"Хелен" - читать интересную книгу автора (Фаст Говард Мелвин)Глава четвертаяНа следующее утро, переборов свое дурное настроение, я помирился с Клэр, пообещав сводить её на ужин в «Пустынный рай». Клэр пришла в восторг, отпустив мне по этому случаю все былые и грядущие прегрешения. И не только потому, что Джо Апполони — который заправлял в «Раю», отмывая деньги для мафии, — симпатизировал нам и всегда следил, чтобы нас обслужили по высшему разряду, но и потому, что именно в этот вечер в ресторане ожидалось самое первое выступление Санни Фоулера. Не то, чтобы этот Санни Фоулер считался каким-то сногсшибательным певцом — нет, но дело было в том, что Санни только-только развелся с Салли Эрвайн, новой голливудской суперзвездой. Поговаривали, что Салли отвалила бывшему мужу три миллиона долларов отступных, и то, что ещё вчера могло запятнать Санни несмываемым позором, сегодня сделало из него национального героя, а бесчисленные скабрезные подробности звездного развода беспрестанно смаковались по телевидению и в прессе. Клэр, в числе пятидесяти миллионов американок, мечтала о том, чтобы хоть раз воочию увидеть Санни, и уже заранее пускала слюнки. Она спросила меня, правда ли, что Джо Апполони платит Санни тридцать тысяч в неделю? — А почему бы и нет? Я слышал, что Сэмми Дэвису и Фрэнку Синатре платили и побольше. — Ха! Так это ведь Сэмми Дэвис и Фрэнк Синатра, а Санни Фоулер — пока ещё никто. — Если не считать, что ты произносишь его имя с придыханием и высунув язык. — Ничего подобного. Хотя мне, конечно, хотелось бы на него посмотреть. Как и всем остальным. — Пф, мне, например, на него наплевать, — сказал я. — Зануда! — бросила Клэр. Я отвез в школу Джейн, свою девятилетнюю дочурку, которая по пути вдруг поинтересовалась, люблю ли я ещё свою жену, а её, Джейн, маму, или мы собираемся развестись? Воистину от детей ничего не укроешь. Я заверил Джейн, что разводиться мы с мамой не собираемся, и тогда она спросила, какова из себя Хелен Пиласки. — Это тебе неинтересно, Джейн. — Нет, мне интересно знать, каково быть убийцей. — Господи, что ты мелешь? — Все про неё говорят, — возмутилась Джейн. — Почему мне-то нельзя? — Мне трудно ответить на этот вопрос. — Я уже стала знаменитостью, так как ты её адвокат. — Откуда ты знаешь? — Дети все знают. — За один день? — Знают, — сказала Джейн. Шеф Комински сказал мне: — Судя по тому, как ты вьешься ужом вокруг да около, тебе пора ознакомиться с её досье. — Если вам не нравятся мои методы, защищайте её сами! — огрызнулся я. — Не артачься, Блейк. Мы союзники. Зайди ко мне — я дам тебе досье. Я проследовал за ним в его кабинет. Папка с делом Хелен Пиласки лежала у него на столе — видимо, он изучал его. Усевшись за стол, Комински протянул мне папку. Я взял её и двинулся было к двери, но Комински остановил меня. — Выносить его нельзя, Блейк. Прочитай все здесь, а потом, если понадобится, мы изготовим для тебя любые ксерокопии. Но папка должна оставаться здесь. Я кивнул и погрузился в чтение. Комински сидел, не сводя с меня глаз. Открывалось дело фотографиями Хелен Пиласки, в фас и в профиль, сделанными в тюрьме. Это была Хелен, но вроде бы и не Хелен. Я долго вглядывался в фотографии, но так и не раскусил, что именно в них не так. Потом, махнув рукой, перешел к анкете. Такая уж была у неё анкета. Я перечитал её трижды. Затем поднял голову и встретился с задумчивым взглядом Комински. — У тебя сложности, Блейк? — тихо спросил он. — Что за дурацкая шутка? — взорвался я. — Кто меня подставил? И кому все это нужно? — Мне не нравится, как ты разговариваешь, Блейк, — сказал он. — И Чарли Андерсону тоже не понравится. Ты попросил, чтобы тебе показали её досье. Я дал его тебе. Ты ознакомился с её анкетой. Потом перечитал её. Правильно? — Да. Три раза. — Ну и что, черт побери, тебе от меня ещё надо? — Я не хочу, чтобы из меня делали козла отпущения. — А кто, черт возьми, делает из тебя козла отпущения? — прорычал Комински. — Вы. — Блейк, ты совсем обнаглел! У меня руки чешутся спустить тебя с лестницы. Я