"Нарбоннский вепрь" - читать интересную книгу автора (Толчинский Борис Аркадьевич)

Глава вторая, в которой недавние противники Империи обретают себе небесных покровителей и пытаются понять, что творят

Следующий после принесения Круном Нарбоннским вассальной клятвы день знаменовался для вновь обретенных почитателей Учения Аватаров событием, которое аморийцы привыкли называть "вторым рождением человека": в этот день герцог Крун и его спутники совершили Выбор.

Церемония определения бога-аватара, который будет покровительствовать правоверному аватарианину, аколиту, в течение его оставшейся жизни, прошла, как и положено, в Пантеоне — общем для всех двенадцати божественных посланцев Творца-Пантократора святилище.

Круна поставили перед своеобразным "Колесом Фортуны". Оно было поделено на двенадцать секторов; каждый сектор отмечался абрисом одного из богов-аватаров. Иерей, то есть жрец Священного Содружества, облаченный в синюю ризу и светло-зеленую головную повязку, инфулу, — такое ритуальное одеяние свидетельствовало, что этот иерей является столичным викарием Ордена Химеры, — так вот, викарий провозгласил начало Выбора для Круна и раскрутил колесо. Оно крутилось долго, словно Младшим Богам требовалось время, чтобы договориться меж собой, кому из них принять под покровительство бывшего врага Содружества, а ныне честного неофита. Наконец "Колесо Фортуны" остановилось, и герцог Крун увидел прямо перед собой стилизованную фигуру конечеловека.

— Выбор совершен, — монотонным голосом сообщил иерей. — Твой небесный покровитель — аватар Кентавр. Твой характер — Гармония: между силой и душой. Твоя сущность — Становление. Твой месяц — февраль. Твоя планета — Селена. Твой цвет — серебристый. Твой элемент — серебро. Твои качества — двойственность, сила, страсть, тщеславие, вспыльчивость, апломб, упорство. Профессии, к которым ты наиболее расположен, — врач, целитель, атлет…

С немалым удивлением Крун Нарбоннский слушал речь иерея; на самом деле тот просто перечислял явления и свойства, которым, по канонам Учения, покровительствует выпавший Круну бог-аватар.

— …Стало быть, я теперь Кентавр, — задумчиво проговорил герцог.

— Воистину, так, — кивнул викарий. — Возрадуйся, неофит: тебе выпал знак благий и благородный, сулящий много испытаний в жизни, но и великое счастье под конец ее!

Крун медленно кивнул головой, а затем освободил место дочери.

Принцессе Кримхильде выпал аватар Химера.

— …Твоя сущность — Мираж, — говорил иерей. — Твой месяц — октябрь. Твоя планета — Уран. Твой цвет — зеленый. Твой элемент — кислород. Твои качества — опасность, заблуждение, слабость, хитрость, вероломство, осторожность, злопамятность, беспринципность, вкрадчивость. Профессии, к которым ты наиболее расположена, — повар, портной, ювелир…

— Подходяще для моей сестрицы, — шепнул принц Варг своему наперснику Ромуальду.

Молодой принц был бледен и молчалив сегодня. Эта церемония, равно как и всякий ритуал амореев, вызывала у него глубокое отвращение. Чем больше рассуждали гостеприимные хозяева о судьбоносном значении Выбора для человека, тем сильнее это отвращение перерастало в затаенную ненависть. "Я не позволю какому-то колесу с рисунками чудовищ решать за меня мою судьбу", — думал Варг. Для себя самого он заранее определил, что результат шутовского церемониала не будет иметь для него ни малейшего значения. "Отец дал клятву императору, — размышлял юноша. — Я же никакой клятвы амореям не давал!".

Но в глубине души, втайне от себя, он не мог не признавать некий глубинный смысл этого странного ритуала…

И вот настал его черед совершать Выбор. Внешне спокойный, но с плотно сжатыми губами и невидящим взором, Варг встал подле "Колеса Фортуны". Викарий Ордена Химеры с сомнением посмотрел на него — и запустил колесо.

