Конной С. Буденного. Его ближайший соратник К. Ворошилов писал И. Сталину: «Буденный… слишком крестьянин, чересчур популярен и весьма хитер… Внутренняя контрреволюция тоже очень уповает на будущее, в этом будущем, в представлении наших врагов, Буденный должен сыграть роль какого-то спасителя (крестьянского вождя), возглавляющего „народное движение“… Если бы действительно произошло бы когда-нибудь серьезное столкновение… интересов между пролетариатом и крестьянством, Буденный оказался бы с последним»[617].

Если в отношении С. Буденного, к счастью для Советской власти, прогнозы не оправдались, то его бывший подчиненный З. Абрамов, о котором мы уже упоминали, действительно «пошел с крестьянами». Случай с З. Абрамовым показателен как пример просчетов особистов из-за резкого крена в сторону наблюдения за бывшими офицерами и плохого осведомления по красным командирам, прежде всего выходцам из казачьих районов.

Путь к Донской повстанческой армии (ДПА) у З. Абрамова начался еще со времени учебы в Академии Генштаба.

Именно там родилась идея создать альтернативную Красной армии военную силу, которая повела бы борьбу с теми, кто дискредитирует идею Советской власти и проводит политику, ведущую страну к катастрофе[618].

Через своего сокурсника К. Шенполонского, ставшего позднее начальником штаба ДПА под псевдонимом «Хохуленко», З. Абрамов вошел в контакт с группой старого члена партии, крупного военного работника, а затем сотрудника аппарата ЦК В. Панюшкина. Последний, как известно, вышел из рядов РКП(б) в связи с непринятием новой экономической политики и пытался образовать так называемую «рабоче-крестьянскую партию» и даже создал ее Московское всероссийское центральное бюро.

В. Панюшкин и его ближайшие соратники за кражу типографского оборудования были арестованы Московской ЧК и после проведенного расследования предстали перед Верховным трибуналом при ВЦИК Однако ни чекисты, ни следователи трибунала не докопались до связей группы с военными, и в частности со слушателями Академии Генштаба[619].

Все обстоятельства дела выяснились лишь год спустя, в 1922 году, когда развернутые показания дал К. Шенполонский. Оказалось, что на одной из московских квартир собиралась группа слушателей Академии, связанных с В. Панюшкиным, где обсуждались методы сопротивления проводимой РКП(б) политике. В ходе дебатов участники встреч решили, что наиболее эффективным методом воздействия на существующий режим может быть вооруженное восстание на Дону. Туда был распределен для прохождения службы З. Абрамов и выезжал, уклонившись от назначения на Украину, К Шенполонский[620].

«Мы рассчитывали, — показал на допросе К. Шенполонский, — на 1-ю Конную армию, потому что Абрамов был начальником группы войск Шовкопляса, куда входила дивизия Буденного. Абрамов был уверен, что Буденный перейдет на нашу сторону, повлияет на Ворошилова и Ворошилов и Буденный возглавят повстанческое движение»[621].

Таким образом, судя по признаниям начальника штаба ДПА, расчет делался на кавалерийские части Красной армии как на будущий костяк повстанческих войск и на известных в кавалерии командиров.

Несомненно, З. Абрамов знал обстановку в 1-й Конной. Он имел информацию о восстании в частях 1-й бригады 4-й кавдивизии под руководством его сослуживца комбрига Г. Маслакова. Не секретом являлось положение в 6-й кавдивизии, сформированной в Крыму и укомплектованной, в значительной мере, сдавшимися в плен солдатами белогвардейских казачьих частей. За многочисленные бандитские действия дивизия в конце 1920 г. была разоружена. По постановлению Чрезвычайной выездной сессии Реввоентрибунала 141 человек был расстрелян, включая и представителей комсостава[622].

Начальник дивизии И. Апанасенко был снят с должности и направлен на работу в милицию.

Интересно отметить, что даже в изданной в конце 1990-х годов Военной энциклопедии не упоминается о позорном поведении И. Апанасенко, не сумевшего пресечь явления «красного бандитизма» в 6-й кавдивизии, не пожелавшего расследовать убийство нескольких своих подчиненных командиров, пытавшихся бороться с преступностью.

Ставка на С. Буденного тоже понятна. В конце 1920 — начале 1921 гг. он был готов в категорической форме заявить об отставке в случае отказа перебросить армию на Дон и Кубань. Начальник Особого отдела 1-й Конной А. Трушин проинформировал ВЧК 30 марта 1921 г.: «Находим, что уход тов. Буденного может вызвать нежелательные последствия вроде „григорьевщины“»[623].