встал, вытащил из досье анкету и швырнул на стол. — Что это такое? — спросил я. — Ее анкета, — бесцветным голосом ответил Комински. — Нет. Ничего подобного. — Послушай, Блейк, — вздохнул Комински. — Не лезь на стенку. Я понимаю, что дело чертовски щекотливое. Но эта девка — обыкновенная уличная шлюха, дешевая потаскуха. В Штатах таких — тысяч сто, а то и все двести. Эта её анкета, — он ткнул крючковатым пальцем в лежавший перед ним лист бумаги, — абсолютно типичная. Я видел сотни таких. Ничего особенного в ней нет. Обычная проститутка, из тех, что на каждом углу торчат. Анкета как анкета. — Да, с той лишь разницей, что это не её анкета. — В каком смысле? — Эта анкета не принадлежит той девушке, которая сидит у вас в тюрьме. Комински поморщился. — Не болтай ерунду, Блейк. Дай-ка мне досье. Я передал ему папку и Комински, покопавшись в ней, извлек три карточки с отпечатками пальцев. — Вот, полюбуйся, — сказал он. — Вот эти сняли мы сами, на своем бланке. Вот эти, — он протянул мне вторую карточку, — из Чикаго. А вот это — фотокопия её карточки, присланная нам из ФБР. — Вы все отпечатки в ФБР проверяете? — Сам отлично знаешь, что — нет, Блейк. Но всякий раз, когда у нас возникают какие-либо сложности, мы связываемся с Вашингтоном, а уж там решают, с каким ведомством связаться. Мы же здесь не идиоты. Всем нам показалось, что с этой Пиласки что-то нечисто, поэтому мы и запросили ФБР. — Я тебе не верю, — отрезал я. — Это не её карточка и не её отпечатки. — Хорошо, — кивнул Комински, разводя руками. — Я думал, что ты толковый парень. Что тебя на мякине не проведешь. Вот уж не представлял, что первая встречная потаскуха будет из тебя веревки вить, — он нажал кнопку на столе и в кабинет вошел полицейский в мундире. — Зайди к дактилоскопистам и скажи, чтобы сняли отпечаток большого пальца Пиласки. — Только большого? — Да. Сейчас же, не откладывая. Большой палец левой руки. Пусть снимут прямо у тебя на глазах — тут же принесешь отпечаток ко мне. Полицейский кивнул и вышел. Комински покачал головой. — Я чувствую себя последним идиотом, что пошел на это. Слушай, Блейк, я тебя прекрасно понимаю… — Ты же наверняка с ней говорил, — сказал я. — Конечно — и не раз. Только, наверное, у меня опыта побольше. Или чутья. Проститутка ведь не обязана носить значок или повязку с надписью «проститутка». И нет закона, запрещающего уличным девкам время от времени заглядывать в умную книжку. Черт побери, Блейк, если бы мне платили хотя бы по одному доллару за каждую приличную даму, которая, проигравшись в пух и прах в наших казино, выходила затем на панель, я бы давно был богатым человеком. Да, все они приличные и целомудренные, пока не приезжают в Сан-Вердо подержать руку на пульсе Америки. Замужние. У некоторых четверо, а то и пятеро детей. Потом же все они прямо как с цепи срываются. Такое вытворяют, что далеко не всякая профессионалка себе позволит. Так почему же тебя смущает, что эта Пиласки не укладывается в принятый типаж? Что, по-твоему, мы с Чарли затеяли? Хотим тебя одурачить, что ли? Чего ради? — Не знаю, — тяжело вздохнул я. — Ясное дело — не знаешь. Слушай, Блейк, выкинь эти мысли из головы. Хоть ненадолго. Мы сидели и молча ждали возвращения полицейского. Когда тот вернулся, Комински вручил мне карточку с отпечатком левого большого пальца, затем вынул из стола лупу и протянул мне. Я сравнил свежий отпечаток с отпечатками, присланными из Чикаго и ФБР. Они полностью сошлись. Если Комински не затеял какой-то грандиозный обман — а в это я теперь поверить никак не мог, — то девушка из тюрьмы и лицо, которому принадлежали отпечатки пальцев из полицейской и федеральной коллекций, были идентичны. Я сел на машину и покатил в пустыню, надеясь хоть немного проветрить воспалившиеся мозги. Накатавшись до полного одурения, я пришел к выводу, что меня не столь беспокоит Хелен Пиласки, сколько поведение Чарли Андерсона и Билли Комински. Я ухитрился прожить тридцать семь лет, но за все эти годы никому не удавалось с такой легкостью надругаться