"Фосфор" - читать интересную книгу автора (Лагер Свен)

31. Черное. Белое

Гипсовая женщина выглядывает из стены нашего дома прямо над дверью. Ее толстые щеки потемнели от уличной грязи, но взгляд исполнен восторга. И строгости. Устремлен поверх наших голов. Растительный орнамент окаймляет лицо, и я впервые спрашиваю себя, а где же в доме прячется ее туловище. Мимо проходят девчонки, они хихикают — навстречу им в найковских кепках идут парни. Для начала мы заваливаемся отдыхать. Микро перед телевизором, я на софе, в кухне, взвинченный, хаос, гормоны, или что там еще? Что со мной творится? Почему она просто ушла? Ну да, и у меня бывает — ни с того ни с сего пропадает настроение, хочется побыть одному… Но ведь я не сажусь тогда в первый же автобус. Или все-таки сажусь? Твою мать, не желаю больше об этом думать. Трудновато будет, если вообще хоть что-нибудь получится. Иметь парня и строить мне глазки до потери пульса. Туда и сюда. Вместо того чтобы расслабиться. Ну, будут у нее два парня, дальше-то что? Что еще за внутренняя борьба? Выбрать не может? А пошло оно!

Может, я что не так сделал? Она что, не заметила, как я в нее втюрился? В школе мне требовались годы, чтобы подступиться к девочкам, в которых я влюблялся. Одна-две наверняка не заметили этого и по сей день. Такой вот я зажатый. Хотя я ведь целовал ее. А потом не захотел, чтобы она поцеловала меня в ответ. Значит, дело таки во мне. Я не знаю. Промотать вперед, промотать назад, проклятие, почему-то не получается.

Надо умыться. Сейчас это не повредит. Холодная вода в лицо, ополоснуть руки, шею, зажмурить глаза, смыть с себя все. Мыло. Поверить не могу!.. Здесь ее номер телефона! Здесь номер ее телефона! На моей руке! А я как раз смываю его! Ну, что ж, думаю я. Что дальше? Теперь хоть искать не надо, если я вообще этого хотел. Теперь мне не надо ее искать, как идиоту, и опять идти в тот дурацкий кабак, потому что, возможно, она там работает. И еще я не должен ломать себе голову, почему она ушла! Я могу просто позвонить ей! Но меняет ли это что-нибудь?

Итак, руку не мою. Сперва поразмыслить. Если до завтра надпись не сотрется, тогда вперед. Если исчезнет, то нет. Тоже глупо. Химическое брожение в мозгу. Думать я могу о чем угодно, но не могу думать о НИ О ЧЕМ. Стоп, хватит! Зачем это опять? Только не сейчас! Я не могу оторваться от крана. Я его открываю, потом закручиваю и снова открываю-закрываю.

А теперь крепче. Открыть и закрыть, очень быстро. Повернуть с силой, как Джек Николсон в фильме «Лучше не бывает». Но тот все делает отлаженно, в определенном ритме. У меня — процесс неконтролируемый, я, как частота меж двумя передатчиками, дергаюсь из стороны в сторону. Интересно, могут ли левое и правое полушария мозга работать несинхронно? Или как это называется? Психопатия, неврастения? Не нервируй меня.

Я делаю нечто совершенно нормальное, думаю о чем-то совершенно нормальном, и внезапно все звуки во мне сбиваются и путаются. Салат из ударных. Диджей явно недоглядел, облажался: хаос, парочки распрямляются, поворачиваются и смотрят на него. Только у меня нет публики. Флип. Флоп.

Я могу позвонить ей, а могу не звонить. Вопрос нерешенный. В таких случаях я сбиваюсь с внутреннего такта, поднимаю голову, просыпается мания. Я щелкаю выключателем, хлопаю крышкой, открываю кран или ставлю стакан на стол. Раз за разом. Пока опять в ритм не войду. Может, я фильм? Повторяюсь и повторяюсь, пока изображение не настроится.

Раз, два, три, четыре, пять, считает Николсон, делая что-либо. Все по пять раз открыть и закрыть, воткнуть и вытащить. Смехотворно, но к счету уже отношения не имеет. Тут дело в ритме. Должен литься, непрерывно. Есть только долгая настройка без монтажа. Не несколько, а только одна. Смесь из правильного и неправильного, хорошего и не очень. То есть, по идее, причин для маниакального поведения у меня нет. Но как объяснить это собственному мозгу?

