"«Грант» вызывает Москву" - читать интересную книгу автора (Ардаматский Василий Иванович)Глава 3Когда на другой день утром Шрагин вошел на территорию завода, он сразу понял, что делали небольшие группы людей — и штатских и военных — у силового цеха и немного поодаль, у стапелей, где возвышался стальной громадой недостроенный крейсер. «Минируют», — догадался Шрагин и вдруг с болью представил себе, как будут рушиться все эти сложные и так дорого стоящие сооружения и этот корабль-красавец… Ему вспомнилась первая студенческая практика на Балтийском заводе. Инженер, который знакомил студентов с заводом, повел их вдоль стапелей. На одном они увидели маленькие человеческие фигурки, копошившиеся на дне громадного котлована, — здесь будущее судно только зарождалось. На другом стапеле они уже видели контуры судна, растущие вверх, красиво выгнутые его бока, распертые стальными ребрами. На третьем стапеле уже настилали палубу, а на последнем был корабль, почти готовый к спуску. Он стоял наклонно, точно изготовившись к прыжку в море, и был удивительно красив — он весь был в сиянии голубых звезд электросварки… Да, человек, однажды видевший чудо рождения корабля, навсегда проникнется уважением к людям, которые это чудо совершают, сами того не замечая… Главного технолога на заводе не оказалось. В зале перед его кабинетом за вздыбленными чертежными досками не было ни одного человека. Шрагин постоял в раздумье и пошел в дирекцию. Просторная приемная директора была забита встревоженными людьми. Помощник директора — молодой парень с худым узким лицом и светлыми прямыми волосами — метался между телефонами и кричал в трубки одно и то же: — Директор на объектах! Я ничего не знаю! Придет, тогда все выяснится! — Вот приедет барин, барин все рассудит, — злобно сказал кто-то в толпе. Шрагин пробился к помощнику директора и тихо спросил: — Что здесь происходит? — Что, что… Не прибыли грузовики на сборный пункт, а там несколько сот человек: семьи, дети. Люди прибежали сюда. А что я могу сделать? Зазвонил еще один телефон. Шрагин поднял трубку и услышал строгий голос: — Кто со мной говорит? — Инженер главного технолога Шрагин. — Вы член партии? Шрагин чуть не сказал «да», но, немного помедлив, ответил: — Беспартийный. — Ладно, все равно. Ваши машины по ошибке задержаны военной комендатурой. Ошибка исправлена. Там в комендатуре есть ваш человек, но он не знает, где сборный пункт. Немедленно звоните в комендатуру, наведите порядок. Скажите еще раз фамилию! — Шрагин. — Действуйте, товарищ Шрагин. Шрагин сказал помощнику, чтобы он немедленно соединил его с военной комендатурой. Приемная опустела, люди побежали на сборный пункт. Шрагин остался вдвоем с помощником. — А самому мне что делать? — растерянно спросил парень. — Жена с грудным ребенком там, на сборном пункте, а я здесь. — Беги на сборный пункт, я за тебя останусь. Как-нибудь справлюсь, — сказал Шрагин, не раздумывая. Только парня и видели, даже спасибо не сказал. Шрагин сел за стол. Он отвечал, как умел, на телефонные звонки, делал в книге аккуратные записи о каждом разговоре и сбоку ставил пометку: «Дежурный инженер Шрагин», — это потом может пригодиться. Часа через два пришел директор. — Переведи телефон на меня, — сказал он, проходя в кабинет и нисколько не удивляясь тому, как изменился его помощник. Он, наверное, просто не заметил, кто сидел за столом. В приемной остались двое мужчин, которые пришли вместе с директором. Они тоже не обращали на Шрагина никакого внимания и, отойдя к окну, разговаривали о чем-то. Зазвонил звонок где-то над дверью в кабинет, и Шрагин понял, что это вызывает директор. Когда он вошел, директор удивленно приподнял брови: — Вам что? — Вы звонили. — Где помощник? — Я за него. Он побежал на сборный пункт, там у него жена с грудным ребенком. — Кто вы такой? — Инженер из отдела главного технолога Шрагин. — Шрагин? Что-то я вас не знаю. — Я новенький, — улыбнулся Шрагин. — Почему