над моим достоинством, как Чарли Андерсону. Стоило ему только свистнуть, и — вот он я, вытягиваюсь в струнку, щелкая каблуками. Увы, в Сан-Вердо по-другому было нельзя. Весь наш город функционировал как один хорошо отлаженный механизм. У нас так: либо ты играешь по принятым правилам, либо тебя вышвыривают под зад коленкой. В нашем Сан-Вердо вы не встретите демонстраций, у нас отсутствует всяческая оппозиция, нет расовых волнений, да и уровень преступности — самый низкий на всем Западе. Город полностью подчинялся всемогущему синдикату и управлялся мафией по своим правилам. Блейк Эддиман был в этой игре даже не пешкой, а — песчинкой. Инфузорией. Примирившись с этой мыслью, я решил, что рыпаться не стоит. Нужно продумать линию защиты и проучить всю эту кодлу. Добравшись до Сильвер-плейт, я остановил машину и с полчаса посидел, таращась на серебристый песок. Затем возвратился в Сан-Вердо. На этот раз, когда Хелен Пиласки вошла в комнату для встреч с адвокатами, вставать я не стал. Дождавшись, пока уйдет надзирательница, Хелен посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась. — Не понимаю, почему вы веселитесь, — зло сказал я. — Садитесь, — я указал ей на стул напротив. — Извините, Блейк, — проговорила Хелен, присаживаясь. — Вы просто чересчур серьезно к себе относитесь. Пока меня не было, вы сидели тут и кипели от злости, а когда я вошла, обожгли таким взглядом, точно хотели испепелить на месте. Вы растеряны и не знаете, на ком сорвать гнев и обиду. Да? — Хватит болтать! — оборвал её я и, вынув из портфеля ксерокопии, сделанные для меня Комински, протянул ей её анкету. — Вы знаете, что это такое? Хелен кинула на бумагу равнодушный взгляд. — Какая-то полицейская анкета. — Вы же знаете, черт побери! — Блейк… — Черт бы тебя побрал! — вскипел я. — Мне надоело играть с тобой в кошки-мышки. Слушай, сестренка, меня назначили твоим адвокатом, и я собираюсь не только защищать тебя, но и выиграть процесс, чтобы утереть нос этим паразитам. Давай поговорим начистоту. Кто ты такая? Вместо ответа она подтолкнула ко мне ксерокопию полицейской анкеты. — Нечего вешать мне лапшу на уши. Или ты хочешь уверить меня, что ты и впрямь дешевая польская шлюха, которую вышвырнули из четвертого класса за развращение малолеток, и которая, недоучившись в седьмом классе, вышла на панель? — Здесь так написано, — кивнула Хелен. — Зачем ты водишь меня за нос, Хелен? Ты же отлично знаешь, что это не твоя анкета. — Моя, Блейк. — Дай мне руку. Левую. Она протянула мне левую руку, ладонью вниз, и я не смог не восхититься, залюбовавшись её изящными пальцами с красивыми ногтями; впрочем, ногти были короче, чем следовало, и не очень ровные, как будто владелица время от времени кусала их. Однако это ничего не значило. Многие люди имеют привычку грызть ногти. — Переверни, — попросил я. На подушечке левого пальца сохранились следы чернил. Даже в нашем сумасшедшем обществе люди не заходят так далеко, пытаясь обвести кого-нибудь вокруг пальца. — Значит, это ты, — сказал я, указывая на анкету. — Хелен Пиласки. Двадцати четырех лет от роду, полуграмотная воришка, мошенница и проститутка. — Судя по всему — да. — Вот, значит, как — «судя по всему — да». Всего четыре слова, но только настоящая Хелен Пиласки, по-моему, их бы не выговорила. Видишь ли, милая сестренка, пусть я и самый обычный пустоголовый американец, отец которого был ничтожным страховым агентом, кое-какие мозги у меня есть. Мне приходилось общаться с такими хелен пиласки. Все они на одно лицо — опустившиеся, абсолютно деградировавшие личности без единой извилины. Хотя проститутки первоклассные. В каждом казино ошиваются. Внешне — супермодели, а копнешь чуть-чуть — внутри пусто… — Слушайте, Блейк, почему вы не хотите оставить меня в покое? — Потому что не могу! Я хочу знать, что тут происходит. Я должен выяснить всю подноготную. Кто ты? — Там все написано. — Почему ты убила Ноутона? — Господи, какая вам разница, Блейк? Боже, как скучно. Вы даже не представляете, сколько раз мне уже