Такого со мною уже давно не случалось. В таких случаях я начинаю все переставлять, как ритм-машина, и при этом не двигаюсь с места. Надо бы выйти из ванной, ну же! Мне так мало нужно — путь к отступлению. Ладно, шкаф, еще разок тебя сейчас закрою, открою, закрою, пошел. Медленно пятясь, выйти назад. Нет, кричу я, с меня хватит. Пусть все эти вещи в ванной сами собой занимаются!

Такое случается еще и от скуки, простой ребяческой скуки. Не наступать на трещины, и все такое. Брусчатка, тротуарный бордюр, кафельные полы, вот так, против времени, бесконечная не музыка, потому что в жизни нет ритма. А какой ритм у меня, откуда он берется? Каждый хочет это знать. И у некоторых мозговой мускул, который ритм создает, развит сильнее других.

Итак, по дороге домой не наступать на трещины в брусчатке, после поворота бежать только вдоль бордюра и касаться рукой каждого фонарного столба. Потом, перед домом, развернуться влево на одной ноге, но только на одной! Однажды я стоял, дожидаясь лифта, и, когда двери открылись, увидел типа, который как раз с аппетитом облизывал холодную стену кабины. Он просто взял и перестал, как ни в чем не бывало. Только на стене я успел заметить медленно испарявшуюся влагу. Иначе просто не поверил бы своим глазам.

Бельмондо в фильме «На последнем издыхании» отбрасывает все лишние движения, которые не вписываются в его образ крутого парня. Не джаз, а брейкбит служил бы звуковым оформлением этого фильма в наши дни, подошел бы к быстрой смене кадра. Было бы неплохо. Изжившие себя орнаменты безделья. Нервозная, бессмысленная повторяемость движений и действий, все та же сигарета и все то же облако дыма выплывает изо рта и растворяется в воздухе. Это почти сродни опьянению, о котором я мечтаю: чтобы в голове, как отбивка в раковине, притаилась жемчужина, а не шло бесконечно полосами изображение.

Теперь я стою в комнате, описываю в воздухе круги руками, как можно быстрее, пусть кровь бежит по венам, а придет время, поставлю одну из пленок Микро. Только вот все никак не получается купить себе какой-нибудь музыкальный центр. Да мне и не нужно. Или нужно. Так и эдак, не решил. Пусть Микро свой принесет, подумал я. Зато у меня автоответчик есть. Он и обычные кассеты проигрывает, и звук ничего, если уж приперло послушать — слабоват, но хорош. Вполне сносен. Потом, когда на настоящей технике слушаешь, впечатление совсем другое, ничего не узнаешь.

Я даже не вижу, где в этой штуке динамик. Открываю крышку, наверху пленка для диктовки сообщений, внизу еще одна, для записи входящих звонков. Вот, туда и вставляем. Вынимаю из пакета Микро кассету с белой наклейкой и золотистой точкой. Приборчик сейчас, наверное, думает, что я хочу прослушать принятые сообщения, и гадает, и удивляется себе, куда же подевались привычные звуковые сигналы.

Сначала он выключается, далее нажимаем «play», да, да, продолжай, я хочу прослушать всю пленку. Хорошо, пусть играет без остановки, а басы превращаются во флейты или исчезают вовсе. «Мелодимейкер. Неплохое было бы для тебя прозвище», — думаю я. Приборчик делает мелодичной даже эту бурду, и неожиданно вполне сносными становятся даже глупые и пустые пленки, всякие там техноцидные колотилки с показушно тяжелыми ударными. Здесь они лишь шепчут и гудят. Слишком мал мой приборчик для монументального идиотизма.

Вот эта пленочка тоже неплоха. На нормальном магнитофоне записи, конечно, воспринимаются иначе, и даже если я уже трижды прослушивал их на автоответчике, в другом месте смогу прослушать как абсолютно новые. Это огромное преимущество. По большей части они быстро надоедают и становятся невыносимыми. Почти как газета, которую тоже не читают по три раза.

Вот что следовало бы писать на сидюшниках и пластинках: «Круто звучит на мыльнице». Или просто — этикетка, как на одежде: «Не предназначена для прослушивания на супердорогих музыкальных центрах». Или: «Особо рекомендуется для переносных плейеров и под открытым небом». Но надписи, наоборот, дурацкие — вечно им подавай самую дорогую технику, чем дороже, тем лучше, как сейчас, каждый хочет непременно иметь домашний кинотеатр. Изображение еще большее, еще лучшее, объемнее звук, но навороты, понятное дело, ни в коем разе не улучшают убогую телепрограмму.