Когда оно остановилось, молодой принц узрел перед собой чудовище омерзительное и непонятное. Не то дракон, не то орел, не то петух; а может быть, летучая мышь-вампир; со злобными веждами, крючковатым клювом и цепкими когтями; а на хвосте — "мертвая петля" и нечто, похожее на наконечник боевого копья…

Иерей замешкался, прежде чем произнести:

— Выбор совершен. Твой небесный покровитель — аватар Симплициссимус. Твой характер — Зло. Твоя сущность — Смерть. Твой месяц — декабрь. Твоя звезда — Немезида. Твой цвет — черный. Твой элемент — сера. Твои качества — воинственность, зависть, бедствие, суеверие, безрассудство, жестокость. Профессии, к которым ты наиболее расположен, — воин, охотник…

…Молодой Варг с упоением вслушивался в дрожащие интонации голоса иерея. Совершенно неожиданно для самого себя принц почувствовал значение и логику Выбора; это открытие не огорчило, а, напротив, восхитило его! "Да, все верно, — думал он, слушая аморийского жреца, — выпавшее мне гнусное чудовище покровительствует воинам и охотникам. Вот почему амореи так боятся этого знака, когда он выпадает недавним врагам! Правильно боятся, клянусь молотом Донара! С помощью этого дракона-петуха, либо вопреки ему, я стану воином и охотником — охотником на амореев; я стану мстителем за своего отца!..".

С такими мыслями он покинул место у "Колеса Фортуны" и встал подле Круна. Следом за Варгом Выбор совершили рыцарь Ромуальд и другие прибывшие вместе с герцогом нарбоннские галлы. В частности, Ромуальду выпал аватар Сфинкс, покровительствующий мыслителям и летописцам, и Варг негромко сказал своему наперснику:

— Ты опишешь предстоящие битвы, Сфинкс.

С обидой в голосе отозвался Ромуальд:

— Но я рыцарь, а не книжник!

Варг многозначительно посмотрел на друга и с усмешкой заметил:

— Мало быть рыцарем — нужно еще уметь побеждать.

Однако больше на эту тему принц не стал говорить, так опасался вызвать у отца новые подозрения.

Гостеприимные хозяева поселили Круна, его детей и свиту в прекрасном античном павильоне, что стоял на берегу Квиринальского озера. Официально павильон считался частью огромного гостиничного комплекса "Филемон и Бавкида", самого дорогого не только в аморийской столице, но и, пожалуй, во всем Обитаемом Мире; в действительности же этот так называемый "консульский павильон" представлял собой отдельную виллу с собственным садом, парком и даже небольшой гаванью, где к услугам гостей была стройная скедия.

Поздним вечером, когда лучезарный Гелиос уже отправился в страну снов, а обязанность дарить свет великой аморийской столице приняли у него ночные аэростаты, покрытые, точно рыбы, сверкающей серебристой чешуей, — в это самое время, в пору буйства светской жизни, всевозможных празднеств и развлечений, принц Варг и рыцарь Ромуальд в одиночестве стояли на берегу Квиринальского озера и глухо, точно заговорщики, обсуждали события последних дней.

Накал чувств молодых людей оказался столь велик, что им изменила присущая северным варварам осторожность; они не услышали тяжелые шаги по мраморной лестнице, ведущей к озеру, и не увидели грузную фигуру, шествующую к ним.

— Так, так, — прозвучал за их спинами суровый бас герцога.

Ромуальд вздрогнул, резко обернулся и пробормотал приветствие своему господину. Варг остался стоять спиной к отцу, лицом к озеру.

— Вы говорили слишком громко, — отметил Крун.

Варг усмехнулся.

— Ты полагаешь, отец, у этой земли и у этой воды есть уши?

Герцог нахмурился и легким взмахом руки приказал Ромуальду возвращаться в дом. Молодой рыцарь бросил сочувствующий взгляд на друга, а затем ушел.

— Мне нужно поговорить с тобой, сын.

Принц в молчании скрестил руки на груди, по-прежнему избегая глядеть на отца. Тогда Крун схватил его обеими руками и силой развернул лицом к себе.

— Когда я с тобой желаю разговаривать, тебе надлежит смотреть мне в глаза! — проревел герцог.

Молниеносным движением Варг стряхнул с себя руки отца. Однако взгляд отводить не стал.

— Я слушаю тебя, государь мой герцог.

— Я все еще твой отец, — напомнил Крун, уязвленный подобным обращением.

— Ты произвел меня на свет, — уточнил Варг. — Ты воспитал меня. Ты дал мне силу и волю. Ты сделал меня воином Донара…

— Молчать! — рявкнул герцог.