не уехали со своим отделом? — Я только вчера оформился, ничего не знал. — Как это вчера? — Да так, переведен к вам с Балтийского. — Переведен? Сейчас?! — Да. Вот выписка из приказа. Директор прочитал выписку, вернул ее Шрагину и вдруг рассмеялся: — Канцелярия наша из железа — хоть потоп, а она свое дело крутит. Ну что же, действуй пока при мне. Признаться, я забыл о помощнике. Как тебя зовут? — Игорь Николаевич. — Так вот, Игорь Николаевич, сиди здесь на телефонах. Я опять пойду на территорию. Отовсюду буду тебе звонить, докладывай только о самом важном. Понял? Директор ушел. Шрагин невольно улыбнулся: здорово у него все складывается… Когда время уже шло к вечеру, директор вернулся. С серым, мрачным лицом он подошел к Шрагину и, глядя на него отсутствующими глазами, сказал: — Все. Смертный приговор вынесен, исполнение — по ситуации. — Кому? — Заводу вынесен приговор! Заводу! — закричал директор. Он был на грани истерики. — Сам все проверил! Каждый заряд. А я же все это сам строил! Сам! Понимаешь ты это?! В кабинет вошли два офицера со знаками различия инженерных войск: капитан и лейтенант. — Явились, убийцы, — мрачно усмехнулся директор. Казалось, он уже успокоился. — Здесь будете команду ждать? — А где же еще?.. — отозвался капитан и сел на диван. Рядом с ним сел лейтенант. — Я сейчас еду в горком, — сказал им директор. — Буду позванивать. — Приказ я должен получить от полковника Стеблева, — строго уточнил капитан. — Знаю, знаю, — раздраженно сказал директор. — Я такой приказ не смогу и выговорить. Капитан промолчал и заговорил о чем-то с лейтенантом. — А с тобой мы решим так… — обратился к Шрагину директор. — Помощник мне пока еще нужен, так что ты к семи утра явись сюда, если, конечно… — директор запнулся и потом быстро закончил:…если ночью не сработает приговор… Шрагин шел по улицам города. Опускались медленные летние сумерки. На заводе как будто все в порядке, он зацепился там неплохо. Он шел теперь на квартиру, где ему предстояло жить. Когда готовилась операция, этот жилищный вопрос выглядел довольно надежно. Большая квартира принадлежала немке-колонистке, которая двадцать лет проработала в этом городе учительницей немецкого языка. Муж ее давно умер, а она в прошлом году вышла на пенсию. Единственная ее дочь училась в Ленинградской консерватории, была комсомолкой. Словом, можно было надеяться хотя бы на то, что на открытую подлость хозяйка квартиры не способна. В большой ее квартире, занимавшей весь дом, только одна комната принадлежала не ей, и до первых дней войны в этой комнате жил инженер местной электростанции. Он переехал. Теперь эту комнату должен занять Шрагин, ордер у него в кармане. На нем дата — 14 июня 1941 года. Хоть это местные товарищи сделали как надо… Дом Шрагину понравился. Каменный, одноэтажный, старомодный, он находился и в центре и в то же время на тихой улице, засаженной акацией и каштанами. Своим фасадом он не бросался в глаза, но выглядел вполне прилично, хотя было видно, что не ремонтировался он, вероятно, с царского времени. Шрагин нажал кнопку звонка возле двери с накладными деревянными завитушками. Подождав немного, он позвонил еще раз. Никто не отзывался. Наверное, в дом есть черный ход со двора, а этот, парадный, может, и вовсе не работает. Шрагин прошел вдоль дома и через калитку в узорчатых железных воротах попал во двор, который больше был похож на сад. Обойдя дом, он постучал в низенькую дверь. Она тут же открылась, и Шрагин увидел высокую женщину с замысловатой прической из седеющих волос, с дряблым лицом. — Вам кого? — спросила она без всякой тревоги. — Прошу прощения, я ваш новый сосед, — сказал Шрагин. — Наконец-то! Заходите! — Женщина пропустила Шрагина мимо себя и заперла дверь. Они прошли в небольшую переднюю парадного входа. Здесь стояли ломберный стол и два кресла. Пол покрывал потертый ковер. — Вы Эмма Густавовна? — спросил Шрагин. — Да, я Эмма Густавовна Реккерт, — с достоинством