Чекисты в срочном порядке проинформировали об этом главу военного ведомства Л. Троцкого. Последний предложил экстренные меры: по согласованию с С. Буденным, К. Ворошиловым и М. Фрунзе превратить конную дивизию 1-й Конной в бригаду, основательно очистить личный состав от ненадежных и бандитских элементов. Предложения Л. Троцкого были закреплены, хотя и в несколько измененном виде, на заседании Политбюро ЦК РКП(б) с участием срочно вызванных в Москву членов РВС 1-й Конной армии[624].

З. Абрамов и его соучастники не знали, что их намерениям не суждено было сбыться. Меры, разработанные РВСР и ВЧК и одобренные высшим политическим руководством страны, не дали возможности втянуть части 1-й Конной армии в авантюру, затеянную З. Абрамовым. Вместо поддержки со стороны «красных кавалеристов» ему пришлось вести борьбу с ними. ДПА на практике осталась крупной бандой и была уничтожена уже серьезно отфильтрованными к этому времени буденновцами в 1922 г.

Подводя итог вышесказанному, можно сделать следующие выводы.

Окончание Гражданской войны не означало разрешения всех накопившихся проблем. В условиях масштабного социально-экономического кризиса, охватившего всю страну, образовался так называемый «внутренний фронт». Антигосударственные вооруженные выступления, мятежи и бунты требовали привлечения для их подавления частей Красной армии. В то же время сама армия переживала нелегкий период масштабной и далеко не планомерной демобилизации. В массовом порядке армию покидали коммунисты, желающие приложить свои усилия на мирном поприще. Параллельно с демобилизацией происходил процесс сокращения и реорганизации различных воинских структур и особых органов ВЧК, призванных защищать армию от подрывных действий контрреволюционных элементов и шпионажа.

Значительно ухудшилось снабжение войск всеми видами довольствия.

Все указанные факторы самым непосредственным образом сказались на боевой и политической устойчивости частей и соединений. Зачастую рядовые военнослужащие и некоторые командиры, включая комбригов, комдивов и даже командармов, разделяли взгляды участников восстаний и мятежей. Диктатура пролетариата, а фактически большевистской партии, вызывала недовольство крестьянско-казачьей армейской массы. Имели место факты, когда не только отдельные военнослужащие, но и целые их группы, а иногда даже воинские подразделения переходили на сторону восставших либо являлись инициаторами вооруженных выступлений.

В этих условиях органы госбезопасности, в лице особых отделов и губернских ЧК, были вынуждены перестраиваться, что называется, на ходу, укреплять свои ряды, изменять формы и методы деятельности. Чаще всего импульс этому давал центральный аппарат ВЧК, убедившись в целой серии провалов, предательств, фактов расслабленности после окончания Гражданской войны.

Чекистам пришлось прибегнуть к жесткой фильтрации войск до того, как они вступали в боевые действия с повстанцами. Вновь пришлось прибегнуть к расстрелам и осуждениям к содержанию в концлагерях за паникерство, за отказы выполнять приказы, за пособничество повстанцам и бандитам, за переход на сторону врага. В этом плане у чекистов не случалось столкновений с командованием, которое и само не раз прибегало к самым суровым мерам.

В отличие от периода Гражданской войны особые отделы и губернские ЧК широко и активно вели разведку сил противника в интересах командования. Зачастую имело место объединение агентурно-информационных возможностей особистов, местных аппаратов ВЧК и органов военной разведки.

Одной из основных задач являлось установление места пребывания и арест либо уничтожение главарей вооруженных выступлений. А. Антонов и ряд его ближайших сподвижников были уничтожены в ходе спецопераций. Арестованы и преданы суду военного трибунала организаторы Донской повстанческой армии, бывшие командиры Красной армии З. Абрамов и К. Шенполонский, а также часть членов Ревкома Кронштадтских мятежников.

Особое внимание в рассматриваемый период чекисты уделили экипажам кораблей и береговых команд флота, а также кавалерийским частям. Именно внутри них чаще всего вызревали и совершались опасные антигосударственные проявления. Вместе с тем, организовать на этих участках активную осведомительную работу представляло наибольшую сложность ввиду специфики организации этих частей и сильно развитой круговой поруки, поощряемой даже известными и заслуженными командирами. К ним можно отнести командующих конными армиями Ф. Миронова и С. Буденного, комкора В. Примакова, комдива И. Апанасенко, окружение командующего Балтфлотом Ф. Раскольникова да и его самого.

В условиях плохого снабжения войск всеми видами довольствия, и прежде всего продовольствием, среди военнослужащих приобрела массовый характер преступность, включая и явления «красного бандитизма». В борьбе с этим особистам пришлось взять на себя одну из основных ролей в войсках при отсутствии подчас активной поддержки своего московского руководства. Это происходило, когда речь шла о применении дисциплинарных и кадровых мер к разного уровня командирам, покрывавшим бандитов, а также лично грубо нарушавшим нормы морали и нравственности.

В целом, можно утверждать, что в период «малой гражданской войны» сотрудники органов госбезопасности справились с задачами обеспечения безопасности войск.