Она до того плоха, что годится разве только для моего старого черно-белого телевизора с маленьким экраном и без всяких там кнопок настройки. Он в момент отфильтровывает весь ненавистный мусор плотоядного цвета и не подпускает ко мне эти огромные хари. Камера ведь непременно должна взять крупный план, лицо, и нам спихивают все больше видеомусора с невероятно плохими, болезненными красками. Иногда я смотрю широкоэкранный телик Огурца и тогда сразу вижу, что представляет собой Про-Зиебен и что такое Фокс и Кабельный, и РТЛ.

У каждого канала собственные краски и свои ведущие, как будто каждый раз одни и те же люди с одним и тем же отменным вкусом закупают одни и те же фильмы для одних и тех же каналов. Один запал на второразрядные сериалы семидесятых годов, да еще копирует с NTS, чтобы изображение было расплывчатым, а другой закупает лишь видеомусор в жанре экшн девяностых, по возможности из Лос-Анджелеса. Третий только на родном, на немецком такой-то и такой-то для той-то и той-то программы, нечто болезненно-пестрое и душещипательное, и вот появляется все это дело на моем маленьком черно-белом телике, очищенное от всякой дряни. Здесь есть только регулировка контрастности, и даже самые никудышные актеры вдруг начинают выглядеть вполне пристойно.

Поэтому меня и передергивает, когда я слышу какую-то музыку во всю мощь, или вижу что-то на широком цветном экране. Это просто бесит. Совсем недавно так началось. Я давно уже не ходил в клубы, а только слушал свою пищалку, Мелодимейкер, на котором все звучит, будто из соседней комнаты.

И вдруг на меня напал голод. Голод по жирному звуку, по чему-то внушительному. Голод по вообще чему-то новому, будоражащему. И отправился я в ближайший магазин пластинок. И оторопел. Как деревенщина, впервые очутившаяся в большом городе. Будто меня через гладильную машину пропустили. Надеваю здоровенные кожаные наушники, и Б-А-А-А-А-А-АМ. Такого я еще не слышал никогда, подумал я. Мир неизвестных частот. Помогите! Где же регулятор громкости? Его нет. Долго я так не вынес. Сытое, тысячу раз сытое чавканье, комковатые басы, панорамный звук, прижатый к моим, ничем не защищенным ушам, — все колошматило по барабанным перепонкам и проникало в мозг. Гадость. В подвалах и бараках клубную музыку фильтруют дым, туман и шумы эха, разговоры и наркота. Там ей приходится пробиваться сквозь стену тел. Музыка в пространстве. Но здесь с этими наушниками пространство исчезло.

Что это за хваленый си-ди-плейер, думал я, у которого нет даже регулятора громкости? Видно, рассчитан на глухих, потому что настроен так, чтобы каждый, да, именно каждый мог все на свете услышать. Болезнь, да и только. С динамиками в метро такая же история. Я стою в вагоне один, а голос орет: «Двери закрываются». А потом еще выжидает минуту на случай, если в последний момент в вагон решит заползти какая-нибудь бабулька и не сможет втянуть свою сумку на колесиках через порожек высотой три миллиметра. Потом осторожно, с антишоковой скоростью двери сходятся, а вновь раздвигаются вообще полчаса спустя, дабы опять же никто не испугался, и ни у кого не случился припадок, и так далее, и тому подобное.

Тут нужна бы кнопка с надписью: «Я не старый и не дряхлый, не тугоухий, не пугливый, не полуслепой и не страдаю закупоркой мозгов». Нажал бы я такую кнопку, штуковина издала бы щелчок и заиграла потише, черт бы ее побрал. Но нет, все настроено так, будто слушатель тупой или просто дебил, или, как в случае с этим вот си-ди-плейером, почти глухой, потому что при любом удобном случае со своей порцией гашиша он садится прямо перед самой большой колонкой, и еще потому, наверное, что дома у него тоже есть плейер, слишком громкий и нерегулируемый.

И я слушаю, что за чистый звук мне устроили, такой суперчистый миди-ремикс. Может, просто не повезло, решаю я и ставлю что-то другое. Опять двадцать пять. А того, что надо, все нет и нет. Да, плохой советчик ты мне, господин студент. Работаешь себе в магазине пластинок и подсовываешь мне каждый раз те вещи, которые нравятся тебе самому.