ответила женщина. — В горжилотделе мне приказали жить с вами в мире и согласии, — улыбнулся Шрагин. — Меня зовут Игорь Николаевич. — Вы извините меня, но раз уж я ответственный съемщик, я хотела бы видеть ордер, — немного смущаясь, сказала Эмма Густавовна. Она внимательно прочитала бумажку и подозрительно поглядела на Шрагина. — Вы получили его, когда прежний жилец еще жил здесь? — Да, он почему-то тянул с переездом, а главное, я сам задержался… — небрежно сказал Шрагин, отметив про себя внимательность женщины к таким формальным мелочам. — Ну что же, будем знакомы, — сказала Эмма Густавовна. — Ваша комната вот там, последняя дверь налево. Ключ висит на гвоздике. Там же и ключ от парадного. Должна предупредить, что мебель в комнате, какая она ни есть, принадлежит мне. Прежний жилец платил мне за нее десять рублей в месяц. — Я последую его примеру, — улыбнулся Шрагин. Комната оказалась довольно большой. Открыв штору затемнения, Шрагин увидел, что окно выходит во двор. Старинная деревянная кровать, стол, кресло и стул. Шкаф с зеркальной дверцей. На полу у кровати коврик с вышитыми на нем козликами. Все эти вещи уже давно несли свою службу людям, и если они выглядели еще вполне прилично, то только потому, что люди, которым они служили, были бережливы и аккуратны. В дверь постучали. — Хочу показать вам места общего пользования, — сказала Эмма Густавовна из коридора. Когда Шрагин вышел, она повела его, как экскурсовод по музею. — Вот эта дверь — в кухню, слева у парадного — ванная и туалет, — объясняла она. — Дрова для подогрева колонки и для кухонной плиты лежат в чулане, вон та дверь. Кстати, за дрова прежний жилец тоже рассчитывался со мной. Впрочем, он пользовался ими непонятно редко — я имею в виду для ванны. — Вероятно, он предпочитал одиночеству в ванной общество к бане, — рассмеялся Шрагин. — Вероятно, — улыбнулась Эмма Густавовна. Приготовив постель, Шрагин прошел в ванную и долго блаженствовал там под тугим холодным душем. Возвращаясь, он погасил свет в коридоре и на ощупь пробирался в свою комнату. И вдруг он услышал молодой взволнованный женский голос: — Мама, это же ужасно, как ты не понимаешь этого! «Здесь ее дочь», — озадаченно констатировал Шрагин. Это было непредусмотренным осложнением. По имевшимся в Москве сведениям, студентка консерватории Лиля Реккерт, когда началась война, поступила на курсы медсестер и уезжать к матери не собиралась. В этом новом обстоятельстве следовало немедленно разобраться. Шрагин постучал в дверь, из-под которой пробивался свет. — Пожалуйста, — услышал он голос Эммы Густавовны и вошел в просторную комнату, которая, судя по обстановке, была гостиной. Посреди комнаты стоял рояль из красного дерева. У стены — целый строй стульев с плюшевыми сиденьями и маленький диван с резной спинкой. За круглым столом в глубоких креслах друг против друга сидели Эмма Густавовна и светловолосая девушка с заплаканным лицом. — Простите, пожалуйста, — виновато улыбнулся Шрагин, — но оказалось, что у меня нет спичек. — Лили, принеси, пожалуйста, возьми у меня на туалете, — сказала Эмма Густавовна. Когда девушка принесла спички, Эмма Густавовна сказала Шрагину: — Кстати и познакомьтесь, это моя дочь Лили. — Очень рад. Игорь Николаевич. — Лиля, — девушка подчеркнуто иначе, чем мать, назвала свое имя и, кивнув Шрагину, отошла к окну. Ей было лет двадцать, может, чуть больше. Светлые волосы гладко зачесаны и на затылке завязаны тугим узлом. На болезненно бледном ее лице резко выделялись большие серые глаза, снизу подчеркнутые синеватой тенью, а сверху — золотистыми пушистыми бровями. Внешность у нее была привлекательная, но красивой ее назвать было нельзя. Чувствовалась какая-то нервная напряженность во всем ее облике. Эмма Густавовна вздохнула и тихо сказала: — Вот остались мы с ней вдвоем и, что с нами будет, не знаем, не ведаем. — Она подняла взгляд на Шрагина, ожидая, что он скажет, но, не дождавшись, спросила: — Но и вы как будто уезжать не собираетесь? Шрагин заметил, как Лиля требовательно и гневно посмотрела на мать. — Да, я пока не уезжаю, — сказал Шрагин. — У меня вообще дикое положение. — Посидите с нами, — предложила Эмма Густавовна и показала на кресло. — Видишь, Лили, товарищ тоже не уезжает… — Это его дело, — отозвалась Лиля, продолжая стоять у окна. — Это верно, каждый за себя решает сам, — подхватил Шрагин. — Но мой случай действительно дикий. Представьте себе, меня только что перевели сюда на завод из Ленинграда. — Из Ленинграда? — радостно встрепенулась Лиля и подошла к столу, не сводя глаз со Шрагина. — Да, из Ленинграда, а что? — спросил он. — Это мой самый любимый город на свете, — тихо сказала девушка. — Не забывай, Лилечка, что ты на всем свете знаешь только два города, — наставительно заметила Эмма Густавовна. — Ах, мама, ничего ты не понимаешь! — устало произнесла Лиля и села в кресло. — Да, так вот… — продолжал Шрагин. — Вопрос о моем переводе был решен еще до войны. Но наркомат тянул бумажную волынку, и практически меня оформили на здешний завод только вчера. — Вот уж вовремя так вовремя! — покачала головой Эмма Густавовна. — И всем здесь, понятно, не до меня. Но тем не менее кто-то все же обязан сказать мне, как я должен поступить? — Вы что, хотите, чтобы вам кто-нибудь напомнил, что вы советский человек и рассчитывать жить тут при фашистах не имеете права? — насмешливо спросила Лиля. — Лили, прекрати, пожалуйста! — по-немецки сказала Эмма Густавовна. — Во всяком случае, — тоже по-немецки заговорил Шрагин, — вы, Лиля, не имеете никаких оснований думать обо мне скверно, а тем более говорить. — Тогда мне остается только предполагать, — иронически и тоже по-немецки сказала Лиля, — что вас оставляют здесь партия, правительство и лично товарищ Сталин. То, что они перешли на немецкий, почему-то сразу обострило разговор. Шрагин встал: — Прошу меня извинить… — Игорь Николаевич, пожалуйста, не уходите! — взмолилась Эмма Густавовна. — Хоть вы, может быть, поймете и пожалеете старого человека. Уже третий день мы с дочерью мучаем друг друга. Мне трудно… — Ее голос задрожал, и из глаз потекли слезы. Лиля подбежала к ней, прижалась щекой к ее лицу. — Мама, мамочка, но я сама не знаю, что делать! Успокойся ради бога! Эмма Густавовна вытерла слезы кружевным платком и виновато улыбнулась Шрагину: — Видите, какая у нас неврастеническая квартира. — Я сам виноват, ворвался в ваш разговор… — О! Она всегда такая! — воскликнула Эмма Густавовна, перебивая Шрагина. — Ведь она весь мир, всю жизнь видит только и двух красках — черной и белой. Она мне говорит: «Ты советский человек, ты должна отсюда бежать». И ей не понять, что я не могу бежать от могилы моего мужа, ее отца. Все, что было в моей жизни хорошего, прошло в этом городе, в этом доме. Она этого не понимает. — Мамочка, а ты не хочешь понять меня! — страстно заговорила Лиля. — Ты человек пожилой, с тебя нет спроса. А что будет го мной? Идти работать на фашистов?! Лучше смерть! Бежать, оставив тебя одну?.. — Она подождала ответа и воскликнула с тоской: — Хоть бы кто-нибудь понял мое состояние! — Глупенькая, пусть они сюда являются, нас это не касается. Мы будем с тобой вдвоем и останемся честными людьми. И раньше были войны, и раньше занимали города, но разве все жители этих городов автоматически становились предателями? — Эмма Густавовна улыбнулась Шрагину. — Может, останется с нами и наш новый сосед. А, Игорь Николаевич? — Увы, Эмма Густавовна, я в своих поступках не волен — я подчиняюсь приказу, который я должен в конце концов получить. — Шрагин посмотрел на часы. — Но я отлично понимаю всю сложность вашего положения. Понимаю и вас и Лилю. Я бы очень хотел вам помочь, но как? А теперь я должен идти, извините. Мне очень рано вставать. Спокойной ночи. Вернувшись в свою комнату, Шрагин думал не о Лиле и ее матери, а о том, что в общем квартира, кажется, подобрана удачно… |
||
|