Варг криво усмехнулся, мотнул головой, словно надеясь так прогнать наваждение, и отвернулся.

— Мальчишка несмышленый, — прошептал герцог, изо всех сил стараясь овладеть собой, — ты, я погляжу, уже числишь меня изменщиком! Меня, твоего отца! А теперь послушай, что я тебе скажу…

— Не надо. Я знаю, что ты мне скажешь. Ты уже говорил. Не утруждай…

Хлесткая пощечина, которая больше напоминала бойцовский удар, положила конец хладным словам Варга. Еще немного, и молодой принц свалился бы в воду. Варг сжал кулаки, но сдержался: это все-таки был отец.

— Мальчишка, щенок, — с яростью отчаяния повторил герцог, — я полагал, что ты умнее! А ты — слепец! Как есть слепец! Разве не видишь ты всего этого?!

Крун Свирепый широко раскинул руки, стараясь охватить ими все пространство чужого горизонта.

Он показывал сыну небо: высоко в небе, не боясь ни дождя, ни ветра, парили и отражались в спокойной глади Квиринальского озера воздушные шары, освещавшие землю мягким серебристым светом; на востоке, почти у самого горизонта, куда-то бесшумно уплывала гигантская аэросфера, она уже была так далеко, что даже Варг с его ястребиным зрением видел лишь сигнальные огни гондолы…

Еще показывал герцог сыну статую Двенадцатиликого Бога, Фортуната-Основателя, — высеченная из гигантского монолита горного хрусталя, она венчала циклопическую шестиступенчатую пирамиду Большого Императорского дворца[8] и казалась столь же далекой, как и удаляющийся от города воздушный корабль. Статуя Двенадцатиликого Бога смотрелась снизу факелом волшебной свечи, ее окружал плотный ореол светящегося воздуха, и Крун знал, со слов общительных хозяев, что хрусталь, из которого она сотворена, не простой, а из Хрустальной Горы, той самой, над которой сияет чудотворная звезда Эфира, и что, соответственно, эта статуя — не просто украшение столицы, нет, это мощный передатчик (София Юстина сказала: ретранслятор) священной энергии, питающей могущество Богохранимой Империи…

Конечно, имел герцог в виду и главное чудо Темисии — Сапфировый дворец, резиденцию Дома Фортунатов, лежащий на острове Сафайрос на озере Феб. Отсюда, правда, не видно его — громады Пантеона и Палатиума заслоняют Сапфировый дворец, — однако сияние сотен тысяч и миллионов самоцветов заметно из любого места столицы, так что кажется, что где-то там, на юге, всеми цветами радуги пылает феерический костер…

Герцог показывал сыну и серую гору Пантеона; как раз в этот момент башенные часы его пробили полночь. Пантеон лежал на площади в добрых двадцать гектаров и оттого считался самым большим рукотворным сооружением Ойкумены; сотни тысяч человек возводили его более полувека, и было это семь с лишним столетий тому назад, когда столица Аморийской империи переезжала из Элиссы в Темисию. Но более всего в Пантеоне Круна поразили не его внешние размеры, а то, что, оказывается, ежедневно там "проживают" более восьмидесяти тысяч человек, — иереев, монахов, чиновников, слуг, охранников, — а во время торжественных церемоний численность "населения" Пантеона возрастает в два-три раза; сами аморийцы называют столичный Пантеон "городом во дворце"…

На фоне рукотворной горы Пантеона двенадцатигранник Большого Квиринальского дворца, где заседало имперское правительство, казался приземистым. Это было самое близкое к павильону галлов государственное здание; при желании можно было заметить, как, точно муравьи, ползут изящные мобили и богатые экипажи по воздушному виадуку, соединяющему Малый Квиринал, дворец первого министра, с Сенатской площадью, — это, видимо, князь Тит Юстин дает бал для высшей знати в честь дня рождения дочери, любимой и единственной "наследной принцессы"…