задавали этот вопрос. — Я должен знать. Ведь был же у тебя побудительный мотив. Наверняка был. Что тебя подтолкнуло? Он с тобой спал? Ты была его девушкой? — Его девушкой? — изумленно спросила она. — О, понимаю. Да, пожалуй, была. Какое-то время. — Он с тобой дурно обращался? Бил? — Блейк! Ее голос прозвучал, как удар хлыста. Я поднял голову и… не узнал ее! Я знал, что передо мной сидит Хелен, но — не узнавал. То же прекрасное спокойное лицо, те же глаза, но вместе с тем — было в ней что-то новое, делавшее её почти неузнаваемой. — Никто не может дурно обращаться со мной, — тихо произнесла она. — А тем более — бить. Я вытащил из портфеля бумаги. — Вот, смотри, что здесь написано. Он сделал тебе кучу подарков: брильянтовый браслет, изумрудная брошь — на сумму свыше двадцати тысяч долларов. Норковое манто, сумка из кожи аллигатора. Довольно дорогие пустячки. Должно быть, он любил тебя. — Блейк, не будьте ослом! — Какая прелесть! Я бьюсь головой об стенку, пытаясь докопаться до истины, а мне говорят: «Блейк, не будьте ослом!». — Извините, Блейк. Просто вы выбрали не то слово. «Любовь». Ваше общество напрочь его испортило, как и другое слово — «свобода». Ведь настоящая любовь подразумевает полное отрешение, самопожертвование, бескорыстие… А раз так, то мог ли Алекс Ноутон кого-то любить? — Я хочу только узнать, почему ты его убила. Для начала. Как я могу выстраивать линию защиты, если я даже не знаю, что подтолкнуло тебя на убийство. Как мне говорить присяжным — что ты убила его, чтобы позабавиться? — Что-то в этом роде. — Ты надо мной издеваешься? — вскипел я. — Ничуть. Я грязно выругался и вызвал надзирательницу. Я был сыт по горло. Вернувшись к себе в контору, я уже чуть поостыл и корил себя за то, что оборвал беседу. И вдруг остро осознал, что мне недостает Хелен. Меня тянуло к ней, и я принялся изучать свой распорядок, чтобы посмотреть, не смогу ли выкроить время для повторной встречи. Кроме Милли Джефферс, пятидесятилетней секретарши, другого персонала у меня нет. Милли — жирная, отталкивающая, но весьма проницательная и умная особа, которая постоянно вмешивается в мою личную жизнь. Она передала мне почту, ознакомила с накопившимися за день посланиями, поставила в известность, что хочет есть, и отправилась обедать. Я отложил все бумажки в сторону и уселся за стол пораскинуть мозгами. Без десяти час. Значит, в Чикаго — без десяти два. Я снял трубку и позвонил директору Уинтморской школы в Чикаго. Меня соединили с миссис Аделией Мандельбаум. — Меня зовут Блейк Эддиман, — представился я. — Я служу адвокатом в Сан-Вердо и меня назначили защищать Хелен Пиласки. Я уверен, что вы читали про её дело. — Да, читала, — сухо сказала миссис Мандельбаум. — Я пытаюсь помочь мисс Пиласки и я знаю, что она училась в вашей школе. Не могли вы помочь мне… — Каким образом, мистер Эддиман? Да, бедная девочка училась у нас, но совсем недолго. Ее исключили. — Вы назвали её бедной девочкой — значит ли это, что вы ей сочувствуете? — Только самый бессердечный человек может ей не сочувствовать, мистер Эддиман. Мир несправедлив к таким детям. У Хелен Пиласки изначально не было шансов. Отец — запойный пьяница. В семье постоянные раздоры, драки. Избивал жену и детей. Девочка была лишена нормального детства, не знала отцовской любви — о чем говорить? А тут ещё эта ужасная история… — Она хорошо училась? — Ну, что вы! — В вашей школе определяют коэффициент умственного развития? — Разумеется. — Вы можете сказать, какой он у неё был? — На это потребуется время, мистер Эддиман. Вы ведь звоните из другого города… — А что если я перезвоню минут через двадцать? — Что ж, хорошо. — Еще один вопрос: какая у неё была речь? Как она говорила? — А чего от неё можно ожидать, мистер Эддиман? Язык чикагских трущоб, крайне ограниченный лексикон. Мы пытаемся помочь таким детям, но в её случае это было невозможно. Двадцать минут спустя я, как было условлено, перезвонил в Чикаго. Коэффициент умственного развития Хелен Пиласки составлял 99 — низший предел нормы. |
||
|