Но такова лишь горькая правда. Что все это мусор. Его и слушают через такие вот кувалдообразные супернаушники. Идиотам-просьба-нажимать-на-клавишу-«Мусор». Рони Сайз уже не поможет, равно как и Ди-Джей Круст, и Голди, и Себел, «Баллистик Бразерс» или «Химические братья», — никто. Я сидел и думал: «Ребята, все это огромное недоразумение». Какой же неуемный голод по новой музыке должен был зародиться в нас, что теперь плохие сочинители лезут из всех щелей и залепляют мне уши своими дурацкими идеями. Или я даю их прослушать Микро, который все фильтрует и составляет мне сборник, так еще куда ни шло.

И ведь ни одна тварь не может купить себе всю белиберду. Дешевые диски, которые через полгода разваливаются, — ладно, сгодится, потому что больше десяти раз я их все равно слушать не стану. Я трезвею, медленно, но болезненно. Напоминает отрезвление после «Е», тошнотворное и неумолимое возвращение на землю. А ничего другого здесь и ожидать не стоит. Назовите это заведение просто «Спускайся», или «Транк», или «Музыка Чибо», настолько он меня отрезвляет.

Парни, которые роются в ящиках с пластинками, тоже выглядят не слишком здоровыми. А где все девчонки? Проклятие. Моей любви к брейку пришел конец. Такое замечаешь вдруг, ни с того ни с сего. Да, конечно, знаю, мы останемся друзьями. Я еще могу позволить какому-нибудь диджею на полуподвальной дискотеке вить из меня веревки. Да я не против. Никаких проблем. Е.Д. 2000 ночи напролет. Заметано. Но в общем и целом в кексах черничного джема маловато.

Я сам вижу, будто из окна квартиры напротив, как стою и стою с телефоном в руке — и не звоню. Что это он там делает? Стоит, глазея на телефон, и не звонит. Как долго я уже стою, держу аппарат и размышляю? Сейчас. Я набираю номер Фанни. В груди у меня словно отбойный молоток работает. И как бесконечно долго звучат гудки. Длинные гудки.

— Сокровище мое, — неожиданно раздается голос в телефоне.

Сокровище? Чьего же звонка она ждет?

Слушаю, говорит сокровище.

Быть такого не может — даже лучше, чем «дорогой».

— Алло.

— Да, алло, могу я поговорить с Фанни?

Видимо, мать. Сопит себе в телефон, кряхтит. Раздается лязгающий звук, и что-то удаляется. Шон тоже издает такие звуки. Говорит себе, болтает, и я его почти не понимаю, так как говорит он без точек и запятых из-за шорохов, с которыми он едва ли не душит трубку. Сжимает ее как эспандер, издавая невероятный шум. Всему виной постмодернистские телефоны. Они такие пустые изнутри, что сразу трещат, если быстро схватишь трубку или нервно ее сожмешь. Я все еще жду. Раздается звонок. Где? Здесь. Микро открывает дверь.

— Эй вы, прыщавые рожи.

Только этого недоставало! Шон легок на помине.

— Алло?

— Привет.

— Ой, приветик.

— Как ты там, мышонок? — спрашиваю я. Вот черт, думаю. Но Фанни хихикает. — Жалко, что ты уже ушла домой, — говорю я мило.

— Да, глупо. Извини.

Молчание.

— Фанни?

— Да?

— А что ты делаешь сейчас?

— Телик смотрю. Хм, — трубка опять трещит, — где ты живешь? — Говорю где. — Ты не против, если я зайду?

— Наоборот, буду очень рад, — отвечаю. — Просто классно. — Да клади же ты трубку, кретин, твердит голос откуда-то изнутри. — Погоди, — говорю я и еще раз, ПО БУКВАМ называю ей адрес.

— Все, поняла.

— О’кей.

— Пока, скоро буду.

Щелк. Вот тебе и раз! Быстро же. Очень даже быстро. Все тип-топ. Она идет. От такого любое плохое настроение как рукой снимет, верно? Что же я за идиот? Тоже мне, достижение. Шон тараторит без умолку, словно с цепи сорвался. Бормотание, как из актового зала, но это всего лишь Шон, такой уж у него голос. Если отойти на пару шагов, кажется, бормочет множество голосов. Я захожу в комнату и застаю тот самый момент, когда Микро опять ложится перед телевизором, а Шон стоит подле него и трепется.