Так что много чудес мог показать герцог Крун единым широким движением раскинутых рук: всего и не опишешь! Не только зримые чудеса, но и прежде неведомые варварам звуки наполняли обычную ночь космополиса. Вот привычный слуху цокот конских копыт сменяется едва слышным жужжанием мотора мобиля. Вот раздается длинный низкий гудок — это, наверное, в Пирейском порту появился тяжелый контейнеровоз из южных провинций. Вот где-то на севере простучали колеса по рельсам — это дромос, поезд Трансаморийского Рельсового Пути, отправился в Рагор или в Нефтис, а может быть, еще дальше, в Оркус, "столицу рабов", или в Киферополь, "город магнатов". А вот слышится и быстро нарастает глухой рокочущий звук — это, скорее всего, шумят пропеллеры гигантского грузового экраноплана, прибывшего в Темисию по каналу Эридан с побережья Внутреннего моря…

— …Ты это не видишь?! Ты это не слышишь?! — с болью в голосе вопросил сына герцог Крун. — И ты предлагаешь мне бросить вызов могуществу здешних богов?!! Тогда ты глупец, мой сын, мой наследник; я называю глупцом всякого, кто алчет ринуться с мечом на солнце!

— Прежде ты так не говорил, отец, — приглушенно отозвался Варг. — Что нам до здешних чудес? Мне моя родина милей этой злобной сказки! Нет, не променяю я наши горы, наши сады и пастбища, наши леса, где дичь живет с момента сотворения мира, на все их сверкающие чудеса! Дома я рассветом сажусь на коня и, прежде чем затрубит рог к завтраку, успеваю проскакать с десяток герм, подстрелить перепелов и фазанов; захочу — в речке искупаюсь, захочу — набью морду медведю, захочу — с нашими рыцарями подерусь на мечах иль на кулаках… А тут что за жизнь?! — Варг с ненавистью посмотрел на факел статуи Двенадцатиликого Бога, — Тут даже чтобы из города выехать, надобно разрешение властей! Тут только чванливым патрисам да богатым магнатам жизнь, да и тем я, по правде сказать, не завидую! Они изнеженные хлюпики — разве не помнишь ты, отец, как год назад я в Массильской битве в одиночку одолел пятерых имперских легионеров?!

Крун покачал головой и похлопал сына по плечу.

— Я это помню, Варг. По-моему, я тогда тоже с десяток легионеров к аватарам отправил, правда, не всех сразу, а по очереди, — он рассмеялся.

Почувствовав, как ему показалось, перемену в настроении отца, принц оживился.

— Ну так в чем же дело, отец?! Мы сильнее их, телом и духом! Мы побеждали их! И мы ведь многого от них не хотели! Вспомни, что ты говорил имперским послам всякий раз, когда они склоняли тебя принять их подданство и аватарианскую веру. Ты говорил: "Уйдите прочь с моей земли, и не мешайте моему народу жить свободно!". Я гордился тобою, отец, когда ты это говорил!

Герцог посуровел; воспоминания, которыми сын рассчитывал пробудить в отце былую доблесть, возымели обратный эффект.

— У тебя хорошая память, Варг, — тихо произнес герцог. — А что еще ты помнишь? Помнишь ли ты наши города, сожженные их эфирными пушками и огнеметами?! Помнишь ли ты наши поля, вытоптанные конями и сапогами легионеров?! Помнишь ли ты моих друзей, твоих наставников, павших в битвах с амореями?! Помнишь ли ты других, захваченных в плен — где-то они теперь?..

— Так надо мстить! — вскричал молодой принц, нимало не думая в это мгновение, что его могут услышать те, в ком он по-прежнему видел врагов. — Надо мстить проклятым амореям!

— Я и мстил, — скорбно молвил герцог. — Мне пятьдесят уже; сколько себя помню, только и делал, что мстил…

После этих слов наступила тишина. Отец и сын молчали. Башенные часы Пантеона пробили половину первого ночи.

— Это не могло продолжаться вечно, — снова заговорил Крун. — Ты прикинь, сын, почему амореи так живут. Не только потому, что у них есть животворящий эфир, а у нас, варваров, эфира нет. Амореи умеют выстраивать жизнь! Признай это, иначе ты не постигнешь истинную причину их могущества. Вот так и я: всю жизнь бился с амореями и никогда не понимал их… Ты погляди на этот город: здесь никогда — ты слышишь, никогда! — не случалось войны! У амореев есть армия, ты это знаешь, но в армии у них только каждый сотый подданный императора! Всего лишь каждый сотый! Легионеры — профессиональные воины, но все остальные — не воины. Они живут, не думая о том, что завтра придется с оружием защищать свой дом. Они знают, что пока стоит мир, им угрожает лишь немилость земных властей и суд небесных аватаров. Вот почему они трудятся для себя и для императора!.. А теперь еще вспомни, сын. Вспомни, сколько народу жило в Нарбоннии до того, как я стал герцогом.

— Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч…

— Точно, сын! — едва сдерживая слезы, проговорил Крун. — А нынче нарбоннцев в два раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько еще, по-твоему, я должен мстить Империи?! До каких пор?! Покуда нарбоннцы не исчезнут вовсе — или покуда в лагерях Оркуса их не станет больше, чем в самой Нарбоннии?!!

Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.

— Я не хочу, чтобы после моей смерти ты стал герцогом Нарбоннской пустоши, — с неожиданным после всего прежде сказанного достоинством заявил Крун. — Вот почему я сделал то, что сделал. И я ничуть не жалею, что поклонился императору…

— Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!

— Его нет, сын! Нет его, другого пути, пойми ты это! Одно из двух: смерть или жизнь…

— …на коленях, — закончил за отца Варг.

Герцог схватил сына за плечи и встряхнул, заставляя смотреть себе в глаза.

— Если бы я отвечал только за себя, клянусь молотом Донара, сын, я бы скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!

Облик Круна, когда он произносил эти слова, тон его, да и сама клятва "молотом Донара", удивительная в этих обстоятельствах, воздействовали магически на могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.

— Но я не только за себя отвечаю, — продолжал Крун. — Я вождь моего народа! А ты — мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!

— Никогда, — прошептал Варг, — никогда не буду ползать я, как ты, на коленях у трона императора!

— Мальчишка… — с каким-то прощальным, старческим сожалением вымолвил Крун — и оттолкнул сына.

Вновь воцарилась тишина. Отец и сын стояли рядом, далекие друг от друга. Наконец Крун сказал:

— Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не мне на тебя яриться. Вот только содеянного не вернешь и прожитого не возвратишь…

Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли обуревают сына.

— Мы еще должны быть благодарны амореям, — с горькой усмешкой заметил герцог. — Пойми ты наконец: это их, амореев, мир, боги дали им власть распоряжаться Ойкуменой по своему хотению; после всего, что я против них содеял, они имели полное право раздавить меня. А они, как видишь, даже власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги! И у нас в Нарбоннии будет мир…

— Какие великодушные амореи! Милостиво позволили тебе топтать нашу землю своими сапогами, — Варг невольно бросил взгляд вниз, точно желая убедиться, по-прежнему ли на ногах отца дарованные императором багряные сапоги.

Крун занес кулак, чтобы ударить сына — но сдержался.

— Мальчишка, — опять промолвил он. — Ничего я больше в жизни не хочу, кроме одного: увидеть, как ты поумнеешь! А покуда я герцог, будет по-моему!

"Покуда ты герцог, — подумалось Варгу, — да и то навряд ли!".

Пробило час ночи.

— Ну довольно разговоров, — сурово заявил герцог. — Ты будешь делать то, что я тебе велю. Довольно своевольничать! Считаешь себя мужем — умей владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у молодки на выданьи! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить охота, — заткнись, смирись и слушай тех, кто тебя сильнее!

Молодой принц покраснел невольно. "Отец прав. Нужно держать себя в руках. Тут, в логове амореев, неподходящее место затевать драку. Пусть враг думает, что смирил меня".

— Ступай в дом, — велел Крун, — и ложись спать. Завтра в десять приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук августа. Он покажет нам город. Чтобы ты знал, дурак: это большая честь, когда один из Фортунатов самолично общается с нами, с варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь — сам выпорю, не посмотрю на твой рост!

— Не беспокойся, отец, — с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего, ответил Варг. — Императорскому Высочеству не придется на меня обижаться!

Принц с подчеркнутой вежливостью, как бы вытекающей из его последних слов, поклонился отцу — и зашагал по направлению к павильону.

А отец проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать слезы, — и, когда фигура сына исчезла за деревьями, он разрыдался.

Воздев голову к вершине Пирамиды, герцог Крун мысленно обратился к Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:

"О, если ты на самом деле столь велик, мудр и справедлив, как о тебе толкуют, помоги мне исправить то, что я сам сотворил, в безумной своей гордыне: верни мне моего сына!".